Клинки сверкают ярко

— Ну, она хозяйка борделя, это ты понял? — сказал я. — А юность провела в армии Лысого Ка. Помнишь, как тогда дело было?

Он закивал, серьезно глядя на меня. Лысый Ка, которого в результате то ли утопили, то ли сожгли корсары Архипелага, со своей армией прошел треть континента. Он бы и до сих пор оставался правителем огромных земель, но властолюбие его сравнимо было только с его же алчностью. Ка потянуло на острова. Армада его кораблей начисто исчезла в заводях и речушках Архипелага вместе с большей частью армии и самим Лысым. Лапута к тому времени уже была атаманом бригады и спаслась только тем, что корсары предпочитали самок не топить, а использовать в другом смысле. В юности Лапута, видать, была красивой — на тролличий, конечно, манер — и попала после долгих мытарств в любовницы к одному из Капитанов Архипелага. От него Лапута смоталась спустя какое-то время, предварительно прирезав своего высокого покровителя и прихватив с собой столько жемчуга, сколько влезло ей за пазуху. Влезло, наверное, много. Как она добралась до Кадиллиц, я не знал, но в конце концов она осела здесь и обзавелась этим заведением — одним из самых преуспевающих борделей в городе. «Облаком» Лапута владела безраздельно… Детей у нее не было.

Дверь открылась, и вошла троллиха в сопровождении той же рыжей девицы с подносом в руках. На подносе стояли накрытая крышкой миска, бутыль с тонким длинным горлышком и три стакана. Большак, ощутив запах свежесваренных крабов, тихо заурчал. Рыжая поставила поднос на столик возле кровати, покосилась на меня бессмысленно сияющими глазами и ушла. Я проводил ее взглядом, в то время как Большак схватил краба и, обжигаясь, стал отрывать клешню.

— Хочешь познакомиться с ней поближе? — спросила троллиха. — Забесплатно.

— Бесплатно бывает только в гареме, — откликнулся я.

— Ну-ну, красавец, с тебя-то я денег не потребую. Не хочешь? Ладно, замяли…

Лапута уселась рядом, обняла меня за плечи и повернула к себе:

— Где ты был все это время?

Решив, что ей можно рассказать какую-то часть истории, я сообщил:

— Отсиживался в Старых горах.

— Целых полгода? — поразилась она.

Я кивнул и взялся за краба. Дитен уже откупорил бутыль и разлил содержимое по стаканам.

— Как же ты не свихнулся, Джа? — прогундосила Лапута.

Я пожал плечами:

— А я свихнулся.

Троллиха взяла свой стакан, залпом осушила его; громко рыгнув, кивнула Дитену:

— Плесни еще, малец… — и вновь повернулась ко мне.

Большак, который не отрываясь глядел на нас, пролил вино на поднос. Лапута отобрала у него бутылку и наполнила наши стаканы. Сама она отхлебнула из горлышка, вновь вцепилась в мои плечи и уставилась мне в глаза. Некоторое время она смотрела, а потом отодвинулась и могучим бедром чуть не спихнула Большака на пол.

— Джа, — произнесла она тихо. — Ты изменился сильнее, чем я думала. У тебя…

Я замер, слушая ее. Мамаша Лапута почти никогда не говорила тихо.

— Я помню Ка, — сказала она. — Перед тем, как он приказал идти на абордаж той галеры. После этого он и кончился, Ка. Их было в три раза больше нас, и они знали, как драться на море. Мы же, мы все, были сухопутными тварями. С острыми резцами и когтями, но сухопутными. Ка знал, на что идет. У него были такие же глаза тогда.

Она резко встала.

— И что это значит, Лапута? — спросил я.

— То, что сказала. Не хочу знать, чего ты добиваешься. Вообще ничего не хочу знать. Вы прячетесь? Можете прятаться здесь. Вам нужны монеты? Я дам. Но я не хочу ни слова слышать о том, для чего ты вернулся, Джа. Это ясно?

Когда я кивнул, она молча вышла. Как только дверь закрылась, Графопыл прошептал с надрывом:

— Ты в ней уверен, Джа? Ежели она сейчас пошлет весточку в Большой Дом…

Я перебил:

— Не пошлет… — и улегся на кровать. Месть местью, а надо поспать хоть немного. — Во всем мире я доверял и доверяю только троим, Дитен. Первый — Лоскутер. Вторая — мамаша Лапута… — Я закрыл глаза, прислушиваясь к тому, что происходит в доме. — Запри двери.

Прозвучали шаги, потом лязгнул засов. Заскрипела кровать, когда Графопыл вновь уселся. Звякнула миска на подносе — он взял еще одного краба.

— А третий? — спросил он. — Третий, это я, Джа?

— Нет, — пробормотал я. — Третий, это я.

И заснул.

Но тут же проснулся. Раскрыв глаза, я резко сел и опустил ноги с кровати. План того, как надо действовать дальше, стоял перед моим внутренним взором, все детали были выверены, все мелочи учтены… Во сне сознание сделало эту работу лучше, чем если бы я пытался обдумать план наяву. В комнате стало темнее — сон длился долго и лишь показался мимолетным. Большак, прикорнувший в углу кровати, спал, свернувшись так, что колени прижимались к груди, и больше всего напоминал сейчас некрасивого ребенка со сморщенным какой-то редкой болезнью личиком.

Я взял с подноса бутылку, допил остатки вина и встал, продолжая обдумывать план. Оставалось несколько мелочей, но главное было уже решено. Я толкнул Дитена в плечо, и пока он, ворча и причмокивая, просыпался, шагнул к двери, прислушиваясь к тому, что происходит снаружи. С первого этажа доносился приглушенный шум, но в коридоре второго стояла тишина.

Я повернулся и глянул на Большака, который сидел и с остервенением чесал шрамы. В комнате было полутемно. Правильно. Темное время для темных дел.

— Дитен, — сказал я. — Мне нужна свободная жабья икра. Немного.

Он перестал чесаться и уставился на меня, приоткрыв рот.

— Свободная жабья икра, — повторил я раздельно, отвязывая от ремня мешочек с деньгами и присаживаясь на край кровати. — Только не начинай хныкать и таращить на меня глаза. Говори — сможешь достать?

Он именно собирался хныкать, но теперь замолчал и просидел некоторое время, не шевелясь, забыв даже про свои шрамы. Потом сказал неуверенно:

— Смогу. Но это дорого, Джа. И сколько тебе надо?

Я взял со стола бутылку, перевернул ее так, чтобы последние капли упали на пол, и показал Большаку.

— На ширину указательного пальца от дна.

— Сколько?

Он присмотрелся к бутылке, оценивая ее объем.

— У тебя толстые пальцы, Джа. Но… дай сюда… — Взяв у меня бутылку, Дитен заглянул в нее, задумчиво понюхал, взвесил в руке и, наконец, решил: — Монет тридцать. Золота, я имею в виду.

— Тридцатка? Но на тридцать золотых дом можно купить. Сколько из этого ты собираешься оставить себе?

Он бросил бутылку на покрывало и ссутулился, голова его опустилась подбородком на грудь.

— Ничего ты не понимаешь, Джа, — произнес он устало. — Мне теперь от тебя не уйти. Покрошат в шматки. Значит, тебе хорошо и мне хорошо. А тебе конец, так и я кончусь.

Я высыпал содержимое мешочка на стол и пересчитал монеты. Набралось сто двадцать три золотых. Отделив тридцать три, я придвинул их к краю стола и сказал:

— Забирай. И принеси мне то, что прошу, до полуночи. Нас, верно, уже ищут, не засыпешься?

Он встал, сгреб монеты и пробормотал:

— Не. Я ж маленький, незаметный. А ты куда, Джа?

Поправив перевязь с саблями, я откинул засов на двери и выглянул в коридор. Голоса снизу стали слышны громче, но, в основном, девичьи — для клиентов пока еще рано. Не оборачиваясь, я сказал:

— Хочу повидать одного эльфа.

Лапута зажала в углу кладовки эльфийку и орала на нее. Судя по красной щеке служанки, она успела уже не только наорать, но и приложиться широкой ладонью, имевшей в свое время дело и с рукоятями клинков, и с корабельным такелажем. Когда я вошел, и троллиха оглянулась, эльфийка, подобрав юбку, прыснула мимо нас так, что только босые пятки засверкали.

— А, сучка немытая! — с яростью прогундосила Лапута вслед. — Не успеешь оглянуться, как они ползаведения вынесут. Ты представь, Джанки, подходит Шмыг… это повар мой, усатый, ты его видал уже, и говорит: иду это я по рынку, прицениваюсь, гляжу, она стоит, вазой торгует. Ваза-то старая, с трещиной, я ее и убрала в кладовку, но все равно! Эта паскуда, она ж не за жратву тут полы драит и грязное белье стирает, я ж им обеим плачу, что ж ты еще и воруешь, гадина? Кто тебя окромя меня на работу возьмет? Ну, народ! А ты куда собрался, Джанки?

Я заметил, что теперь она не смотрит мне в глаза. Отношение ее ко мне, кажется, изменилось. Не то чтобы в худшую сторону, но оно стало другим…

— Все нормально, мамаша? — спросил я. — Ты как? Потому что нас уже ищут, так что, если…

Она покосилась на меня и снова отвернулась.

— Я тебя не сдам, точняк, — сказала Лапута. — Насчет этого можете со своим полукровкой не сомневаться. Но ты стал другим. Раньше ты хотя всякие дела и проворачивал, а все ж таки был еще дитем. Просто не по возрасту здоровым. А теперь… не, вот теперь ты Джанки, как есть, младший барон Дэви. И мои советы тебе более ни к чему, ты лучше знаешь, чё делать, да и слушать меня не станешь. Потому делай, как знаешь. Но смотри… Мне плохо будет, если тебя прибьют. Кто вас ищет, Джа?

— Самурай, — сказал я. — И Даб.

— А! — Лапута кивнула, будто подозревала именно это. — Уже? Ты ж токмо вернулся. Когда успел начудить?

— Впереди еще больше чудного, мамаша. Ты кому дань платишь?

Она подбоченилась, выпятив массивный зеленый подбородок.

— Ха! Сама себе, понял? Не родился еще…

Я перебил, положив руку на ее бугристый затылок и заставив взглянуть мне в глаза:

— Лапута, слышь? Только тебе скажу. Один раз, но слушай внимательно. Продавай «Облако», завтра же. Нет, сегодня. Денег сейчас за него много сможешь взять, дом богатый, а? Садись на первый же корабль и дуй из города, не оглядываясь. Потому что через день не будет твоего «Облака». Ты меня поняла?

Я убрал руку и отступил в коридор.

— Мой кореш сейчас тоже выйдет, а вечером вернется. Впустишь его в комнату, лады?..

— Я повернулся, чтобы уйти, и услышал, как она говорит:

— Ты это вправду, Джа?

— Вправду, — ответил я.

— А куда «Облако»-то денется?

Я уже дошел до конца коридора и, открывая следующую дверь, произнес:

— Куда и весь город.

3

По пути к городской окраине я трижды замечал патрули протекторской стражи. Их приходилось обходить, так что дорога заняла гораздо больше времени, чем я рассчитывал. Когда окраинная улица закончилась, начало смеркаться, что не помешало мне заметить дым на фоне более светлого неба. Я остановился, выглядывая из-за угла крайнего дома. Внутри уже зажгли свечи, и сквозь окно было видно, как бедная оркская семья — косолапый муж, косолапая жена и не то шестеро, не то семеро косолапых детенышей — рассаживались за широким столом, собираясь вкусить скудный ужин. Орки вообще отличались плодовитостью, из всех других населяющих континент племен свойственной разве что эльфам. Я отвернулся от окна и окинул взглядом пустырь. Среди завалов мусора и чахлых деревьев не было видно движения. Только столб черного дыма, изгибаясь на ветру, лениво поднимался к темнеющему небу. Скорее всего, кто-то просто затеял жечь одну из огромных мусорных куч, но я решил не рисковать и пошел медленно, внимательно глядя по сторонам.

Кадиллицы закончились, теперь вокруг тянулся пустырь. Он издавна служил городской свалкой, так что вскоре вокруг уже высились горы отбросов и обломков. Запах соответствовал. Вершина одного из завалов скрыла дымовой столб, а больше ничего интересного вокруг не было, и когда я внезапно услышал слова, прозвучавшие рядом, то в первое мгновение растерялся.

В следующий миг я взбежал по склону и упал на спину. Широкий проход между двумя завалами уже окутали тени. Голос произнес:

— Да, мой господин…

И в ответ раздался шепот, услышав который, я замер:

— Дерьмо, одно дерьмо кругом!

В проходе возникли фигуры. Впереди шел Самурай, за ним еще трое эльфов. Позади высились двое гоблинов и парочка людей, все как на подбор статные, с широкими плечами и мощными шеями. Эльфы, как и Самурай, одеты в черное, только победнее, а люди — в желтые кирасы протекторской стражи. Они шли быстро, Самурай, не оглядываясь, подгонял их словами:

— Давайте, снулые. Мальчишку надо искать дальше… — Эльф вдруг споткнулся и встал, крутя головой. Его взгляд заскользил по склону, а рука потянулась к мечу-бумерангу на ремне. Я затаил дыхание. Чувствительность Самурая была удивительной.

Прошипев что-то, эльф пошел дальше, и вскоре отряд скрылся из виду. Я еще недолго подождал, осторожно слез и побежал вперед, спотыкаясь и оскальзываясь. Завалы расступились, открыв обширное пустое пространство, и теперь стал виден источник дыма.

Крытый загон, где Лоскутер держал своих квальбатросов, превратился в обугленный остов. Тонкие древесные прутья, из которых состоял купол-навес, смыкались черной решеткой — она лишь каким-то чудом еще не рассыпалась. Две птицы, вырвавшиеся из огня, лежали, пронзенные дротиками эльфов. Я подошел ближе и увидел внутри обугленные тела, клубки свалявшихся перьев, клювы и кости — все, что осталось от питомника. Когда шагнул дальше, решетка развалилась, черные клубы взметнулись над площадкой, пепел полетел мне в лицо. Я отскочил, кулаками протирая глаза. Затем пошел в обход площадки к остову сгоревшего домика, от которого поднимался столб дыма.

Здесь лежал Лоскутер. Навзничь, подложив под голову руку с узким, словно детским запястьем. Он лежал и смотрел в небо. Вторая рука покоилась на груди, прямо на длинной ране, след от удара мечом-бумерангом. Тонкая струйка крови из ноздри стекала по смуглой скуле на землю. Чуть в стороне лежали трупы двух гоблинов и трех эльфов в черном.

— Двенадцать… — сказал он мне, когда я склонился над ним. — Пятерых убил. Но их было двенадцать. И этот безумец…

Я встал на колени и спросил:

— Пить хочешь?

Он поморщился.

— Обойдусь. Этот… Самурай. Джанк, он хорош.

Я вгляделся в его лицо. Казалось, что оно почти безмятежно. Только губы чуть дрожали да струйка крови извивалась на скуле.

— Что сделать для тебя, Лоск? — спросил я.

— Нет… — Его плечи дернулись, словно он пытался пожать ими. — Зачем вернулся?

— Отомстить.

— И только?

— Нет. Но и отомстить тоже.

Темнело, на старом пустыре стояла тишина, только ветер шелестел в завалах. Эти завалы тянулись во все стороны, о близости города здесь ничего не напоминало, насколько хватало глаз — только мусор, гниль и отбросы. И умирающий старый эльф. Свалка как итог всей жизни…

Он сказал:

— Тогда мсти.

Я прищурился, глядя ему в глаза. Вообще-то, я ожидал другого. Какого-нибудь предостережения; может быть, о том, что месть иссушает душу.

— Но Самурай… — добавил Лоскутер и медленно и глубоко вздохнул. Бегущая из его носа струйка крови стала шире.

— Псих, — ответил я, садясь рядом с ним на землю.

— Потому и хорош. Безумие помогает ему двигаться… А ты совсем не умеешь драться, Джа. Сколько я ни бился над тобой…

— А еще Даб.

— Бородавочник. Видел его?

— Успел. Я был в поместье, ходил за деньгами отца. План есть, но я пока еще не очень хорошо представляю, как справиться с ними обоими.

Рука, прикрывающая рану, поднялась, длинный и тонкий указательный палец ткнул меня в лоб.

— Думай, — сказал он. — Не умеешь драться руками — дерись головой.

Рука опустилась, и я кивнул.

— Знаю. Что-нибудь придумаю.

— Думать ты умеешь. Хоть этому тебя научил. Еще… — Он содрогнулся, из раны на груди толчком выплеснулась кровь. — Красная Шапка идет сюда… — прошептал он. — Песчаный Плазмоди… Отомсти, и тогда успокоишься. Иначе месть иссушит тебя. Патина. Знаешь, что это?

— Никто не знает, — возразил я.

Он слабо улыбнулся и вдруг подмигнул мне.

— Очень старый мир. Связи развиваются очень давно, они усложняются и перепутываются, теперь все зависит от всего. Не понимаешь? Каждый предмет связан с любым другим. Каждое событие как-нибудь влияет на любое другое. Это — связи причин и следствий. Они очень стары здесь и начали нарушаться. Покрываться… Патиной. Она окутывает, мир становится вялым. Ты погружаешься в него, засыпаешь… Если отомстишь — возмутишь связи вокруг себя. Жизнь станет ярче, живее… понимаешь? Тогда не заснешь, как засыпаю я… Поэтому мсти.

— И за тебя? — спросил я. Он помедлил и сказал:

— За меня — нет. Отомсти за птиц.

Я хотел ответить, что мне наплевать на птиц, но не сказал ни слова, потому что глаза его закрылись. Некоторое время я сидел неподвижно, потом вскочил так резко, что закружилась голова.

К тому времени, когда я нашел не до конца прогоревшую широкую доску и с ее помощью вырыл яму, наступила ночь. Закопав старика, я воткнул палку, клинком нацарапал его имя и положил на могилу обгоревшее перо квальбатроса.

Мимо складов и домов портовых служащих я прошел к заднему двору «Облака» и в дверях столкнулся с Большаком. Увидев меня, он сказал:

— Что с тобой?

Я молчал, глядя на него.

— У тебя лицо серое. Что-то случилось, Джа?

— Нет. Ты достал?

Дитен вытащил из-за пазухи грязную тряпицу и очень аккуратно развернул. Там был кусочек темно-коричневого рыхлого вещества, напоминавшего влажную глину, в которую вдавлено несколько желтых зерен.

— И это стоит тридцать золотых? — хмуро спросил я, забирая тряпицу.

— Тридцать два, — поправил он. — Монету я себе оставил на пропой.

— Ладно… — Я подбросил тряпицу на ладони, и Дитен охнул, отскакивая от меня.

— Ты охренел?!

— Так она же свободная, — возразил я. — Несвязанная.

— При чем тут связанная — несвязанная? Это высший сорт. Она даже на слабый удар может ответить!

Подумав, я завернул икру, положил в карман и спросил:

— Ты что сейчас собираешься делать?

— Сказал же — напьюсь, — отрезал он. — Потом завалюсь спать. Я ж не орк какой-нибудь, чтоб по ночам шастать. А ты?

— Где Лапута?

— А тролль ее знает. Не видел. В общем зале нам лучше не показываться. Сейчас попрошу ту рыжую, чтоб принесла пару бутылок в комнату, и…

Я прислушался к звону и шуму голосов, доносившемуся из глубины борделя. В это время здесь уже, должно быть, полно клиентов.

— Все не пей, мне оставь, — сказал я. — Утром будет для тебя дело. Я скоро приду.

Мы разошлись — он затопал по лестнице на второй этаж, а я прошел по коридору и остановился перед узкой, запертой на несколько замков дверью. В ней имелся небольшой «глазок», сквозь который открывался почти весь гостевой зал «Облака».

Там уже полным ходом шла пирушка. В ярком свете свечей я разглядел столы и диваны, девиц в белых платьях с глубокими декольте, клиентов. В основном это были люди, хотя попадались и гоблины, а за дальним столом восседала даже компания троллей, обычно не склонных к посещению подобного рода заведений. Четверо музыкантов на круглой сцене наяривали что-то веселое. Лапуты нигде не видно. Я отвернулся, соображая, где ее можно найти. Вряд ли она покинула заведение в разгар трудового вечера. Может, мамаша на кухне, следит за своими эльфийками-воровками. Или… Я вспомнил о том, что находилось рядом, во внутреннем дворе, и вернулся к двери, через которую попал сюда.

Снаружи было темно. В дальнем конце двора стоял приземистый домик, больше всего напоминавший старый, давно не используемый сарай. Вот только ставни на окнах были слишком массивны и слишком плотно закрыты. Если я не ошибся, то дверь тоже замкнута изнутри, но еще давным-давно Лапута показала мне другой ход — чтобы посреди ночи я мог укрыться от погони. Я вгляделся в темноту. Под дверью кто-то неподвижно сидел на корточках, слева, возле угла дома, темнела еще одна фигура. Подумав, я обошел дом справа. С другой стороны, как и шесть лет назад, лежала ручная тележка, которую можно было перевернуть и приставить к стене. Под крышей имелось узкое окно, плохо различимое даже днем. Если встать на перевернутую тележку, то до этого окна можно дотянуться.

Я протиснулся на чердак. Под ногами скрипел устланный соломой пол. Из дальнего угла сквозь открытый люк проникал яркий свет факела, и когда я заглянул в люк, то увидел, что факел горит в подставке, укрепленной на стене первого этажа. Вниз тянулась лестница, моему взгляду открылись пол и нижняя часть распахнутой двери.

Из-за нее доносились голоса.

Я стал спускаться, осторожно и медленно, не забывая прислушиваться к тому, что происходит внизу. Постепенно взгляду открывалась просторная, тускло освещенная комната со столом в центре. Голоса зазвучали отчетливее.

На середине лестницы я остановился и присел.

За столом сидело пятеро. Во главе, спиной к двери, Лапута, слева два гоблина, справа человек и гном. Я хорошо знал их всех.

Гоблинов звали Грам и Бром, они были братьями, но не слишком дружными — их деловые интересы часто входили в конфликт. Человек, уже довольно старый, с заплетенными в длинную косу седыми волосами, звался Пен Галат; а настоящего имени гнома я никогда не знал — да и никто в городе, скорее всего, тоже, — хотя все именовали его Пиндос. В данный момент он спрашивал, подскакивая на стуле и почесываясь:

— Не понимаю тебя, мамаша. За каким бесом ты его продаешь?

— Твое какое дело? — отвечала троллиха.

Пен Галат промолчал, а оба гоблина заворчали что-то в том смысле, что, мол, и вправду, непонятно и подозрительно…

Лапута перебила:

— «Облако» доход регулярный приносит, вы все это знаете…

— А цена-то, а? — громыхнул Бром, но Лапута не дала себя сбить.

— … вон, могу провести, показать — даже сейчас, когда весь город затихарился, народу полно, почти все девки заняты. Потому цена моя подходящая.

— Пять сотен золотом!!! — вскипел гном Пиндос, хватаясь за голову. — Это ж целое состояние!

— Подходящая цена, — повторила Лапута. — А ежели тебя чё не устраивает, коротышка, так вали на все пять сторон, я ж тебя не держу, верно? Кто-нибудь другой купит, да еще и облизнется.

— Нет, а все же целых пять — это… — не сдавался гном, но его перебил Пен Галат. Он сказал негромко, но с такой холодной уверенностью, что все остальные замолчали:

— Пятьсот за «Облако» — годится, мы все это знаем. Пиндос кипятится из-за другого, да сказать не хочет. Ты, Лапута, не придуривайся. Должна понимать наши чувства. Вот, смотри. Ты хозяйка борделя, самого крутого в портовом районе. Заведение у тебя крепкое, постоянные клиенты, девки подобраны складные, умелые. Никому ты ничего не должна, дом не заложен, короче — все путем. Все знают, как ты об «Облаке» всегда заботилась, как порядок здесь поддерживала. И вдруг ты просишь нас прийти и заявляешь, что хочешь «Облако» продать. А мы тоже не эльфы с гор, Лапута. У нас у каждого свое дело налажено, и мы понимаем, что так просто с регулярным доходом не расстаются. Значит, какой-то подвох во всем этом имеется. Я мыслю: либо на тебя Самурай наступил, да так сильно, что ты и не знаешь, как из-под него выбраться, либо ты тайком заложила бордель гномам-ростовщикам…

— Не, — вмешался Пиндос. — Это — не. Я бы знал, точняк.

Не обращая на гнома внимания, Галат продолжал:

— И потому вопросы наши, Лапута, законные. «Облако» купить вроде заманчиво, но и пять сотен рыжья — сумма немалая. Потому мы хотим вначале разобраться, взвесить…

Все взглянули на Лапуту. Она некоторое время смотрела Пену в глаза, потом опустила голову и глухо произнесла:

— Тебе скоко годов, человече?

— Много, — откликнулся тот.

— А мне — еще больше. Причина одна: устала я. Устала, хочу на покой. Сил нет больше за девками глядеть, пьяных клиентов утихомиривать, барыши считать… Хочу домик с огородом да вышивкой заниматься. Деньги у меня отложены, а еще то, что за «Облако» выручу, — до смерти хватит. Тебе, Пен, даю слово: нет, не заложено. Нет, не наступал на меня Самурай. Ясно? — Она резко подняла голову и в упор посмотрела на Галата.

Помедлив, тот кивнул, и тут мне в зад уперлось что-то острое. Я не то чтобы подскочил, но, в общем, слегка приподнялся, при этом чуть не сверзившись с лестницы. Быстро глянув вниз, я обнаружил там Хорька Твюджа, невысокого пузатого мужичка, ближайшего порученца Пена Галата. Галат был представителем старой гвардии, и в помощниках у него ходили солидные, бывалые дядьки. Хорек держал обеими руками короткую толстую пику вроде тех, которыми обычно пользуются гоблины. Он, медленно двигая челюстями, пережевывал табачную жвачку.

— Слазь, — произнес он без особых эмоций, затем повысил голос: — Пен, у нас гость.

Старшины четырех воровских картелей города разом повернули головы и уставились на меня, вошедшего в комнату. Хорек за спиной привалился к дверному косяку, не опуская пику.

— Дэви! — ахнул гном Пиндос и остервенело зачесался.

Гоблины отпрянули, при этом рука более расторопного Брома исчезла под столом, а Грам не нашел ничего лучшего, как схватить со стола глиняную бутыль и ахнуть ее о край столешницы, после чего выставить перед собой получившееся оружие.

Пен Галат не стал делать резких жестов. Он только бросил быстрый взгляд на Лапуту, затем посмотрел на меня. Я пересек комнату и уселся напротив троллихи, лицом к двери, возле которой Хорек Твюдж задумчиво сплюнул, достал новую табачную пластинку и бросил ее в рот.

Некоторое время Пен разглядывал меня — я был уверен, он принял во внимание то, что я уселся во главе стола, — затем повернулся к Брому с Грамом и спросил:

— А что, хлопцы, сколько ваших ребят охраняло подступы?

— Чаво охраняло? — пробурчал Бром, все еще держа руку под столом. — Чаво ты сейчас брякнул, папаша?

— Вход, — спокойно пояснил старик. — Сколько часовых вы оставили?

— А! Так это… двое… — сообразил Грам. Галат взглянул на гнома.

— Пиндос?

— Один, — ответил тот, дергая себя за губу и хмурясь.

— А у меня Хорек, да только он не снаружи, а в коридоре дежурил, — констатировал Пен.

— Э! — всполошился Бром, до которого наконец дошло. — Ты чё хочешь сказать, Дэви наших пацанов положил?

Галат пожал плечами.

— Вряд ли. Мы бы услышали. Скорее здесь еще один вход есть, и Джа о нем знал. От Лапуты. Давно он у тебя живет, мамаша?

— А вот пусть он сам тебе и расскажет, — ответила троллиха. — Только учти, старик, сейчас он мой гость. И если что… — Она откинулась назад, возложила руки на стол и медленно сжала кулаки. Зрелище получилось внушительное, потому что кулаки эти немного не доставали размером до голов Брома и Грама. Хотя головы братьев не отличались особыми габаритами, но все же…

У двери Хорек пробормотал: «Гром-баба!» — и тихо усмехнулся.

— Слышь, а ну брось свою «розочку»! — рявкнул я на Грама, развернувшись к нему всем телом. — Страх потерял, дылда?

Гоблин моргнул и отшвырнул горлышко бутылки в угол. Я перевел тяжелый взгляд на Брома. Тот, помедлив, поднял руку от ремня, где у него наверняка висел массивный гоблинский тесак. Я покосился на Пиндоса, который, сжав большим и указательным пальцами свой нос, теребил его так, будто хотел оторвать, и сказал:

— Я в «Облаке» только вчера появился. Переночевать надо было. А что сюда через чердак залезть можно, давно знал. И вообще, к тому, что Лапута «Облако» продает, я никакого отношения не имею. Это ваши дела.

Воцарилась тишина, слышно было только, как у двери Хорек Твюдж чавкает табаком.

— Так это ж Неклон скопытился! — догадался вдруг Бром. — Слышь, Грамчик, так вот оно чего Дэви в город приперся… Он же теперь не боится, что его…

Пиндос отцепился от своего носа и постучал пальцем по лбу, давая понять, что подобный вывод и так ясен любому олуху, и нечего об этом говорить вслух. Бром, не отличавшийся особой остротой ума, не обратил на гнома внимания и продолжал:

— Так он теперь что, захочет в порту опять всю контрабанду себе забрать?

— Ну, это мы еще посмотрим! — вскинулся Грам, начиная с сожалением глядеть в угол, где валялась его «розочка». — Не бывать такому, чтоб…

— Заткнитесь оба, — перебил я. — Если не соображаете, что к чему, так молчите лучше. Я здесь за другим.

— Выпьешь с нами? — спросил вдруг Пен Галат. — За возвращение…

Я покачал головой:

— Не хочу.

— Брезгуешь, а? — вскинулся Бром.

— Усохни, дылда. Не брезгую, просто не хочу сейчас.

Пен Галат усмехнулся:

— Ты изменился, Джа.

— Это мне уже говорили недавно. И ты изменился, Пен. Когда я уходил, ты моложе был. Всего за полгода сильно постарел.

Я заметил, как напряглось его лицо, как Лапута предостерегающе покосилась на меня. Из всех присутствующих старшин Галат был самым старым, самым хитрым и самым опасным… но и самым рассудительным. Я надеялся, что рассудительность не позволит ему немедленно приказать Хорьку, чтоб тот позвал с улицы остальных «ребят», и они всем скопом порешили меня. Главное, он не знал, где и как я прожил эти полгода, просто так ли вернулся или какая-то неизвестная сила стоит за мной.

Тут Брома посетила очередная интересная мысль.

— А ведь теперь в городе шум поднимется! — пророкотал он. — Не, вы посмотрите… А я думаю: это с чего ж Самурай и Дабовы гоминиды шныряют тудой-сюдой, ночные рейды эти, пожар какой-то на пустыре… Самурай тебя видел, Джа?

— Видел, — подтвердил я. — Умен ты, Бром, не по годам. Но вам-то что с того, что я вернулся? Теперь вы в силе, а я так просто проветриться заглянул…

Я говорил это, не глядя на Галата, которому на самом деле мои слова и предназначались. Пиндос наверняка тоже просек, что к чему, и сделал свои выводы, но его мое возвращение волновало меньше — интересы гнома в порту ограничивались лишь тем, чтобы здесь беспрепятственно пропускали грузы с гномьих кораблей.

— Ладно, — подвел итог Пен, услышав мои слова. — Все мы Лапуту уважаем, да и ты, Джа, нам не враг, правильно?.. — Он взглянул на Брома с Грамом. После паузы те неуверенно кивнули, не понимая пока, куда он клонит. — Но, согласись, твое нежданное появление не могло нас не встревожить. Я лично хочу знать только одно… — Он наклонился, навалившись грудью на стол, и, глядя снизу вверх в мои глаза, раздельно произнес: — Чего ты хочешь?

Лапута вдруг встала, все посмотрели на нее.

— Вот что, — произнесла троллиха, шагнув к двери. — Мне ваши дела ни к чему. И вообще, мне за эльфийками следить надо, как бы они опять чего не поперли. Значит, вы тут все решайте, а потом валите себе по-тихому. Факел потушите, дверь прикроете… Вы, двое, — она ткнула пальцем в сторону братьев, — и думать не могите здесь свалку устраивать. Пен, тебя это тоже касается. Ежели шум подымется или я наутро жмурика в комнате увижу, то, попомните мое слово, назавтра приду и вам бошки пораскраиваю. Это ясно? — Она многозначительно обвела всех взглядом и сказала маячившему в дверях Хорьку: — А ну, посунься, малый…