Великие исторические персоны - Бенвенуто Челлини

Дело с выкупом изгнания было улажено, теперь Бенвенуто мог считать себя полноправным гражданином. Он похвастался отцу, что синьор Бальони, вместе с которым они так славно держали осаду в Риме, поручил ему набрать во Флоренции отряд, чем он сейчас и займется.

– Ты будешь делать военную карьеру? – с испугом спросил отец.

– А почему нет? Мне это нравится.

Но старый Джованни был другого мнения. Он уже отдал младшего сына армии, а теперь старший, такой талантливый, такой великолепный музыкант и ювелир, пойдет по этой опасной тропе. Нет и еще раз нет! Он стал с горячностью убеждать Бенвенуто, что он должен остаться верен своему ремеслу. Он денно и нощно уговаривал его заняться делом, но во Флоренции практически не было ювелирной работы. Тогда старый Джованни сменил тему:

– Сын мой, во Флоренции чума. Ты все время где-то ходишь. Я каждый день боюсь, что ты подцепишь заразу. Заказов нет. А не поехать ли тебе в Мантую? В молодости я прожил в этом городе несколько лет. Там хорошо. Я тебя прошу, я тебе приказываю – поезжай в Мантую!

Бенвенуто боялся чумы, но старался об этом не думать. Он уже избежал в Риме этой заразы, надеялся, что она минует его и на этот раз. Собирать отряд он тоже медлил. Война – грязное дело, а он соскучился по работе. В словах отца ему послышался призыв той самой музы странствий, которая всю жизнь не давала ему покоя. И он поехал в Мантую.

Понятно, почему отец любил этот город. Муратов в своей книге «Образы Италии» пишет про Мантую: «Ни один из городов Италии не пользовался так миром и благополучием на продолжении всего XV и XVI веков». Правда, кроме Мантуи, были еще два герцогства – Феррара и Урбино. Там тоже не было ни испанцев, ни французов.

Мантую красиво называли «озерный город», хотя скептики писали, что стоит она только на краю озер, но среди болот. В Мантуе Бенвенуто навестил своего друга Джулио Романо, «превосходнейшего живописца» и хорошего человека. Он жил вельможей, выполняя заказы герцога Федерико II Гонзаго (тогда еще маркиза, герцогом он стал в 1530 году). Джулио помог найти Бенвенуто хорошую работу.

Федерико II (он был ровесником Бенвенуто) заказал ему сделать ковчежец, в котором он собирался хранить частицу крови Христовой, принесенную легендарным Логином, римским центурионом, командовавшим казнью Христа. Бенвенуто тут же принялся за работу. Вначале сделал рисунок, потом принялся лепить модель из воска. Модель включала в себя скляницу и была украшена фигурой Христа. «Это был сидящий Христос, который левой рукой, поднятой кверху, придерживал большой свой крест, прислоняясь к нему, а правой как бы раскрывал у себя пальцами рану на груди». Из нашего времени даже описание смотрится жутковато, но Федерико II так понравилась работа, «что милости их величества были неописуемы», он предложил Бенвенуто службу и очень хорошие деньги. Брат герцога – кардинал Эрколе – тоже сделал заказ: изготовить архипастырскую печать. Над этой печатью Бенвенуто работал четыре месяца.

Вот, собственно, и весь рассказ Бенвенуто о Мантуе, и это удивительно, потому что с кардиналом Эрколе он познакомился еще в Риме во время недавней войны. Кроме того, он не мог не знать мать герцога Федерико и кардинала, удивительную женщину Изабеллу д’Эсте Гонзаго. Она тоже была в Риме в ужасное время разграбления города. Время оценивается людьми издалека, возможно, Бенвенуто и в голову не приходило, что Изабелла д’Эсте станет со временем «первой дамой эпохи Возрождения». Сейчас ей было пятьдесят пять лет. Умная, образованная, жизнелюбивая, она была связана родством почти со всеми правителями Италии. Она рано вышла замуж, брак ее был неудачен. Муж воевал, попал в плен, в его отсутствие она правила в Мантуе. Чтение, арфа, шахматы, меценатство, астрология, география, активная переписка со всеми значительными людьми того времени (сам Леонардо был ее корреспондентом), а также воспитание любимых детей – вот круг ее интересов. Муж вернулся из плена, отношения совсем обострились. Изабелла уехала в Рим. Она вообще много путешествовала.

Федерико унаследовал престол в 1519 году после смерти отца. Изабелла д’Эсте (я забыла сказать, что это ее девичья фамилия, это по мужу она Гонзаго) вернулась в Мантую. Ее двор был одним из самых культурных в Европе. Она собрала дивную коллекцию картин: Мантенья, Перуджино, Коста, Корреджо, когда-то в Мантуе Ариосто писал свою поэму «Неистовый Роландо». В Мантуе умели ценить талантливых людей. Это Изабелла позвала Джулио Романо, «превосходнейшего живописца».

Судьба сулила Бенвенуто безбедную, может, даже роскошную жизнь, и вдруг разом все кончилось. Во время работы над медалью он заболел «перемежной лихорадкой». Понятно, климат плохой, влажно, что хорошего ждать от болот? От лихорадки, лишившей его «разумения», он принялся проклинать Мантую, и хозяев этого города, и всех, кто в этом городе живет. Что-то здесь Бенвенуто темнит. «Разумение теряют» при высокой температуре. Должен был на сцене появиться врач, все свои болезни Бенвенуто описывает подробно и красочно. А здесь он только сообщает, что обругал двор, наговорил лишнего и некий золотых дел мастер, работающий на герцога, все бенвенутовские бредни до герцога донес, получился скандал. Понятно, что «золотых дел мастер» хотел выдавить Бенвенуто из Мантуи и он сделал это простым и привычным способом. А может быть, тесно Бенвенуто было в маленькой Мантуе, может быть, скучно, вот и появилась «перемежная лихорадка». Сделанный там ковчег до наших дней не дошел, известны только его рисунок и бронзовая его копия, но без фигуры Христа.

Так же внезапно, как Бенвенуто уехал в Мантую, он ее и оставил. Домой поехал через Говерно. «Здесь меня постиг небольшой приступ лихорадки, каковая нисколько не помешала моему путешествию и, оставшись в сказанном месте, никогда уже потом у меня не бывала». А дальше, можно сказать – через абзац, он описывает свою жизнь сплошным полотном – Бенвенуто деловым тоном сообщает, что вся его семья умерла от чумы. Вот краткое изложение текста: подъехал к своему дому, постучал, в окно выглянула незнакомая горбунья.

«– Скажи ты мне, горбунья непотребная, неужели в доме нет другого лица, кроме твоего?

– Нет, будь ты неладен.

– А твоего пусть не хватит и на два часа».

На крик вышла соседка и сообщила страшную весть. Бенвенуто очень любил отца, все время заботился о нем и о сестрах, посылал им деньги, писал письма. «Так как я об этом уже догадывался, то по этой причине скорбь была меньше». Когда Бенвенуто сочинял свое бытописание, прошло тридцать лет, горе притупилось, но мы не можем знать, что он чувствовал, надиктовывая эти строки.

И вдруг на улице он встречает брата, живого и здорового. Радость Бенвенуто описывает куда щедрее, чем скорбь. Ах, как они обрадовались друг другу, тут и «ласкание», и «превеликий смех»! И удивление. А потом Чеккино сказал:

– Идем, брат, я тебя отведу в такое место, какого ты бы никогда и не вообразил. Я выдал второй раз замуж нашу сестру Репарату. А она уверена, что ты умер.

Да, чума забрала четырех его близких: отца, монашку Козу, мужа и сына младшей сестры. К счастью, случился новый брак. Как тут не вспомнить Иова! Увидев брата, Репарата упала в обморок, «и если бы при этом не присутствовал мой брат, действие было такое, что ее муж сперва не думал, что я ее брат». То есть, видимо, драться полез. Но все разъяснилось. Репарату привели в чувство, она стала собирать ужин, «и на этой веселой свадьбе больше не говорили о мертвых, а велись только свадебные разговоры; и так мы с радостно и удовольствием поужинали».

Что это? Кажется, да пропадите вы со своей свадьбой, дайте оплакать мертвых! Но у Бенвенуто и горе на свой лад, он избранный для великой судьбы, и она, судьба, всегда пошлет ему утешение.

А вот слова разумнейшего Эразма из Роттердама: «… любая вещь имеет два лица, подобно Алкивиадовым селенам, и лица эти отнюдь не схожи с другими. Снаружи как будто смерть, а загляни внутрь – увидишь жизнь, и наоборот, под смертью скрывается жизнь, под красотой – безобразие, под изобилием – жалкая бедность, под позором – слава, под ученостью – невежество, под мощью – убожество, под благородством – низость, под весельем – печаль, под преуспеванием – неудача, под пользой – вред; коротко говоря, сорви маску с селена, и увидишь как раз обратное тому, что рисовалось с первого взгляда». Алкивиад – древнеафинский царь, жизнь которого была полна взлетов и падений, книга Эразма называется «Похвала глупости». Вряд ли Бенвенуто читал эту книгу и, уж наверное, не знал о судьбе Алкивиада, но мудрость их была ему понятна.

Флоренция и Рим

Когда испанцы грабили Рим, а папа Климент VII сидел пленником в замке Святого Ангела, Флоренция, желая избавиться от власти Медичи, подняла восстание и восстановила республику. Первым гонфалоньером был выбран Николло Каппони. По просьбе брата и сестры Бенвенуто задержался во Флоренции. Верный его друг Пьеро Ланди посоветовал – не торопись в Рим, посмотри, как дальше дела будут складываться. Бенвенуто внял совету и не проиграл: заказы были, работа спорилась. Он работал на Новом рынке, «оправлял великое множество драгоценных камней и хорошо зарабатывал». Но были и интересные заказы. Именно тогда он делал для неаполитанского жениха «Атланта с миром на плечах» и получил одобрение Микеланджело.

А события в Италии разворачивались неблагоприятным для республики образом. Первое время после освобождения Клименту VII было не до Флоренции, самому бы быть живу, но потом все стало на свои места, и папа решил любым способом восстановить в родном городе династическую власть Медичи. На этом настаивал и император Карл V, а папа теперь полностью зависел от испанцев. Флоренция начала готовиться к обороне.

В 1529 году выбрали нового гонфалоньера, им стал купец Франческо Кардуччи, представитель среднего класса. По всем околоткам собирали народное ополчение, Бенвенуто тоже принимал в этом участие. На площадях и улицах слышались призывы, звучали патриотические речи. Говорили о республике, о верности старым традициям. Любили на эти темы поговорить и в мастерской Бенвенуто. Много приходило народу, заходили и люди из высшей знати. На этих сходках звучал призыв: «Шары не пройдут!»

Микеланджело в это время трудился в капелле Медичи Сан-Лоран, многие в городе смотрели на это косо, что не помешало республике обратиться к нему за помощью. В апреле 1529 года Коллегия десяти (военное министерство коммуны) назначила Микеланджело «верховным заведующим укрепления города». Под его руководством на холме, где стоит церковь Сан-Миниато, стали строить бастионы.

Историк Франческо Гвиччардини, он фактически руководил дипломатией Климента VII, писал в своих «Заметках»: «Флорентийцы держатся против неприятеля уже семь месяцев, в то время как никто не думал, что они способны продержаться семь дней». Оборона Флоренции в 1530 году – героическая страница в истории города. Семь месяцев осады – это значит блокада, голод, конина стала на столе роскошью. Полноценный хлеб получали одни солдаты, население питалось ржаным хлебом с водой. Ловили кошек и крыс. Многие, особенно богатые флорентийцы, оставляли город, их объявляли преступниками, имущество их конфисковывалось. Ипполито и Алессандро Медичи давно оставили город. Вся ненависть к этому семейству обрушилась на голову девочки Екатерины Медичи. Чтобы объяснить, какие там разгорелись страсти, скажу только, что девятилетнюю Екатерину предлагали поставить между зубцами крепостной стены под пули. Другое предложение было еще более лютым – отдать ее в бордель, чтобы ненавистный Климент VII уже никогда не мог выдать ее замуж. Город сильно пострадал, у прекрасного Давида Микеланджело, который стоял на площади Синьории, снарядом оторвало руку.

Тем не менее друг Микеланджело делла Пала писал из Флоренции: «Говорю вам, я не только не чувствую никакого страха, но питаю твердую надежду на славную победу, а в последнее время душа моя полна великой радостью. Граждане преисполнены пренебрежения к денежным утратам и ко всякого рода жизненным удобствам, которые окружали их на виллах. Царит единение и удивительный пыл, пламенный порыв спасти свободу». Из письма Коллегии десяти своему послу в Париже: «Мы готовы взвалить на себя какое угодно бремя ради спасения свободы, сладость которой мы ощущаем тем больше, чем свирепее кипит война против нас».

Флоренция пала в августе 1530 года. Власть Медичи во Флоренции была восстановлена. Дальше казни, тюрьмы, изгнание, все как обычно. А что Бенвенуто? Выполнил он свой гражданский долг? С точки зрения любых борцов за свободу, нет. Но с точки зрения здравого смысла мне, например, поведение Бенвенуто кажется вполне оправданным. Возвышенные слова о свободе и сама свобода – это, как говорят в Одессе, «две большие разницы». При Сталине у нас была лучшая в мире конституция, слова о свободе пресса и радио выливали на нас сплошным потоком. Люди моего поколения стали скептиками. Революция – удел молодых и еще тех, кто самим своим рождением нацелен на ниспровержение старых порядков. Сейчас ученые говорят, что обнаружили особый ген, который отвечает за религиозность человека, это значит, что атеисты и верующие никогда не договорятся. Наверное, у человека есть ген (а может, мозг у этого человека так устроен), который вечно зовет к борьбе за свободу, а дальше «мы за ценой не постоим». Знать бы только, что это такое – свобода и от чего свобода.

Приведу высказывание Эмиля Жебара: «Итальянская коммуна только казалась делом свободы и равенства. В ней община постоянно надзирала и стесняла отдельную личность, ибо все вольности республиканской ассоциации обеспечивались только отречением от всякой личной воли… Человек всегда включался в одну из тех групп, совокупность которых и составляла коммуну; вся его жизнь принадлежала какому-нибудь определенному классу, цеху, корпорации, приходу, кварталу. Консулы и советы не только отмеряли ему его долю политической свободы, но управляли каждым актом его частной жизни, предписывая, сколько именно фиговых и миндальных деревьев он может посадить на своем поле, сколько священников будут сопровождать его гроб и сколько свечей зажечь на его похоронах; они запретили ему входить в трактиры, определенные для иностранцев, делать подарки новобрачным, носить украшения и ткани высшей стоимости, чем установленная…»

Вернемся к нашим баранам. В самом начале войны Климент VII, уверенный, что город будет взят, вызвал всех работающих на него художников в Рим. Микеланджело тоже получил такое письмо, но он не поехал, а Бенвенуто поехал. Случилось это так. В самый разгар патриотических прений в мастерской у Бенвенуто ему вдруг принесли письмо из Рима от старого знакомца. Делла Барка писал, что он узнал-де со слов самого папы, как тот относится к Бенвенуто, то есть замечательно, и что если бы он, папа, узнал, где находится его ювелир, то немедленно призвал бы его к себе. Поэтому, писал делла Барка, бросай Флоренцию и приезжай в Рим. Гости стали расспрашивать хозяина, что за письмо он получил да от кого. Бенвенуто ушел от ответа, а в Рим написал: мол, забудьте мое имя, я не приеду и «никоим образом, ни ради хорошего, ни ради худого, никоим образом мне не писать».

Но делла Барка не успокоился и написал еще одно письмо, «которое настолько выходило из границ, что, если бы его увидели, мне пришлось бы плохо». Делла Барка, теперь уже от имени папы, велел ехать немедленно, потому что в Риме Бенвенуто ждали дела необычайной важности, а потому он должен был все бросить и ехать, а «не оставаться действовать против папы заодно с этими сумасшедшими бешеными».

Вот здесь Бенвенуто задумался. Нельзя сказать, чтобы с него разом сдуло весь патриотический пыл, но он понял, что папа прав. Его ли дело судить, кто лучше, а кто хуже правит Флоренцией, тем более что за всю его жизнь родным городом правили плохо. А папа искренне его любил и желал ему добра. Да и узнал он уже, что такое война – не сладкое занятие.

Прибыв в Рим, Бенвенуто стал налаживать старые связи. Бежать сразу к Клименту ему мешала тяготившая его тайна, о ней речь впереди. Словом, Бенвенуто решил положиться на случай. И случай вскоре представился. С делла Баркой он нос к носу столкнулся на улице, вслед за этим тут же последовало свидание с папой.

Папа принял Бенвенуто в кровати, он был болен. Рядом с ним были двое – Якопо Сальвиати и архиепископ Капуанский. Папа очень обрадовался Бенвенуто, и тот, «облобызав его ноги со всем смирением, с каким только мог, подошел к нему, показывая, что хочу сказать нечто важное». Папа отослал своих посетителей в глубь комнаты и велел своему ювелиру говорить. Речь Бенвенуто была возвышенна и витиевата. Смысл ее таков – за все время после осады замка он не мог ни исповедаться, ни причаститься, поэтому ему не дают отпущения. После тайной плавки золота в замке Ангела он должен был получить награду, но Кавалерино не только не дал ему никаких денег, но еще грубо обругал. Поэтому, вернувшись к себе в каморку и найдя в золе крупицы золота «величиной с просо», где-то около полутора фунтов, Бенвенуто взял их себе в зачет награды, с желанием «возвратить их потом, когда мне представится удобство». Теперь он хочет исповедаться и причаститься.

Так оно и было. Когда в замке после плавки Бенвенуто принес папе золото, тот очень его благодарил и велел Кавалерино заплатить за работу 25 скудо, прося при этом прощения, что сумма мала. Вспомните, сколько денег Клименту VII пришлось заплатить в качестве контрибуции. А плут Кавалерино и этих денег не заплатил. Вот Бенвенуто и оставил себе это золото «в виде проса».

«Тогда папа, со смиренным вздохом, видимо, вспоминая свои горести, сказал такие слова» (ай да Бенвенуто – папа! ему! со смиренным вздохом! Но что делать – таков наш герой):

– Бенвенуто, я именно тот, «который может отпустить тебе всякое прегрешение, тобой сделанное». Выскажись откровенно, сколько ты взял? Даже если бы ты взял целиком стоимость одной тиары, «я вполне расположен тебя простить».

– Другого я не брал, всеблаженный отче, как только то, что сказал. Еще я получил деньги в Перудже, и с ними поехал к моему старому отцу.

– Твой отец был добродетельный и честный человек, и ты у него не выродок. Жаль, что денег было мало, но те, что ты взял, я тебе прощаю. Скажи об этом своему духовнику. И потом, исповедавшись и причастившись, приходи опять. И благо тебе будет.

Папа уже отпускал грехи Бенвенуто во время осады замка Святого Ангела. Это случилось после небывалого события. Папа увидел со стен замка знакомого испанца полковника, который когда-то у него служил, и вступил с ним в разговор, наверное, кричали оба во весь голос. Бенвенуто был, как всегда, наверху, у фигуры Ангела, оттуда он и увидел испанца во всем розовом, который распоряжался рытьем окопов и что-то кричал. То ли Бенвенуто розовый цвет не понравился, ишь – вырядился, то ли непонятны были крики, но он взял свой кречет (орудие больше и длиннее сакра), зарядил его, навел на этого человека и… Он не рассчитывал попасть, слишком далеко было, но попал. Щеголеватый испанец нацепил шпагу спереди, видно из щегольства, ядро попало точно в эту шпагу, и несчастного полковника «разрезало пополам». Вдоль или поперек, Бенвенуто не пишет, но примечательна реакция наихристианнейшего владыки: «Папа, который ничего того не ожидал, пришел в величайшее удовольствие и изумление». Он послал узнать, кто совершил этот фантастический выстрел. Привели Бенвенуто. Тот сразу преклонил колени и попросил отпущение грехов и за это убийство, и за все прочие, ранее совершенные. Папа не поскупился, он благословил нашего героя и заодно простил и будущие убийства, которые он совершит на апостольской службе. После этого случая Климент VII проникся к Бенвенуто полным доверием.

Дело о переплавке папских сокровищ получило продолжение, и не зря Бенвенуто этого боялся. Суждения по поводу переплавки золота самые разные. Украл или не украл, а если украл, то сколько? Действительно ли взял принадлежащее ему по праву в счет заработка или думал, что под шумок, кто там станет проверять, присвоил куда большую сумму? Я думаю, что в этом деле совесть Бенвенуто все-таки была неспокойна. Может, именно поэтому он уехал из осажденной Флоренции? Ясно ведь, что папские войска одержат верх. А если бы Бенвенуто попал в плен, то он уже не смог бы сознаться в своих грехах, и папа, в свою очередь, не был бы столь великодушен.

На службе у папы

По прибытии в Рим Бенвенуто был отлично встречен друзьями. Долго искать заказов не пришлось. Его тут же позвал в свою мастерскую «некий старичок, золотых дел мастер» Раффаэлло Моро. «Старичок» был весьма почитаемым флорентийским ювелиром, позднее Бенвенуто часто упоминает его в своих «Трактатах о ювелирном искусстве». Но главным заказчиком стал понтифик Климент VII. Исповедавшись и причастившись, то есть сделав все то, что было велено, Бенвенуто явился к папе. Тот его встретил такими словами:

– Если бы ты поторопился приехать в Рим раньше, я бы дал тебе восстановить те две мои тиары, которые мы погубили. Но это вещи малостоящие. Тиары делают другие мастера. А для тебя у меня есть особый заказ.

Папа хотел, чтобы Бенвенуто сделал ему застежку для ризы: круглую, в виде блюдца, величиной в треть локтя. Локоть – пятьдесят восемь сантиметров. Следовательно, диаметр застежки около двадцати сантиметров. На этом «блюдце» должен быть изображен Бог-отец, да так, чтобы посередине сиял большой, красивой огранки алмаз и прочие драгоценные камни.

– И поторопись, – добавил папа, – я хочу успеть полюбоваться твоей работой.

Папа знал, что говорил. Ему было пятьдесят два года, и это был уже больной старик. К смерти он совсем ослеп, а жить ему оставалось четыре года. Все в один голос ругают папу Климента VII, он слабый человек, плохой правитель, интриган, он совершенно безволен и допустил разграбление Рима, после чего католическая власть навсегда потеряла былую силу. Это все равно что обвинять в Смутных временах на Руси последнего Рюриковича на троне – царя Федора или Бориса Годунова. Автор нашей Смуты – Иван Грозный. Это он закрутил гайки до упора, измучил страну, поколебал древние устои и убил наследника. Вот Смута и полыхнула. А то, что в Италии возникла Реформация и от католического Рима отпала Германия и прочий протестантский мир, виноваты предшественники Климента VII на папском престоле. Они точно знали, что им надо – деньги и власть. Воевали, развратничали, вели «гибкую» политику, способствующую не объединению Италии, а ее разобщению. Когда при Клименте VII осадили Рим, он звал итальянские города на помощь. Но Венеции не надо было спасать Рим, она не хотела сильного, объединенного государства. Венеция хотела быть сама себе хозяйкой, а не рядовым, пусть и богатым городом объединенной Италии.

Мне лично папа Климент VII симпатичен. Красивое, тонкое, нервное лицо, он изображен Тицианом на групповом портрете вместе с двоюродным братом – папой Львом X. Воевать папа Климент не умел и не любил, это бывает. Да, он распустил отряды Джованни делла Банде Неро, но ведь после победы над колоннцами эти ландскнехты стали грабить мирное население. Бенвенуто пишет про эти отряды, что «они выделывали в Риме такие дела, что нельзя было оставить открытых мастерских».

Климент VII покровительствовал искусствам. Еще в бытность свою кардиналом он заказал Николло Макиавелли написать «Историю Флоренции». Это был тот период, когда от писателя и мыслителя все отвернулись. Макиавелли с честью справился со своей задачей, он сам привез в Рим первые восемь книг. К сожалению, он не успел окончить свой труд – умер в июне 1527 года, когда Рим уже был взят. По заказу Климента Микеланджело создал во Флоренции капеллу – мавзолей для умерших членов семьи Медичи – «с четырьмя свободно стоящими памятниками». И даже то, что Климент VII призвал испанцев в 1530 году для восстановления власти Медичи во Флоренции, можно понять. Он всю жизнь помнил лютую смерть отца и, конечно, не мог ее простить родному городу. Дживелегов ненавидит папу Климента VII, называя его «старым развратником». Он имеет в виду, конечно, его побочного сына, незадачливого герцога Алессандро. Но бастардов вокруг папского двора пруд пруди, Климент VII сам был «побочным сыном», но это не его вина. Думаю, мои рассуждения покажутся историку и искусствоведу не только спорными, но и наивными, но что делать, если папа Климент VII для меня реальный, живой человек, а не «представитель феодального, загнивающего», как пишут, XVI века.

Вернемся в ватиканский дворец. Получив заказ от папы, Бенвенуто «вылетел от него стрелой» и тут же принялся за работу. Но зависть, господа, и дрязги – вечные ее спутники! Папские тиары делал некий Микелетто, человек старый, опытный и отличный мастер. Прослышав о заказе, сделанном Бенвенуто, он тут же явился к нему в мастерскую.

– Их святейшество велел мне наблюдать за всем, что для него делается.

– Сперва я узнаю об этом у самого их святейшества, а потом буду знать, что ответить.

Неучтивый ответ? Конечно, но, если дело касалось работы, Бенвенуто забывал об учтивости.

– Ты еще об этом пожалеешь.

Микелетто ушел, размышляя, как поставить выскочку на место. И придумал. Он не стал действовать в одиночку, а посоветовался с цеховыми мастерами. Вместе измыслили план: заказать лучшим в городе художникам сделать тридцать различных рисунков будущей застежки для ризы. Обычно ювелиры не делали рисунки сами, это только Бенвенуто практиковал, и Микелетто был уверен, что уж один-то из тридцати рисунков будет наверняка лучше, чем предложенный Бенвенуто.

Здесь на сцене появляется новое лицо – ювелир Помпео, запомните это имя. Помпео был любимцем папы и родственником первого папского камерария Трояно. А поскольку Микелетто тоже «имел в своем распоряжении папское ухо», то эти двое, Помпео и Микелетто, стали в это ухо дуть: мол, видели мы модельку Бенвенуто, так себе, ничего интересного, а потому кажется им, что Бенвенуто «неподходящее орудие для столь удивительного предприятия».

Когда Бенвенуто принес показать свою модель во дворец, то у покоев папы уже толпились тридцать рисовальщиков со своими эскизами. Папа начал с осмотра рисунков. «А так как рисовальщики не ювелирного цеха не знают расположение камней, а те, что были ювелирами, их этому не научили, – потому что ювелиру необходимо, когда среди его камней располагаются фигуры, чтобы он умел рисовать, иначе у него ничего хорошего не выйдет, – то все эти рисунки укрепили этот чудесный алмаз посреди груди у этого Бога-отца». Папе эта идея не понравилась.

– Бенвенуто, покажи-ка твою модель, чтобы я увидел, не сделал ли ты той же ошибки, что и эти художники.

Бенвенуто раскрыл круглую коробочку, и «словно блеск ударил папе в глаза».

– Если бы ты сидел у меня в теле, – сказал папа Бенвенуто, – ты бы сделал это как раз так, как я вижу.

Художники и папская знать толпились вокруг, а папа объяснил им разницу между работой Бенвенуто и рисунками художников. Главным в работе было сочетание Бога-отца и алмаза. Художники укрепили алмаз посередине груди у Творца, а Бенвенуто пошел по другому пути. Вот как он описывает свою работу: «Этот алмаз я поместил по самой середине вещи, а над этим алмазом я расположил сидящего Бога-Отца, в красивом повороте, что давало прекрасное сочетание и нисколько не мешало камню; подняв правую руку, он давал благословение. Под этим алмазом я поместил трех младенцев, которые поднятыми кверху руками поддерживали сказанный алмаз. Один из этих младенцев был в полный рельеф; остальные двое в половинный, кругом было большое количество разных младенцев, в сочетании с остальными красивыми камнями. Сзади у Бога-Отца была мантия, которая развевалась, из каковой появлялось множество младенцев, со многими другими прекрасными украшениями, каковые являли чудесное зрелище. Вещь была сделана из белого гипса по черному камню».

Прекрасная была работа, судя по описанию, младенцев многовато, целый роддом. Кто они – ангелы или души, еще не рожденные? Впоследствии об этой работе отзывались как о подлинном шедевре. Микелетто и Помпео стояли рядом, «испуганные и неуклюжие». В заключение папа сказал:

– Я здесь вижу только одну беду, но она важна. С воском, мой Бенвенуто, работать легко, вся штука в том, чтоб сделать ее из золота.

– Всеблаженный отче, – вскричал Бенвенуто, – если я не сделаю в десять раз лучше, чем эта моя модель, то пусть будет условлено, вы мне за нее не платите!

Дерзко, конечно, но в этом весь Бенвенуто. Кто это будет мерить, в десять раз конечная работа лучше модели или, скажем, в пять. Бахвальство смешной, но безобидный порок, тем более когда знаешь, что при любом раскладе тебе будет заплачено сполна. Среди гостей папы был некий «превеликий философ», который поддержал Бенвенуто:

– От этой красивой физиономии и симметрии тела, которые я вижу у этого юноши, я жду всего того, что он говорил, и даже большего.

– Вот потому я ему и верю, – согласился папа.

Вот, наконец, Бенвенуто и написал, что он красавец, видимо, так оно и было. Почти тридцать лет, это далеко не юноша, тем более в XVI веке. Но Бенвенуто так себя воспринимал – вечно юным. Папа послал камерария за деньгами, и нашему красавцу тут же выдали 500 золотых дукатов. Сюда входили и деньги на материал, но даже с учетом этого оплата была щедрой. Обычно сильные мира сего экономили на каждой копейке, говоря языком Рима, на каждом квартино.

Через малое время папа поручил Бенвенуто еще более ответственную работу, а именно – делать чеканы для монет римского двора. Каждый папа хотел выпустить собственные деньги, Климент VII не был исключением. Бенвенуто никогда не занимался чеканом, но, не раздумывая, принял заказ. Кардинал Томмазо Кортезе, юрист и датарий папы, случившийся рядом, высказал сомнение: мол, этот молодой человек «нарочито смел» и «готов пообещать хоть новый мир» (весь земной шар по-нашему), но по силе ли ему будет сделать одновременно и застежку для ризы и чеканы?

«Папа гневно обернулся к нему и сказал, чтобы он занимался своим делом, а на меня возложил, чтоб я сделал модель большого золотого дублона, на каковом он хотел, чтобы был обнаженный Христос со связанными руками, с надписью, которая бы гласила: “Esse Homo”; и оборот, где были бы папа и император, которые бы совместно утверждали крест, каковой являл бы, что падает, с надписью: “Unus spiritus et una fides erat In eis”»[1].

Здесь первый раз на сцене появляется скульптор Банделло (напоминаю – сын первого учителя Бенвенуто в ювелирном деле), извечный враг Бенвенуто. Когда папа объяснял тему, скульптор вдруг вмешался в разговор: