Великие исторические персоны - Бенвенуто Челлини

Нина Соротокина

Бенвенуто Челлини

Предисловие

Челлини родился в 1500 году, в самом начале века, называемого в культурном мире чинквеченто. Он был гениальным ювелиром, талантливым скульптором, хорошим музыкантом, отважным воином и плохим поэтом. И еще он оставил после себя книгу, автобиографические записки, о значении которых спорят в мировой литературе по сей день. Книга называется «Жизнь Бенвенуто, сына маэстро Джованни Челлини, флорентийца, написанная им самим во Флоренции».

Что это – придуманный роман или подлинная история нашего героя? Мюнхгаузен, как известно, «самый правдивый человек на земле». А не примерил ли Челлини на себя его одежды, опередив «самого правдивого» на двести с лишком лет? Иные серьезные исследователи творчества Челлини утверждают, что он не только с чистой душой преувеличивает свои подвиги, но попросту врет. Беда в том, что от работ Челлини мало что осталось. Со скульптурой ему повезло больше – знаменитый Персей, Нимфа и мраморное распятие, конечно, бюсты Козимо I и Биндо Альтовити, а из ювелирных изделий вообще сохранилась одна солонка. Еще дошли до нашего времени его медали, выбитые им монеты, оттиски печатей, но бесчисленные работы из золота и драгоценных камней погибли, и не от руки варваров. Сами хозяева изделий, папы и герцоги, приказывали в трудные времена выковыривать камни, а металл пускать в переплавку. Иногда работы Челлини уничтожались в угоду моде, словом, о качестве их мы можем судить только по его собственным описаниям. Но зато как ярко, вкусно и образно Челлини их описывает! Сейчас появились высказывания: не сочини-де Челлини своего бытописания, ему вообще не нашлось бы достойного места в Высоком Возрождении, о нем попросту бы забыли рядом с такими титанами, как Микеланджело и Донателло. Это не так. М.Л. Лозинский: «… целая эпоха в истории прикладных художеств, эпоха их исключительного расцвета – справедливо или нет, это уже другой вопрос – названа челлиневской». Современники ценили Бенвенуто как замечательного ювелира, кто-то говорил, что он лучший модельер своего времени, ценили его Персея, правда, иные добавляли, что «таких скульпторов было много». Вазари считал Персея достойным соперником Юдифи Донателло. Вот только писателем Челлини никто не называл, но именно своей прозой он застолбил себе место, теперь в XVI веке в Италии, и не только в ней, без него просто не обойдешься.

Челлини не вел дневников. Книгу он начал писать в пятьдесят восемь лет, рукой он не сам водил, а надиктовывал секретарю, четырнадцатилетнему мальчику, только конец рукописи написан его рукой. Были списки с рукописи, а потом неведомым образом сама рукопись в XVII веке пропала и была обнаружена только в 1805-м в книжной лавке во Флоренции. Драгоценную рукопись тут же передали в библиотеку Лауренцина. Там она и хранится по сей день.

«… я старался не говорить ничего такого, чтобы мне памятью идти на ощупь, а говорил чистую правду», – сообщает читателю Челлини. Он иногда путает даты, при этом не делает попыток их уточнить, но память у него цепкая, она удерживает необозримое количество имен, всем этим людям он дает характеристики, и все эти люди интересны автору потому, что они имеют прямое или косвенное отношение к искусству. Н. Томашевский: «Книга Челлини совершенно особенная. Она и в ряду художественных сочинений автобиографического жанра, начавших появляться в предшествующем веке, и резко от них отличается. Это книга не столько о повседневной жизни художника, сколько об облике творца, подвластного одной лишь артистической своей сути».

Посмертная судьба книги была трудной. Рукопись валялась в каких-то ящиках, потом чудом нашла издателя и была впервые опубликована в 1728 году в Неаполе и сразу была замечена. Знаменитый критик XVIII века Джузеппе Баретти написал о ней: «На нашем языке нет книги, которую было бы так приятно читать, как “Жизнь” Бенвенуто Челлини, написанную им самим на чистом и беспримесном наречии флорентийского простонародья». И прибавляет: «Удовольствие, ею доставляемое, мне, кажется, немного сродни тому, которое мы испытываем перед клеткой с красивыми, но разъяренными зверями. Мы можем глядеть на них совершенно безопасно: их страшные когти и клыки не могут нас ни задеть, ни поранить». Когда Баретти говорит о клыках, он имеет в виду отчаянный, взрывной характер Челлини. Этот ювелир и скульптор не расставался с оружием, жилетом его часто была кольчуга. Он ввязывался в драку не раздумывая, защищая честь и справедливость (добавим – так, как он ее понимал).

Потом появились переводы – в 1771 году в Англии, в 1803-м – в Германии в переводе не «абы кого», а Гете. Шиллер был в восторге от «Жизни…» Челлини. Надо сказать, что первые издания книги были неполными и некачественными, использовались плохие списки, но в 1829 году книга выходит во Флоренции по оригинальному тексту рукописи. Во Франции горячим поклонником Челлини становится Стендаль, он сам сознается, что «Жизнь Бенвенуто…» оказала влияние на его творчество.

В России «Жизнь Бенвенуто…» была издана в 1848 году, это был перевод с французского языка, конечно, текст сильно разнился с подлинником. А только в 1931 году у нас выходит полноценный перевод с оригинала, выполненный блестящим переводчиком М.Л. Лозинским. Сейчас «Жизнь Бенвенуто…» признается всеми шедевром литературы Возрождения. «Книга и человек друг друга стоят», – написал в своем эссе о Челлини А.К. Дживелегов. Кто бы в России ни писал о Бенвенуто Челлини, все первым делом ссылаются на Дживелегова: армянин, советский ученый, один из лучших у нас специалистов по Возрождению, человек глубокого ума и ясного слова. Диву даешься, как он умудрялся в своих работах обходиться без цитат из Маркса—Ленина—Сталина и сохранять живой язык. Советское искусствоведение пользовалось своим, казенным словом, главное, чтобы читать было скучно. Я еще не раз буду цитировать Дживелегова.

Моя книга о жизни и творчестве Челлини не просто краткий пересказ его «Жизни Бенвенуто…», хотя и в этом я не вижу ничего плохого. Есть замечательные адаптации, скажем, «Дон Кихота» или «Моби Дика», правда, они предназначены для детей, но сейчас и взрослые мало читают. И надо помнить, что Челлини писал не только о бурных и фантастических событиях XVI века. Для нас в первую очередь кватроченто и чинквеченто – это понятия гуманизма и дивные работы, оставленные нам в наследство живописцами, литераторами, философами, скульпторами и архитекторами. Век этот был трагическим, противоречивым и жестоким. Войны, раздоры внутренние и внешние, свободомыслие, а рядом инквизиция, циничное правление католических пап и возникновение лютеранства, высокие идеалы и глубокое падение нравов. Папа-воин Юлий II и двор папы Александра VI, славившийся изысканным развратом. А великий утопист, фанатик и мученик Савонарола, при котором «королем» Флоренции голосованием выбрали Иисуса Христа! Савонаролу сожгли за два года до рождения Челлини.

Конечно, моя «адаптация» ни в какое сравнение не идет с подлинником. Я не хочу, как пишет М. Веллер, «ставить в тени великого свою раскладушку», но если у кого-то возникнет желание прочитать «Жизнь Бенвенуто, сына маэстро Джованни Челлини, флорентийца, написанная им самим во Флоренции», я буду считать мою задачу выполненной.

Часть I. Предки

Имя Бенвенуто переводится как Желанный. Так оно и было, его любили родители, родственники, у него было много врагов, но не меньше друзей. Начинает Челлини свое бытописание такими словами: «Все люди всяческого рода, которые сделали что-либо доблестное или похожее на доблесть, должны бы, если они правдивы и честны, своею собственной рукой описать свою жизнь; но не следует начинать столь благого предприятия прежде, нежели минет сорок лет». Описание жизни, как и должно, Бенвенуто начинает с родителей. Отец – Джованни, дед – Андре. Прадед Кристофано Челлини. Матушка – «мадонна Элизабетта, дочь Стефано Граначчи». Челлини подчеркивает – все достойные флорентийские граждане, но ему мало помнить прадеда, ему нужны стародавние предки, и он с головой ныряет в историю полуторатысячелетней давности.

Флоренцию (город цветов) основал Юлий Цезарь. У Цезаря был храбрый и достойный военачальник Фиорино из Челлини (Челлини – название замка). Бенвенуто не только нашел мифологического предка, он замечательно обыграл его имя. Дальше он мимоходом сообщает о «больших вельможах Челлини, живущих в Равенне, имеются они и в Пизе, и во многих государствах христианского мира». Искусствоведы ухмыляются в усы – мало ли Челлини в мире? А.К. Дживелегов пишет: «Бенвенуто серьезно верит, что какие-то особенные явления провиденциально указывали в разные моменты его жизни на то, что он человек избранный. Начать с того, что – он этого прямо не говорит, но представляет читателю догадаться самому – его предком был “храбрый первый полководец Юлия Цезаря по имени Фиорино де Челлино”, основавший Флоренцию». А мне кажется, что в этом наивном утверждении есть одно искреннее желание – прославить свой род и себя заодно, как если бы кто-то с гордостью писал: да, я Иванов, на Ивановых русская земля держится. Челлини пишет: «Я горжусь тем, что восхожу к доблестным “людям”», ну и бог с ним, в конце концов. Мы все произошли от Адама и Евы, но честность Бенвенуто берет верх, и он добавляет: «…причем я гораздо больше горжусь тем, что, родясь простым, положил своему дому некоторое почтенное начало, чем если бы я был рожден от высокого рода и лживыми качествами запятнал его имя или очернил». Фраза эта очень характерна для людей Возрождения, в ней весь смысл того, что называли в XVI веке гуманизмом. На эту тему мы еще поговорим позднее.

Несколько слов об истории Флоренции

Прежде чем начать рассказ о родителях Бенвенуто, его рождении и жизни, я должна привести за руку читателя в его эпоху. Русский читатель вполне легко поймет, о чем идет речь, когда называют имена Ивана III Великого, супруги его Софьи Палеолог, внука ее Ивана Грозного или преподобного Сергия Радонежского, но, боюсь, ему мало что скажут имена Лоренцо Великолепного, папы Александра VI Борджиа, папы Клемента VII, Франциска I, короля французского, и так далее. А ведь это все были заказчики гениев Возрождения. Так что же это за удивительный город – Флоренция, который в Европе называют «яйцом нового мира»?

В кратком изложении истории Флоренции здесь не будет никаких исторических изысков. Я не историк и не искусствовед, я писатель. Главные мои источники – это энциклопедия и «История Флоренции» Макиавелли. Начнем, как говорится, от печки. В римскую эпоху Флоренция процветала, богатая своими ремеслами. Падение благосостояния, как и всей Италии, случилось при нашествии варваров в V и VI веках. При Карле Великом (VIII век) Флоренция вошла в состав Тосканского государства. В 962 году император Оттон I Саксонский был коронован в Риме, и Флоренция вошла в состав Великой Римской империи. (Для ориентира – у нас в это время Киевской Русью правил Святослав, сын Ольги Мудрой.) Император был далеко, и власть во Флоренции фактически приобрели епископы и папа. Естественно, в городе начались распри между сторонниками папы – их называли гвельфами – и приверженцами империи – гибеллинами, к последним в основном принадлежали рыцарство и богатые землевладельцы. В правление знаменитой графини Матильды (1046—1115) город поддерживал папство. После смерти Матильды город юридически перешел под суверенитет Римской церкви.

Каждый, рассказывая о средневековой истории Флоренции, произносит слово «коммуна». В результате упорной борьбы коммуна добилась получения некоей грамоты – бумаги, защищающей ее права от посягательства синьоров. Община состояла из коллегий, или цехов. Свои коллегии имели суконщики (их называли купцами), производители шелковых тканей, менялы и ростовщики (предтечи банкиров), врачи и аптекари, скорняки и меховщики, судьи и нотариусы (то есть юристы) и т. д.

А где рыцарство, дворянство? Они оставили свои замки и живут тут же в городе, они составляют ядро армии и, конечно, претендуют на судебно-административную власть. Флоренция гордо называла себя республикой, правда, правила там не конституция, а традиция. Во главе города стоит «совет», что-то вроде сената. Война гвельфов и гибеллинов не утихает.

К XII веку все эти коллегии были полностью оформлены. Власть в городе склоняется в сторону цехов, дворянство вынуждено уступить свою власть буржуазии. Высшим, как бы сказали сейчас, исполнительным органом власти были приоры. Приоры выбирались по одному от цехов, все они принадлежали к разным семьям. Приоры жили отдельно во дворце, который не имели права покидать, так же не имели права никого принимать у себя, кроме служебных лиц. Вначале приоров выбирали на два месяца, потом на более длинные сроки. Данте был приором от цеха врачей и аптекарей (записался в цех, чтобы быть избранным). Приорам принадлежала судебная, дипломатическая и политическая власть. Закон обещал защиту приорам после отставки, но, судя по судьбе Данте, видно, что это не так. Данте принадлежал к партии гвельфов. После очередного их поражения он был изгнан, заплатил штраф и получил запрет являться в родной город под угрозой казни – сожжения на костре.

Законодательная власть принадлежала Советам коммуны и народа. Они выдвигали из своей среды руководителей муниципалитета. В 1250 году была введена должность капитана народа для ограничений власти подеста. Новые правители получили наименование синьоров, а главное учреждение – название Синьории. В 1293 году вводится новая должность главы Совета приоров. Она носит пышное название «знаменосца правосудия», или «гонфалоньера справедливости». Гонфалоньер выбирается «народом из народа» сроком на один год.

Макиавелли пишет: «Никогда город наш не был в лучшем и более счастливом состоянии, чем в те времена, ибо никогда он не достигал такой многолюдности, богатства и славы. Граждан, способных носить оружие, в городе было не менее тридцати тысяч человек, а в подвластных ему областях – не менее семидесяти тысяч. Вся Тоскана подчинялась Флоренции – все там были ее подданными или ее союзниками». Коллегии и аристократия примирились на время, но это был хрупкий мир. Люди были вооружены, настроены воинственно, дня не проходило, чтобы кто-нибудь не был убит. Ожесточенная борьба между сторонниками гвельфов и гибеллинов выходила на улицы. Дело кончалось стычками со смертельным исходом, а потом высылкой неугодных за пределы города.

Внутренние склоки разъедали городской быт, но и этого мало: Флоренция постоянно воевала. Она воевала с Пизой, Сиеной, Арецци, Лукой и т. д. Зримые экономические успехи требовали рынка сбыта, и Флоренция оружием пробивала пути для своих товаров и денег. Война была сложной, иногда катастрофической, чаще геройской и всегда очень жестокой. Красно-белое флорентийское знамя с лилией, символом города, реяло над всей Италией. В XIV веке новые беды свалились на Флоренцию – и чума была, и народные восстания.

В эпоху Возрождения было особое отношение к сильной личности, ей доверяли. Именно так пришел к власти Козимо Медичи, прозванный Старым. Это случилось в 1434 году. Конечно, сила Медичи была прежде всего в его огромном богатстве, он был банкиром всей Европы, при этом обладал талантом государственного правителя. Враги недаром называли его «хитрой и лукавой лисой». Козимо Старый, фактически правя городом, не вылезал на первый план, номинально Флоренция оставалась республикой. Так скромно, спокойно, не имея никаких титулов, своего двора и защитницы-гвардии, покровительствуя торговле, ремеслу, литературе и искусству, гражданин Козимо Медичи правил городом до самой смерти – 1464 года. Флорентийцы с легкостью продали свою гражданскую свободу за стабильность, за справедливое налоговое обложение (богатые платили в восемь раз большую долю от доходов, чем бедняки). Козимо Старый стал родоначальником династии правителей Флоренции – Медичи.

После смерти Козимо Старого власть перешла к его сыну Пьеро. Правителей под этим именем много, но ввиду полной незначительности их даже не обозначали цифрой – не запутаетесь. Этот Пьеро не был достойным государем, он правил пять лет и оставил двух сыновей – Лоренцо и Джулиано. К ним и перешла власть после смерти отца, но в 1478 году Джулиано был зверски убит заговорщиками из семейства Пацци. Джулиано был любимцем города. Это был красавец, воин и рыцарь. Его возлюбленной была гордость Флоренции – красавица Симонетта Виспуччи, в девичестве Каттанео. Все, кто любит полотна Сандро Боттичелли, отлично ее знают. Купеческая дочь из Генуи, она стала на его полотнах Венерой, Флорой, Мадонной. На картине «Марс и Венера» Джулиано Медичи выступает в роли Марса. И вот он убит, зарезан в церкви.

Об этом убийстве подробно рассказывает Николло Макиавелли в свой «Истории Флоренции»: «Пацци обсуждалось много вариантов убийства, главное – надо было застать двух братьев вместе. Наконец все сошлось так, как желали заговорщики». Местом убийства был назначен собор Санта-Репарата, на службу должен был прийти кардинал Санзони, братья Медичи непременно должны были быть в церкви. Франческо Пацци и Бернардо Бандини должны были убить Джулиано, расправиться с Лоренцо было поручено Джованну Баттиста. Но Баттиста отказался, он не совершит святотатства – убийства в церкви. Времени было в обрез, и покончить с Лоренцо было поручено мессеру де Вольтера и священнику Стефано. Ничего не скажешь – подходящее занятие для священника!

Лоренцо Медичи вовремя явился к службе, а Джулиано задерживался. Тогда Франческо и Бернардо отправились к нему домой и уговорили его идти на службу. «… они всю дорогу, а затем уже в храме забавляли его всякими остротами и шуточками, которые в ходу у молодежи». Обнимая «дружески», они ощупали Джулиано, искали оружие. Макиавелли удивляется их самообладанию, их «твердости и непреклонности», но нигде не употребляет слова «подлость».

В церкви было полно народу. В толпе, на глазах у всех, Джулиано нанесли огромное количество ударов кинжалом, потом били уже по мертвому. Мессер и священник действовали бестолково – ранили, но не убили. Лоренцо стал защищаться, на помощь ему пришли друзья. Убийцы бросились вон из церкви, но толпа настигла их и растерзала.

В своем эссе о Макиавелли А.К. Дживелегов пишет: «В 1478 году девятилетним мальчуганом Николло видел, как обезумевший народ гонялся по улицам за членами семьи Пацци и их сторонниками, как висели в окнах Дворца Синьории архиепископ Сальвиати в лиловой рясе, Франческо Пацци, совсем голый, с окровавленной ногой, и трое Якопо: два Сальвиати, родственника архиепископа, и один Браччолини, сын Поджио. Четвертый Якопо, Пацци, повешенный тоже два дня спустя и похороненный в Санта-Кроче, был удален из церкви и закопан где-то под стенами. Его вырыли из второй могилы, и мальчишки, захлестнув труп за шею, волокли его по городу, подтащили к собственному его дому, громко крича, чтоб отворили хозяину. Потом бросили в Арно». И все это в наш обожаемый век кватроченто, в нашей обожаемой средневековой Италии. Все не так просто, господа! Я остановилась подробно на этом роковом дне, потому что сын убитого Джулиано – Джулио Медичи, ему не было и года, будет в свое время под именем папы Климента VII тесно связан с Бенвенуто Челлини.

После подавления заговора Пацци Лоренцо, прозванный Великолепным, стал единовластным правителем Флоренции. Лоренцо был блестяще образован, меценатствовал, сам писал стихи, собрал при своем дворе лучшие умы Италии – писателей и философов-гуманистов. А какие художники на него работали! Жизнь была бесконечным праздником: турниры, карнавалы, концерты, Сандро Боттичелли не только писал дивные полотна, но и был устроителем народных гуляний. В церкви Санта-Мария Новелла несравненный Гирландайо писал свои фрески. Как счастливо и разумно живут на этих фресках флорентийцы! Время Лоренцо Великолепного было самым блестящим в истории Флоренции, но он был тиран, республика при нем осталась только в памяти людей и «в льстивых панегириках, расточаемых Лоренцо гуманистами», а уже выросла почка, из которой со временем расцвел сорняк, он и заглушил все, и наступил «упадок».

Своей расточительностью Лоренцо Медичи совершенно расстроил городскую казну, да и собственное богатство, завещанное отцом, сильно преуменьшил. Он не обладал талантами делового человека. Макиавелли пишет: «В делах торговых он (Лоренцо Великолепный) был очень несчастлив, ибо из-за недобросовестных служащих, которые управляли его делами не как честные люди, а как владетельные особы, во многих местах он понес значительные потери». У нас в России это называется коротко: «Крадут!»

Лоренцо Великолепный умер в 1492 году, его место занял сын Пьеро, прозванный Несчастным, одежды отца ему были явно не по размеру. Этот Медичи скоро надоел горожанам. Флорентийцы вспомнили забытое слово «республика» и решили вернуть ее с помощью французских войск. Собственно, с этого 1494 года и начались на Апеннинском полуострове длительные Итальянские войны. Король Карл VIII, под предлогом «возвращения Франции Анжуйского наследства», шел на Неаполь, по дороге заглянул во Флоренцию. Несчастный Пьеро и его братья – Джованни и Джулио (будущие папы) – были объявлены врагами республики и изгнаны. В 1503 году Несчастный утонул, а Джованни и Джулио, уже с испанскими войсками, в 1512 году вернулись во Флоренцию и вновь обрели власть.

Но это все потом, а пока Флоренции диктует свои законы доминиканский монах Джираломо Савонарола. Он был честным человеком, фанатиком, всей душой преданный идее христианства, недаром с его подачи «королем» Флоренции голосованием был выбран Иисус Христос. Савонарола хотел провести церковную реформу, от города он требовал высокого аскетизма в быту и культуре. В костер летели полотна Боттичелли, рукописи гуманистов. Папа Александр VI люто ненавидел Савонаролу за призывы к реформе, за обличительные речи против его побочного сына Чезаре Борджиа (имя это стало в Италии синонимом злодейства). Флоренции вскоре надоели инквизиция, костры и аскеза. В 1498 году Савонарола был судим, пытан, повешен, труп его сожгли, а прах бросили в Арно.

Во Флоренции воцарилась республика. Теперь главным человеком в городе стал «пожизненный» гонфалоньер (раньше выбирали на два года) Пьеро Содерини, толковый, здравомыслящий человек. Правой рукой его стал Николло Макиавелли, секретарь в канцелярии Дворца Синьории. Макиавелли ведал делами военными и дипломатическими. Вот мы и добрались до времени, когда Бенвенуто Челлини появился на свет.

Отец

Челлини пишет, что предки его имели «великое множество владений». Очевидно, это было мелкопоместное дворянство, люди ратные и небогатые. Случилось, что один из сыновей Челлини – Кристофано (прадед нашего героя) – повздорил с молодым человеком из соседней семьи. Причина ссоры была неизвестна, но стала серьезной и могла перейти в кровную вражду. Умные родители решили удалить двух скандалистов от греха подальше: соседского сына отправили в Сиену, а Кристофано во Флоренцию. Последнего не бросили на произвол судьбы, а купили ему «домик» на Виа Кьяра и еще, видимо, землицы прикупили.

Кристофано зажил городской жизнью, имел семью и детей. После его смерти дом на Виа Кьяра достался Андреа. Дед Бенвенуто стал архитектором. Профессия эта пользовалась большим спросом, поэтому семья его жила безбедно. У Андреа было четверо сыновей. Третий сын, Джованни, был одаренным ребенком. Он хорошо рисовал, очень увлекался музыкой. Со временем он стал тем, кого в Средневековье называли инженером – мастером на все руки. Он делал машины для наведения мостов, снаряды для валяльных машин, а при этом изготовлял большой красоты и качества музыкальные инструменты: виолы, арфы, флейты и даже органы.

Музыку Джованни любил самозабвенно, флейтой владел виртуозно и потому был приглашен во Дворец Синьории выступать вместе с оркестром. Лоренцо Медичи его очень отличал. С флейтой Джованни забросил все свои инженерные дела, правителю это не понравилось, и Лоренцо велел убрать Челлини из оркестра.

Джованни смертельно обиделся, и чтобы подтвердить свой талант, он из простой слоновой кости сделал зеркало размером около метра. «Зеркало имело вид колеса; посередине было зеркало; вокруг было семь кругов, в каковых были вырезаны и выложены слоновой черной костью семь добродетелей и все зеркало, а также и сказанные Добродетели находились в равновесии; так что если вращать сказанное колесо, то все Добродетели двигались: а в ногах у них был противовес, который держал их стоймя. А так как он (Джованни) имел некоторые познания в латинском языке, то вокруг сказанного зеркала он сделал латинский стих, который гласил: “В какую бы сторону ни вращалось колесо Фортуны, Добродетель стоит твердо”».

Потом Джованни вернули в оркестр. Вот таким человеком был отец Бенвенуто.

Мать

Соседом семейства Челлини был некий Стефано Граначчи, у которого было пять дочерей и пятеро сыновей. Все дочери были красавицы, Джованни приглянулась Элизабетта. О браке родители сговорились быстро, но дело застопорилось, когда стали обсуждать количество приданого. Андреа Челлини говорил:

– У меня такой сын, что я могу рассчитывать на самое большое приданое, которое дают за невестой люди нашего звания.

Граначчи разумно возражал:

– Все это так. Но у меня пять дочерей, и всех я должен выдать замуж. Где я возьму столько денег?

Препирались долго. Дело решил сам Джованни:

– Я люблю эту девушку. И если я столь хорош, как ты, отец, утверждаешь, то неужели я не смогу сам содержать свою семью без всякого приданого?

На этом спор и окончился. Джованни и Элизабетта поженились и «услаждались своей молодостью и своей святой любовью восемнадцать лет». Одна беда – детей не было. Потом Элизабетта забеременела, но выкинула двух младенцев – оба мальчики. Третья беременность протекала нормально, но родилась девочка, назвали Никколоза, уменьшительно Коза. Через два года Элизабетта опять на сносях. По всем признакам на свет должна была опять появиться девочка, ей даже имя придумали. 3 ноября 1500 года в День Всех Святых Элизабетта неожиданно для всех родила младенца мужского пола. «Сложив престарелые ладони (отцу, надо полагать, еще и пятидесяти не было. – Авт.), он поднял вместе с ними очи к Богу и сказал: “Господи, благодарю Тебя от всего сердца; этот мне очень дорог, и пусть он будет Желанным”». «Так я и живу с помощью Божьей», – добавляет Бенвенуто Челлини.

Знаки на пути

Есть такое выражение – «знаки на пути» (не путать с дорожными знаками), оно имеет философский и мистический смысл. Это некие события, картины, люди, которые посланы судьбой как указатель, призыв к правильному поведению в жизни. Главное – эти знаки увидеть и запомнить. Правда, можно их еще придумать, но это особый разговор. Бенвенуто совершенно искренне уверен, что два происшествия в его раннем детстве были знаковыми. Первое называется «скорпион». В доме меняли трубу для водостока. Из нее вывалился огромный скорпион и уполз под лавку. Трехлетний Бенвенуто успел схватить насекомое и с криком: «Смотрите, какой у меня красивый рак!» – подбежал к деду. Старый Андреа пришел в ужас, укус скорпиона считался смертельным. Дед хотел отнять скорпиона у мальчика, но никакие уговоры и приказы не действовали. На крик прибежал отец. Он тут же оценил ситуацию. Весело, словно играя, он отстриг ножницами у скорпиона клешни и хвост, торчащие из кулачка Бенвенуто. Мальчик был спасен.

Второй случай называется «саламандра». Печь, дубовые дрова разгорелись ярко. Джованни сидит с виолой, поет и смотрит на огонь. Вдруг он увидел «маленького зверька, вроде ящерицы, который резвился в этом наиболее сильном пламени». Джованни тут же позвал детей: смотрите! А Бенвенуто при этом дал затрещину. Пятилетний мальчик от неожиданности расплакался, но отец тут же обнял его и сказал:

– Сынок, я бью тебя не потому, что ты сделал что-то дурное. Но я хочу, чтобы ты запомнил, что эта ящерица в огне – саламандра, «каковую еще никто не видел из тех, о ком доподлинно известно».

Отец понимает, это – знак. У Бенвенуто был хороший слух, отменный голос, и Джованни решил сделать из сына великого музыканта. Мальчику вручили флейту и начали учить петь и играть по нотам. Он делал успехи, и честолюбивый отец уверился в правильности своего выбора: Бенвенуто станет лучшим «игрецом» в мире!

Когда в правительство Флоренции пришел «великолепный Пьеро Содерини», Джованни Челлини уже вернули в оркестр. Там пожизненный гонфалоньер с ним и познакомился. Позднее, узнав об инженерных талантах Челлини, он не раз использовал его в «самоважнейших делах». Джованни показал свое инженерное искусство во всем блеске, а для услаждения души Содерини продолжал играть на флейте. Часто отец брал с собой маленького сына. Бенвенуто сидел на плечах у служки, пел сопрано вместе с дворцовыми музыкантами, а потом играл. Содерини нравился бойкий и талантливый мальчик.

– Маэстро Джованни, научи сына, помимо пения, и другим твоим искусствам.

Но Джованни стоял твердо: нет, пусть мальчик не растрачивает себя на пустяки, только играть, петь, ну и разве что сочинять стихи. Ко всему этому надо добавить, что Бенвенуто ненавидел флейту. «Это казалось мне искусством гораздо более низким, чем то, которое было у меня в душе». Ладно, он согласен ублажать отца и играть на опостылевшей флейте, но позвольте ему уделять время и рисованию!

Флоренция жила искусством. Из Милана вернулся Леонардо да Винчи и был восторженно встречен народом. У всех на устах было имя молодого скульптора Микеланджело Буанарроти. Он сделал мраморного Давида, его стали называть гением. Когда прекрасного гиганта устанавливали на площади Синьории, смотреть на него собрался весь город, в честь столь знаменательного события звонили колокола. Пятилетний Бенвенуто мог быть в толпе с отцом и тоже смотреть на прекрасного Давида и слышать рукоплескания. О такой судьбе мечтает Бенвенуто и при чем здесь флейта?

Избавление пришло неожиданно. Как всегда в жизни Бенвенуто, в решение его проблем вмешались высшие силы. В 1512 году Медичи – братья Джованни и Джулиано – с помощью испанских войск захватили власть во Флоренции. Джованни был сыном Лоренцо, Джулиано побочным сыном убитого при заговоре Пацци брата Лоренцо Джулиано. Оба брата были кардиналами.

Бенвенуто, равно как и его отец, всегда хорошо относился к Медичи. В своей «Жизни…» он никогда не высказывает скорби по поводу павшей коммуны. «Тот герб, что был на дворце Медичи, пока они отсутствовали, с него были убраны шары, а на нем написали большой красный крест, каковой был гербом и эмблемой коммуны; так что, как только они вернулись, красный крест соскоблили и в сказанном щите пометили его красные шары и сделали золотое поле, устроив все очень красиво». Эти шары в гербе Медичи называли в городе «таблетками», намекая на древнюю профессию семьи Медичи – их предки были медиками.

Когда скончался папа Юлий II, старший Медичи, Джованни, поехал в Рим и был избран папой – Львом X. В иерархии католической церкви кардинал – это духовное лицо, следующее сразу после папы. Кардинал выше епископа. Кардинала назначает сам папа. При всем этом Джованни, будущий папа Лев X, стал кардиналом в четырнадцать лет. Так в России дворяне в XVIII веке записывали грудных сыновей в Преображенский полк, подрастет – и уже чин на руках. О папе Льве X Бенвенуто пишет, что он был «щедрый и великодушный», историки относятся к нему более строго.

С приходом Медичи власть во Флоренции поменялась, Содерини был изгнан. Теперь гонфалоньером был назначен Якопо Сальвиати. Он и лишил Джованни Челлини дворцовой должности музыканта. Теперь уже не до игры на флейте, отец уступил просьбам сына и отдал Бенвенуто в обучение весьма известному в городе ювелиру Микеланджело Биндини, сыну угольщика. Бенвенуто недолго у него задержался, отец затребовал сына назад, потому что скучал, потому что боялся, что с ювелирными делами Бенвенуто забросит флейту. О ювелире Биндини я пишу потому, что у него был сын Баччо. Этот Баччо со временем стал известным во Флоренции скульптором. Он поменял фамилию, стал Бандинелли, чтобы народ думал, что он принадлежит к богатейшей семье из Сиены. Этот Баччо стал потом лютым врагом Бенвенуто Челлини – запомните имя Бандинелли.

В пятнадцать лет Бенвенуто опять поступил в обучение к ювелиру. В Средние века юноши мужали рано, в пятнадцать лет ты уже взрослый, отвечающий за свои поступки человек. Учителей у него было много, первым он считает Антонио ди Сандро, по прозвищу Марконе. От каждого он брал лучшее, при этом неплохо зарабатывал и помогал семье и отцу. Джованни не оставил мысли сделать из сына музыканта, игра на флейте была обязательной, но иногда судьба помогала юноше вырваться на время из ласковых, но крепких и докучливых отцовских объятий.

У Бенвенуто был младший брат (разница в два года). Джовани Франческо, по прозвищу Чеккино, в свои четырнадцать лет был мальчишкой горячим и своенравным. И вот как-то поздним вечером он подрался на шпагах с таким же строптивым юнцом и даже успел легко ранить его в руку. Рядом находились родичи противника. В Чеккино полетели пращи, одна из них попала ему в голову, и мальчик «упал наземь, как мертвый». Рядом случайно проходил Бенвенуто, он тут же схватил шпагу брата и приготовился к обороне. Положения спасла городская стража. Дома Чеккино пришел в себя, но драка не осталась безнаказанной. Суд восьми выслал противников Чеккино на несколько лет за пределы Флоренции, пострадавшую сторону судили легче – братья должны были уехать за десять миль от города на полтора года.

Так Бенвенуто с братом очутились в Сиене. Здесь он опять учился ювелирному делу и уже работал самостоятельно. Вернуться в родной город Бенвенуто помог кардинал Медичи (будущий Климент VII).

Ах, эта музыка!

Как часто желания детей и родителей не совпадают! Если из Бенвенуто отец твердо решил сделать музыканта, то младшего сына он видел в будущем «великим ученым-законником». Чеккино засадили за латынь, а он мечтал об армии и даже тайком поступил на военную службу. Бенвенуто одобрил поступок брата, «который был прекрасного сложения и изящества и всецело склонен к ратному делу». Это не помешало Бенвенуто из-за сущей мелочи обидеться на брата, на отца и на весь белый свет и опять уйти из дома. Горячий был юноша, вначале делал, а потом думал.

Бенвенуто на «сбереженные от заработка деньги» справил себе новое платье – красивый камзол и плащ. Тут как раз Чеккино решил отметить поступление на службу, а приличной одежды нет. Сердобольные сестры нашли выход – обрядили его в камзол и плащ старшего брата. Бенвенуто вернулся после работы домой, не нашел ни своей одежды, ни брата и тут же закатил отцу сцену: я на вас работаю, а вы же меня и обираете. Добрый Джованни стал увещевать сына: надо-де делиться с ближним, и Господь воздаст тебе сторицей.

Ах так? Бенвенуто в чем был в великой обиде ушел из дома и пошел в прямом смысле «куда глаза глядят». Так он прошел ворота, очутился за городом, пришел в Луку, а оттуда в Пизу. Шел, наверное, всю ночь. В Пизе он дошел до Рыбного рынка. Рядом с рынком находилась лавка золотых дел мастера. Бенвенуто остановился посмотреть, как работает этот мастер. Слово за слово, ювелир понял, что юноша знает толк в его делах, и предложил ему кров и работу. Спустя малое время Бенвенуто написал отцу: мол, не волнуйся, все хорошо. Джованни тут же откликнулся. Он звал Бенвенуто домой, призывал совершенствоваться в игре на флейте. Припиской было трогательное напутствие в стихах:

В какой бы ни пришел ты дом,

Живи не кражей, а трудом.

Сколько их было в жизни Бенвенуто, таких взрывных, в секунду принятых решений! И по большей части выходило, что он был прав. Но кто в наше время в шестнадцать лет решится вот так, с рублем в кармане, уйти пешком из родительского дома в соседний город? В Пизе Бенвенуто «работал из золота и серебра красивые и значительные вещи». Отец писал часто, звал домой, где его ждала флейта. У Бенвенуто тут же пропадала охота возвращаться – «до того я ненавидел эту проклятую музыку». «Мне казалось, что я жил в раю целый год, когда жил в Пизе, где я никогда не играл».

Вернуться во Флоренцию Бенвенуто заставила болезнь, он схватил «во вредоносном воздухе Пизы» лихорадку. Два месяца провел в постели, грудь побаливала, но он играл отцу – что делать? Джованни был счастлив.

Выздоровев, Бенвенуто вернулся к ювелиру Марконе. Здесь он и повстречался с флорентийским скульптором Пьеро Торриджани. Многие годы тот служил при дворе Генриха VIII и теперь приехал в родной город, чтобы набрать молодых людей себе в помощь для работы на английского короля. Торриджани посмотрел рисунки Бенвенуто, и они ему понравились. На юношу при первом взгляде скульптор произвел сильное впечатление: красивый, с зычным голосом, свободными манерами, он казался отчаянно смелым человеком, похожим скорее на воина, чем на ваятеля.

Отрезвление пришло очень быстро. Рассматривая работы Бенвенуто, Торриджани обратил внимание на его копию с картона Микеланджело – «божественного», как пишет Бенвенуто. «Пожизненный гонфалоньер» Содерини заказал расписать две стены в большом зале Дворца Синьории двум великим – Леонардо и Микеланджело. Между ними устроили что-то вроде соревнования, за которым следил весь город. Прежде чем писать фрески, необходимо было нанести рисунок на огромный картон.

Леонардо взялся изобразить на стене счастливую для Флоренции битву при Ангиари в июле 1440 года. «Изображали они, как Пиза была взята флорентийцами; и удивительный Леонардо да Винчи взял для выбора изобразить конный бой со взятием знамен, столь божественно сделанные, как только можно вообразить». А Микеланджело, желая изобразить битву при Кашине в июле 1364 года, выбрал почти бытовую сцену. Тема – самое начало боя, собственно, и боя еще нет, воины купаются в реке, и вдруг бьют тревогу. «… и эти нагие пехотинцы бегут к оружию, и с такими прекрасными телодвижениями, что никогда ни у древних, ни у других современных невидано произведения, которое достигло бы такой высокой точки». До изображения фресок дело не дошло, но картоны, над своим Микеланджело работал семь месяцев, остались. (Правда, до нашего времени они не дошли.)

И вот, глядя на копию Бенвенуто, Торриджани начал разглагольствовать о Микеланджело. Слова его звучали не только нагло и развязно, но и кощунственно. «Этот Буонарроти и я ходили мальчишками учиться в церковь дель Кармине, в капеллу Мазаччо; а так как у Буонарроти была привычка издеваться над всеми, кто рисовал, то как-то раз среди прочих, когда он мне надоел, я рассердился гораздо больше обычного и, стиснув руку, так сильно хватил его кулаком по носу, что почувствовал, как хрустнули у меня под кулаком эти кость и хрящ носовые, как если бы это была трубочка с битыми сливками; с этой метиной он останется, пока жив». Ни о какой поездке в Англию не могло быть и речи. Бенвенуто слышать не мог, как наглец «каждый день повествовал о своих подвигах у этих скотов англичан». Англичанам досталось уже потому, что они принимали у себя «этого мерзавца».

Еще несколько слов о Торриджани. Это был неуживчивый, с трудным характером человек. За увечье, нанесенное Микеланджело, он был выслан из Флоренции. После Англии он попал в Испанию, где его обвинили в кощунстве и посадили в тюрьму. Там он и умер спустя пять лет. Если бы не перебитый нос Микеланджело, имя Торриджани вообще бы затерялось в веках.

Шутки молодости

Бенвенуто очень много работал и учился. В это время он познакомился и подружился с милым юношей Франческо, они работали в одной мастерской. Франческо был сыном Филиппо и внуком фра Филиппо Липпи. Фра Филиппо – великий флорентийский художник, он принял монашеский сан, отсюда приставка «фра». Дед был гением, сын – хорошим художником, внук стал ювелиром. В то время ювелирное дело считали высоким искусством, а не ремеслом. Дом Франческо был полон работ отца, были там «изображения прекрасных римских древностей», иллюстрированные отцом книги. Бенвенуто полюбил эти работы на всю жизнь, у него развился вкус к антикам. Дом художника стал его университетом.

Дживелегов пишет: «В XVI веке, за немногими исключениями, художники малообразованны. У Бенвенуто – какие-то обрывки знаний: он успел их нахватать отовсюду понемногу между занятиями флейтой, ударами шпаги и чеканкой благородных металлов. Совсем без образования ювелиру нельзя. Нужны античные темы, античные мотивы. Особенно важно все это Челлини, ибо он в ювелирном деле работает all antica».

В мастерской Бенвенуто уже считали лучшим работником молодого цеха. Ему же хотелось и мир посмотреть, и себя показать, о чем он неоднократно говорил. В мастерской работал молодой человек, резчик по дереву по прозвищу Тассо. Как-то за разговором Тассо сказал Бенвенуто: мол, надумаешь поехать в Рим, я составлю тебе компанию. А тут все совпало разом. Бенвенуто в очередной раз поссорился с отцом «из-за проклятой флейты», а Тассо поругался с матерью. После обеда они шли по улице и жаловались друг другу на непонимание и ограниченность родителей.

– Пора закрывать эту лавочку и уезжать в Рим, – твердил Тассо.

– Ты мастер на слова, а не на дела, – возражал Бенвенуто.

– Да нет же! Будь у меня деньги…

– У меня мало денег, но на двоих хватит.

Так, беседуя, они достигли ворот Сан-Пьеро Гаттолини, дорога от них вела в Рим. Не поворачивать же назад? «И вот мы привязали фартуки за спиной и почти втихомолку дошли до Сиены». Здесь Тассо одумался и заскулил: он не может дальше идти, он устал, натер ноги, а потому просит у Бенвенуто ссудить ему денег на обратную дорогу. Но он не понял, с кем имел дело.

– Ну уж нет, – сказал Бенвенуто, – дай я тебе денег, мне самому не хватит, чтобы добраться до Рима. Лучше достанем лошадь, она нас и довезет.

Бенвенуто не пишет, как он «достал лошадь» – купил, украл или взял напрокат, но оба приятеля благополучно достигли великого города. «Было мне тогда ровно девятнадцать лет, так же как столетию». В Риме Бенвенуто сразу поступил к мастеру Фиренцуоле, который «был искуснейший человек по выделке утвари и крупных вещей». Джаванбатиста по прозвищу Тассо не задержался долго в Риме, он вернулся в родной город (со временем он стал известным архитектором), а Бенвенуто остался, он успешно трудился и хорошо зарабатывал.

Теперь о заработках. Моя соседка по квартире с ехидцей говорит о писателях: «Они люди искусства, их интересуют только деньги». Конечно, я с этим не соглашусь, думаю, и вы меня поддержите, но в ее словах есть доля правды. Все, кто пишет романы и сочиняет музыку, рисует и лепит, то есть делает штучную работу, всегда чувствуют себя обделенными: им, таким талантливым и уникальным, недоплатили. Бенвенуто тоже вряд ли стал бы спорить с моей соседкой. Честности ради скажем, что искусство он любил больше, чем деньги, но какую бы работу ни делал, она, с его точки зрения, всегда была шедевром. Он был уверен, что ему заплатили гораздо меньше, чем она того заслуживает. Что правда!

В Риме Бенвенуто, как обычно, часто переходил из одной мастерской в другую, чем нарушал цеховые правила. Хозяевам, он их называет учителями, это не нравилось, отсюда ругань, склоки и драки, а иногда бряцание оружием. Бенвенуто со вкусом описывает склоку между Фиренцуолой и ювелиром Паголо Арсаго, к которому он ушел. Ругань перекинулась на ученика, и тогда Бенвенуто сказал:

– Я родился свободным и таким же свободным хочу быть. Я вольный работник и могу идти, куда мне нравится. А ты, – он обратился к прежнему хозяину, – не расплатился со мной полностью и должен мне еще несколько скудо.

Что тут началось! Учитель и ученик схватились за шпаги, но их помирили. Бенвенуто был потом крестным отцом у сына Фиренцуолы.

Уступая мольбам отца, Бенвенуто через два года вернулся во Флоренцию, и здесь повторилась та же историю, но уже с грустным концом. Бенвенуто приступил к работе, заказов было много, хозяева мастерских были разные, некоторые, как первый учитель Марконе, честные и порядочные люди, но были и такие, которые, как считал Бенвенуто, обманывали его и наживались. Флоренция был городом небольшим, обидные слова Бенвенуто достигли ушей некоего Микеле Гуасконте, и тот заявил, что молодой Челлини позорит репутацию его мастерской и это ему даром не пройдет. «Я же, не зная, какого цвета бывает страх, ни во что или мало во что их ставил».

Как-то днем на рынке между Бенвенуто и одним из семьи Гуасконте – молодым Герардо – началась словесная перепалка, которая быстро обернулась руганью. Мимо проезжал вьюк с кирпичами, его вез осел. Не долго думая, обозленный Герардо ловко обрушил на Бенвенуто вьюк кирпичей. Больно, обидно, оскорбительно! Бенвенуто отряхнулся и так хватил обидчика в висок, что тот «упал, как мертвый». Все это происходило рядом с лавкой Гуасконте, семья приникла к окнам. Бенвенуто выхватил нож:

– Если кто-то высунется из лавки, другой пусть бежит за духовником. Врачу здесь нечего будет делать!

Молодой Герардо пришел в себя, а семья Гуасконте обратились в Совет восьми: «Бенвенуто средь бела дня напал на нашего родича с ножом!» Напасть ночью – куда не шло, но днем – вещь во Флоренции небывалая! Бенвенуто вызвали в суд. Вначале его обругали за то, что он одет не по форме. Сарри (плащ) имели право носить только военные. Потом судьи устроили ему форменный нагоняй. Особенно усердствовали «обмотанные в куколи» – остроконечные капюшоны. Это были приверженцы казненного Савонаролы, люди сурового нрава. Бенвенуто настолько был уверен в своей правоте, что держался гордо и заносчиво. Он только пытался объяснить, что Герардо нанес ему «великую обиду и оскорбление», за что он и дал ему пощечину. За Бенвенуто заступился делла Стуфа, сторонник дома Медичи, известный в городе человек:

– Ты дал Герардо не пощечину, а удар кулаком.

Во Флоренции удар кулаком считался меньшим проступком, чем пощечина. На Новом рынке за пощечину полагалось пени (штраф) в 25 скудо, а удар кулаком вообще можно было замять. Но Бенвенуто стоял на своем: он дал пощечину – и точка! В зале уже начали смеяться.

Когда судьи остались одни, делла Стуфа дал Бенвенуто характеристику: хороший юноша, отличный работник, содержит семью отца. Наказание ему назначили самое малое: он должен был пожертвовать четыре меры муки в монастырь Заточниц. Осталось только обоим драчунам представить поручителей. Здесь Бенвенуто узнал, что его обидчику вообще не назначили никакого штрафа. Кроме того, поручитель, родственник отца, хирург, вообще отказался идти в суд. Бенвенуто вспомнил, сколько добрых дел сделал его отец этому самому хирургу. «Рассердившись на такое дело, распаляясь, я стал как аспид и принял отчаянное решение. Здесь познается, как звезды не только направляют нас, но и принуждают». Совет ушел обедать, а Бенвенуто, как он пишет о себе, «будучи по природе немного вспыльчивым», вышел из дворца и направился к себе в мастерскую. Там он взял «кинжальчик» и пошел в дом Гуасконте вершить правосудие.

Семья обедала. Герардо тут же бросился на Бенвенуто и получил удар в грудь. Видно, удар пришелся по касательной, кинжал проткнул камзол, колет, рубаху, но каким-то неведомым образом не задел тела. Однако Герардо упал, и Бенвенуто был уверен, что убил его. Главная драка состоялась уже на улице. Наш герой размахивал кинжалом, а его били лопатами, палками, молотками и железными трубами. «И так как Господь иной раз милосердно вступается, то он сделал так, что ни они мне, ни я им не причинили ни малейшего вреда».

Оперетка, да и только, но мы пока не знаем ее конца. Учинив разгром в доме своего противника, Бенвенуто прибежал в церковь Санта-Мария Новелла. Там он встретился с монахом Алессо Строцци, который служил в этом храме. Алессо укрыл Бенвенуто в своей келье. Меж тем Совет восьми уже был в полном сборе и вынес свой приговор: каждый, кто приютит Бенвенуто Челлини, будет сурово наказан. Самого Бенвенуто ждала тюрьма. Джованни, несчастный отец, на коленях стоял перед советом, умоляя о помиловании. Но друзья уже позаботились о Бенвенуто. Отец сам принес ему деньги, кольчугу и шпагу, брат Алессо одел его монахом, в условленном месте ждали лошади. Назад, в Рим!

Когда Бенвенуто со спутником проезжал через Палью, им встретился гонец, который вез во Флоренцию важное известие. Папа Лев X скончался, новым понтификом выбран его брат под именем Климент VII. Шел 1521 год.

Медичи на папском престоле

Джованни Медичи стал папой в 1512 году в возрасте тридцати восьми лет. Была надежда, что он положит конец бесконечным войнам не только внутренним, но и внешним. В Европе шел раздел собственности. Возвысился австрийский дом Габсбургов. Его объединение с испанским двором грозило нарушением равновесия сил в Европе. Папство переживало за свою автономию, поэтому ждало от Льва X активных действий. Он и работал, наладил отношения с Франциском I – с христианнейшим королем Франции, пытался реформировать церковь, утвердил официально появление банков, он назвал их «благочестивыми», а также подтвердил тезис о наивысшей папской власти.

Лев X старался сохранить власть католического Рима, но именно при нем в 1517 году виттенбергский священник Мартин Лютер вывесил на двери своей церкви 95 тезисов против индульгенций. Это положило начало Реформации в Германии, а потом во всей Европе. Папа Лев X жил широко. Балы, музыка, танцы, театр, охота, заказы на произведения искусства, при дворе папы блистал Рафаэль, паслась целая армия поэтов и философов. Блистательный двор Льва X посетил Эразм Роттердамский, побывал там и сам Лютер, то есть видел излишества, расточительство и безнравственность собственными глазами.

Роскошь требует больших денег. Лев X растратил все то, что оставил ему предшественник – папа Юлий II, а потому вынужден был увеличить печатание индульгенций. Возможность спасти душу в обмен на деньги приняла слишком большие размеры. Папский двор и до Льва X вел себя в высшей степени предосудительно – пьянство, разврат, а тут, когда индульгенциями стали торговать, как луком или редиской, чаша и переполнилась.

Лев X не увидел опасности в выступлении Лютера, он решил, что с реформаторами можно договориться. Он и читать тезисы Лютера не стал. Мало ли было противоцерковных бунтов. На переговоры с Лютером был послан кардинал Фома де Вио. Переговоры не дали ожидаемых результатов. Два года спустя была торжественно оглашена папская булла, осуждающая Лютера, его признали еретиком и отлучили от церкви. Все его сочинения было велено сжечь.

Реформация церкви – такое значительное событие, а Бенвенуто и словом о нем не обмолвился. Но его не интересовали все эти энциклопедические глупости, он писал только о том, что сам видел, а как там немцы с ума сходят, это их дело.

Покончив, как считал папа, с Лютером, папа вернулся к привычному образу жизни. Никому в Риме и в голову не приходило, что в католической церкви наступил раскол. Лев X скончался неожиданно, он даже не успел собороваться. Ему было сорок шесть лет. Папский престол перешел к его двоюродному брату Джулиано Медичи.

Я повторяюсь, но так удобнее читать. Лучше повтор, чем листать книгу назад и искать плохо узнаваемое имя. Кроме того, за недостатком гимназического образования мы так плохо и мало знаем культуру Возрождения, что можно и несколько раз прочитать одно и то же.

Джулиано был незаконнорожденным сыном убитого брата Лоренцо Великолепного, тот усыновил племянника. История упоминает, что папой Климент стал благодаря подкупу, впрочем, это было вполне в обычаях того времени. При Клименте VII произошло три значительных события. Первое – он, как и его брат Лев X, поддерживал в европейских распрях короля Франциска I, из-за чего произошло ужасное событие – имперские войска в 1527 году заняли и разорили Рим. Все это подробно описано Бенвенуто Челлини.

Второе значимое для истории событие – Климент VII отдал замуж свою племянницу Екатерину Медичи за сына Франциска I – Генриха II. Генрих погиб на турнире, после чего Екатерина Медичи – королева-мать – играла очень серьезную роль при французском дворе при всех своих сыновьях, поочередно занимавших трон. Она интриговала, травила, колдовала, ее личным медиком был Нострадамус. Все история Французского дома в XVI веке великолепно описана Александром Дюма.

Третье событие – именно Климент VII спровоцировал отделение Англии от папства и создание Англиканской церкви. Генрих VIII Английский хотел развестись со своей женой Екатериной Арагонской. Формально причиной развода было отсутствие наследника. Конечно, слабохарактерный Климент VII согласился бы на развод, но император Карл V был категорически против. Дело тянулось долго, Генрих VIII устал ждать, развелся, а для того, чтобы его обвенчали по всем правилам, откололся от католического Рима.

Часть II. Католицизм и папство

При жизни Бенвенуто Челлини сменилось двенадцать пап. Это понятно, они принимали сан в преклонном возрасте, но умирали не только от старости. Папа Александр VI умер в августе 1503 года. А.К. Дживелегов: «Шесть носильщиков и шесть плотников втащили в капеллу (собора Св. Петра) гроб, в котором лежало в пышных украшениях огромное, раздувшееся, страшное на вид тело с черным лицом и широко раскрывшимся ртом. Несшие шутили и дурачились, и так как распухшее тело упорно вылезало из тесного гроба, труп бесцеремонно впихивали туда ударами кулаков, срывая с него украшения. То были останки папы Александра VI, умершего накануне».

Страшная картина! Дело в том, что папа был отравлен, вернее сказать, отравился по недомыслию ядом, который сам приготовил для другого человека. Накануне Александр VI вместе с сыном Чезаре Борджиа напросился в гости к кардиналу Адриану да Корнето. Еду и выпивку, как было принято, принесли с собой. Как отравленное вино попало в рот папе и его сыну, а сам хозяин избежал отравления – неизвестно. Очевидно, кардинал угадал замысел своих гостей. Страшные деяния Александра VI послужили сюжетом для многих драматургов, романистов, сценаристов, более того, о них стали сочинять анекдоты. К.Г. Шахназаров снял на «Мосфильме» фильм «Яды, или Всемирная история отравлений». Очень смешная и поучительная история, в роли папы Александра выступил несравненный О. Басилашвили. Через пятьсот лет это действительно смешно, а рядом с неостывшими трупами жутковато, прямо скажем.

После смерти Александра VI конклав кардиналов выбрал нового папу, больного Пия III, через двадцать шесть дней правления он умер. Вот список следующих понтификов с указанием года смерти: Юлия II (в миру Джулиано делла Ревере – 1513), Лев X (1521), Адриан VI (1522), Климент VII (1534), Павел III (1549), Юлий III (1555), Марцелл (1555), Павел IV (1559), Пий IV (1565), Пий V – аскет и ревностный реформатор (1572).

Дальше школьная информация под названием «знал, но забыл». Монархическое правление во главе с папой («отцом») появилось в V веке, когда римские епископы добились подчинения прочего епископата. Папство римского архиепископа опиралось на культурное и политическое значение Рима – «вечного города, столицы мира». В VIII веке появилась Папская область со столицей Римом, папы получили светскую власть.

Были среди пап и яркие личности, им приходилось долго и настойчиво внедрять в сознание людей идею о превосходстве духовной власти над светской. Отношения Восточной и Западной христианских церквей было, мягко говоря, сложным.

После смерти папы Иоанна VIII наступило политическое и нравственное падение папства, продолжавшееся в течение двух веков. Французский историк культуры Эмиль Жебар пишет: «История пап с IX по XIII века напоминает все безумства Калигулы, всю жестокость Нерона… В X веке тускуланские графы отдают святой престол в руки куртизанок и разбойников. Семнадцатилетний Иоанн XII помещает в Латеране свой герм и рукополагает диакона в конюшне. Бонифаций VIII, свергнутый с папского престола через сорок два дня после своего избрания, убегает в Константинополь, унося с собой церковную казну». Был папой и двенадцатилетний ребенок, и женщина занимала папский престол, но это полбеды, зверства тогда были страшные. Но времена менялись, церковь богатела, постепенно забирая власть в свои руки. Возрождение папства началось с Климента II. Была отменена симония (покупка церковных должностей), непотизм (раздача чинов родственникам), запрещены браки среди белого духовенства и т. д.

Зачем я об этом пишу, какое отношение имеет Бенвенуто Челлини к событиям многовековой давности? Но папы были заказчиками ювелира, он с ними тесно общался. Все папы, с которыми он имел дело, исповедовали гуманизм, но что касается нравственности, духовного осмысления заповедей Христа, своего долга перед паствой, можно сказать, они недалеко ушли от своих предшественников. Папы возглавляли Папскую область, и светской власти они уделяли куда больше внимания, чем церковной.

За чистотой веры наблюдала святая инквизиция (дословно – расследование), по сути, это был трибунал, цель которого – розыск, суд и наказание еретиков. Фактически этот суд появился в I веке, только иначе назывался. Суд был отдан в руки епископов. Время для христианства было трудное, шла борьба с «ложными пастырями», оформлялась доктрина христианства, надо было отделить черное от белого. Тогда же появилось понятие «ортодоксия» – верная точка зрения на религию и, соответственно, неверная – ересь (ересь – «выбор»).

Со временем власть суда-инквизиции усилилась, наказания ужесточились, и каждый раз основанием тому служили вполне реальные причины. Различают три периода инквизиции. Первый – до XIII века. «Человек может найти спасение только в вере: отсюда долг христианина и особенно служителя церкви обращать верующих на путь спасения». А как? Проповедью, увещеванием, а если и это не действует – отлучением от церкви. Позднее еретиков, дабы не было соблазна для других, подвергали тюремному заключению, до сожжения на костре было еще далеко.

Но чем сильнее становилась церковная власть, тем строже были наказания. Вторым периодом инквизиции считают время после Тулузского собора 1229 года, когда появилась серьезная угроза папской власти – альбигойцы, катары и пр. Новой духовной власти предписывается действовать независимо от епископов, и она развернулась в полную мощь. С еретиками боролись беспощадно. Если в IV веке еретиков приговаривали к конфискации имущества, то с 1229 года, помимо этого, уже наказывали смертью – сожжением на костре. В 1252 году папа Иннокентий IV разрешил пытки при допросе еретиков.

Третьи периодом инквизиции называют испанскую, особенно лютую. Появилась она с полного согласия Рима. Папа Сикст IV в 1483 году направил в Испанию доминиканского монаха Томаса Торквемаду, он стал духовником королевы Изабеллы, а позднее возглавил испанскую инквизицию. После объединения Арагона и Кастилии католической церкви было чем заняться, надо было очистить страну от арабов, а заодно и от евреев. Государству нужны были деньги, конфискация имущества осужденных в ереси – самый простой путь обогащения.

Конец XV века – это смутное время, тогда в Европе ждали конца света, судя по Библии, истек срок жизни человеков. Каждому истинному христианину известно, что зачал Бог мир и творил его семь дней, а затем дал тому миру жизни по тысяче лет на каждый год создания. Значит, через семь тысяч лет должен наступить тому миру конец. Дата эта как раз приходилась на 1491—1492 годы и возбуждала во всем христианском мире величайшее волнение. Филипп Монотроп Пустынник, византийский мудрец, еще пятьсот лет назад писал, что существование мира седьмично, то есть дата конца мира должна делиться на семь, потому на Руси были столь уверены в конце света, что митрополит Геронтий отказался даже составлять Пасхалии – таблицу праздников Пасхи – на последующее тысячелетие. Что стараться, если завтра все перед Богом предстанем?

По версии католического мира Бог всемогущий назначил миру жить семь тысяч лет и еще восемь лет. Цифра «восемь» была взята не с потолка. Бог, творя мир, так определил мироздание: «Будете добродетельны – прибавлю вам, а будете злы – отниму». По католическому календарю выходило, что Господь уже признал мир добродетельным, потому что в противном случае тьма наступила бы уже два года назад. Савонарола был с этим не согласен, сумел внушить свои опасения флорентийцам, так что этим частично можно объяснить успех его проповедей. А через четыре года этот же народ привел Савонаролу на виселицу.

Был еще еврейский «Шестокрыл» – таблица лунных фаз и затмений. Согласно этим лунным таблицам выходило, что до конца света людям еще жить и жить. Иудейский счет велся по еврейской Библии, то есть по оригиналу, а не по александрийскому переводу. По «Шестокрылу» получалось, что от создания мира прошло только 6250 лет. Следовательно, человечеству предстоит еще целых 750 лет ждать второго пришествия.

Конец света не наступил, но через пятнадцать лет после назначенной даты возникла страшная угроза в католическом мире – протестантизм, или Реформация. Одним из серьезных обвинений папства была система индульгенций.

Индульгенция – первоначально это милость, разрешение от наложенной церковью епитимии за неправедные дела. Согрешившего исключали из общины, за этим следовало долгое, годовое публичное раскаяние. Еще в IV веке епископы получили право сокращать этот срок, если отлученный подтверждает свое раскаяние различными добрыми делами. «Осталось сделать один шаг, чтобы признать добрые дела удовлетворением за совершенный грех; это и случилось в Западной церкви под влиянием германских правовых понятий» – так пишет энциклопедия. Все началось, как ни странно, с древних германских законов. Эти законы допускали замену наказания денежной вирой, если пострадавшая сторона была этим удовлетворена.

Еще в IX веке купить за деньги «Божью благодать» казалось кощунственным, богохульством, но скоро жертвование денежных средств монастырям – ради отпущения грехов – стало обычным делом. Само официальное название «индульгенция» появилось при папе Александре II. Индульгенция понадобилась для поощрения крестовых походов, заявленных на Клермонском соборе. Полное или частичное отпущение грехов давалось участникам, их близким родственникам, живым и умершим, а также тем, кто помог денежно великой борьбе за освобождение Гроба Господня. Со временем индульгенции вошли в быт, ими торговали направо и налево. Появилась привычка легко относиться к прощению грехов.

Католическая церковь выработала новую философию: Христос, Божья Матерь, апостолы и святые «образовали неисчерпаемую сокровищницу добрых дел, которая предоставлена в распоряжение церкви для раздачи из нее благодати достойным». Климент VI в первой половине XIV столетия утвердил это решение, причем признал апостола Петра и его наместников, римских епископов, «хранителями накопленного сокровища». Делай добрые дела, и будешь безгрешен, беда только, что покупка индульгенций входила в разряд «добрых дел». Можно было купить индульгенцию и для умершего, тем самым избавив его от чистилища.

Во время войн индульгенция, по сути, превращалась в налог. «Бесстыдство, с которым папа Лев X в 1514 и 1515 годах, под предлогом ведения войны с турками, на самом же деле для постройки храма Св. Петра в Риме и для покрытия издержек своего двора, отдал на откуп индульгенции и наложил контрибуцию почти на всю Европу, было одним из главных поводов к германской и швейцарской Реформации».

Папа Лев X не отнесся к Лютеру серьезно: подискутирует-де и успокоится. Клименту VII было не до борьбы с Реформацией, при нем сам Рим лежал в развалинах. Павел III был последним из пап, который мог позволить себе меценатствовать и закрывать глаза на все эти безобразия – раскол в церкви. Он был стар, постоянно обеспокоен обеспечением многочисленной родни – сыну дал герцогство, внуку кардинальскую шапку, племяннику аббатство, – тут не до церковных склок. Но у Павла III были рьяные помощники, которые хорошо понимали опасность протестантизма. В Италии наступило время реакции, вдохновителем которой стал кардинал Караффа. Помощники папы были молоды, активны, безжалостны и фанатично преданы церкви. Для борьбы с инакомыслием был создан новый орден иезуитов. Павел III долго противился созданию этого ордена, но в конце концов учредил его в 1540 году. В 1545 году Тридентский собор собрал трибунал для активной борьбы с Реформацией.

Основателем монашеского ордена иезуитов (1534 год) был Игнатий Лойола. Орден был создан для борьбы «против адских чудовищ и порождений сатаны», то есть для подавления Реформации, и наделен очень большими полномочиями. Одним из главных его обетов было безоговорочное подчинение папе. Во имя служения Богу и «высокой цели» иезуиты создали свою теорию нравственности. «Цель оправдывает средства», то есть допустимы ложь, клятвопреступления, убийства, любые виды разврата и т. д. Иезуиты были неподвластны ни светскому, ни церковному суду. Их мог судить только папа, недаром Юлий II очень расширил их привилегии.

Борьба с Реформацией набирала силу. В 1587 году с реформой папы Сикста V была учреждена Верховная Священная Конгрегация Римской и Вселенской инквизиции, которая просуществовала до 1908 года.

В своей «Жизни…» Бенвенуто Челлини ни разу не упоминает слова «инквизиция, индульгенция, иезуиты», и слава богу, его это не коснулось. Был ли он верующим человеком? Конечно, вопрос – насколько. Дживелегов пишет, что религиозность у Бенвенуто была скорее данью обычаю, чем истинной, глубокой верой, общается-де он с Всевышним только в самые трудные, критические минуты жизни. Здесь Бенвенуто не исключение, масса людей, считающих себя верующими, так и поступает, а Челлини как раз обращался к Богу и со словами благодарности. Вообще это вопрос сложный, тонкий, и не буду я на этом задерживаться, скажу только, что Дживелегов издал свое эссе о Бенвенуто в 1929 году, тогда все были атеистами или хотели ими казаться, и автору хотелось видеть веру своего героя поверхностной и чисто формальной.

Рим

Главным заказчиком и покровителем Бенвенуто в Риме стал папа Климента VII, но удивительно, что первую должность при его дворе ювелир получил в оркестре. Об этом рассказ впереди.

По приезде в Рим Бенвенуто устроился в мастерскую Санти, условия обычные: треть хозяину, две трети мастеру. Старый Санти умер, его место занял сын. Сам он не работал, только деньги собирал, а лучшим мастером и фактическим руководителем мастерской был молодой Лука Аньоло. Он «с большим изяществом» делал серебряные вазы, тазы и прочую дорогую утварь. Бенвенуто удалось получить заказ от епископа Саламанки, испанца, он стал делать для него подсвечники.

В Риме Бенвенуто продолжал учиться, ходил рисовать в Сикстинскую капеллу, расписанную Микеланджело, а также в дом богатого сиенца – банкира Агостино Киджи. Дом этот был истинный дворец, там были росписи самого Рафаэля, а также Содомы и Джулио Романо. Хозяин дома очень гордился своими фресками и привечал желающую учиться молодежь. В этом доме Бенвенуто и встретил прекрасную молодую даму – «мадонну Порцию». Дама была женой брата хозяина, который приехал в Рим погостить.

Порция увидела рисунки Бенвенуто, восхитилась ими и, узнав, что он ювелир, показала ему маленькую вещицу – алмазную лилию в старинной золотой оправе.

– Во сколько вы оцените эту вещь?

– Восемьсот скудо, – не задумываясь, ответил Бенвенуто.

– Цена названа точно. А не возьметесь вы для нее сделать новую оправу, сохранив при этом старую?

Он тут же согласился и быстро набросал рисунок новой оправы. Тут в комнату вошла вторая «прекрасная благородная римская дама».

– Что вы тут делаете, Порция?

– Любуюсь, как рисует этот достойный молодой человек, который и мил, и красив.

Бенвенуто покраснел от смущения.

– Каков бы я ни был, мадонна, я буду всегда готов служить вам.

Порция тоже слегка покраснела.

– Ты сам знаешь, что мне хочется, чтоб ты мне служил.

Она отдала лилию Бенвенуто и добавила к этому двадцать золотых скудо. Вторая благородная римская донна рассмеялась и сказала:

– Будь я на месте этого юноши, я бы ушла себе с Богом.

– О нет! – воскликнула Порция. – Талант редко уживается с пороком. До свидания, Бенвенуто.

Дома он сделал маленькую восковую модель будущей оправы, затем показал ее в доме Агостино Киджи. Обе дамы были в восторге и «учинили мне такую похвальбу, что, движимый чуточкой гордости, я им обещал, что самая вещь будет еще вдвое лучше, чем модель». Наш герой редко говорит о себе с подобной скромностью, «чуточка гордости» – словно не из его лексикона.

Двенадцать дней – таков был срок работы над оправой. Бенвенуто забросил всю работу, и это сразу было замечено Луканьоло (так зовет мастера Бенвенуто). Он считал, что от крупных ваз и кувшинов гораздо больше пользы и заработка, чем от алмазной безделицы. Конечно, Бенвенуто возражал: мол, такие заказы редкость, а заплатят ему не меньше, чем за вазу. Разговор шел при свидетелях, вся мастерская принимала в нем участие. Спорщики говорили «немножко с презрительным смешком, свирепо нагнув головы».

– Устроим испытание, – сказал один.

– Идет, – согласился второй. – Кому больше заплатят, тот и выиграл.

Луканьоло делал огромную вазу для папы Климента VII. Ваза ставилась на стол, чтобы в нее во время трапезы бросали кости, очистки фруктов и прочее. «Была эта ваза украшена двумя красивыми ручками, и множеством макшер, больших и малых, и множеством красивых листьев, такой прелести и изящества, какие только можно себе представить». Бенвенуто сказал Луканьоло, что это самая красивая ваза из всех, которые ему приходилось видеть. Папа Климент VII остался очень доволен этой работой и щедро наградил мастера.

Объясню сразу: устаревший термин «машкера» – это маска, слепок, образина, личина, через «полные изящества листья» проглядывали лики людей, не исключено, что это были звери или рыбы, чьи-то изображения, одним словом. Оправа, сделанная Бенвенуто для алмазной лилии, была украшена машкерками, младенцами и животными, «так что алмазы, из которых была лилия, стали по меньшей мере вдвое лучше».

– Ах, какое чудо! – воскликнула мадонна Порция. – И что вы хотите за труды? Вы заслужили столько, что если бы я подарила вам замок, то и этого было мало. Но замок я не могу вам подарить. Так сколько?

– Величайшая награда за труды – это ваша милость, – в тон ей с улыбкой отозвался Бенвенуто, поклонился учтиво и направился было к двери.

Понятное дело, «вторая благородная римская дама» тоже здесь присутствовала. Порция сказала ей:

– Теперь видите, что таланты, которые мы в нем угадали, сопровождаются вот чем, а не пороками, – и, обращаясь к уходившему молодому ювелиру, добавила: – Мой Бенвенуто, знаешь ли ты пословицу: «Когда бедный дает богатому, дьявол смеется»?

– Ему так невесело, что на этот раз мне хочется, чтобы он посмеялся, – нашелся Бенвенуто.

– Ну уж нет, я не окажу ему такую милость, – возразила она, улыбаясь.

На следующий день слуга принес сверток от мадонны Порции. Судила исход соревнования вся мастерская, то есть дюжина работников, еще и соседи подошли. Всем было интересно, кто выиграл спор. Луканьоло и Бенвенуто сверили свертки с вознаграждением, они были почти одинаковы, но у Луканьоло, пожалуй, чуть больше. Он высыпал свои деньги на прилавок «с великим шумом», денег было много, все закричали и захлопали. Бенвенуто высыпал свои монеты без малейшего шума, и все поняли, кто выиграл. У Луканьоло было серебро, и только одна монета золотая, у Бенвенуто было только золото.

Лука очень обиделся и сказал, что «отныне впредь не желает больше выделывать этих крупных вещей», а будет заниматься выделкой такой вот мелкой дряни. Бенвенуто, утешая, ответил, что «всякая птица поет на свой лад», но не преминул добавить, что сам бы он отлично справился с выделкой его хлама, но еще неизвестно, справился бы Луканьоло с выделкой его, Бенвенуто, дряни.

Я подробно остановилась на этом случае не только из желания описать соревнование в мастерской, исход его был ясен сразу. Мне хотелось рассказать о благородных дамах, которые смущались при общении с красивым художником и его самого вгоняли в краску. Сам Бенвенуто описывает встречи с ними с явным душевным трепетом, потому что привык общаться с женщинами совсем другого сорта, там он не краснел, он знал, как себя вести. Позднее ему приходилось общаться и с фавориткой короля, и с герцогиней, но там и намека не было на бескорыстие, но зато были интриги, обиды и неприязнь.

Отцовское благословление

Письма от отца приходили часто, Бенвенуто тосковал по родному городу и, к своему удивлению, часто играл. У него был ученик Паулино – мальчик четырнадцати лет, он был очень хорош собой, наделен кучей добродетелей и очень любил слушать музыку. Бенвенуто очень к нему привязался. А точнее сказать – «возымел к нему такую любовь, какая только может вместиться в груди человека. Эта страстная любовь была причиной тому, что, дабы видеть как можно чаще просветленным это чудесное лицо, которое по природе своей бывало скромным и печальным; но когда я брался за свой корнет, на нем вдруг появлялась такая милая и такая прекрасная улыбка, что я нисколько не удивляюсь тем басням, которые пишут про небесных богов; если бы этот жил в те времен, они, пожалуй, еще не так соскакивали с петель». Словом, играл Бенвенуто на этот раз с упоением.

Приближался ежегодный праздник лета – папский Феррагосто – его праздновали в Риме 1 августа. Через третьи руки Бенвенуто позвали сыграть для папы несколько мотетов сопрано на корнете. Бенвенуто в это время делал вазу для епископа-испанца Саламанки, с работой надо было торопиться, но он согласился поиграть во дворце. Он напишет об этом на родину, и старик отец будет счастлив. За неделю до праздника Бенвенуто вместе с оркестром тратил не менее двух часов в день на изучение этих прекрасных мотетов.

Во время обеда оркестр услаждал папу музыкой. Он остался очень доволен. «Никогда музыка не звучала столь сладостно и согласованно», – чистосердечно пишет Бенвенуто, и, конечно, Климент VII поинтересовался, где они нашли такой хороший корнет для сопрано. Флейтист Джаньякомо назвал имя Бенвенуто Челлини.

– Так это сын маэстро Джованни?

Еще будучи кардиналом, папа не раз слушал игру Челлини– отца, немудрено, что и сын музыкален, потому он сказал, что хочет взять Бенвенуто к себе на службу.

– Всеблаженный отче, – ответил глава-флейтист, – я вам не поручусь, что вы его заполучите в качестве музыканта, потому что главное его художество – золотых дел мастерство и в нем он работает изумительно и извлекает из него большую прибыль, чем мог бы извлечь, играя.

Но папа стоял на своем и велел назначить Бенвенуто приличное жалованье.

– Ну, решай, – сказал Джаньякомо.

– Я подумаю до завтра, – ответил Бенвенуто.

Дома он стал думать: мол, не уведет ли его занятие музыкой в сторону от основного дела, да и хватит ли у него времени тянуть две телеги сразу – ювелирную работу и игру на корнете? Но, как всегда, в судьбу Бенвенуто вмешалось Провидение. Во сне явился плачущий отец, он умолял сына пойти в оркестр. Бенвенуто пробовал возражать, но тогда старый Джованни сказал сурово:

– Если ты этого не сделаешь, тебя постигнет отцовское проклятие, а если сделаешь, то будешь благословлен навеки.

Выбор был сделан. Бенвенуто записался в оркестр, о чем тут же написал отцу. «… от чрезмерной радости» с отцом случился припадок, он чуть не умер, а потом написал сыну, что ему приснилось почти то же самое, что и самому Бенвенуто.

Что тут правда и что выдумка? Бенвенуто всегда «на коне». Он не перестает собой восторгаться, иногда чуть-чуть иронизирует, но всегда искренне верит, что так оно и было. И ведь смотрит он на себя, двадцатилетнего, с высоты почти шестидесяти лет. А может быть, он в назидание молодежи так беззастенчиво хвалит себя: мол, будьте решительны, напористы и все получится? Во всяком случае, я очень бы порекомендовала его книгу юношам с устойчивым комплексом неполноценности.

Меж тем епископ Соломанки торопил Бенвенуто с вазой, посылал слуг проверить, успешно ли идет работа, а те зачастую не заставали Бенвенуто в мастерской, музыка действительно сжирала много времени. Через три месяца ваза была готова. Была она с такими «красивыми зверьками, листьями и машкерами, какие только можно изобразить». Луканьоло, участник соревнования, высоко оценил эту работу, теперь он понимал, что слава Бенвенуто была не случайной. Он отнес вазу епископу.

– Передай Челлини, – важно сказал тот, – я так же буду медлить с оплатой, как он тянул с работой, – и тут же пошел хвастать перед друзьями-испанцами новой прекрасной вазой.

Бенвенуто пришел в ярость и проклял всю Испанию. Он уже был уверен, что не увидит ни денег, ни своей вазы, но помог случай. Один из друзей-испанцев в отсутствие хозяина повредил тончайшую, искусно сделанную пружинку, с помощью которой ваза закрывалась крышкой. Перепуганный, он тут же послал дворецкого к мастеру – починить немедленно! Пружинка была починена, но когда взмыленный от быстрого бега служитель, видно, на нем срывали зло, явился за вазой, Бенвенуто ему сказал:

– Я не отдам тебе вазу. И передай твоему хозяину, монсеньору, что я желаю деньги за свои труды, прежде чем она выйдет из этой мастерской.

Вначале дворецкий епископа ругался и угрожал, потом, «показывая вид, что одной рукой берется за шпагу, другой намеревался и силился вломиться в мастерскую» и, наконец, почти на коленях стал умолять вернуть вазу. Бенвенуто был непреклонен.

Дворецкий ушел, выкрикивая угрозы и обещая привести к мастерской целое войско испанцев, а Бенвенуто начал чистить свою пищаль: «Если у меня отнимают мое имущество, заодно с трудами, то еще уступить им и жизнь?» Дворецкий не обманул, войско не войско, но испанцев пришло много. От лица всех он угрожал страшными карами. Бенвенуто направил на незваных гостей пищаль, в другой руке он держал зажженный факел.

– Нехристи, предатели, – кричал он, – нешто громят таким способом дома в Риме? Первого, кто подойдет к двери, уложу на месте.

На крик высыпали из домов соседи:

– Бенвенуто, стреляй в этих нехристей, а мы тебе поможем! – Подвиги испанской инквизиции были хорошо известны в Риме. «Нехристи» ушли ни с чем.

Дело приняло широкую огласку. Познакомил Бенвенуто с епископом Саламанки в свое время живописец Джанфранческо, ученик и помощник Рафаэля. Теперь он невольно принял участие в этой истории. Он пришел к Бенвенуто со словами:

– Одумайся! Епископ грозит, что если ты не отдашь вазу, то от тебя «самым большим куском останутся уши».

– А я пожалуюсь папе!

Можно было и не жаловаться. Папа и так все знал. Епископ успел показать Клименту VII прекрасную вазу, только не назвал имени мастера. Теперь оно стало ему известно, и папа откровенно веселился. Весь Рим с удовольствием и смехом ждал конца этой истории. Многие именитые граждане Рима были на стороне Бенвенуто и обещали ему свою поддержку.

Покричали, помахали оружием и успокоились. У епископа прошел гнев, у Бенвенуто страх, он вернул епископу вазу и получил сполна деньги за работу. После скандала Бенвенуто стал необычайно популярен. Заказчиками теперь у него были и папа, и важнейшие кардиналы Чибо, Ридольфи и Сальвиати (все из семьи Медичи – племянники покойного папы Льва X). Мадонна Порция уговаривала Бенвенуто открыть собственную мастерскую. Другом Бенвенуто стал гонфалоньер Рима Габриелло Чезерино, от него он тоже получил заказ – сделать большую золотую медаль с изображением Леды и лебедя. Работа очень понравилась Чезерино, и он обещал дать за нее хорошую справедливую плату, но «справедливая плата» оказалась много ниже, чем назначили цеховые оценщики. История с вазой повторилась, но с той разницей, что медаль осталась у Бенвенуто. Но теперь мелкие неудачи его не волновали. Благословение отца сбывалось, музыка открыла Бенвенуто все двери.

Работа

Здесь речь пойдет о работе Бенвенуто Челлини, а кто расскажет о ней лучше его самого? «Хоть и движимый благородной завистью, желая создать еще какое-нибудь произведение, которое настигло бы и еще превзошло произведения сказанного Луканьоло, я все же отнюдь не отстранялся от своего прекрасного ювелирного искусства; таким образом, и то и другое приносило мне большую пользу и еще большую честь, и в том и в другом я постоянно делал вещи, не похожие на чужие».

Жил тогда в Риме искусный перуджинец Лаутицио Ротелли, который занимался изготовлением печатей и, как утверждает Бенвенуто, больше ничего не умел. Такие печати были в большом ходу у кардиналов, и платили за них отлично. Величиной печати были «с руку ребенка лет двенадцати», на них обычно вырезался титул кардинала, украшенный различными фигурками – по усмотрению заказчика. Бенвенуто освоил это ремесло, в чем и преуспел.

Одновременно он занялся изготовлением чеканных медалей. Здесь его соперником стал Амброджо Фоппа, прозванный Карадоссо, блестящий медальер, некоторые его работы дошли до нашего времени. Иные медали он делал в виде пластин – паче, на которых изображались святые. Эти паче подносились пастве для поцелуя во время торжественных молебнов. Карадоссо работал замечательно, но медленно, поэтому и Бенвенуто не оставался без заказов. Золотые медальки носили тогда на шляпах, любой знатный господин или синьор желал иметь красиво украшенную медаль со своей эмблемой. Особенно ценились медали с несколькими фигурками, за такие Карадосса просил до 100 скудо за штуку.

Работа эта была сложной и кропотливой. Вначале по эскизу изготовлялась из цветного скульптурного воска модель будущей медали. Формат модели был обычно в три-четыре раза больше будущей медали. Работа производилась специальными заостренными палочками. Далее с восковой модели отливали гипсовый слепок. С него изготавливалась отливка из металла, и только после этого делали матрицу из стали, которая точно соответствовала размеру медали, уже с помощью матрицы чеканилась медаль.

Конечно, Бенвенуто захотелось посостязаться с искусным мастером. Он сделал для некоего синьора медаль с четырьмя фигурами. Синьор сравнил медаль Бенвенуто с медалью искусника и сказал, что первая работа лучше, чем вторая, а потому он заплатит больше, чем платил Карадоссо, на что Бенвенуто с несвойственной ему скромностью сказал:

– Величайшая награда, которую я больше всего желаю за мои труды, – это сравниться с произведением великого мастера. И если ваша милость считает, что я достоин сравнения, то я вполне вознагражден.

Такая скромность паче гордости. Но Бенвенуто, конечно, не удержался. Чтобы не похвастаться, добавил в заключение: «Когда я на этом ушел, то они тотчас же послали мне щедрейший подарок…»

Критик пишет: «Как медальер Челлини не достиг совершенства в медальерном искусстве, но среди его работ есть одна наиболее впечатляющая. Это медаль с изображением Франциска I. Создав портрет короля Франции, Бенвенуто Челлини сумел выявить в чертах лица этого крупного государственного деятеля не только величие и ум, но и придал портрету оригинальную выразительность. Челлини создал немного крупных медалей. Его маленькие медали более многочисленны и нередко играли роль драгоценных украшений».

Очень популярна была финифть. Бенвенуто относился к этому делу с огромным уважением. О мастере Америго Рики он позднее рассказал в своем «Трактате о ювелирном искусстве». Работы этого Америго, по мнению Бенвенуто, столь прекрасны, что он не знает, «чтобы кто-нибудь хоть отдаленно приблизился к такой божественности».

Бенвенуто очень любил оружие, пищаль у него была собственной работы. Однажды ему в руку попали турецкие «кинжальчики», на которых железом было насечено много листьев «на турецкий лад». Конечно, Бенвенуто тоже захотелось сделать несколько кинжалов, и, конечно, в улучшенном варианте, что он и сделал. Этим «турецким кинжальчикам» мы обязаны красочному описанию Бенвенуто ювелирного декора: «…турецкие листья только и бывают, что листья арума с цветочками подсолнечника; хоть в них и есть некоторая прелесть, но она перестает нравиться, не то что наша листва. Правда, в Италии мы делаем листву различными способами; так, ломбардцы делают красивейшую листву, изображая листья плюща и ломоноса с красивейшими перегибами, каковые очень приятны на вид; тосканцы и римляне в этом роде сделали гораздо лучший выбор, потому что подражают листьям аканта, иначе – медвежьей лапы, с его листьями и цветами, разнообразно изогнутыми; и среди сказанных листьев отлично размещаются всякие птички и различные звери».

Бенвенуто был фантастически работоспособен и очень ответствен. Это в жизни он был вздорен, капризен, обидчив, прежде делал, потом думал, но в отношении работы его поведение было безукоризненным. Дживелегов пишет о Челлини: «В искусстве для него нет ничего, что он считал бы недостойным себя. Все моменты создания художественного произведения для него одинаково дороги и интересны. Он никогда не мог решиться поручить своим ученикам выполнение таких работ, при несовершенстве которых могло пострадать целое. Его нельзя было упрекнуть в том, что становилось чуть не общим правилом всех художников чинквеченто: что он дает лишь наброски, предоставляя ученикам исполнять самую вещь. У некоторых, например у живописца Перино дель Вага, это стало правилом: он делает только картоны. Правда, и искусство Бенвенуто было другое, чем живопись».

В молодости самый большой заработок давала оправка драгоценных камней, а Бенвенуто хотелось сложной, творческой работы. И уж если она появлялась, он пишет о ней с истинной любовью. Некоторые его работы высоко оценил сам великий Микеланджело. Дело было во Флоренции где-то после 1527 года, когда испанцы захватили Рим и Бенвенуто ненадолго уехал на родину. Некий сиенец заказал Бенвенуто медаль для шляпы с изображением Геркулеса, разрывающего пасть льву. В мастерскую заглянул Микеланджело и похвалил работу, потому что «положение фигуры и лютость зверя были совсем другие, чем у всех тех, кто до сих пор это делал». Добрые слова из уст великого скульптора были для Бенвенуто высшей похвалой, знаком качества.

А тут судьба послала еще одного заказчика, «некий Федериго Джинори, юноша весьма возвышенной души», заказал медаль в подарок своей возлюбленной, принцессе из Неаполя. Юноша желал видеть на медали «Атланта с миром на плечах». Он пошел к Микеланджело и попросил его выполнить рисунок для этой работы.

– Сходите прежде к некоему молодому ювелиру по имени Бенвенуто, – сказал мастер, – и он вам услужит очень хорошо. Рисунок он сделает сам, и попросите его еще сделать модельку. Я тоже сделаю вам небольшой рисунок. Тот, который вам больше понравится, и возьмете в работу.

Заказ достался Бенвенуто. Модель видел «превосходнейший Микеланджело» и так ее хватил, что «это было нечто неописуемое». Бенвенуто, как одержимый, принялся за работу. «Это была фигура, выбитая в пластине; на плечах у нее было небо в виде хрустального шара с вырезанным на нем его зодиаком, на лаписно-лазоревом фоне, внизу была назидательная надпись латинскими буквами».

Бедный заказчик-жених вскоре умер от чахотки, медаль с Атлантом купил известный писатель Луиджи Аламанни. Спустя некоторое время он уехал в Париж и подарил «вместе со своими писаниями» медаль с Атлантом королю Франциску I. Королю очень понравилась работа Бенвенуто, он даже высказал желание познакомиться с ювелиром. Эта рекомендация со временем очень пригодилась Бенвенуто Челлини.

А.К. Дживелегов: «Бенвенуто – художник. Он художник, взысканный небом, одаренный сверхъестественным талантом, поднятый на щит великими мира сего и крупнейшими из собратьев по искусству. Таково его мнение о себе. В царстве искусства он если не первый – есть ведь и Микеланджело, – то один из первых. А искусство – это лучшая, самая светлая, самая прекрасная, самая возвышенная, самая чистая сфера деятельности человеческой. Кто первый в сфере искусства, тот должен быть отмечен свыше. Это прежде всего. Это объясняет все видения и сияния. А затем и другое. Человека, который блистает среди служителей искусства, нельзя равнять с другими людьми. Он особенный. Его положение в обществе исключительное. Он должен быть осыпан всеми привилегиями. Он должен быть огражден от всех неприятностей – больших и малых. Горе тому, кто его заденет или оскорбит. Он сам себя помазал и короновал абсолютным монархом искусства, и каждый проступок по отношению к нему становится оскорблением величества».

Пир во время чумы

Чума 1524 года обошла Бенвенуто стороной. Кажется, как соблазнительно для бытописателя изобразить страшные сцены, коих ты был свидетелем, – мертвые дома, горы трупов на телегах, страшные мартусы с железными крючьями. Нет, эти ужасы, с его точки зрения, не стоят воспоминаний, жизнелюбие в Бенвенуто всегда брало верх над страшными мыслями.

Он пишет: «… объявилась моровая язва, столь неожиданная, что в Риме каждый день от нее умирали многие тысячи. Немало устрашенный этим, я начал доставлять себе некоторые развлечения». Какие? Он уходил за город, подальше от этого кошмара, а на природе рисовал античные развалины, а между делом охотился на голубей – отличная еда, между прочим! Сельский пейзаж, чистый воздух – что может быть лучше? «Хотя по природе своей я меланхоличен (вот уж не похоже! – Авт.), стоило мне предаться этим развлечениям, как у меня сразу веселело сердце».

За городом он «завел дружбу с некоторыми искателями», которые за бесценок скупали у крестьян то, что отдавала им земля, – останки древней римской цивилизации. Это уже зачатки археологии. Крестьяне окапывали виноградники и находили в земле сказочные вещи: медали, сердолики, прочие камни, иногда драгоценные. Бенвенуто перекупал у «искателей» эти находки, приводил их в надлежащий вид и очень выгодно продавал. Например, голова Минервы, вырезанная из топаза величиной с орех, украсила перстень, камея с Гераклом и цербером потребовала новой оправы.

Беда подстерегала Бенвенуто с другой стороны, и виной тому была любовь. Двадцать четыре года, куда же без любви? Он писал мимоходом, что у его ученика Паулино была сестра Фаустина и была она столь хороша, что перед ней меркла красота другой знаменитой Фаустины – супруги Марка Аврелия, и уже в семье Паулино поговаривали о свадьбе, но потому все ушло в песок. О женитьбе он тогда вообще не думал. Но судьба вывела на сцену «другую Фаустину» – болонскую блудницу. Эта Фаустина принадлежала другу, и на нее Бенвенуто не посягал. Но у блудницы была хорошенькая служаночка, «совсем новенькая», ей было от роду тринадцать лет. Вот на нее Бенвенуто с обоюдного согласия и посягнул.

Проведенная со служаночкой ночь была волшебной, на другой день уже к вечеру у Бенвенуто начались головные боли, руку обсыпали прыщи и вскочил большой нарыв. Когда ему стало совсем плохо, слуга Паголино вызвал врача. Тот осмотрел больного и очень огорчился.

– Раз я пришел, – сказал он больному, – буду тебя лечить. Но хочу тебя предупредить – если ты имел соитие, ты не жилец.

– Я имел соитие сегодня ночью, – сознался несчастный Бенвенуто.

– С каким созданием и сколько?

– Этой ночью с премолоденькой девочкой.

– Твои язвы совсем свежие и еще не смердят, поэтому надежда на выздоровление пока есть.

Французская болезнь, а именно ее подхватил Бенвенуто, была очень распространена в то время. Особенно она «дружила с духовенством». Еще до моровой язвы, как раз накануне, в Риме появился «превеликий хирург» Якомо да Карпи. Он лечил все, в том числе безнадежные случаи французской болезни, с помощью неких курений. Деньги за лечение лекарь брал вперед, а это были не десятки, а сотни. Зато результаты были поразительные. Папа хотел, чтобы сей медицинский гений остался служить при его дворе, но тот категорически отказался и уехал. Через несколько месяцев обнаружилось, что хирург был чистой воды шарлатан. Всем его пациентам стало совсем плохо, хуже, чем до его лечения.

Бенвенуто рассказал историю про Якомо да Карпи, явно желая лишний раз похвастать – какой он замечательный ювелир. «Превеликий хирург» успел заказал ему, по его же рисункам, две вазочки «необыкновенной красоты». В цехе говорили, что никогда не видели «более красивого и лучше исполненного». Через много лет, пребывая в Ферраре, Бенвенуто показали его же работу, выдавая его вазочку за прекрасный антик, за каковой были заплачены бешеные деньги.

Хорошо, что Бенвенуто попал со своей французской болезнью не в руки к да Карпи, а к настоящему врачу. Лечился он долго, друзья преданно за ним ухаживали. Ну и выздоровел, наконец.

Моровая язва тоже отступала. Много близких Бенвенуто людей ушло из жизни, оставшиеся счастливцы с особой нежностью относились друг к другу. Так возникло содружество творческих людей: живописцев, ваятелей и ювелиров. Два раза в неделю, а то и чаще, они собирались вместе для разговоров и веселого пиршества. Были в этом содружестве люди весьма известные и знатные: Джулио Романо, живописец и архитектор, помощник великого Рафаэля из Урбино, а также Джан Франческо – ученик славного Перуджино. Душой всей компании был Бернардино ди Микеле, Бенвенуто называет его Микеланьоло. «Он был самый сердечный и самый веселый человек. Из всего сказанного содружества он был самый старый (ему было тридцать четыре года. – Авт.), но по телесной крепости самый молодой».

И вот этот Микеланьоло как-то позвал друзей и велел каждому привести с собой «галку», то есть женщину веселого поведения. Не выполнивший этого условия должен был оплатить весь ужин. Бенвенуто решил взять с собой Пантасилию, красавицу, которая была в него влюблена, но по доброте сердечной уступил ее другу Бакьякке, который сам был влюблен в красавицу. Что же делать? Не платить же в самом деле на весь ужин? Да и не мог Бенвенуто привести к друзьям абы кого, его «галка» должна была быть самой лучшей.

И тут в голову Бенвенуто пришла отличная идея. А что, если сделать «галку» из юноши, обряженного в женское платье? И юноша был на примете, сын испанца мельника Диего. Ему было шестнадцать лет, он был хорош собой, «очертания его головы были куда красивее, чем у Антиноя». Юноша был скромен, он занимался латынью, прилежно учился, и до всего другого ему и дела не было. Бенвенуто пригласил его в дом, вначале нарядил его в прекрасные женские одежды, украсил драгоценностями, подвел к зеркалу и только потом рассказал о придуманном розыгрыше. Юноша подумал и сказал:

– С Бенвенуто я пойду.

– Назовем тебя Помоной.

Шутка удалась на славу. «Галка» Бенвенуто была лучше всех. Помону называли ангелицей, ей посвящали сонеты. Диего-Помона в долгу не остался и на комплименты отвечал по-латыни. Микеланьоло сказал со смехом, что в их компании среди галок появился павлин. Пели, играли, веселились весь вечер. Помона сидела среди женщин, те трещали без умолку, требуя, чтобы и она принимала участие в разговоре. Помона молчала.

– Может тебе нездоровится? – спросила одна из «галок».

Что на Помону нашло – неизвестно. Не иначе ей надоела эта бабская болтовня, и она сказала:

– Боюсь, я беременна. Поэтому мне плохо.

Соседки тут же прильнули ухом к ее животу, принялись его ощупывать. Тут и обнаружилось, что Помона мужчина. Что тут поднялось! Мужчины хохотали, женщины бранились. Друзья признали, что Бенвенуто выкинул с ними отличную шутку. Его даже подбрасывали вверх, крича хором: «Да здравствует синьор!» А влюбленная в Бенвенуто Пантасилия затаила на него великую злобу.

Сценка с шуткой на дружеской пирушке сама по себе хороша, но остановилась я на ней подробно, потому что в этой сцене просвечивает, хоть и сам этого Бенвенуто не хотел, некоторая опасная и противоестественная для того времени склонность. Да, собственно, и попал он под арест уже в зрелые годы из-за этой самой склонности. Я говорю о содомии, или как бы мы сегодня сказали, гомосексуализме.

Диего сразу исчез с горизонта, но появился другой юноша, его звали Луиджи Пульчи. Он был красив, изящен, знал латынь. Походя Бенвенуто сообщает, что Луиджи был сыном того Пульчи, которому отрубили голову за то, что он спал со своей дочерью. К слову скажем, что дядей юноши был знаменитый Пульчи, автор известной поэмы про великана Морганте. Луиджи великолепно пел, многие собирались его слушать. Часто такие распевки происходили прямо на улицах. Слушать Луиджи приходил и «божественный Микеланджело», Бенвенуто иногда составлял ему компанию. Там он и познакомился с юношей.

Прекрасный Луиджи, как выяснилось, «весь был полон французской болезнью», которой наградил его некий епископ. Бенвенуто взял его к себе в дом, долго лечил и вылечил. Луиджи благодарил его со слезами на глазах, на что Бенвенуто ответствовал: «Долг человеческих тварей помогать друг другу. Будет случай, помоги и сам кому-нибудь, кто будет нуждаться в помощи, а меня считай своим другом». Выздоровев, юноша стал бывать при дворе, поступил на службу к епископу, но вскоре вступил в связь с племянником этого епископа. На одном из ужинов Луиджи познакомился с «этой блудницей Пантасилией». Той понравился красавец Луиджи. И она решила через него отомстить Бенвенуто, вступив с красавцем в любовную связь.

Бенвенуто заклинал Луиджи остерегаться Пантасилии, но тот все-таки его не послушал, за что ему Бенвенуто и отомстил. Сцены были поистине кровавые. Не буду пересказывать как да что, если интересно, прочитаете у самого Челлини. А вообще-то, кого и как любил Бенвенуто, это исключительно его личное дело. За гомосексуализм по законам того времени можно было попасть на костер. Удивительно, что высокая мысль и дивное искусство Возрождения связаны с полным падением нравов. Я посвящу этому целую главу, но позднее, сейчас у нас на подходе войны.

Войны

Войны, которые в истории называются Итальянскими, начались в 1494 году и с перерывами продолжались до 1559 года, то есть шестьдесят пять лет. Из них двадцать девять лет мира и тридцать шесть лет войны. Воевали в основном профессионалы наемники. Кондотьеры, как наши футболисты, могли воевать на любой стороне, только бы платили. Николло Макиавелли написал великолепную книгу – руководство «О военном искусстве». К началу XVI века Апеннинский полуостров состоял из независимых государств, из которых крупнейшими были: Миланское герцогство, Венецианская республика, Флорентийская республика, Папская область и Неаполитанское королевство.

Войны начались с того, что в 1494 году в Неаполе, не оставив наследника, умер Ферранте I Арагонский. Кто будет наследовать трон? Вся правящая верхушка Европы находилась в родственных связях. Французский король Карл VIII заявил права на Неаполь, потому что до 1442 года Неаполитанское королевство принадлежало не Арагонскому, а Анжуйскому дому. По юридическому праву Франция могла вернуть потерянные права, а заодно пограбить богатых итальянских соседей.

Италии бы объединиться против французского нашествия, но нет. Дживелегов пишет: «В непримиримости политических интересов было главное несчастье Италии. Она порождала все ее национальные беды. Она мешала политическому объединению по примеру Франции и Испании. Она была причиной ее беззащитности перед чужеземцами». Словом, Карла VIII поддержали в его притязаниях папа Александр VI и герцог Милана Лодовико Моро. По дороге на юг французские войска без всякого сопротивления заняли Флоренцию, навели там свой порядок, проследовали дальше и в 1495 году овладели Неаполитанским королевством. Неаполитанцы ликовали, кончилась ненавистная власть испанцев!

Но французы были еще бесцеремоннее испанцев, творя грабеж, насилие. Это вызвало взрыв негодования «общественности», и вскоре была организована для войны уже с французами Святая лига, в которую вошли Венеция, Милан, Ватикан, Испания и император Священной Римской империи Максимилиан I. Карл VIII ушел из Неаполя, главное сражение при Форново лига выиграла, и французы оставили Италию. Так окончилась Первая Итальянская война.

Далее… После ухода французов на полуострове началась перегруппировка политических игроков. Теперь итальянцы воевали внутри своего государства: Флоренция с Пизой, Венеция враждовала с Миланом и просила помощи у Франции. На французском троне уже новый король – Людовик XII, бывший герцог Орлеанский. Он тоже решил повоевать и при этом вспомнил, что приходится внуком Валентине Висконти, единственной дочери первого герцога Милана, по матери принцессы Орлеанской. Отличный повод к войне! В 1499 году Людовик XII занял Милан и провозгласил себя миланским герцогом. Лодовико Моро пытался сопротивляться, но безуспешно. Он окончил жизнь в темнице.

Каждое из итальянских государств искало свою выгоду, заключало договоры и тут же рвало их. Папа Александр VI, например, хотел создать государство для своего побочного сына Чезаре Борджиа. Это был сущий дьявол – отважный воин, умный, расчетливый, вероломный. В 1504 году он занял государства Средней Италии – Романью и Урбино.

Франция решила: если получилось с Миланом, должно получиться и с Неаполем. Людовик XII попробовал договориться с испанцами о разделе Неаполитанского королевства, но стороны не смогли поделить некоторые области и опять начали махать саблей. Испанцы победили. В 1503 году умер папа Александр VI, его место занял Юлий II, который придерживался происпанской политики. Франция согласилась пойти на переговоры, в результате которых вся Южная Италии перешла под власть Испании. В Северной Италии главенствовала Франция, Средняя Италия подчинялась папе. Так в 1505 году окончилась Вторая Итальянская война.

Третья Итальянская война – 1508—1516 годы. Обычно папы принимали сан в преклонном возрасте и потому быстро уходили со сцены. Папе Юлию II было шестьдесят четыре года, он был полон сил. Чезаре Борджиа уже умер, был отравлен. Юлий II хотел усилить папские владения присоединением оставшейся без хозяина Романьи, но на нее уже наложила руки Венеция. Эта всесильная республика откровенно, если не сказать нагло, и безнаказанно действовала в своих интересах. Папа Юлий II сам стал во главе войска и пошел завоевывать Романью и Перуджу.

Папа Юлий II – воин в латах, на боевом коне – он брал вражеские крепости. Этот папа был одержим идеей изгнать иностранцев из Италии и создать сильное государство под гегемонией католической церкви. Наводить порядок он начал с того, что в 1504 году создал антивенецианскую лигу, в которую вошли Франция, Испания, к ним присоединилась Священная Римская империя. Максимилиан I был обижен на Венецию за то, что она помешали его желанию короноваться в Риме, республиканские войска просто преградили ему дорогу. И вот объединенные силы бросились на Венецию. В мае 1509 года венецианцы были разбиты наголову, казалось, что это конец… но обошлось, смогли договориться, правда, ценой больших жертв. Романья осталась за Папской областью. Но французы к этому времени успели прочно обосноваться в Романье и не собирались из нее уходить.

Юлий II решил избавиться от французов и выдвинул лозунг: «Выгнать варваров!» Затем он организовал Святейшую лигу. Произошла кардинальная перегруппировка: Папская область объединилась с Испанией, Венецией, Священной Римской империей, даже Англию, исконную врагиню Франции, привлекли. Война шла с переменным успехом. Вначале везло объединенным силам лиги, с помощью швейцарцев удалось занять Милан и восстановить на троне герцога Сфорца – сына Лодовика Моро.

Но идея «изгнания варваров» и образования единого государства провалилась. В 1513 году папа Юлий II умер. Не буду давать оценку его личности, не мое это дело, но позволю себе помянуть его добрым словом. Он был тонким ценителем искусства, при дворе его трудились величайшие художники Возрождения: Перуджино, Содома, архитектор Браманте, Рафаэль и, наконец, Микеланджело. Это Юлий II поручил ему расписать плафон Сикстинской капеллы, это для гробницы Юлия был создан микеланджеловский Моисей.

Папский престол занял Лев X Медичи. Новый папа, тучный, неповоротливый, любитель поесть и повеселиться, не любил воевать. Но он очень хотел восстановить в родном городе власть Медичи. Он разрешил испанцам и швейцарцам в награду за их успехи в Милане занять нейтральную Флоренцию. Чтобы избежать резни и разграбления, Флоренция заплатила контрибуцию и согласилась на власть Медичи. С республикой было покончено.

Но война продолжалась. В 1515 году французский трон занял новый король Франциск I. В битве при Мариньяно французы одержали внушительную победу. Милан вновь был занят французами. За этим последовало перемирие. Северная Италия была поделена между испанцами и французами.

Следующая Итальянская война (1521—1526) началась с восшествия на трон Священной Римской империи Карла V Габсбурга (в Испании он назывался Карлос I). Его империя объединяла огромные пространства, туда входили Испания, Нидерланды, Германия, Сицилия, не будем забывать и Америку. Открытый Колумбом материк приносил Испании золото и серебро, империя была фантастически богата. Но ей все мало, Карл V предъявил права на Бургундию и Милан.

В Германии Лютер (1517 год) уже заявил о себе, Карл V активно боролся с Реформацией, и это обеспечивало ему поддержку Ватикана. И опять, какой уже раз, имперские войска захватили в 1521 году Милан, затем Геную, а потом и вовсе вытеснили французов из Италии. В 1525 году Франциск I перешел Альпы, но ему не повезло. В битве при Павии он попал в плен и вынужден был подписать кабальный Мадридский договор, по которому он отказывался от любых притязаний на Италию и уступал империи Бургундию.

Пятая резня, называемая войной Коньякской лиги, началась в 1526 году. Как только Франциск I освободился из плена, он тут же признал Мадридский договор несостоятельным. На папском престоле Климент VII. Ему, как и всей Италии, самовластие испанцев тоже поперек горла. В Коньякскую лигу вошли, кроме Франции, Венеция, Флоренция, Папская область и скинутый с Миланского престола Сфорца. Лигу организовали, но пока Франциск I ничего не предпринимал, выжидал, а Карл V собрал в Северной Италии армию готовых к действию наемников.

Теперь посмотрим на все это глазами Климента VII. В традициях дома Медичи было дружить с испанцами. Именно испанцы в 1512 году вернули Медичи утраченные бразды правления. Папскую тиару Климент VII тоже получил не без помощи испанцев, но теперь он сидел между двумя стульями. После того как испанская армия была разбита под Марселем, а французы заключили союз с Венецией и этим очень усилились, папа решил «завязать» с Испанией и благословил Франциска I на дружбу с Ватиканом. Но случилась Павия, и Франциск попал в испанский плен.

Папа пришел в ужас. Он боялся, что Карл V распространит свое влияние по всей Италии. Раньше Климент VII хотя бы в своей Папской области был полновластным хозяином, а быть вассалом Испании – что может быть унизительнее для католической церкви! Климент тоже поучаствовал в создании Коньякской лиги, надеясь на помощь Франциска I. Но французский король бездействовал, от лиги не было пользы.

Климент послал в Мадрид своего дипломата Кастильоне, надо было замиряться с испанцами, просить прощения. Кастильоне был воин, рыцарь, гуманист, писатель, умница, но поставленная перед ним задача была чрезвычайно трудна. Кастильоне удалось уговорить Карла V заключить мир, но это было только бумажное перемирие. Император Карл уже собрал свои войска на расправу с Римом. На севере в Апеннинах стояло около тридцати тысяч воинов-головорезов. Здесь были испанцы, швейцарские ландскнехты, отряды конницы под началом принца Оранского. Армия была собрана, только император забыл, а может, не смог ей во время заплатить. А тут еще Флоренция подняла восстание против Медичи, в воздухе пахло порохом. Голодная армия рвалась в бой и сама приняла решение – вначале пошла в Ареццо, разграбила его, а потом решила – на Рим! Там было чем поживиться.

Осада замка Святого Ангела

«Уже весь мир был под оружием», – пишет Бенвенуто. Был в те времена великий кондотьер Джованни Медичи, по прозвищу Джованни делла Банде Неро (Черные Отряды), который служил и папе Льву X, и Милану, и Франции. Вот этих наемников и позвал папа Климент VII год назад, в 1526-м. Помощь черных отрядов тогда понадобилась, потому что в Рим явились наемники семейства Колонна. Они осадили Ватикан, понуждая папу заключить с Карлом V выгодный для испанцев мир. Нападение колоннцев было отбито, но сам Джованни делла Банде Неро в это время погиб в бою под Говерно. Папа распустил его отряды, и, как оказалось, зря.

6 мая 1527 года к Риму подошли испанские войска под предводительством коннетабля Карла Бурбона. Началась осада. Бенвенуто не собирался воевать, но, направляясь с друзьями на городские стены, аркебузу на всякий случай с собой захватил. «Мы пришли к стенам Санто-Кампо и здесь увидели это изумительное войско, которое уже прилагало все свои усилия, чтобы войти. В том месте стен, куда мы подошли, много молодежи было побито теми, что снаружи; дрались что было мочи; стоял такой густой туман, какой только можно себе представить». Вид боя так возбудил Бенвенуто – «те лезут, а эти бегут», что он не удержался, направил свою аркебузу в самую большую гущу неприятеля и выстрелил. Он метил в самого высокого молодца, нельзя даже было понять, на лошади он или пеший. Друзья его тоже взялись за оружие. Меж тем среди неприятеля поднялись необычайный шум и величайшее смятение. Оказывается, «высоким молодцом» был сам Бурбон. В том, что именно Бенвенуто убил Карла Бурбона, есть некоторые разночтения, стреляли все, но то, что он видел, как убили предводителя испанского войска, – это точно.

Гибель Бурбона привела к трагическим событиям. Она не только не остудила пыл армии, но привела ее к полной анархии. Защищать Рим было практически некому: около пяти тысяч ополченцев под командованием кондотьера Ренцо де Чери да швейцарская гвардия, личная охрана папы. Швейцарцев порубили прямо на ступенях дворца Сан-Петро. Из 189 гвардейцев чудом уцелело тридцать девять. Это был роковой день для ватиканской охраны. До сих пор гвардейцы принимают присягу именно 6 мая.

Город был взят, христианское войско расправилось с Римом с величайшей жестокостью. Защитники были казнены. Хроники пишут, что четыре тысячи горожан были изрублены алебардами, шел поголовный грабеж. Грабили и частные дома, и церкви. Среди наемников были протестанты, которые с ожесточением выливали на католический Рим свою ненависть. Позднее писали, что Лютер не одобрил подобной жестокости.

Командовать испанцами стал принц Оранский. Вся ватиканская власть – кардиналы, епископы, охрана, а также олигархическая верхушка города антииспанского направления – укрылись в замке Святого Ангела. Папа тоже покинул свой дворец Сан-Пьеро, ушел в замок по тайному ходу пассетто. Бенвенуто числился папским музыкантом, поэтому он в числе прочих попал в замок и стал его защитником. Произошло это как бы само собой. Он поднялся на башню, где стояли сакры и фальконеты – артиллерийские орудия того времени. Глядя через зубцы стен, как враги разрушают город, как горят жилища, где прячутся жены и дети, пушкари впали в отчаяние и не могли стрелять. Бенвенуто в отчаяние не впал. Он схватил фитиль, навел правильно орудие и дал залп. Так он и стрелял без остановки весь день. «Некоторые кардиналы и синьоры благословляли меня».

Обороной руководил мессер Антонио Санта-Кроче. Этот вельможа лично поблагодарил Бенвенуто и распорядился, чтобы его, как самого меткого, разметили вместе с орудиями на самой высокой точке, у подножия скульптуры Ангела, венчающего замок. В помощь дали людей, провиант, хорошо заплатили и приказали «продолжать, как начал».

Осада замка продолжалась месяц, и все это время Бенвенуто был при пушках. Папа Климент попросил помощи у герцога Урбинского – Франческо Мария делла Ровере (1491—1538). Герцог был племянником папы Юлия II и командовал ранее папскими войсками. Позднее он перешел на службу в Венецию. Делла Ровере, блестящий воин, всегда был верен Ватикану. Обращаясь к герцогу, Климент VII фактически просил помощи у Венеции. С послом герцогу передали, что каждую ночь будут зажигать на башне замка три огня, а также трижды стрелять из пушек. Это должно означать, что замок не сдался. Зажигать огни и стрелять было поручено Бенвенуто. Папа знал об этом и проникся еще большим доверием к своему музыканту и ювелиру.

Не откажу себе в удовольствии пересказать забавный, а может, трагический случай, героем которого был Бенвенуто. Он находился, как обычно, наверху при орудиях, когда мессер Санта-Кроче приказал ему пройти на нижнюю площадку замка, чтобы обстрелять соседние, занятые испанцами дома. К Бенвенуто часто захаживал знаменитый кондотьер Орацио Бальони, человек добрейший и очень активный. На этот раз внимание Бальони привлекла к себе гостиница с вывеской в виде красного солнца, намалеванного между окон. Окна были закрыты, но из гостиницы доносился великий шум.

– Бенвенуто, – сказал Бальони, – наверняка в этой гостинице засели важные испанцы. Если ты берешься попасть на локоть от этого солнца из твоей полупушки, ты сделаешь великое дело.

Бенвенуто пожал плечами. Рядом с жерлом полупушки стояла бочка, полная камней.

– Я попаду в это солнце, но боюсь, что «сила огня и этого ветра, который поднимает пушка», сбросит бочку вниз.

(От автора: я право не понимаю, какой силы должен быть этот ветер, чтобы столкнуть с места бочку с камнями. Может быть, Бенвенуто имел в виду отдачу орудия? Видимо, Бальони разделял мое мнение.)

– Не теряй времени, Бенвенуто, – сказал он. – Во-первых, не может быть, чтобы ветер от пушки свалил бочку, а во-вторых, даже если она упадет, а там кто-то стоит, хоть бы и папа, беда не так уж велика. Стреляй!

И Бенвенуто выстрелил. Бочка, как и было предсказано, упала вниз. Папы там не было, но были два важных господина, которые отчаянно ругались. Кардинал Фарнезе обвинял Якопо Сальвиати, что последний и есть та причина, по которой погиб Рим. Дело в том, что именно Сальвиати посоветовал папе отказаться от услуг черных отрядов Джованни делла Банде Неро. Бочка упала как раз между спорящими.

Снизу раздались отчаянные крики и ругань, кто-то выкрикнул: «Убить надо этих пушкарей!» Синьор Бальони стремительно кинулся вниз, а Бенвенуто развернул свою пушку дулом к двери и на всякий случай запалил факел. Послышался топот ног, это слуги кардинала Фарнезе шли чинить расправу.

– Если кто-то войдет сюда, я превращу его в порошок, – крикнул Бенвенуто. – Передайте своему хозяину, что я делал то, что мне было приказано. И сделано было в защиту духовенства, а не в обиду ему.

Слуги исчезли, но вслед за ними появился Бальони. Бенвенуто думал, что его сопровождают солдаты, и потому крикнул:

– Не входите, а то я вас всех убью. Я поставлен на службу защищать других, но уж себя-то я сумею защитить!

– Бенвенуто, я твой друг. Я пришел один. Успокойся. – А далее мудрый кондотьер сказал: – И попомни мои слова, придет время, что мы оба пожалеем, что ты не убил этих двух мошенников, потому что первый причина всех наших бед, а второй, быть может, станет причиной худшего. Пока не говори, что я приказал тебе стрелять, а остальное я улажу.

Дело действительно утряслось, а что касается предсказания, то тут Бальони как в воду глядел. Мессер Якопо Сальвиати был тем самым гонфалоньером Флоренции, который лишил отца Бенвенуто работы и причинил ему много бед. А второй – Александр Фарнезе – стал со временем папой Павлом III (1534—1549) и засадил Бенвенуто в этот самый замок Святого Ангела уже в качестве арестанта.

Замок пал

Помощь от герцога Урбинского так и не пришла. Город лежал в развалинах. Жизнь оставшихся в живых была ужасна. Бенвенуто не заостряет на этом своего внимания. Сам он при деле, стреляет отлично, им довольны, семья, слава богу, находилась во Флоренции. Что ныть, если уже ничего нельзя поправить?

Папа Климент VII понимал, что осада не может длиться вечно, Ватикан был обречен, поэтому и случилось, что Бенвенуто принял участие в крайне секретном и необычном деле – спасении драгоценностей апостолической камеры.

Неожиданно папа вызвал к себе Бенвенуто. В комнате, кроме святейшего, был еще слуга Кавалерино, «человек рождения самого подлого», однако за безупречную службу и преданность папа сделал его очень богатым человеком и доверял ему безгранично. Надо представить себе удивление Бенвенуто, когда перед ним выставили тиары – тройные короны римских пап, украшенные крупными драгоценными камнями. Их надо было спасти от разграбления. Но как? Бенвенуто предстояло вынуть драгоценные камни, а тиары и прочие изделия переплавить в золото.

Трое заперлись в комнате, и ювелир приступил к работе. Бенвенуто вынимал камни и каждый завертывал в бумагу, а Кавалерино зашивал их в подкладку плащей – своего и папы. Тиары и прочие украшения весили около 200 фунтов. Это сколько же получается? Если аптекарских фунтов, то 60 килограммов, если английских, то все восемьдесят. Работать Бенвенуто должен был тайно. Он перенес все это богатство в свою комнатенку, размещенную на самой верхотуре – у Ангела, благо комнату можно было запереть.

«Соорудив себе здесь из кирпичей самодувную печурку и приладив к поду сказанной печки довольно большой зольник в виде блюдца, бросая туда золото сверху на уголья, оно понемногу падало на это блюдо». Бенвенуто не пишет, что он думал, уничтожая труд таких же, как он, ювелиров, наверное, ему и в голову не приходило, что такая же участь постигнет большинство его собственных работ. Жизнь в замке была суровая, уже кончалось продовольствие, что ждало впереди – может быть, смерть? Поэтому и желания, и мысли у него были соответствующие. «Пока печка работала, я постоянно бдил, чем бы мне повредить нашим врагам; а так как до окопов наших врагов было ближе, чем камнем бросить, то я причинял им вред в сказанных окопах некоим древним ломом, которого было несколько куч, прежние замковые запасы. Взяв один сакр и один фальконет, у каковых были у обоих пообломаны жерла, я их набивал этим ломом; и когда я затем эти орудия запаливал, он летел вниз как сумасшедший, причиняя сказанным окопам много неожиданных бед».

Дело шло к развязке, то есть к заключению мира на выгодных для испанцев условиях. И в это самое время Бенвенуто, на беду себе, подстрелил «сказанным ломом» знатного, проезжающего внизу вельможу. Вельможе он попортил лицо, а конь упал замертво. Раненого тут же подхватили солдаты и с великим криком потащили в ближайшую гостиницу. Это был ни много ни мало принц Оранский.

Бенвенуто не знал, кого он ранил, но по суете во вражеском стане понял, что мужчина знатный. Он тут же сообщил об этом папе, папа в свою очередь вызвал мессера Санта-Кроче. Сверху было видно, что вокруг гостиницы собралось огромное количество народу. Санта-Кроче уже отдал приказ по условному сигналу – выстрелу из аркебузы – палить по этой гостинице из всех пушек. И тут появился кардинал Орсино. Он пришел в страшное негодование, только что ногами на папу не топал.

– Отмените приказ! Это безумие! Завтра или послезавтра будет заключен мир, уже идут переговоры. Но если мы убьем принца Оранского и его штаб, то испанцы, ворвавшись без предводителей, немедленно займут замок, а нас всех перережут!

Приказ был отменен, но не все это услышали. Не в натуре Бенвенуто было подчиняться несправедливым приказам, а также их отменам. «Узнав, что ко мне идут с приказом не стрелять, я запалил полупушку, которая у меня была, каковая попала в столб во дворе этого дома, где я видел множество людей. Этот выстрел причинил врагам столь великий вред, что они готовы были покинуть дом». Кардинал Орсино после этого приказал повесить Бенвенуто, но папа его отстоял. По счастью, принц Оранский остался жив, но смерть настигла его через три года (1530 год) при осаде Флоренции.

Кардинал был прав: перемирие было близким. 6 июня 1527 года Джованни Бартоломео ди Гаттинара от имени Карла V подписал соглашение о капитуляции папы Климента VII. Тогда же в июне пришла помочь, подошли верные Клименту войска, и папа мог вернуться в свои дворцовые апартаменты. Мир был заключен на очень тяжелых для Ватикана условиях. Во-первых, был заплачен фантастический по тем временам выкуп в 400 тысяч дукатов. Во-вторых, Папская область потеряла Парму, Модену и еще ряд городов. Кроме того, пока папа сидел в осаде, произошла перегруппировка сил во всей Италии. Историки пишут, что разграбление Рима в 1527 году было переломным моментом в истории папства. Теперь Реформация церкви пошла полным ходом.

Горе и радость идут вместе

После перемирия Орацио Бальони уехал в Перуджу, и Бенвенуто, уже ощущая себя воином, с тремястами товарищами направился к нему. Бальони хотел назначить его начальником отряда, но Бенвенуто рвался домой. Надо было повидать отца и уладить старые дела – «выкупить изгнание», благо деньги на это были. Читатель помнит, при каких обстоятельствах Бенвенуто расстался с родным городом. Бальони одобрил это решение, тут же сообщил, что сам он назначен капитаном во Флоренцию и скоро примет пост, так что Бенвенуто будет служить под его началом, а пока он должен в родном городе подобрать отряд, которым и станет командовать.

Флоренция бедствовала. В то время как папа сидел в осаде, флорентийцы подняли восстание и выгнали опостылевших им Медичи. Была восстановлена республика, но порядок наводили с трудом. Кроме того, в город пришла чума. В семействе Челлини, по счастью, все были живы. Радость отца при появлении Бенвенуто была неописуема. Про разграбление Рима рассказывали такие ужасы, что он не чаял увидеть сына живым. А сын приехал на коне, со слугой, да еще и с деньгами. Во Флоренции жил брат Чеккино – военный человек – и две сестры. Старшая Никколоза, которую Бенвенуто звал Кoза, не пожелала выходить замуж и приняла постриг в монастыре Сант-Ореоло. Вторая сестра Репарата вышла замуж за скульптора Бартоломео.

Дело с выкупом изгнания было улажено, теперь Бенвенуто мог считать себя полноправным гражданином. Он похвастался отцу, что синьор Бальони, вместе с которым они так славно держали осаду в Риме, поручил ему набрать во Флоренции отряд, чем он сейчас и займется.

– Ты будешь делать военную карьеру? – с испугом спросил отец.

– А почему нет? Мне это нравится.

Но старый Джованни был другого мнения. Он уже отдал младшего сына армии, а теперь старший, такой талантливый, такой великолепный музыкант и ювелир, пойдет по этой опасной тропе. Нет и еще раз нет! Он стал с горячностью убеждать Бенвенуто, что он должен остаться верен своему ремеслу. Он денно и нощно уговаривал его заняться делом, но во Флоренции практически не было ювелирной работы. Тогда старый Джованни сменил тему:

– Сын мой, во Флоренции чума. Ты все время где-то ходишь. Я каждый день боюсь, что ты подцепишь заразу. Заказов нет. А не поехать ли тебе в Мантую? В молодости я прожил в этом городе несколько лет. Там хорошо. Я тебя прошу, я тебе приказываю – поезжай в Мантую!

Бенвенуто боялся чумы, но старался об этом не думать. Он уже избежал в Риме этой заразы, надеялся, что она минует его и на этот раз. Собирать отряд он тоже медлил. Война – грязное дело, а он соскучился по работе. В словах отца ему послышался призыв той самой музы странствий, которая всю жизнь не давала ему покоя. И он поехал в Мантую.

Понятно, почему отец любил этот город. Муратов в своей книге «Образы Италии» пишет про Мантую: «Ни один из городов Италии не пользовался так миром и благополучием на продолжении всего XV и XVI веков». Правда, кроме Мантуи, были еще два герцогства – Феррара и Урбино. Там тоже не было ни испанцев, ни французов.

Мантую красиво называли «озерный город», хотя скептики писали, что стоит она только на краю озер, но среди болот. В Мантуе Бенвенуто навестил своего друга Джулио Романо, «превосходнейшего живописца» и хорошего человека. Он жил вельможей, выполняя заказы герцога Федерико II Гонзаго (тогда еще маркиза, герцогом он стал в 1530 году). Джулио помог найти Бенвенуто хорошую работу.

Федерико II (он был ровесником Бенвенуто) заказал ему сделать ковчежец, в котором он собирался хранить частицу крови Христовой, принесенную легендарным Логином, римским центурионом, командовавшим казнью Христа. Бенвенуто тут же принялся за работу. Вначале сделал рисунок, потом принялся лепить модель из воска. Модель включала в себя скляницу и была украшена фигурой Христа. «Это был сидящий Христос, который левой рукой, поднятой кверху, придерживал большой свой крест, прислоняясь к нему, а правой как бы раскрывал у себя пальцами рану на груди». Из нашего времени даже описание смотрится жутковато, но Федерико II так понравилась работа, «что милости их величества были неописуемы», он предложил Бенвенуто службу и очень хорошие деньги. Брат герцога – кардинал Эрколе – тоже сделал заказ: изготовить архипастырскую печать. Над этой печатью Бенвенуто работал четыре месяца.

Вот, собственно, и весь рассказ Бенвенуто о Мантуе, и это удивительно, потому что с кардиналом Эрколе он познакомился еще в Риме во время недавней войны. Кроме того, он не мог не знать мать герцога Федерико и кардинала, удивительную женщину Изабеллу д’Эсте Гонзаго. Она тоже была в Риме в ужасное время разграбления города. Время оценивается людьми издалека, возможно, Бенвенуто и в голову не приходило, что Изабелла д’Эсте станет со временем «первой дамой эпохи Возрождения». Сейчас ей было пятьдесят пять лет. Умная, образованная, жизнелюбивая, она была связана родством почти со всеми правителями Италии. Она рано вышла замуж, брак ее был неудачен. Муж воевал, попал в плен, в его отсутствие она правила в Мантуе. Чтение, арфа, шахматы, меценатство, астрология, география, активная переписка со всеми значительными людьми того времени (сам Леонардо был ее корреспондентом), а также воспитание любимых детей – вот круг ее интересов. Муж вернулся из плена, отношения совсем обострились. Изабелла уехала в Рим. Она вообще много путешествовала.

Федерико унаследовал престол в 1519 году после смерти отца. Изабелла д’Эсте (я забыла сказать, что это ее девичья фамилия, это по мужу она Гонзаго) вернулась в Мантую. Ее двор был одним из самых культурных в Европе. Она собрала дивную коллекцию картин: Мантенья, Перуджино, Коста, Корреджо, когда-то в Мантуе Ариосто писал свою поэму «Неистовый Роландо». В Мантуе умели ценить талантливых людей. Это Изабелла позвала Джулио Романо, «превосходнейшего живописца».

Судьба сулила Бенвенуто безбедную, может, даже роскошную жизнь, и вдруг разом все кончилось. Во время работы над медалью он заболел «перемежной лихорадкой». Понятно, климат плохой, влажно, что хорошего ждать от болот? От лихорадки, лишившей его «разумения», он принялся проклинать Мантую, и хозяев этого города, и всех, кто в этом городе живет. Что-то здесь Бенвенуто темнит. «Разумение теряют» при высокой температуре. Должен был на сцене появиться врач, все свои болезни Бенвенуто описывает подробно и красочно. А здесь он только сообщает, что обругал двор, наговорил лишнего и некий золотых дел мастер, работающий на герцога, все бенвенутовские бредни до герцога донес, получился скандал. Понятно, что «золотых дел мастер» хотел выдавить Бенвенуто из Мантуи и он сделал это простым и привычным способом. А может быть, тесно Бенвенуто было в маленькой Мантуе, может быть, скучно, вот и появилась «перемежная лихорадка». Сделанный там ковчег до наших дней не дошел, известны только его рисунок и бронзовая его копия, но без фигуры Христа.

Так же внезапно, как Бенвенуто уехал в Мантую, он ее и оставил. Домой поехал через Говерно. «Здесь меня постиг небольшой приступ лихорадки, каковая нисколько не помешала моему путешествию и, оставшись в сказанном месте, никогда уже потом у меня не бывала». А дальше, можно сказать – через абзац, он описывает свою жизнь сплошным полотном – Бенвенуто деловым тоном сообщает, что вся его семья умерла от чумы. Вот краткое изложение текста: подъехал к своему дому, постучал, в окно выглянула незнакомая горбунья.

«– Скажи ты мне, горбунья непотребная, неужели в доме нет другого лица, кроме твоего?

– Нет, будь ты неладен.

– А твоего пусть не хватит и на два часа».

На крик вышла соседка и сообщила страшную весть. Бенвенуто очень любил отца, все время заботился о нем и о сестрах, посылал им деньги, писал письма. «Так как я об этом уже догадывался, то по этой причине скорбь была меньше». Когда Бенвенуто сочинял свое бытописание, прошло тридцать лет, горе притупилось, но мы не можем знать, что он чувствовал, надиктовывая эти строки.

И вдруг на улице он встречает брата, живого и здорового. Радость Бенвенуто описывает куда щедрее, чем скорбь. Ах, как они обрадовались друг другу, тут и «ласкание», и «превеликий смех»! И удивление. А потом Чеккино сказал:

– Идем, брат, я тебя отведу в такое место, какого ты бы никогда и не вообразил. Я выдал второй раз замуж нашу сестру Репарату. А она уверена, что ты умер.

Да, чума забрала четырех его близких: отца, монашку Козу, мужа и сына младшей сестры. К счастью, случился новый брак. Как тут не вспомнить Иова! Увидев брата, Репарата упала в обморок, «и если бы при этом не присутствовал мой брат, действие было такое, что ее муж сперва не думал, что я ее брат». То есть, видимо, драться полез. Но все разъяснилось. Репарату привели в чувство, она стала собирать ужин, «и на этой веселой свадьбе больше не говорили о мертвых, а велись только свадебные разговоры; и так мы с радостно и удовольствием поужинали».

Что это? Кажется, да пропадите вы со своей свадьбой, дайте оплакать мертвых! Но у Бенвенуто и горе на свой лад, он избранный для великой судьбы, и она, судьба, всегда пошлет ему утешение.

А вот слова разумнейшего Эразма из Роттердама: «… любая вещь имеет два лица, подобно Алкивиадовым селенам, и лица эти отнюдь не схожи с другими. Снаружи как будто смерть, а загляни внутрь – увидишь жизнь, и наоборот, под смертью скрывается жизнь, под красотой – безобразие, под изобилием – жалкая бедность, под позором – слава, под ученостью – невежество, под мощью – убожество, под благородством – низость, под весельем – печаль, под преуспеванием – неудача, под пользой – вред; коротко говоря, сорви маску с селена, и увидишь как раз обратное тому, что рисовалось с первого взгляда». Алкивиад – древнеафинский царь, жизнь которого была полна взлетов и падений, книга Эразма называется «Похвала глупости». Вряд ли Бенвенуто читал эту книгу и, уж наверное, не знал о судьбе Алкивиада, но мудрость их была ему понятна.

Флоренция и Рим

Когда испанцы грабили Рим, а папа Климент VII сидел пленником в замке Святого Ангела, Флоренция, желая избавиться от власти Медичи, подняла восстание и восстановила республику. Первым гонфалоньером был выбран Николло Каппони. По просьбе брата и сестры Бенвенуто задержался во Флоренции. Верный его друг Пьеро Ланди посоветовал – не торопись в Рим, посмотри, как дальше дела будут складываться. Бенвенуто внял совету и не проиграл: заказы были, работа спорилась. Он работал на Новом рынке, «оправлял великое множество драгоценных камней и хорошо зарабатывал». Но были и интересные заказы. Именно тогда он делал для неаполитанского жениха «Атланта с миром на плечах» и получил одобрение Микеланджело.

А события в Италии разворачивались неблагоприятным для республики образом. Первое время после освобождения Клименту VII было не до Флоренции, самому бы быть живу, но потом все стало на свои места, и папа решил любым способом восстановить в родном городе династическую власть Медичи. На этом настаивал и император Карл V, а папа теперь полностью зависел от испанцев. Флоренция начала готовиться к обороне.

В 1529 году выбрали нового гонфалоньера, им стал купец Франческо Кардуччи, представитель среднего класса. По всем околоткам собирали народное ополчение, Бенвенуто тоже принимал в этом участие. На площадях и улицах слышались призывы, звучали патриотические речи. Говорили о республике, о верности старым традициям. Любили на эти темы поговорить и в мастерской Бенвенуто. Много приходило народу, заходили и люди из высшей знати. На этих сходках звучал призыв: «Шары не пройдут!»

Микеланджело в это время трудился в капелле Медичи Сан-Лоран, многие в городе смотрели на это косо, что не помешало республике обратиться к нему за помощью. В апреле 1529 года Коллегия десяти (военное министерство коммуны) назначила Микеланджело «верховным заведующим укрепления города». Под его руководством на холме, где стоит церковь Сан-Миниато, стали строить бастионы.

Историк Франческо Гвиччардини, он фактически руководил дипломатией Климента VII, писал в своих «Заметках»: «Флорентийцы держатся против неприятеля уже семь месяцев, в то время как никто не думал, что они способны продержаться семь дней». Оборона Флоренции в 1530 году – героическая страница в истории города. Семь месяцев осады – это значит блокада, голод, конина стала на столе роскошью. Полноценный хлеб получали одни солдаты, население питалось ржаным хлебом с водой. Ловили кошек и крыс. Многие, особенно богатые флорентийцы, оставляли город, их объявляли преступниками, имущество их конфисковывалось. Ипполито и Алессандро Медичи давно оставили город. Вся ненависть к этому семейству обрушилась на голову девочки Екатерины Медичи. Чтобы объяснить, какие там разгорелись страсти, скажу только, что девятилетнюю Екатерину предлагали поставить между зубцами крепостной стены под пули. Другое предложение было еще более лютым – отдать ее в бордель, чтобы ненавистный Климент VII уже никогда не мог выдать ее замуж. Город сильно пострадал, у прекрасного Давида Микеланджело, который стоял на площади Синьории, снарядом оторвало руку.

Тем не менее друг Микеланджело делла Пала писал из Флоренции: «Говорю вам, я не только не чувствую никакого страха, но питаю твердую надежду на славную победу, а в последнее время душа моя полна великой радостью. Граждане преисполнены пренебрежения к денежным утратам и ко всякого рода жизненным удобствам, которые окружали их на виллах. Царит единение и удивительный пыл, пламенный порыв спасти свободу». Из письма Коллегии десяти своему послу в Париже: «Мы готовы взвалить на себя какое угодно бремя ради спасения свободы, сладость которой мы ощущаем тем больше, чем свирепее кипит война против нас».

Флоренция пала в августе 1530 года. Власть Медичи во Флоренции была восстановлена. Дальше казни, тюрьмы, изгнание, все как обычно. А что Бенвенуто? Выполнил он свой гражданский долг? С точки зрения любых борцов за свободу, нет. Но с точки зрения здравого смысла мне, например, поведение Бенвенуто кажется вполне оправданным. Возвышенные слова о свободе и сама свобода – это, как говорят в Одессе, «две большие разницы». При Сталине у нас была лучшая в мире конституция, слова о свободе пресса и радио выливали на нас сплошным потоком. Люди моего поколения стали скептиками. Революция – удел молодых и еще тех, кто самим своим рождением нацелен на ниспровержение старых порядков. Сейчас ученые говорят, что обнаружили особый ген, который отвечает за религиозность человека, это значит, что атеисты и верующие никогда не договорятся. Наверное, у человека есть ген (а может, мозг у этого человека так устроен), который вечно зовет к борьбе за свободу, а дальше «мы за ценой не постоим». Знать бы только, что это такое – свобода и от чего свобода.

Приведу высказывание Эмиля Жебара: «Итальянская коммуна только казалась делом свободы и равенства. В ней община постоянно надзирала и стесняла отдельную личность, ибо все вольности республиканской ассоциации обеспечивались только отречением от всякой личной воли… Человек всегда включался в одну из тех групп, совокупность которых и составляла коммуну; вся его жизнь принадлежала какому-нибудь определенному классу, цеху, корпорации, приходу, кварталу. Консулы и советы не только отмеряли ему его долю политической свободы, но управляли каждым актом его частной жизни, предписывая, сколько именно фиговых и миндальных деревьев он может посадить на своем поле, сколько священников будут сопровождать его гроб и сколько свечей зажечь на его похоронах; они запретили ему входить в трактиры, определенные для иностранцев, делать подарки новобрачным, носить украшения и ткани высшей стоимости, чем установленная…»

Вернемся к нашим баранам. В самом начале войны Климент VII, уверенный, что город будет взят, вызвал всех работающих на него художников в Рим. Микеланджело тоже получил такое письмо, но он не поехал, а Бенвенуто поехал. Случилось это так. В самый разгар патриотических прений в мастерской у Бенвенуто ему вдруг принесли письмо из Рима от старого знакомца. Делла Барка писал, что он узнал-де со слов самого папы, как тот относится к Бенвенуто, то есть замечательно, и что если бы он, папа, узнал, где находится его ювелир, то немедленно призвал бы его к себе. Поэтому, писал делла Барка, бросай Флоренцию и приезжай в Рим. Гости стали расспрашивать хозяина, что за письмо он получил да от кого. Бенвенуто ушел от ответа, а в Рим написал: мол, забудьте мое имя, я не приеду и «никоим образом, ни ради хорошего, ни ради худого, никоим образом мне не писать».

Но делла Барка не успокоился и написал еще одно письмо, «которое настолько выходило из границ, что, если бы его увидели, мне пришлось бы плохо». Делла Барка, теперь уже от имени папы, велел ехать немедленно, потому что в Риме Бенвенуто ждали дела необычайной важности, а потому он должен был все бросить и ехать, а «не оставаться действовать против папы заодно с этими сумасшедшими бешеными».

Вот здесь Бенвенуто задумался. Нельзя сказать, чтобы с него разом сдуло весь патриотический пыл, но он понял, что папа прав. Его ли дело судить, кто лучше, а кто хуже правит Флоренцией, тем более что за всю его жизнь родным городом правили плохо. А папа искренне его любил и желал ему добра. Да и узнал он уже, что такое война – не сладкое занятие.

Прибыв в Рим, Бенвенуто стал налаживать старые связи. Бежать сразу к Клименту ему мешала тяготившая его тайна, о ней речь впереди. Словом, Бенвенуто решил положиться на случай. И случай вскоре представился. С делла Баркой он нос к носу столкнулся на улице, вслед за этим тут же последовало свидание с папой.

Папа принял Бенвенуто в кровати, он был болен. Рядом с ним были двое – Якопо Сальвиати и архиепископ Капуанский. Папа очень обрадовался Бенвенуто, и тот, «облобызав его ноги со всем смирением, с каким только мог, подошел к нему, показывая, что хочу сказать нечто важное». Папа отослал своих посетителей в глубь комнаты и велел своему ювелиру говорить. Речь Бенвенуто была возвышенна и витиевата. Смысл ее таков – за все время после осады замка он не мог ни исповедаться, ни причаститься, поэтому ему не дают отпущения. После тайной плавки золота в замке Ангела он должен был получить награду, но Кавалерино не только не дал ему никаких денег, но еще грубо обругал. Поэтому, вернувшись к себе в каморку и найдя в золе крупицы золота «величиной с просо», где-то около полутора фунтов, Бенвенуто взял их себе в зачет награды, с желанием «возвратить их потом, когда мне представится удобство». Теперь он хочет исповедаться и причаститься.

Так оно и было. Когда в замке после плавки Бенвенуто принес папе золото, тот очень его благодарил и велел Кавалерино заплатить за работу 25 скудо, прося при этом прощения, что сумма мала. Вспомните, сколько денег Клименту VII пришлось заплатить в качестве контрибуции. А плут Кавалерино и этих денег не заплатил. Вот Бенвенуто и оставил себе это золото «в виде проса».

«Тогда папа, со смиренным вздохом, видимо, вспоминая свои горести, сказал такие слова» (ай да Бенвенуто – папа! ему! со смиренным вздохом! Но что делать – таков наш герой):

– Бенвенуто, я именно тот, «который может отпустить тебе всякое прегрешение, тобой сделанное». Выскажись откровенно, сколько ты взял? Даже если бы ты взял целиком стоимость одной тиары, «я вполне расположен тебя простить».

– Другого я не брал, всеблаженный отче, как только то, что сказал. Еще я получил деньги в Перудже, и с ними поехал к моему старому отцу.

– Твой отец был добродетельный и честный человек, и ты у него не выродок. Жаль, что денег было мало, но те, что ты взял, я тебе прощаю. Скажи об этом своему духовнику. И потом, исповедавшись и причастившись, приходи опять. И благо тебе будет.

Папа уже отпускал грехи Бенвенуто во время осады замка Святого Ангела. Это случилось после небывалого события. Папа увидел со стен замка знакомого испанца полковника, который когда-то у него служил, и вступил с ним в разговор, наверное, кричали оба во весь голос. Бенвенуто был, как всегда, наверху, у фигуры Ангела, оттуда он и увидел испанца во всем розовом, который распоряжался рытьем окопов и что-то кричал. То ли Бенвенуто розовый цвет не понравился, ишь – вырядился, то ли непонятны были крики, но он взял свой кречет (орудие больше и длиннее сакра), зарядил его, навел на этого человека и… Он не рассчитывал попасть, слишком далеко было, но попал. Щеголеватый испанец нацепил шпагу спереди, видно из щегольства, ядро попало точно в эту шпагу, и несчастного полковника «разрезало пополам». Вдоль или поперек, Бенвенуто не пишет, но примечательна реакция наихристианнейшего владыки: «Папа, который ничего того не ожидал, пришел в величайшее удовольствие и изумление». Он послал узнать, кто совершил этот фантастический выстрел. Привели Бенвенуто. Тот сразу преклонил колени и попросил отпущение грехов и за это убийство, и за все прочие, ранее совершенные. Папа не поскупился, он благословил нашего героя и заодно простил и будущие убийства, которые он совершит на апостольской службе. После этого случая Климент VII проникся к Бенвенуто полным доверием.

Дело о переплавке папских сокровищ получило продолжение, и не зря Бенвенуто этого боялся. Суждения по поводу переплавки золота самые разные. Украл или не украл, а если украл, то сколько? Действительно ли взял принадлежащее ему по праву в счет заработка или думал, что под шумок, кто там станет проверять, присвоил куда большую сумму? Я думаю, что в этом деле совесть Бенвенуто все-таки была неспокойна. Может, именно поэтому он уехал из осажденной Флоренции? Ясно ведь, что папские войска одержат верх. А если бы Бенвенуто попал в плен, то он уже не смог бы сознаться в своих грехах, и папа, в свою очередь, не был бы столь великодушен.

На службе у папы

По прибытии в Рим Бенвенуто был отлично встречен друзьями. Долго искать заказов не пришлось. Его тут же позвал в свою мастерскую «некий старичок, золотых дел мастер» Раффаэлло Моро. «Старичок» был весьма почитаемым флорентийским ювелиром, позднее Бенвенуто часто упоминает его в своих «Трактатах о ювелирном искусстве». Но главным заказчиком стал понтифик Климент VII. Исповедавшись и причастившись, то есть сделав все то, что было велено, Бенвенуто явился к папе. Тот его встретил такими словами:

– Если бы ты поторопился приехать в Рим раньше, я бы дал тебе восстановить те две мои тиары, которые мы погубили. Но это вещи малостоящие. Тиары делают другие мастера. А для тебя у меня есть особый заказ.

Папа хотел, чтобы Бенвенуто сделал ему застежку для ризы: круглую, в виде блюдца, величиной в треть локтя. Локоть – пятьдесят восемь сантиметров. Следовательно, диаметр застежки около двадцати сантиметров. На этом «блюдце» должен быть изображен Бог-отец, да так, чтобы посередине сиял большой, красивой огранки алмаз и прочие драгоценные камни.

– И поторопись, – добавил папа, – я хочу успеть полюбоваться твоей работой.

Папа знал, что говорил. Ему было пятьдесят два года, и это был уже больной старик. К смерти он совсем ослеп, а жить ему оставалось четыре года. Все в один голос ругают папу Климента VII, он слабый человек, плохой правитель, интриган, он совершенно безволен и допустил разграбление Рима, после чего католическая власть навсегда потеряла былую силу. Это все равно что обвинять в Смутных временах на Руси последнего Рюриковича на троне – царя Федора или Бориса Годунова. Автор нашей Смуты – Иван Грозный. Это он закрутил гайки до упора, измучил страну, поколебал древние устои и убил наследника. Вот Смута и полыхнула. А то, что в Италии возникла Реформация и от католического Рима отпала Германия и прочий протестантский мир, виноваты предшественники Климента VII на папском престоле. Они точно знали, что им надо – деньги и власть. Воевали, развратничали, вели «гибкую» политику, способствующую не объединению Италии, а ее разобщению. Когда при Клименте VII осадили Рим, он звал итальянские города на помощь. Но Венеции не надо было спасать Рим, она не хотела сильного, объединенного государства. Венеция хотела быть сама себе хозяйкой, а не рядовым, пусть и богатым городом объединенной Италии.

Мне лично папа Климент VII симпатичен. Красивое, тонкое, нервное лицо, он изображен Тицианом на групповом портрете вместе с двоюродным братом – папой Львом X. Воевать папа Климент не умел и не любил, это бывает. Да, он распустил отряды Джованни делла Банде Неро, но ведь после победы над колоннцами эти ландскнехты стали грабить мирное население. Бенвенуто пишет про эти отряды, что «они выделывали в Риме такие дела, что нельзя было оставить открытых мастерских».

Климент VII покровительствовал искусствам. Еще в бытность свою кардиналом он заказал Николло Макиавелли написать «Историю Флоренции». Это был тот период, когда от писателя и мыслителя все отвернулись. Макиавелли с честью справился со своей задачей, он сам привез в Рим первые восемь книг. К сожалению, он не успел окончить свой труд – умер в июне 1527 года, когда Рим уже был взят. По заказу Климента Микеланджело создал во Флоренции капеллу – мавзолей для умерших членов семьи Медичи – «с четырьмя свободно стоящими памятниками». И даже то, что Климент VII призвал испанцев в 1530 году для восстановления власти Медичи во Флоренции, можно понять. Он всю жизнь помнил лютую смерть отца и, конечно, не мог ее простить родному городу. Дживелегов ненавидит папу Климента VII, называя его «старым развратником». Он имеет в виду, конечно, его побочного сына, незадачливого герцога Алессандро. Но бастардов вокруг папского двора пруд пруди, Климент VII сам был «побочным сыном», но это не его вина. Думаю, мои рассуждения покажутся историку и искусствоведу не только спорными, но и наивными, но что делать, если папа Климент VII для меня реальный, живой человек, а не «представитель феодального, загнивающего», как пишут, XVI века.

Вернемся в ватиканский дворец. Получив заказ от папы, Бенвенуто «вылетел от него стрелой» и тут же принялся за работу. Но зависть, господа, и дрязги – вечные ее спутники! Папские тиары делал некий Микелетто, человек старый, опытный и отличный мастер. Прослышав о заказе, сделанном Бенвенуто, он тут же явился к нему в мастерскую.

– Их святейшество велел мне наблюдать за всем, что для него делается.

– Сперва я узнаю об этом у самого их святейшества, а потом буду знать, что ответить.

Неучтивый ответ? Конечно, но, если дело касалось работы, Бенвенуто забывал об учтивости.

– Ты еще об этом пожалеешь.

Микелетто ушел, размышляя, как поставить выскочку на место. И придумал. Он не стал действовать в одиночку, а посоветовался с цеховыми мастерами. Вместе измыслили план: заказать лучшим в городе художникам сделать тридцать различных рисунков будущей застежки для ризы. Обычно ювелиры не делали рисунки сами, это только Бенвенуто практиковал, и Микелетто был уверен, что уж один-то из тридцати рисунков будет наверняка лучше, чем предложенный Бенвенуто.

Здесь на сцене появляется новое лицо – ювелир Помпео, запомните это имя. Помпео был любимцем папы и родственником первого папского камерария Трояно. А поскольку Микелетто тоже «имел в своем распоряжении папское ухо», то эти двое, Помпео и Микелетто, стали в это ухо дуть: мол, видели мы модельку Бенвенуто, так себе, ничего интересного, а потому кажется им, что Бенвенуто «неподходящее орудие для столь удивительного предприятия».

Когда Бенвенуто принес показать свою модель во дворец, то у покоев папы уже толпились тридцать рисовальщиков со своими эскизами. Папа начал с осмотра рисунков. «А так как рисовальщики не ювелирного цеха не знают расположение камней, а те, что были ювелирами, их этому не научили, – потому что ювелиру необходимо, когда среди его камней располагаются фигуры, чтобы он умел рисовать, иначе у него ничего хорошего не выйдет, – то все эти рисунки укрепили этот чудесный алмаз посреди груди у этого Бога-отца». Папе эта идея не понравилась.

– Бенвенуто, покажи-ка твою модель, чтобы я увидел, не сделал ли ты той же ошибки, что и эти художники.

Бенвенуто раскрыл круглую коробочку, и «словно блеск ударил папе в глаза».

– Если бы ты сидел у меня в теле, – сказал папа Бенвенуто, – ты бы сделал это как раз так, как я вижу.

Художники и папская знать толпились вокруг, а папа объяснил им разницу между работой Бенвенуто и рисунками художников. Главным в работе было сочетание Бога-отца и алмаза. Художники укрепили алмаз посередине груди у Творца, а Бенвенуто пошел по другому пути. Вот как он описывает свою работу: «Этот алмаз я поместил по самой середине вещи, а над этим алмазом я расположил сидящего Бога-Отца, в красивом повороте, что давало прекрасное сочетание и нисколько не мешало камню; подняв правую руку, он давал благословение. Под этим алмазом я поместил трех младенцев, которые поднятыми кверху руками поддерживали сказанный алмаз. Один из этих младенцев был в полный рельеф; остальные двое в половинный, кругом было большое количество разных младенцев, в сочетании с остальными красивыми камнями. Сзади у Бога-Отца была мантия, которая развевалась, из каковой появлялось множество младенцев, со многими другими прекрасными украшениями, каковые являли чудесное зрелище. Вещь была сделана из белого гипса по черному камню».

Прекрасная была работа, судя по описанию, младенцев многовато, целый роддом. Кто они – ангелы или души, еще не рожденные? Впоследствии об этой работе отзывались как о подлинном шедевре. Микелетто и Помпео стояли рядом, «испуганные и неуклюжие». В заключение папа сказал:

– Я здесь вижу только одну беду, но она важна. С воском, мой Бенвенуто, работать легко, вся штука в том, чтоб сделать ее из золота.

– Всеблаженный отче, – вскричал Бенвенуто, – если я не сделаю в десять раз лучше, чем эта моя модель, то пусть будет условлено, вы мне за нее не платите!

Дерзко, конечно, но в этом весь Бенвенуто. Кто это будет мерить, в десять раз конечная работа лучше модели или, скажем, в пять. Бахвальство смешной, но безобидный порок, тем более когда знаешь, что при любом раскладе тебе будет заплачено сполна. Среди гостей папы был некий «превеликий философ», который поддержал Бенвенуто:

– От этой красивой физиономии и симметрии тела, которые я вижу у этого юноши, я жду всего того, что он говорил, и даже большего.

– Вот потому я ему и верю, – согласился папа.

Вот, наконец, Бенвенуто и написал, что он красавец, видимо, так оно и было. Почти тридцать лет, это далеко не юноша, тем более в XVI веке. Но Бенвенуто так себя воспринимал – вечно юным. Папа послал камерария за деньгами, и нашему красавцу тут же выдали 500 золотых дукатов. Сюда входили и деньги на материал, но даже с учетом этого оплата была щедрой. Обычно сильные мира сего экономили на каждой копейке, говоря языком Рима, на каждом квартино.

Через малое время папа поручил Бенвенуто еще более ответственную работу, а именно – делать чеканы для монет римского двора. Каждый папа хотел выпустить собственные деньги, Климент VII не был исключением. Бенвенуто никогда не занимался чеканом, но, не раздумывая, принял заказ. Кардинал Томмазо Кортезе, юрист и датарий папы, случившийся рядом, высказал сомнение: мол, этот молодой человек «нарочито смел» и «готов пообещать хоть новый мир» (весь земной шар по-нашему), но по силе ли ему будет сделать одновременно и застежку для ризы и чеканы?

«Папа гневно обернулся к нему и сказал, чтобы он занимался своим делом, а на меня возложил, чтоб я сделал модель большого золотого дублона, на каковом он хотел, чтобы был обнаженный Христос со связанными руками, с надписью, которая бы гласила: “Esse Homo”; и оборот, где были бы папа и император, которые бы совместно утверждали крест, каковой являл бы, что падает, с надписью: “Unus spiritus et una fides erat In eis”»[1].

Здесь первый раз на сцене появляется скульптор Банделло (напоминаю – сын первого учителя Бенвенуто в ювелирном деле), извечный враг Бенвенуто. Когда папа объяснял тему, скульптор вдруг вмешался в разговор:

– Этим ювелирам для таких красивых вещей надо давать рисунки.

Баччо Банделло (1488—1560) пользовался вполне заслуженной славой и имел право давать советы. Он был обласкан семейством Медичи и поступил на службу к папе Льву X еще в 1515 году. Он занимался антиками и был знатоком в этом искусстве, недаром ему доверили реставрацию известной мраморной группы под названием Лаокоон, найденной в 1505 году в винограднике. Банделло не только ваятель, но и художник, он был своим человеком при папском дворе. Император Карл V в 1530 году сделал его рыцарем ордена Святого Яго. И кто для него был Бенвенуто Челлини? Выскочка, ремесленник, хвастун и вообще человек ненадежный. Конечно, Бенвенуто ему завидовал, хоть и никогда в этом не сознавался. И здесь этот Баччо, «со своим обычным самомнением, облаченным в невежество», дает ему указания. Конечно, Бенвенуто ответил подобающе:

– Я не нуждаюсь в ваших советах, но, надеюсь, в скором времени моими рисунками вашему искусству и досажу.

Папа только улыбнулся.

– Ступай, мой Бенвенуто, – сказал он, – и старайся усердно служить мне и не обращай внимания на слова этих сумасбродов.

«Сумасбродов» Бенвенуто, конечно, сочинил, но очень ему хотелось хотя бы в рукописи поставить ненавистного Банделло на место. Он сделал два чекана для золотого дублона. Затем сделал чекан для монеты ценой в два карлино. На одной стороне голова папы, на другой «Христос на море, каковой протягивает руку св. Петру» с надписью вокруг.

Папа остался очень доволен его работой. Это дало Бенвенуто возможность испросить для себя должность чеканного мастера монетного двора. А это твердый заработок и шесть золотых скудо жалованья каждый месяц. Бенвенуто пишет об этом ликуя.

С кем бы Бенвенуто ни состязался в ювелирных или в скульптурных работах, в споре или в драке, он всегда в выигрыше, а соперник посрамлен и унижен, так пишет он в своей «Жизни…». Хочу защитить моего героя от откровенной насмешки. «Тем отличен от дурня мудрец, – пишет Эразм Роттердамский, – что руководствуется разумом, а не чувствами». Нет, Бенвенуто не дурень и не обычный хвастун – он простодушен и наивен. «Одни дураки бывают вполне искренни и правдивы», – пишет тот же Эразм. Все верно, но грань между наивностью и дуростью очень размыта. А вообще-то хвастовство было в большой моде в XVI веке, как, впрочем, и сейчас, в славном XXI.

Смерть брата

Ни об одной смерти Бенвенуто не писал с такой горечью и скорбью. Когда чума забрала четырех членов семьи, он смирился, тогда стоны стояли во всех домах, это была словно и не болезнь, а бич Божий. А здесь – случай, глупость, нелепица, и любимого брата Джованни Франческо по прозвищу Чеккино дель Пифферо, отважного воина, уже нет, он ушел в никуда.

Чеккино в свое время учился военному ремеслу в школе Джованни делла Банде Неро, а теперь находился в Риме на службе у герцога Алессандро Пеннского. Брат был на хорошем счету и почитался храбрейшим, вместе с ним служило много выпускников той же школы. В роковой день Чеккино находился в мастерской у некоего Баччино дель Кроче, просто сидел после обеда на стуле и спал.

Случилось, что мимо мастерской отряд барджелло – начальника городской стражи – вел в тюрьму капитана по имени Чисти. За что был арестован этот Чисти, история умалчивает. На улице было полно солдат, которые служили вместе с братом Бенвенуто. Увидев приятелей, а среди них кондотьера дельи Строцци, арестованный крикнул ему:

– Я вам нес несколько скудо, которые занял у вас. Если хотите получить их, подойдите, пока я не унес их в тюрьму.

Может быть, никаких этих скудо и в помине не было, просто капитан надеялся на помощь товарищей, может быть, в этих словах Строцци уловил насмешку, но он не захотел сам идти за деньгами. Бенвенуто пишет, что этот Строцци, по прозвищу Каттиванца, «охоч выставлять вперед других вместо себя». Получать чужой долг пошли четверо – «некие храбрейшие молодые люди», безбородые, горячие и озорные. Среди них был и любимый ученик и воспитанник Чеккино – Бертино. Кондотьер Строцци сказал молодежи: мол, подойдите к арестованному, возьмите деньги, а если стража окажет сопротивление, можете постоять за себя, если хватит духу – разрешаю.

Стражников было человек пятьдесят, все отлично вооружены. Конечно, они попытались воспрепятствовать общению с арестованным капитаном. Крики, ругать, молодежь взялась за оружие. Они были настоящие воины, отчаянно храбрые, вмешайся Строцци, хоть и без оружия, стража обратилась бы в бегство. Но Каттиванца не торопился, в результате один из молодых был ранен в руку, он не мог держать шпагу и отступил, а Бертино, весь исколотый кинжалами, «был поднят с земли, люто раненный».

Бенвенуто сидел в той же мастерской. Брат уже ушел. Заслышав шум драки, сын хозяина Джованни побежал посмотреть, в чем дело. Бенвенуто пытался его остановить:

– Сделай милость, не ходи! В подобного рода делах мы всегда находим верную гибель и без всякой выгоды!

Но юноша не послушался. Фразу эту Бенвенуто, безусловно, сочинил для усиления драматического эффекта. Не было такой драки, в которую бы он в молодости ни ввязывался, и в эту бы ввязался, будь он рядом. Джованни быстро домчался до места сражения, увидел, как Бертино поднимают с земли, и с криком побежал обратно. На беду, ему повстречался Чеккино, ему он и сообщил о смерти его любимого ученика. «Бедный мой брат испустил такой рев, что за десять миль было слышно», – пишет Бенвенуто.

– Ты видел, кто его убил?

– Да, – ответил Джованни, – это тот, у кого был двуручный меч и голубое перо на шляпе.

Чеккино быстро распознал убийцу и, «бросившись с этой удивительной быстротой и отвагой в середину всей этой стражи», всадил обладателю голубого пера в живот шпагу и пронзил его насквозь. После этого Чеккино «обернулся ко всем с такой яростью и отвагой, что всех бы он обратил в бегство», но аркебузир остановил его выстрелом. Чеккино был ранен в ногу выше колена.

Шум на улице стал еще яростнее. Здесь уже и Бенвенуто не выдержал. Вначале он не узнал брата, не захотел узнать, но Чеккино обратился первый:

– Дорогой брат, пусть тебя не расстраивает моя великая беда, потому что мое ремесло мне это сулило. Вели поскорее унести меня отсюда. Мне немного осталось жить.

Бенвенуто ответствовал:

«– Брат, это величайшая скорбь и величайшее огорчение, которое только может меня постигнуть во все время моей жизни. Но будь покоен, потому что раньше, чем потеряешь зрение, ты увидишь месть за себя твоему злодею, совершенную моими руками».

К этому высокому диалогу Бенвенуто добавляет: «Его слова и мои были такого содержания, но очень кратки».

Бедный Чеккино «потерял зрение» очень скоро, жить ему оставалось всего сутки. Видимо, выстрел повредил аорту, и молодой человек скончался от потери крови. Был собран целый консилиум врачей. Бенвенуто сокрушался, что врачи не решились отнять ему ногу совсем, «он, может быть, был бы спасен». Навестить раненого явился сам герцог Алессандро. Чеккино был еще в сознании, речи его были возвышенны: «Об одном скорблю, что ваша светлость теряет слугу, который может быть и не самый искусный, но зато самый верный».

«…изобилие крови, которая не могла остановиться, была причиной тому, что он лишился разумения». Его причастили. Всю ночь Чеккино бредил, а потом впал в совершенное беспамятство. «И, выпростав ту и другую ногу, каковую мы ему положили в очень тяжелый ящик, он ее занес, как бы садясь на коня, повернувшись ко мне лицом, он сказал трижды: “Прощай, прощай” и последнее слово ушло с этой храбрейшей душой». Тут невольно вспоминается театр, «Прощай, прощай, и помни обо мне!», но Гамлет будет написан только через семьдесят лет. И весь этот романтизм, вся театральная напыщенность исчезают при упоминания об этом «очень тяжелом ящике», куда упрятали раненую ногу. Так они лечили в их прекрасном XVI веке. Бедный юноша, бедный Чеккино!

Его похоронили в церкви Сан-Джованни дей Фьорентини. Это случилось в мае 1529 года, то есть Флоренция еще не была взята испанскими войсками. Чеккино было двадцать семь лет. Могильная плита была мраморной, Бенвенуто позаботился, чтобы она выглядела самым лучшим образом. «Некоторые удивительные писатели», которые знали брата, сочинили подобающий текст для плиты, но не указали в нем полное имя, а только прозвище – Чеккино дель Пифферо, так его знали сослуживцы. Бенвенуто велел исправить ошибку. Он приказал вырезать имя брата – Джованни Франческо Челлини – «прекрасными древними буквами, каковые я велел сделать сломанными», поскольку «этот чудесный снаряд его тела поломан и мертв». Только первые и последние буквы имени были целыми. Первая буква символизировала нетленную душу, последняя – великие военные доблести Чеккино.

На этом Бенвенуто не остановился. На мраморной могильной плите он изобразил герб якобы родственников – знатных равеннских однофамильцев. При этом он его несколько видоизменил. Золотой лев на лазоревом фоне у «тех Челлини» держал в правой лапе лилию. В новом варианте геральдический лев держал в руке топор. Страшное оружие должно было напоминать Бенвенуто о мести.

Месть

Бенвенуто уже выведал, кто был убийцей брата, даже узнал, где проклятый аркебузир живет. Особенно злило, что этот мерзавец похвалялся содеянным. Он говорил всем и каждому: «Не убей я этого Чеккино, он бы заставил нас всех бежать. Какой урон для городских стражников!» И все-таки Бенвенуто медлил привести в исполнение свой план. Одно дело, когда в драке или в честном бою нанесешь человеку вред, тогда ты весь во власти стихий, и совсем другое – обдуманное, хоть и справедливое убийство.

Да и работа не ждала. Папа торопил с заказом, то и дело он посылал в мастерскую людей справиться, как идет дело. Но у Бенвенуто все валилось из рук. Наблюдая за своим противником издали, он весь извелся, тоска его сжигала, и «уже не заботясь о том, что делаю такое низкое и не очень похвальное дело, однажды вечером решил захотеть выйти из такой муки».

Аркебузир жил около дома известной куртизанки Антеи. Пишу о ней потому, что нам в наследство остался ее чудесный портрет кисти Пармиджанино. Портрет этот я не видела въяви, он находится в Неаполе в музее, но по Интернету его легко можно найти. В эпоху Возрождения кто только не рисовал куртизанок – рыжеволосые венецианские красавицы с пышными формами. А эта, «самая излюбленная в Риме», как пишет о ней Бенвенуто, совсем не похожа на прочих – стройная, большеглазая девочка с умным личиком, скромной прической, в огромных, словно не по размеру, одеждах.

Итак, аркебузир жил около дома Антеи. Пробило полночь. Сцена убийства описана у Челлини люто, ярко. Ничего не подозревающий аркебузир сидел на пороге своего дома со шпагой в руке. «Я с великой ловкостью подошел к нему с большим пистольским кинжалом, и когда я ударил наотмашь, думая начисто перерубить ему шею, он точно так же очень быстро обернулся, и удар пришелся в конец левого плеча и расколол всю кость; вскочив, выронив шпагу, вне себя от великой боли, он бросился бежать; я же, следуя за ним, в четыре шага его настиг, и, подняв кинжал над его головой, а он сильно нагнул ее, кинжал пришелся как раз между шейной костью и затылком, и в то и в другое так глубоко вошел, что я, как ни старался его вытащить, не мог». Не только не мог, но и не успел, потому что из дома Антеи вышло четверо солдат, гости или стража, и Бенвенуто, из страха быть узнанным, оставил место убийства.

Он побежал в дом герцога Алессандро. Рассказ Бенвенуто был краток. Герцог принял весть об убийстве как должную, велел держать язык за зубами и вернуться в мастерскую к своим делам, что Бенвенуто и сделал.

Но в руках у солдат осталась улика – кинжал. Они с большим трудом вытащили его из шеи трупа. Быстро узнали и имя убитого, и имя убийцы. Бандини, он находился на службе у герцога, вовсе не пытался что-либо скрывать.

– Это мой кинжал, – сказал он стражникам, – я ссудил его Бенвенуто, который хотел отомстить за своего брата.

А Бенвенуто укрылся за дверью мастерской, работал днем и ночью, на улицу старался не выходить. Он уже знал, что папе все известно. Прошло малое время, неделя или около того, как Бенвенуто был призван во дворец. Папа встретил его холодно, отчужденно, взглянул «эдаким свиным глазом» и уже этим взглядом «учинил жуткую острастку», а потом стал смотреть вещи, которые были у Бенвенуто в работе. Наверное, эти вещи были действительно прекрасны, потому что папа «посветлел лицом», стал хвалить своего ювелира и, наконец, сказал:

Примечания

1

«Один дух и одна вера были в них» (лат.).

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.