Несколько минут спустя Абигайль, которая тоже любила чай покрепче, уже прихлебывала безвкусный напиток и с внимательным видом слушала рассуждения старого биохимика о жизнедеятельности клеток. Но ни на секунду мысли о ван Вийкелене не шли у нее из головы. «Интересно, что он сейчас делает?» — думала Абигайль. И в этот момент раздался звонок в дверь, и минуту спустя внушительная фигура профессора возникла на пороге сразу ставшей маленькой комнаты. Он приветствовал своего старого друга очень тепло, а Абигайль — с холодной учтивостью, к которой она, впрочем, была готова. Она предложила ему чаю и стыдливо постаралась не встречаться с ним взглядом, так как знала, что он терпеть не может жидкий чай, а этот был не только жидким и безвкусным, но и едва теплым. Из приличия она посидела еще минут десять с мужчинами, а потом засобиралась домой под предлогом того, что миссис Маклин может проснуться и ей потребуется помощь.

Ван Вийкелен тоже встал и сказал, что проводит ее до двери.

— Я сама найду выход, — возразила ему Абигайль.

— Не глупите, мне нужно кое-что вам сказать. Абигайль попрощалась с профессором де Витом, пообещав, что зайдет с ним увидеться до отъезда из Амстердама, и в сопровождении профессора вышла из комнаты. В темном, обитом деревянными панелями холле он вдруг сказал слова, от которых у нее подкосились ноги.

— Через пять дней в больнице вечер танцев. Я бы хотел, чтобы вы тоже пошли, — это вечер в честь дня основания больницы.

Сердце Абигайль забилось как сумасшедшее, затем утихомирилось, но потом вновь бешено забилось в груди. Она быстро ответила:

— Благодарю вас, профессор, но боюсь, что не смогу принять ваше любезное…

— Почему?

Абигайль посмотрела на него затуманенным взглядом: он стоял так близко к ней, что она никак не могла взять себя в руки и придумать какую-то вразумительную причину для отказа.

— Знаете ли… — начала она, совершенно не зная, что ей сказать.

— Только не говорите, что вам нечего надеть! Она видела, что разговор с ней забавлял его. Абигайль, которая именно это и собиралась ему сказать, решительно отвергла эту мысль:

— Разумеется, дело не в этом. У меня есть несколько… — Она осеклась: ей не хотелось опускаться до лжи. — Я никого не знаю, — наконец пришла ей в голову прекрасная мысль.

— А меня?

— Не говорите глупостей! — Голос Абигайль прозвучал резко, и она испугалась, боясь, что показалась грубой. Тем не менее она продолжила:

— Не думаю, что вы собираетесь провести со мной весь вечер, — и замолчала.

— Я тоже не думаю, — невозмутимо подтвердил он, — но мой младший регистратор горит желанием познакомиться с вами, и профессор де Вит тоже будет там…

— Но вы же не позволите ему танцевать? — Голос ее возмущенно зазвенел.

— Удивительно слышать такие глупые вопросы от столь здравомыслящей девушки, как вы.

Ах, он считает ее здравомыслящей! Хорошо же, она пойдет на этот вечер и купит себе такое платье, чтобы он мог остаться при своем отвратительном мнении о ней: платье какого-нибудь серого или мышиного цвета, с высоким воротником и бесформенным лифом.

Она вздрогнула, когда он спросил:

— Что вы там замышляете? Вам нужно купить красивое платье — розовое, лучше темно-розовое, которое бы вам шло. Позвольте, я пойду выбирать его вместе с вами.

— Ни в коем случае, — решительно заявила Абигайль; ее воспаленное воображение тут же нарисовало ей страшную картину: в дорогом магазине профессор придирчиво выбирает ей роскошные туалеты, не обращая ни малейшего внимания на цену.

— А кто понесет вам покупки? — поинтересовался он медовым голосом. — Да, вам нужны будут и туфли.

— Нет, спасибо, я сама. Вы меня будете только отвлекать.

— А я вас отвлекаю, мисс Трент? Его бестактный вопрос вывел ее из себя, Абигайль с трудом сдерживалась.

— Нет… да, я не знаю… В общем, я не хочу покупать первое попавшееся.

— Да? Но я думаю, что у Дика Холтхауса или Макса Хейманса вы могли бы выбрать то, что нужно.

За время своего короткого пребывания в Амстердаме Абигайль успела все же узнать, что эти дорогие магазины славятся умопомрачительными нарядами от кутюр и не менее умопомрачительными ценами. Как бы она хотела там одеваться! Но откуда профессор может знать об этом? Она тут же взяла себя в руки и небрежно сказала:

— Это, конечно, так, но я бы хотела посмотреть что-нибудь и в других магазинах.

Он открыл перед ней дверь.

— Как вам угодно, но не забудьте — розовое и самое красивое.

Она пошла домой, на Бегийнхоф, ломая себе голову, как ей купить платье на те гроши, что были у нее в кошельке. Жалованье ей заплатили накануне, но профессор, видимо, совершенно забыл о том, что она оплатила счет за Джуда, а напомнить ему об этом она постеснялась. И кроме того, половину заработанных денег она сразу же отдала Болли. Конечно, она могла воспользоваться деньгами, отложенными на обратный билет, так как, когда она будет уходить от миссис Маклин, ей заплатят за последнюю неделю. Она быстро произвела в уме несложные вычисления и, придя домой, спросила миссис Маклин, не знает ли она какую-нибудь недорогую портниху.

— Конечно, детка, — не колеблясь ответила миссис Маклин. — Дочь школьного учителя, Яфру Блик, она живет через три дома от нас. Она хромая, бедняжка, но очень славная. Пусть ее вид вас не смущает, Абигайль, она не слишком презентабельна, но настоящая мастерица и наряды шьет просто великолепные.

Потом она вопросительно посмотрела на Абигайль, и та тотчас же рассказала ей о полученном приглашении.

— Я думаю, что платье лучше заказать у портнихи, — сказала Абигайль, — тогда я сама смогу выбрать тот цвет, который мне нужен. — И простодушно спросила:

— А дорого она берет?

Миссис Маклин склонилась над вязаньем.

— Нет, что-то около двадцати пяти гульденов. Теперь это считается очень дешево. Сходите-ка вы завтра на Бийенкорф, там вы что-нибудь найдете. У них очень большой выбор тканей, а сейчас они проводят распродажу шелка.

Целый вечер они обсуждали распродажу, танцы, платье, подобающие случаю туфли и прическу Абигайль.

— Оставьте волосы как есть, — уговаривала ее миссис Маклин. — Вам очень идут распущенные волосы, у вас очень красивые волосы.

— Красивые? Они мышиного цвета и совершенно прямые.

— Мыши — очаровательные зверюшки, — заметила женщина, — и у них тоже нет кудрей.

Миссис Маклин ударилась в воспоминания о своих многочисленных балах, на которых она танцевала в юности, и за весь вечер ни разу они не упомянули профессора ван Вийкелена, хотя Абигайль мысленно постоянно возвращалась к разговору с ним.

На Бийенкорф она действительно нашла то, что хотела: темно-розовый шифон и шелк соответствующего оттенка для отделки, причем и то, и другое она купила на распродаже, со скидкой. Покупки все равно пробили значительную брешь в ее бюджете, но сейчас Абигайль ни о чем не задумывалась: она просто опьянела от счастья, от того, что проведет целый вечер с профессором; в довершение ко всему она купила себе серебряные туфельки и сумочку и, страшно довольная, пришла к миссис Маклин, сжимая в руках драгоценные покупки. Приготовила обед, после обеда уложила миссис Маклин спать и отправилась к Яфру Блик.

Дом Яфру Блик оказался обычной квартирой. Она занимала только один первый этаж. Второй сдавался школьной учительнице, вышедшей на пенсию. Гостиная Яфру Блик была такая же маленькая, как и у миссис Маклин, но казалась еще миниатюрнее из-за развешенных вдоль стен и на стульях недошитых платьев; старинная швейная машинка занимала оставшееся у окна место.

Абигайль, увидев маленькую женщину, вначале даже заколебалась, не решаясь отдать свою драгоценную ткань в руки этой простоватой портнихи, но затем взяла себя в руки, вспомнив, как высоко отзывалась о ее работе миссис Маклин. Запинаясь, она с трудом объяснила на голландском, что ей нужно, показала ткань, договорилась о первой примерке, и Яфру Блик захлопотала вокруг нее с сантиметром…

Платье удалось. Примеряя его за день до бала, Абигайль, глядя на себя в зеркало, вынуждена была признать, что профессор оказался совершенно прав, когда посоветовал ей розовый цвет: нежный цвет тончайшей ткани был очень к лицу. Яфру Блик выкроила шикарное платье с облегающим лифом и очень пышной юбкой, которая развевалась, как парус, когда Абигайль вертелась и кружилась перед зеркалом. Последним штрихом оказалась шуба из русских соболей, которую ей дала миссис Маклин. Шуба, фасон которой был навеян эпохой короля Эдуарда, прекрасно гармонировала с платьем. Когда же Абигайль стала отказываться, так как не решалась одолжить такую ценную вещь, миссис Маклин решительно пресекла все ее возражения:

— Это ерунда, детка: я надеваю шубу раз или два в год, ее все равно нужно проветривать. Вы будете королевой бала.

Абигайль в этом очень сомневалась, но, раз уж ее пригласил профессор, она должна выглядеть как можно лучше. Она мельком видела его в последние дни. Он приходил к миссис Маклин и если и говорил с Абигайль, то только по вопросам, касающимся состояния здоровья миссис Маклин. Ни разу не упомянул он о вечере, ни разу не напомнил о своем приглашении, и праздничное настроение Абигайль к знаменательной дате почти совсем улетучилось. Мало того, в душе она боялась, что он обо всем забыл и она, в своем шикарном наряде, просидит целый вечер в комнате миссис Маклин, слушая тиканье часов и напрасно ожидая его.

Наконец наступил назначенный день. Утром профессор пришел проведать миссис Маклин и заявил, что вполне удовлетворен ее состоянием, напомнил, что через три дня придет помощница по хозяйству, затем он повернулся к Абигайль, которая стояла рядом с ней, как молчаливая, хорошо вымуштрованная тень.

— Будьте готовы к девяти часам, — сказал профессор любезным и равнодушным тоном. — Вечер продлится до самого утра, если вы устанете или просто захотите вернуться домой, скажете — вас отвезут.

Как будто она старушка или инвалид вроде Яфру Блик! — возмутилась про себя Абигайль. Конечно, он пригласил ее из вежливости и надеется, что она уйдет пораньше и не будет мешать ему танцевать с красотками, которых, конечно, там будет полно.

— Хорошо, профессор, — холодно ответила Абигайль и проводила его до дверей с очень натуральным, но насквозь фальшивым равнодушием.

Без четверти девять Абигайль была готова. Она помыла посуду после ужина, приготовила все, что могло понадобиться миссис Маклин ночью, и пошла одеваться в свою маленькую комнатку, которую уже успела полюбить.

Результат ее порадовал. Она, конечно, не красавица и никогда ею не будет, но нарядная одежда действительно украшает женщину. Она последовала совету миссис Маклин и причесалась в своей обычной простой манере и подушилась остатками «Голубой травы», бережно хранимой специально для подобных случаев. Закутавшись в соболиную шубу, она остановилась перед зеркалом, внимательно себя осмотрела и пообещала своему отражению, что будет развлекаться на полную катушку; более того, она останется на вечере до последней минуты, до последнего танца, несмотря на предложение профессора отправить ее домой пораньше. «Да все тогда подумают, что тебе девяносто лет!» — сказало ей лицо в зеркале. «Нет, девочка моя, ты должна и будешь развлекаться назло ему».

Звонок в дверь раздался ровно в девять, и она весело сбежала вниз. Должно быть, это Ян или такси, подумала Абигайль. Она широко распахнула дверь в гостиную и с вызовом воскликнула:

— Ну, как я вам? — и остановилась как вкопанная при виде одетого во фрак великолепного профессора. Он наклонил голову, приветствуя ее, но не произнес ни слова. Абигайль растерялась, ее восторженное настроение куда-то улетучилось, и она умоляюще посмотрела на миссис — Абигайль, я уверена, что вас ждет прекрасный вечер. Вы выглядите просто изумительно!

Судя по выражению лица профессора, по его пристальному взгляду сверху вниз, он не разделял мнения миссис Маклин; и на мгновение Абигайль захотелось повернуться и уйти в свою комнату, сорвать с себя свой наряд, лечь в кровать и заплакать… Но здравый смысл все же возобладал: чего ради она должна отказываться от праздника, раз уж она на него собралась? Абигайль вызывающе посмотрела ему в глаза, в груди под розовым шифоном все кипело, и тут он неожиданно сказал:

— У меня нет слов от восхищения.

Злость ее тут же прошла, уступив место радости: тон голоса был, как обычно, холоден, но все же он сделал ей комплимент!

— Вас просто не узнать, — добавил он, улыбнулся, и она радостно улыбнулась в ответ. Глаза ее сияли.

— Розовая и восхитительная Абигайль, — продолжал ван Вийкелен. — Мой регистратор будет просто на седьмом небе!

Когда они приехали, вечер уже начался. Многочисленные пары кружились по залу, и взволнованной Абигайль казалось, что все они знакомы между собой, только она никого не знает. Профессор помог ей снять шубу и пригласил на танец. Танцевал он очень хорошо, но держался как-то отчужденно, и это охладило Абигайль. После нескольких попыток завязать с ним разговор она замолчала и с облегчением вздохнула только тогда, когда танец закончился. Он представил ей регистратора — молодого человека очень приятной наружности, слегка склонного к полноте. Тот, в свою очередь, познакомил ее со своими друзьями, и в конце концов Абигайль действительно начала веселиться, несмотря на отсутствие интереса со стороны профессора. Она очень удивилась, когда профессор разыскал ее среди танцующих и пригласил пойти с ним поужинать. Абигайль уже получила приглашение от Хенка — так звали регистратора — и хотела было сказать об этом профессору, тем более что он, судя по выражению лица, и сам не горел желанием куда-то с ней идти, но Хенк сказал:

— Не переживайте из-за меня, Абигайль. Раз вы приехали с профессором ван Вийкеленом, у него передо мной преимущество. А мы с вами потанцуем после ужина.

В буфете профессор выбрал столик на двоих, принес тарелки с закусками и наконец равнодушно признался:

— Боюсь, что я поступил с вами нечестно, но я в самом деле потерял вас из виду.

— Я никуда не отлучалась весь вечер, — сухо ответила Абигайль, — и это в самом деле нечестно.

— Вы имеете в виду то, что вы предпочли общество Хенка моему? Меня это не удивляет: он моложе меня и, надо думать, не дает вам скучать, так ведь?

— Да, он очень славный, — ответила Абигайль. — Но только зачем вы строите из себя Мафусаила? Я совершенно не собираюсь вас жалеть. — Она увидела, как брови его поползли вверх, но бесстрашно продолжала:

— Знаете, не стоило брать на себя труд и приглашать меня сюда — от вас этого совершенно не требовалось.

Неестественно вкрадчивым голосом ван Вийкелен объяснил:

— Я пригласил вас потому, что хочу вам кое-что сказать, а лучше места, чтобы поговорить, не найдешь.

Абигайль слушала. Уж конечно он не собирается сказать ей, что она чудесно выглядит, что она королева бала или что-нибудь в этом роде. Второй комплимент за вечер — нет, это вряд ли.

— Слушаю вас, сэр. — Она добавила «сэр» назло ему, потому что он выглядел таким отчужденным, как будто они находились в палате пациента и он давал ей, медсестре, необходимые инструкции. Ну что ж, если больше всего она ему нравится в качестве медсестры, то, фигурально выражаясь, специально для него она вообще не будет снимать форму.

— Через три дня вы покидаете миссис Маклин, — это звучало скорее как утверждение, чем вопрос, — я крайне был бы вам признателен, если бы вы согласились остаться в Амстердаме еще на неделю или чуть больше, чтобы помочь нам в больнице. В детском отделении сейчас вспышка сальмонеллеза. Заболели и дети и сестры. И сейчас нам особенно нужны медсестры! Я тоже веду нескольких больных в этом отделении, и мы — то есть я и мои коллеги — подумали, что было бы великолепно, если бы вы согласились помочь нам. Вам заплатят как положено. Что же касается жилья для вас, я думаю, что миссис Маклин будет только рада, если вы на время снимете у нее комнату — этим вы скрасите ее жизнь, особенно учитывая недавно перенесенную операцию.

«Как это на него похоже, — подумала Абигайль, — он все рассчитал заранее. Интересно, что он скажет, если я откажусь». Она через стол внимательно разглядывала профессора. Он выглядел бесстрастным, как всегда, хотя в глазах притаилась тревога.

— Пожалуйста, Абигайль, — неожиданно сказал он, и она ободряюще, почти по-матерински улыбнулась ему, потому что за этой внешней сдержанностью она почувствовала беспокойство, а она любила его так сильно, что не хотела огорчать или тревожить его, хотя сам он постоянно держал ее в напряжении.

— Я согласна. Я люблю детей, кроме того, для меня это будет хоть какое-то разнообразие. Вы хотите, чтобы я начала работать в больнице сразу после миссис Маклин?

— Спасибо, Абигайль. Я не знаю, как у вас обстоят дела с выходными. Она пожала плечами.

— У меня полно свободного времени, а в больнице будут два выходных каждую неделю, так ведь? Только скажите мне, где отделение и когда мне нужно прийти.

— Это отделение Беатрикс, оно находится в старом крыле больницы, на последнем этаже. Я предупрежу старшую сестру Рицму — вы будете работать на тех же условиях, что и другие сестры.

Она молча кивнула, и он спросил:

— Принести вам еще чего-нибудь?

Абигайль покачала головой: ну, вот, он получил, что хотел, — сам он даже ни к чему не притронулся, наверное, торопился вернуться в зал, чтобы пригласить поужинать одну из тех хорошеньких девушек, с которыми танцевал, а она здесь только потому, что больнице требуются опытные медсестры.

— Когда началась эпидемия? — спросила Абигайль. Он удивленно посмотрел на нее:

— Шесть дней назад.

Да, как раз за день до того, как он ее пригласил на бал. Она с трудом улыбнулась и поднялась из-за стола.

— Ну, я, пожалуй, пойду к Хенку, а то он будет меня искать.

Едва ли это было так, но зато дало ей возможность сохранить свою независимость, хотя и очень ненадолго, так как ван Вийкелен сказал:

— Вы выглядите просто очаровательно, и платье вам к лицу. — Он улыбнулся, и Абигайль вновь почувствовала себя униженной.

Когда они возвращались в зал, она сказала срывающимся голосом:

— Вы могли и не говорить этого — я бы согласилась помочь больнице без всяких… без всяких ваших маневров.

Только теперь она догадалась, что все это было хитрым маневром с его стороны: и приглашение на бал, и советы по поводу ее наряда, и их появление на балу вместе, и ужин — все преследовало только одну цель: уговорить ее остаться и поработать в больнице. Она побледнела и звенящим голосом, едва сдерживаясь от рыданий, сказала:

— А вот и Хенк. Увидимся позже.

С деланной веселостью улыбнулась и затерялась в нарядной толпе. Ван Вийкелен попытался что-то возразить, но она сделала вид, что не заметила этого.

Весь вечер она танцевала, один раз даже с профессором, и при этом оживленно болтала, не замолкая ни на минуту, чтобы у него не было возможности вставить хоть слово, за исключением «да» и «нет». Один раз он все же сумел вклиниться в поток ее речи:

— Я бы хотел объясниться… Она прервала его:

— Ой, пожалуйста, не будем говорить о делах — здесь так весело!

Она говорила резким неестественным голосом, не поднимая на него глаз и уткнувшись взглядом в его сорочку: она боялась еще одного неискреннего комплимента и того, что он снова может заговорить о работе. Ни того, ни другого она бы сейчас не вынесла.

Она немного поговорила с профессором де Витом, важно восседавшим в окружении друзей и почитателей и с удовольствием наблюдавшим за царившим вокруг него весельем. Он радостно улыбнулся Абигайль и заставил ее присесть рядом с ним.

— Вы выглядите просто восхитительно, моя дорогая, — сказал он ей с восторгом. — Вы очень красивая девушка, а какое у вас платье! Розовый цвет вам очень идет.

Он говорил так искренне!

— Вы танцевали с Домиником? — спросил де Вит. И она ответила «да», и потом они поговорили о том, что вечер удался, и о том, как себя чувствует профессор. Они разговаривали о пустяках, пока к профессору не подошли солидные джентльмены в очках и не выразили желание пообщаться со своим старым другом, но, заметив при этом, они ни в коем случае не хотят, чтобы молодая леди лишила их своего общества. Абигайль безошибочно поняла это как мягкий намек на то, что ей не мешало бы удалиться. Что она и сделала, покинув их вместе с их скучными разговорами о книге профессора де Вита, которую они принялись обсуждать, забыв, где находятся. Последний танец она танцевала с Хенком, который вдруг сказал:

— Профессор ван Вийкелен сказал, что через пару дней мы с вами снова встретимся. Он ведет больных в разных отделениях, но к детскому особенно неравнодушен. Какой добрый человек наш профессор, хотя, посмотрев на него, в это трудно поверить: уж очень он остер на язык, а говорит таким тоном, что мурашки бегут по коже. — Он внимательно посмотрел на нее и добавил:

— Но он прекрасный человек. Я бы не хотел работать с кем-то другим.

Абигайль понимающе кивнула:

— Не сомневаюсь. Я уже заметила, что он незлой. Однако, когда вечер закончился и они с профессором встретились снова, особой доброты на его лице она не заметила. Абигайль все еще была возбуждена, лицо ее сияло от радости, доставленной чудесными танцами. Он подал ей шубу. Она весело поблагодарила его:

— Все было просто замечательно. Спасибо, что вы меня пригласили.

— Вы благодарите меня, хотя и считаете, что с моей стороны это был, как вы это назвали, маневр? Вы очень великодушны, мисс Трент.

Они молча сели в машину, и он повез ее по сонным улицам города на Бегийнхоф. По дороге никто не проронил ни слова. Машина остановилась, и они все так же молча направились к дому через площадь, освещенную тусклым светом фонарей. Вдруг профессор остановился:

— Я хотел объясниться с вами на вечере, но не мог вставить и слова в вашу беспрерывную болтовню. Поэтому я сделаю это сейчас, несмотря на риск подхватить простуду, но в силу того, что сегодняшний холод, без всякого сомнения, удержит вас от того, чтобы перебивать меня или дерзить, я считаю, что риск того стоит.

Абигайль, закутанная в соболя, смотрела на него с открытым ртом. За последние недели она привыкла к его витиеватой манере изъясняться и, конечно, не ожидала от него ничего другого, но ей не понравились его слова насчет беспрерывной болтовни, хотя она не могла не признать, что все сказанное — сущая правда.

— Да, сэр? — Абигайль выжидательно посмотрела на него.

— Перестаньте называть меня «сэр», — раздраженно сказал ван Вийкелен. — Не обязательно напоминать мне о моем возрасте каждый раз, когда вы открываете рот.

Может, потому, что на площади было довольно темно и лицо его было в тени, Абигайль решилась и весьма откровенно сказала:

— Не говорите глупостей! Вы слишком комплексуете по поводу своего возраста: вы в самом расцвете сил, вы красивы, и вы не можете не знать, что женщины обожают мужчин старше себя. — Она замолчала, испугавшись своих слов, и поспешила исправить свою оплошность, добавив:

— То есть большинство женщин.

— Подхалимничаете? — спросил он ее подозрительно спокойным голосом.

— Я подхалимничаю?! — Она задохнулась от ярости. — Зачем мне подхалимничать? Вы, вы… — Злость ее прошла так же неожиданно, как и появилась. — Я хотела помочь вам, — печально сказала она, — но теперь я вижу, что только все испортила.

Она сделала несколько шагов в направлении дома миссис Маклин.

— Я лучше попрощаюсь с вами и пойду.

— Нет, вы не попрощаетесь, пока я этого не захочу. Вы очень ошиблись по поводу сегодняшнего бала. Никаких… э… маневров не было, я никогда бы не унизился до этого. И говорил вам только то, что думаю: вы в самом деле восхитительны в этом розовом платье, оно вам очень идет, и вы очаровательны. Вы очаровательны в любом наряде.

Абигайль не могла разглядеть выражение его лица, да это было и не нужно. Его глубокий голос звучал так искренне. Ей захотелось обнять его, крепко прижаться к нему, но вместо этого голосом, лишенным всякого выражения, она сказала:

— Спасибо, профессор. Я рада, что ошиблась. Они подошли к дому, он взял у нее ключ и сам открыл дверь, а затем, держа ключ в руке, внимательно посмотрел на нее.

— Спасибо за вечер, — сказал он, и голос его не был холодным или суровым, он был нежным. — Я ведь уже говорил вам, что вы почти вернули мне веру в женщин. Более того, вы вернули мне веру в человека.

Он неожиданно наклонился и неловко поцеловал ее в губы. Абигайль самой хотелось поцеловать его, но она не решилась. Она невнятно пробормотала «спокойной ночи» и скрылась за дверью.

Да, ей есть о чем поразмыслить, думала Абигайль, поднимаясь по лестнице в свою комнату: для начала — о непонятном поведении профессора. Почему иногда он смотрит на нее с неприязнью — хотя нет, это не неприязнь, это беспокойство, будто он боится, что она разочарует его, а иногда — ласково и нежно. На верхней ступеньке лестницы она остановилась, вспомнив про его поцелуй. Он поцеловал ее из обычной благодарности, подсказывал ей здравый смысл. Действительно, когда она вошла в свою комнату и критически посмотрела на себя в зеркало, ей пришлось признать правоту своего здравого смысла. Соболя были великолепны, но лицо оставалось таким же непримечательным, каким оно было раньше. Прическа совсем растрепалась. Ей не хватало обаяния, изюминки, которая заставляет мужчину поцеловать женщину. На улице было темно, горько улыбнулась она, при свете дня у нее на поцелуй не было бы ни малейшего шанса.