Возрожденная любовь

Поравнявшись с Абигайль, он замедлил шаги и пожелал ей доброго утра, хотя по его голосу нетрудно было понять, что означенное утро добрым он не считает. Затем с помощью сестры Рицмы он внимательно осмотрел всех младенцев, давая Хенку рекомендации и указания. Абигайль молча стояла рядом, переживая, что не понимает и четверти сказанного; но оказалось, что волновалась она напрасно, потому что он все повторил для нее по-английски.

После обхода он подошел к ней, огромный и торжественный в своем халате и маске.

— Вам нравится выполнять эту работу? — спросил он ее таким раздраженным тоном, что она не посмела сказать ему ничего, кроме короткого «да», но, в конце концов, это была правда. — Ваше дежурство закончено, — продолжил он. — У нас действительно катастрофически не хватает персонала, но я договорился, вы будете работать в обычном режиме.

— Да, сэр, — ответила Абигайль, на секунду опередив сестру Рицму, которая собиралась что-то ему сказать.

Если он найдет замену — замечательно, а если же нет — они будут работать так, как договорились, и знать профессору об их договоренности совершенно ни к чему. На лице Абигайль, видимо, отразились ее мысли, и это не ускользнуло от его внимательного взгляда.

— Что вы так на меня смотрите? — подозрительно спросил он. — Что-то замышляете?

Абигайль посмотрела на него невинными глазами.

— Я? А что мне замышлять?

Он что-то пробурчал, кивнул и ушел, сопровождаемый Хенком, который, поравнявшись с ней, подмигнул ей. И вот она осталась одна с больными младенцами — их капельницами, листами назначений, чтобы без устали следить за их слабыми воробьиными пульсами, менять им пеленки после приступов рвоты, утешать и убаюкивать. Позже к ней заглянула сестра Рицма, очень взволнованная.

— Вы еще не знаете про медсестер — ну, профессор сказал, что найдет дополнительный персонал?.. Так вот, у двоих уже обнаружили первые симптомы, а еще одну срочно вызвали домой, так как серьезно заболела ее мать.

— Не волнуйтесь — мы сделаем так, как договорились. Если ночная сестра не против, то я согласна…

Днем профессор зашел в отделение. Он был очень озабочен, и, кроме новых инструкций и назначений, они ни о чем не говорили. Вечером заглянул Хенк и посидел у нее минут десять, в отличие от профессора интересуясь, как она справляется с малышами и чем ей помочь. Абигайль, конечно, устала и мечтала только о том, чтобы снять надоевшие халат и маску: у нее был только короткий перерыв на обед, даже чай ей принесли в палату.

Без четверти десять пришел профессор. Он был в маске, видны были только глаза, которые холодно смотрели на нее сверху вниз. Абигайль поняла, что общаться с ней у него нет никакого желания. Он осмотрел детей и, выпрямившись, выразил удовлетворение их состоянием. Затем ледяным голосом, от которого мурашки должны были, видимо, побежать по коже, спросил, сменялась ли она с дежурства и когда.

— Видите ли, — осторожно сказала Абигайль, — дело в том, что нет, я не сменялась…

— Вы проигнорировали мои инструкции, сестра Трент? — Глаза его сузились. — Не перебивайте меня. Я не позволю пренебрегать моими указаниями. — Недовольным тоном, но без гнева он продолжал:

— Я только попросил вас временно помочь нам, и больше ничего. Когда мне нужно будет посоветоваться с вами, как наладить работу отделения, я непременно это сделаю. А до тех пор будьте любезны не самовольничать.

Абигайль поправила капельницу и ласково сказала ему, как капризному ребенку:

— Не нужно сердиться, профессор. Вы знаете, что все просто сбиваются с ног, чтобы исполнить любую вашу прихоть, и не говорите, что это не так. Сестра Рицма боится и на шаг отступить от ваших инструкций, но она ничего не может поделать с тем, что две сестры, которые должны были заступить на дежурство, заразились сальмонеллезом, а у третьей тяжело заболела мать. Она ужасно разволновалась, когда я предложила, чтобы мы с ночной сестрой работали попеременно по двенадцать часов, пока ситуация не изменится. Вот и все — и не из-за чего сердиться.

Она замолчала. Она наговорила ему дерзостей, а он, в конце концов, уважаемый профессор, известный хирург.

— Я не… э… вышел из себя, мисс Трент, не в моих привычках давать волю чувствам, хотя, должен признаться, характер у меня действительно тяжелый.

В глазах его что-то промелькнуло — неужели он смеялся? Ну нет, с чего бы это?

— Я очень признателен вам за помощь и хочу извиниться за то, что погорячился. Я постараюсь сделать так, чтобы вы как можно скорее вернулись к нормальному ритму работы.

Он повернулся и ушел, оставив Абигайль в полной растерянности. Она ждала по меньшей мере выговора, хотя трудно было сказать наверняка, — его только позабавила ее вспышка; по крайней мере, так ей показалось.

В десять часов пришла ночная сестра, и следующие двадцать минут они провели вместе, обсуждая листы назначений и осматривая малышей. Наконец Абигайль смогла покинуть детское отделение и пойти отдохнуть. Она с удовольствием сняла халат и маску, бросила их в корзину для белья и поспешила в раздевалку переодеться. Сняла форму, чепец, торопливо влезла в юбку и свитер, на кое-как заколотые волосы надела шерстяной берет, застегнула пальто и направилась к выходу. На улице было очень темно, а ветер, кажется, стал еще злей, чем месяц назад, когда она приехала в Амстердам. Зима была в разгаре. Она спрятала подбородок в теплый шарф и сбежала по ступенькам вниз.

Внизу у входа стоял «ролле», за рулем сидел ван Вийкелен. Увидев ее, он вылез из машины, и она, приветливо пожелав ему доброй ночи, собралась было пройти мимо, но он остановил ее:

— Садитесь в машину.

Больше всего на свете ей хотелось забраться в уютный кожаный салон, но она почему-то сказала:

— Прогулка мне не повредит, спасибо, сэр. Мне нужно размяться.

Напрасно. Он повел ее к машине.

— Сейчас не самое подходящее время для прогулок, — говорил он ворчливо. — Ну, а что касается разминки, то мы решим и этот вопрос.

Абигайль поняла, что спорить бесполезно, и села в машину, злясь за его бесцеремонность и ядовитое замечание о разминке. Вскоре они уже были на Бегийнхоф. Он помог ей выйти из машины и взял ее под руку.

— Мне тоже нужна разминка, — сказал он, и по ночной площади они пошли, как она сначала подумала, к дому миссис Маклин. Но она ошиблась: он не остановился у дверей, а пошел дальше по булыжной площади, увлекая ее за собой, причем она еле-еле успевала за его большими шагами. Он молчал, она тоже: во-первых, она была озадачена его странным поведением, ее голова была занята сумбурными мыслями. Она грубо говорила с ним в отделении, и, может, он собирается сделать ей выговор. Она тяжело вздохнула.

Наконец, профессор нарушил молчание:

— У вас есть ключ от двери?

— Да.

Через несколько минут он спросил:

— А сколько террамицина мы даем Янти Блому? Янти был самым маленьким и самым слабым ребенком в палате. Она ответила, и они вновь замолчали, лишь звук их шагов был слышен в морозном воздухе. Холодный ветер продувал ее насквозь, и она начала дрожать.

Профессор остановился и внимательно посмотрел на нее, пытаясь что-то разглядеть в ее лице.

— Я не делал этого очень давно, — задумчиво проговорил он, а Абигайль, решив, что он говорит сам с собой, успокаивающе заметила:

— Ну, и не многие это делают, — и, изумленная, остановилась, потому что он расхохотался. — Тише, вы перебудите всех старушек.

Не надо было ей так говорить, подумала она, и стала ждать, когда он скажет ей что-нибудь ядовитое о дерзких молодых девушках, но он только сказал:

— Я имел в виду совсем другое, вы не понимаете, но сейчас это не важно. Извините, что я погорячился сегодня вечером в отделении.

— Вы на это имели полное право, — возразила Абигайль. — Я вела себя грубо.

— Да. Но я не сержусь — вы говорите, что думаете, — сказал он горько. Она поспешно заметила:

— Я думаю, что вас это очень огорчает. Он засмеялся. «Почему?» — подумала она, дрожа от холода, и тут он спохватился:

— Господи, я не подумал — вы же замерзли.

— Да, но мне это даже нравится.

— А если вы простудитесь? Она покачала головой:

— Я очень сильная.

Он быстро повел ее обратно к дому.

— Характер у вас сильный.

В холле было темно, и он стоял рядом, пока она искала выключатель, затем они прошли на кухню, где, к ее удивлению, он сказал: «Сейчас я приготовлю чай» — а ей велел сидеть. Через минуту чайник уже стоял на столе, а он, сидя на деревянном стуле напротив Абигайль, обсуждал с ней проблемы их маленьких пациентов. Хотя она очень устала, но внимательно слушала и даже пару раз осмелилась выразить свое мнение по поводу метода лечения. Она вздрогнула, когда настенные часы пробили полночь. Профессор тоже удивился, что уже так поздно. Он тут же поднялся со словами, что его надо застрелить за то, что он не дает ей спать, и, хотя она попыталась возразить, вымыл чашки и блюдца, вытер стол, затем надел пальто и направился к двери. Абигайль пошла следом, чтобы закрыть ее; но, когда она протянула руку, чтобы включить свет, на ее руку легла его огромная ладонь.

— Не надо, — очень тихо произнес он, прижал ее к себе и поцеловал; и на этот раз, смущенно подумала Абигайль, у него это получилось значительно лучше. Не успела она вымолвить и слова, как он сбежал вниз по ступенькам.

Она была в полном смятении — накануне вечером она так устала, что ни о чем не могла думать, сразу же легла в постель и моментально заснула, а утром осмыслить происшедшее у нее не было возможности. Она завтракала вместе с миссис Маклин, и та засыпала ее вопросами о работе. Когда Абигайль рассказала ей обо всем, что с ней произошло за день, миссис Маклин заметила довольным тоном:

— Я слышала, дорогая, как поздно вы вернулись вчера. Вас провожал Доминик? Я подумала, что вы сами за собой поухаживаете, а мне необязательно к вам спускаться.

— Профессор ван Вийкелен был так любезен, что отвез меня домой, — ответила Абигайль с самообладанием, которое далось ей нелегко. — Он заходил выпить чаю: вчера ведь было очень холодно.

Все ее объяснение было шито белыми нитками, но миссис Маклин воздержалась от комментариев.

— Доминик слишком много работает, — посетовала она, — и он очень, очень обеспокоен этой инфекцией — как там она называется. Надеюсь, что вы не заразитесь, Абигайль.

Абигайль успокоила ее, убрала со стола, вымыла посуду и отправилась в больницу. По дороге у Абигайль было достаточно времени, чтобы подумать о своих проблемах, мысли ее были заняты только одним: профессором и его поцелуем. Как они встретятся, думала Абигайль, подходя к больнице.

Стоило только взглянуть на него, чтобы понять, что никаких изменений в их отношениях не произошло. Когда он вошел в бокс, она отметила его усталый вид; она не знала, сколько профессору лет, но сегодня на лице его появились новые морщины. Он поздоровался с ней с холодной учтивостью и сразу же занялся малышами.

Состояние их улучшается, сообщила Абигайль, спрятав свое разочарование за деловым тоном. Она подала ему лист назначений, доложила о том, как младенцы провели ночь, и добавила, что у Янти дела обстоят хуже, чем у других детей. Его мать, сообщила она также, ждет профессора в комнате для посетителей на первом этаже и хочет поговорить с ним. Он кивнул, глядя в сторону, дал новые инструкции и начал говорить о чем-то с подошедшим Хенком на голландском. Затем Хенк повернулся к ней и объяснил, как профессор собирается лечить маленького Янти и что от нее требуется. Затем оба вышли из палаты, причем Хенк дружелюбно улыбнулся и подмигнул ей, профессор же ограничился тем, что кивнул.

Профессор пришел вечером, часов в шесть, и, за исключением состояния Янти, общей темы для разговора у них не нашлось. Когда он ушел, Абигайль очень расстроилась и никак не могла понять, что же такое она сделала, что его отношение к ней снова переменилось, и на этот раз не в лучшую сторону. А она-то решила, что начинает ему нравиться или, по крайней мере, ему нравится ее общество, но она ошиблась. Абигайль занялась малышами и постаралась не думать о профессоре.

Сменившись с дежурства, она быстро переоделась, ломая себе голову, как она доберется до Бегийнхофа; ни один автобус не шел в этот район. Хотя пешком до дома было минут десять, но на улице было темно, и к тому же шел дождь со снегом. Она промокнет насквозь. Абигайль торопливо пошла к выходу, пытаясь вспомнить какую-нибудь обходную дорогу, чтобы не идти по темным ночным переулкам, но уже через несколько минут отказалась от этой мысли: она так устала за этот длинный тяжелый день, что экспериментировать была просто не в состоянии. Она вышла на улицу — и зажмурилась: колючие льдинки вонзились ей в лицо тысячью иголок. Открыв глаза, она увидела, что у входа стоит «ролле» и Ян гостеприимно распахивает перед ней дверцу.

— Добрый вечер, мисс. Профессор велел отвезти вас к миссис Маклин, — сообщил он.

— Спасибо, Ян, как это здорово! Но кто… Правда, что профессор ван Вийкелен сказал, чтобы?..

— Да, мисс.

По его решительному и в то же время заботливому тону она поняла, что спорить бесполезно, да она и не собиралась. Она села в машину, недоумевая, зачем профессору так заботиться о ком-то, кого он едва выносит. Наверное, он боялся, что она простудится и не сможет больше помогать в больнице? Но вчера ночью его это, кажется, не тревожило… Из-за того, что она очень устала и чувствовала себя несчастной, слезы полились у нее из глаз; но, когда они приехали, она сумела поблагодарить Яна своим обычным тихим голосом и вылезла из машины. Ян, к ее удивлению, пошел проводить ее до дома. Когда она попыталась возразить, он сказал:

— Профессор велел проводить вас, мисс. Он подождал, пока она поднимется по ступенькам и откроет дверь, и только после этого, пожелав ей спокойной ночи, пошел обратно к машине.

Она была уверена, что миссис Маклин уже спит, но, к ее удивлению, та зашла в гостиную и бодро сказала, как бы не замечая ее подавленного настроения:

— Наконец-то вы пришли, дорогая. Мне совершенно не хотелось спать, вот сварила нам какао. Вы устали — идите сюда, к печке: посидите полчасика, согрейтесь и расслабьтесь.

Она вышла, а потом вернулась, дав время Абигайль снять пальто и вытереть слезы. Когда Абигайль начала оттаивать в ее обществе и восхитительном тепле маленькой комнатки, миссис Маклин спросила:

— Тяжелый был день?

— Нет, не очень. Троим малышам намного лучше, четвертый тоже выкарабкается, я думаю, новых случаев заболевания не будет, результаты анализов у тех, кто имел контакты с больными, отрицательные — полагаю, что все худшее уже позади. Хенк тоже так думает; и они наконец-то нашли источник инфекции — это один из привратников.

— А Доминика сегодня видели?

— Да, он приходил в отделение осматривать детей.

— Я слышала, как подъехала машина. Почему он не зашел?

— Меня привез Ян. Я даже не ожидала… он ждал меня… его послал профессор. — Абигайль собралась с духом:

— Миссис Маклин, почему он так… так внимателен ко мне, если я ему совсем не нравлюсь? — Она вздохнула, отхлебнула какао и вопросительно посмотрела на свою собеседницу.

— Мне очень хотелось, чтобы вы об этом спросили, — неожиданно сказала миссис Маклин. — Я все думала, имею ли я право с вами об этом говорить, но раз вы сами спросили… — Она с удовлетворением кивнула. — О друзьях сплетничать, конечно, нехорошо, но бывают случаи… Причина женоненавистничества Доминика кроется в том, что он им не доверяет, в смысле молодым женщинам. — Она выжидательно посмотрела на Абигайль.

Абигайль подлила какао в обе чашки.

— Вы уверены, что хотите что-то рассказать?

— Да, детка. Я вам все расскажу — Доминик такой замечательный, и я не хочу, чтобы о нем сложилось превратное впечатление, особенно у вас, Абигайль.

Абигайль ничего не ответила. Миссис Маклин продолжала:

— Ему сейчас — дайте-ка подумать — исполнилось сорок. А когда ему было двадцать с небольшим, он женился на очаровательной девушке — высокой, темноволосой. Она была такой красивой! Я, правда, не думаю, что он сильно любил ее — скорее всего, просто увлекся, но поначалу увлечение можно принять за любовь, разве не так? Она была из тех женщин, которые сводят мужчин с ума. А Доминик молод, красив, со связями, да и богат, — вы знаете об этом, Абигайль? — и они поженились. Но уже через несколько недель выяснилось, что она легкомысленна, капризна, и через полгода она погибла в автокатастрофе вместе со своим дружком. С того дня Доминик очень изменился — и дело не в том, что она разбила его сердце, — нет! — к этому времени все его чувства к ней прошли, но гордость была уязвлена. Девушки тут же принялись оказывать ему всяческие знаки внимания: он же был прекрасной партией, — но он всем дал понять, что женщины его больше не интересуют. Главное, что у него была и есть его работа; она поглощает его целиком — и это уже навсегда. Вы знаете, он привык скрывать свои чувства, — она помедлила, — по крайней мере так было до недавнего времени, сейчас я в этом не уверена. Он ведет светский образ жизни, так как у него много друзей, его любят; он красив, и у него есть все: внешность, ум, положение в обществе, деньги, которые он не знает, куда девать, — все, кроме любимой женщины.

Абигайль так сильно сжала чашку, что пальцы ее побелели. Она робко сказала:

— Он так любит детей и очень добр к своим пациентам, они доверяют ему. Мне жаль, что у него нет любимой женщины и что он никому не позволяет любить себя.

Миссис Маклин посмотрела на нее долгим задумчивым взглядом.

— Жаль, очень жаль, — согласилась она, — тем более что ни одна женщина моложе сорока лет не прошла мимо Доминика равнодушно.

Абигайль, которая вообще редко краснела, залилась краской.

— Так вот почему?.. Но он ведь не думает, что я?.. Он так сердится на меня все время — то есть почти все время, — честно призналась она. — Я не знаю… Я постараюсь держаться от него подальше, насколько это возможно. Надеюсь, когда-нибудь он встретит женщину, которая сделает его счастливым.

Абигайль поднялась из-за стола и понесла поднос с чашками на кухню.

«Ты можешь сделать его счастливым, — шептало ей сердце, — потому что ты безумно любишь его».

Она утопила эту бредовую мысль в струе воды из-под крана, вымыла посуду, стараясь не думать о Доминике ван Вийкелене. Затем вернулась в гостиную, поблагодарила миссис Маклин за рассказ — и больше они о профессоре не говорили. Абигайль стала расспрашивать ее о здоровье, сочувственно выслушала мелкие жалобы, и вскоре они отправились спать. Абигайль легла в постель, запрещая себе думать о будущем, потому что в нем не будет Доминика, а она без него уже не представляла свою жизнь, но теперь она знала, что его предали, пусть и очень давно, и он не способен полюбить ни ее, ни какую другую женщину. «В конце концов, — с горечью призналась она, — я уже привыкла к его раздражительности и ледяному тону, и отношение мое к нему от услышанного не изменилось». Теперь она просто не будет обращать на его тон никакого внимания, по крайней мере постарается.

Незаметно пролетали дни с их рутиной и неожиданными проблемами. Погода испортилась окончательно: часто шел мокрый снег, а небо стало безнадежно свинцовым. У Абигайль протекали ботинки, но она не решалась купить новые, так как за первую неделю работы в больнице денег еще не получила, а после того, как она заплатила миссис Маклин за комнату, у нее почти ничего не осталось. Может быть, ей заплатят только по окончании работы в больнице, а о том, чтобы занять денег у Боллингера, не могло быть и речи. Она не хотела встречаться со стариком, пока была опасность заразить его. Ситуация в отделении улучшилась, хотя многие сестры еще не вышли на работу после болезни, но новых случаев заражения не наблюдалось. Жизни детей больше ничего не угрожало, но они нуждались в лечении. Абигайль очень привязалась к малышам и очень радовалась их выздоровлению; даже маленький Янти наконец пошел на поправку.

Пошла вторая неделя ее работы в больнице. Как-то днем в палату пришел профессор, он был один. Осмотрев детей, он внимательно просмотрел результаты анализов и листы назначений, выразил свое удовлетворение их состоянием и спросил Абигайль:

— Когда вы собираетесь вернуться к нормальному режиму работы, сестра Трент?

Абигайль постаралась придать своему голосу сдержанную учтивость:

— Завтра, сэр. Сестра Рицма, наверное, говорила вам, что две сестры выздоровели и выходят на работу, а третья появится к концу недели. Правда, сэр, что карантин с отделения на днях снимут?

— Да. В какую смену вы будете работать? Она знала, но не хотела говорить ему.

— Не знаю — это решает сестра Рицма.

— Когда у вас выходные? — расспрашивал он.

— Мне дадут выходные, как только появится возможность. Сестра Рицма любезно предложила мне самой выбрать удобное время.

— И как вы собираетесь их провести? Хотите куда-нибудь поехать или, может, проведете их с Боллингером? Я могу его отпустить.

— Спасибо, сэр. Я еще не думала об этом. Может быть, я возьму его куда-нибудь погулять или в кино — он любит ходить в кино.

Профессор посмотрел на нее без улыбки, глаза его были задумчивы и серьезны; она надеялась, что он вспомнит, что ей должны жалованье за неделю, но он только сказал «понятно» и величественно вышел из палаты.

Ей определили дневное дежурство — с полвосьмого до четырех. Профессор же обычно приходил к своим пациентам около полудня, а затем после пяти; это означало, что она будет видеться с ним только раз в день, а в операционные дни она была лишена даже этой скромной возможности. «Может, все и к лучшему», — подумала Абигайль. Зато вечера у нее будут свободны, и она сможет почаще разговаривать с миссис Маклин, а по дороге из больницы будет заходить к Болли. Все великолепно устраивается, убеждала себя Абигайль; но сколько еще ей предстоит здесь работать?

Она решилась поговорить об этом с сестрой Рицмой во время перерыва, и та за кофе сообщила ей, что профессор договорился, что она будет работать в больнице до его дальнейших распоряжений.

— Хотя, — сказала сестра Рицма, — надеюсь, что вы не сию минуту покинете нас, потому что еще неделю-другую ваша помощь нам будет очень нужна.

Узнав об этом, Абигайль с легким сердцем вернулась в свою палату.

Сначала ее очень удивляло, что Ян приезжал за ней в больницу. Когда это случилось впервые, она, разумеется, поблагодарила профессора за его любезность, и он, посмотрев на нее сверху вниз, раздраженно объяснил, что, поскольку многие сестры больны, его долг — заботиться о тех, кто продолжает работать, чтобы не остаться совсем без обслуживающего персонала. Больше она этой темы не касалась, но как же приятно было каждый вечер видеть, что «ролле» ждет ее у крыльца и что ей не надо идти одной по безлюдным темным переулкам.

В тот день, когда ей нужно было выйти в дневную смену, она чувствовала себя вялой и невыспавшейся. Чтобы успеть приготовить завтрак и напоить чаем миссис Маклин, ей пришлось встать в шесть часов утра, а накануне вечером она задержалась на дежурстве. Тем не менее она оделась и бодро зашагала по еще темным маленьким переулкам, на ходу весело отвечая знакомым молочникам, почтальонам и мальчишкам-газетчикам на их бодрое «Доброе утро!». Ночная сестра также была в прекрасном настроении, так как дежурство прошло без происшествий. Младенцы спали, и Абигайль помогла разнести завтрак старшим детям, с которыми они вместе весело посмеялись над ее акцентом и над тем, что она не понимает и половины того, что они ей говорят. Затем проснулся Янти, и она поднесла ему бутылочку с молоком. Он все еще был очень слаб; она уселась возле кроватки, ласково прижала его к себе и начала поить из бутылочки, нежно глядя в его тусклые после болезни глазки.

— Солнышко мое, — уговаривала она его, — выпей молочка, будь хорошим мальчиком. — Она поцеловала его в лысую головку. — Жаль, что ты не мой сын…

— Вы любите малышей — вообще детей? — неожиданно прозвучал за ее спиной голос профессора. Рука ее, державшая бутылочку, дрогнула, и Янти тут же выплюнул соску.

— Да, — сказала Абигайль, надеясь, что он не слышит сумасшедший стук ее сердца. Она снова повернулась к Янти:

— Пей, мой хороший, тебе это пойдет только на пользу.

— Нет, — сказал появившийся в дверях Хенк, — на пользу тебе пошел бы крепкий ирландский портер, я прав?

У него был очень сильный акцент, и прозвучало это так смешно, что Абигайль прыснула от смеха, а затем и расхохоталась, когда он добавил:

— Так как он, кажется, понимает по-английски, может, вы ему еще скажете: «Время, джентльмены, прошу вас…»

— А что, это идея, он такой медлительный! Они оба стояли рядом, и Абигайль посмотрела на них и улыбнулась. Хенк засиял в ответ, а профессор ответил знакомым холодным взглядом, который она проигнорировала, весело обратившись к нему:

— Ему ведь лучше, сэр?

— Да, сестра Трент. — И он отвернулся, чтобы осмотреть других малышей.

В эту минуту в палате появилась сестра Рицма, и все вместе они стали обсуждать состояние детей. Абигайль успела за это время скормить Янти остатки молока и уложить его обратно в кроватку. Она собралась взять из кроватки следующего младенца, когда сестра Рицма сказала:

— Вы знаете, сестра Трент, некоторые медсестры уже возвращаются на работу. Наконец-то! Две придут сегодня в час, еще одна появится завтра, так что вы сможете взять выходной. Всего у вас три выходных, так? — а остальные вы возьмете, когда захотите. Так решил профессор.

Абигайль взглянула на профессора, который в этот момент, нахмурясь, смотрел в сторону. Когда он посмотрел на нее, его взгляд стал еще более сердитым.

— Нам все еще не хватает персонала, — сказал он резко. — Я не хочу, чтобы вы переутомились, иначе пользы от вас будет немного. И потом, так удобнее.

— Очень мило! — Голос Абигайль зазвенел от гнева. — Такая предусмотрительность делает вам честь. — В голосе Абигайль прозвучал несвойственный ей сарказм. — Приятно сознавать, что человек нужен вам, хотя бы в качестве винтика к вашей машине.

Абигайль очень хотелось, чтобы профессору стало неловко или стыдно: разве не говорила она ему вчера, что сама решит, когда взять выходные? А теперь он ей швыряет их в лицо, даже не спросив ее согласия! Но, похоже, никаких угрызений совести профессор не испытывал; в глазах его мелькнуло что-то похожее на легкое удивление, но лицо осталось таким же непроницаемым, что и минуту назад; если бы не слегка приподнятые брови, можно было подумать, что он вообще не слышал ее слов. Абигайль повернулась к нему спиной, взяла из кроватки младенца, которого собиралась кормить, и унесла, чтобы поменять пеленки. Она ненавидела этого человека! И ненавидела минут пять, а затем… затем ее затопила любовь: и ее злость на него, и его неуважение к ней как к личности — все это потеряло для Абигайль смысл. Она кормила младенца и искала словам профессора оправдание; быстро нашла их и… простила его.

В тот день он больше в отделение не пришел. Две медсестры — сестра Винке и сестра Снел — вышли на работу в полдень. Втроем они поработали до четырех часов, и Абигайль пошла домой.

На улице было все так же холодно; за целый день, кажется, ни разу не выглянуло солнце, а теперь еще опустились сумерки, так что освещенные витрины магазинов, мимо которых проходила Абигайль, показались ей особенно яркими и приветливыми. Она зашла в кондитерскую рядом с домом и купила хрустящее печенье к чаю, так как была уверена, что миссис Маклин ее уже ждет. Вообще-то ей не стоило покупать печенье: денег у нее оставалось так мало, что даже такая мелочь была для нее непозволительной роскошью, но сегодня ей не хотелось быть благоразумной. Абигайль дошла до площади с радушно сиявшими ей навстречу окнами маленьких домиков. Так какие планы на завтра? Вряд ли она успеет много за один день, но она обязательно навестит Болли, сходит с миссис Маклин к профессору де Виту. Но сможет ли миссис Маклин дойти пешком, или ей придется брать такси? Эта мысль беспокоила Абигайль, и в конце концов она решила влезть в деньги, отложенные на обратный билет. Ей скоро заплатят, а она напомнит о жалованье, когда придет на работу сразу после выходного.

Она вошла в маленький домик, с облегчением оставив зимние сумерки за дверью.

— Это я, миссис Маклин! — крикнула она, бросив пальто с беретом на перила узенькой лестницы. — Я принесу сейчас… — начала она, входя в гостиную, и осеклась, увидев профессора, стоящего у печки.

— Добрый вечер, мисс Трент, — сказал он ледяным тоном. — Я как раз собирался уходить, я и так уже опаздываю. Я зашел навестить миссис Маклин и очень рад, что она себя хорошо чувствует. Настолько хорошо, что завтра вечером она сможет пойти на концерт. Завтра состоится концерт венской музыки, и миссис Маклин очень хочет пойти на него. Может, вы составите ей компанию? — равнодушно поинтересовался он. — Хотя я не думаю, что вам будет интересно.

— Почему это вы так думаете? — запальчиво спросила Абигайль, направляясь прямо в сети, коварно расставленные для нее профессором. — Я люблю музыку и с удовольствием пошла бы на концерт.

— Да?

Если у Абигайль и были какие-то сомнения, то этого «да» было достаточно, чтобы она приняла окончательное решение; в одном коротеньком слове прозвучало столько насмешливого недоверия, что его хватило бы на целое длинное предложение.

— Да, — простодушно подтвердила она, и тут до нее дошло, пусть и слишком поздно, почему он так настаивал, чтобы она взяла выходной: она должна была составить компанию миссис Маклин, которой не хотелось идти на концерт одной. Если бы Абигайль не боялась огорчить миссис Маклин, к которой очень привязалась, она бы сейчас решительно отказалась от приглашения. Она посмотрела на профессора испепеляющим взглядом и поняла, что он догадывается, о чем она сейчас думает. Она поспешно сказала, опасаясь, что злость ее вырвется наружу:

— Принести чаю, миссис Маклин? Профессор останется?

Но профессор не пожелал оставаться на чай. Она проводила его до двери, холодно пожелала ему спокойной ночи и пошла на кухню ставить чайник.