— Не знаю точно. Может, две, может, три недели. А что с твоей комнатой?

— Я от нее отказался, все равно в ней было не очень-то тепло и уютно. А этот профессор сказал, что знает кого-то в Лондоне, кто сдает хорошие комнаты, — у меня, правда, сейчас нет таких денег, но если я буду откладывать…

— А я буду давать тебе деньги, каждую неделю. В Лондоне, пока я подыщу себе новую работу, тебе деньги пригодятся, ну а потом я снова смогу давать тебе деньги каждую неделю. — Она крепко обняла его. — Ах, Болли, все так хорошо, что в это не верится. Тебе здесь нравится? Где ты живешь?

— Здесь, конечно, мисс Абби. Моя комната наверху — она очень уютная, а как в ней тепло!

— Тебе приходится много работать?

— Да Бог с вами, мисс Абби, в саду есть кое-какие дела, ну и так, по мелочи, и еще раз в неделю я буду выезжать за город — там у профессора еще один дом присмотреть за тамошним садом, — восторженно рассказывал старик.

Абигайль стояла молча: да, профессор ван Вийкелен открылся ей с новой стороны.

— Ну, так… — начала было Абигайль, но тут открылась дверь, и в комнату вошла маленькая кругленькая женщина с очень милым лицом. Она дружелюбна потрясла руку Абигайль:

— Я экономка, мевру Бут.

— Мисс Абигайль Трент, — представилась Абигайль, зная, какое значение голландцы придают этикету. мевру Бут с любопытством рассматривала Абигайль.

— Профессор просил передать, что вас отвезут в больницу, как только вы скажете. Вас будет ждать машина. Он просил извинить его. — Она улыбнулась и вышла из комнаты.

Абигайль посмотрела на Боллингера, и неожиданно с грустью у нее вырвалось:

— Знаешь, Болли, я профессору не нравлюсь. Боллингер возмущенно замахал руками:

— Да этого просто быть не может, мисс Абби, что вы такое говорите! Такая очаровательная девушка, как вы…

— Это не имеет никакого значения, — возразила Абигайль решительно, потому что давно свыклась с мыслью, что она некрасива. — Мне пора. Наверное, профессор вызвал такси, так что мне нужно поторопиться. Проводи меня, Болли.

— Профессор сказал, что вы можете приходить ко мне, когда вам захочется, — объяснял Болли. — Конечно, не в те дни, когда я за городом.

Абигайль кивнула:

— Хорошо, Болли. Я запомню. Я очень признательна профессору. Как ты думаешь, может быть, мне написать ему письмо и поблагодарить его за все хлопоты?

Старик изумленно посмотрел на нее:

— Но вы же с ним ежедневно видитесь в больнице, разве не так? Вы можете поблагодарить его сами. Она покачала головой:

— Я же говорю тебе, я его раздражаю.

Как будто в подтверждение ее слов одна из дверей, выходящих в холл, отворилась, чтобы выпустить мевру Бут. За те несколько секунд, что дверь была открыта, она увидела профессора, сидевшего за письменным столом к ним лицом. Свет от настольной лампы ярко освещал каждую его черточку; он не мог не заметить Абигайль, но посмотрел на нее без всякого выражения, как на пустое место, а затем вновь наклонил свою красивую голову к лежавшим перед ним бумагам. Дверь закрылась, и, когда экономка вышла из холла, Абигайль тихо спросила:

— Ну, что скажешь, Болли? Он даже не видит меня! — Она улыбнулась, тепло попрощалась со стариком и вышла.

У подъезда стоял «ролле», за рулем — пожилой водитель. Когда он увидел Абигайль, то вылез из машины и предупредительно открыл для нее дверцу. Он улыбнулся, и улыбка его была очень дружеской. «Как у Болли», — подумала Абигайль и тоже улыбнулась. Они еще не сказали ни слова, но он ей уже понравился: у него было очень доброе лицо, покрытое сетью морщин. Ну просто голландский Болли. Она села в машину, и они поехали в больницу. По дороге она все пыталась найти разумное объяснение заботе профессора о Боллингере, особенно удивительной на фоне его неприязни к ней. Не было какой-нибудь крайней необходимости предлагать старику работу, даже временную. Она надеялась, что Болли не слишком много рассказал об их жизни, хотя мысль, что профессор поступил так из сострадания, показалась ей нелепой. Все было очень странно. Так и не найдя ответа на свои вопросы, она бросила думать об этом и заговорила с водителем об Амстердаме, надеясь, что он поймет ее речь… Оказывается, он говорил по-английски, что явилось для Абигайль приятной неожиданностью.

В больнице она сердечно поблагодарила его и простилась, ломая себе голову, кто же это ее вез, расспросить водителя подробно она не решилась, так как опасалась, что ван Вийкелен, узнав об этом, рассердится. Она вернулась к де Виту, который, отлично выспавшись и чувствуя себя очень бодрым, засыпал ее вопросами о том, как она провела свое свободное время и где была. Абигайль доверчиво поделилась с ним о случившемся. Де Вит, как ни странно, почти никак не прокомментировал ее рассказ, задал лишь несколько вопросов о ней самой и Боллингере, ну а о ван Вийкелене вообще ничего не сказал.

Дни проходили за днями, и профессор де Вит чувствовал себя все лучше и лучше. Ван Вийкелен, зашедший вскоре после ее встречи с Боллингером осмотреть больного, пообещал выписать его через неделю; при этом оба посмотрели на нее.

— Вы согласны поухаживать за мной, Абби? — спросил де Вит, который считал, что уже имеет право так к ней обращаться.

— Надеюсь, сестра Трент, вы сочтете для себя возможным еще на одну неделю остаться с профессором де Витом? — холодно и высокопарно спросил ван Вийкелен.

Абигайль была счастлива задержаться в Голландии, чтобы иметь возможность видеть ван Вийкелена, ну, и, конечно, вернуть долг Болли. Профессор ван Вийкелен попросил принести последние рентгеновские снимки, и она, не помня себя от радости, полетела за ними.

На следующий день, когда они с Боллингером встретились, чтобы поболтать и выпить по чашечке кофе, она поделилась с ним новостью. Видом старика она осталась довольна, ему нравилась работа в саду и по дому, которой он занимался. Похоже, Боллингер был вполне счастлив. Он рассказал ей, что уже ездил в загородный дом профессора, однако Абигайль не стала расспрашивать его, решив, что чем меньше знает она о личной жизни профессора, тем лучше.

В доме на канале Абигайль больше не была, считая себя уязвленной тем, как профессор посмотрел на нее, словно дал понять, что ему будет неприятно увидеть ее в доме снова. И каждый раз, когда Боллингер предлагал ей зайти в дом, она отказывалась, придумывая какой-нибудь благовидный предлог. Теперь же, когда она переехала в дом профессора де Вита, следовать этой тактике ей оказалось сложнее, так как небольшой дом ее пациента находился рядом с домом профессора ван Вийкелена. А профессор, по словам Болли, сам предложил ему приглашать Абигайль в маленькую гостиную и угощать чаем, что очень удивило Абигайль, учитывая неприязнь, которую он ей выказывал.

Несколько дней она не выходила из дома профессора де Вита, проводя там и рабочие и свободные часы. Под руководством своего пациента она сумела далеко продвинуться в освоении голландского языка. Профессору тоже было необходимо чем-нибудь занять томительные дни выздоровления, и занятия с Абигайль голландским языком шли на пользу обоим и оказались прекрасным поводом для нее не ходить в дом ван Вийкелена.

Он приходил ежедневно, иногда по два раза, но, за исключением сдержанного приветствия и вопросов по поводу самочувствия пациента, к Абигайль не обращался. О Боллингере тоже ничего не говорил, а ее короткое письмо, которое она все же написала, тщательно выбирая слова, он, разумеется, проигнорировал.

Но долго прятаться за спину старого профессора ей не удалось. Де, Вит пожурил ее за то, что она совсем не выходит на улицу, и отправил в книжный магазин, где заказал купить ему книги. Абигайль уже могла ориентироваться в городе и, одевшись потеплее, чтобы спастись от пронизывающего ветра и сыплющегося со свинцового неба первого снежка, уверенно зашагала по узким переулкам. К магазину можно было идти разными дорогами — она выбрала самую длинную, потому что в этом случае она могла пройти рядом с домом профессора. Конечно, все было ужасно глупо, Абигайль это понимала, но ничего не могла с собой поделать.

Каналы соединялись между собой аллейками, и она пошла по одной из них, низко опустив голову, чтобы спрятаться от колючего снега. Каблучки цокали по неровным булыжникам мостовой, и этот звук эхом отражался от молчаливых стен старых складов, расположенных вдоль аллей. Абигайль дошла почти до воды, когда в сточной канаве заметила какое-то шевеление. Это было именно шевеление, а не звук. Заинтересовавшись, она замедлила шаги и осторожно сошла с тротуара: это могла быть крыса, а она ужасно боялась крыс. Но это оказалась не крыса, а маленький котенок. Его мокрая черно-белая шерстка облепила тощее тельце, на грязной белой грудке темнели капельки крови. Абигайль наклонилась, осторожно подняла котенка, стараясь не причинить боли, и охнула от жалости, почувствовав его дрожащее тельце. Он был некрасив и носат; даже если его откормить и почистить, глаз он радовать не будет, это уж точно. Но котенок доверчиво посмотрел на нее голубыми глазами и жалобно мяукнул. Абигайль завернула котенка в конец своего длинного шарфа и почти побежала по тротуару. Дом профессора ван Вийкелена был прямо за углом, она бежала с тем, чтобы попросить Болли поухаживать за ним после того, как перевяжет ему рану.

Возле дома Абигайль остановилась. Удобно ли будет войти в парадную дверь, да еще с бездомным котенком? Не подумает ли профессор, что она злоупотребляет его приглашением заходить к Болли? Может, он сделал это предложение только из вежливости? А она… Похоже, профессора не было дома: по крайней мере, машина у крыльца не стояла, запорошенный снегом дом, казалось, спал. Она постучала в маленькую дверь.

Дверь открыл Боллингер, лицо его озарилось радостью при виде Абигайль.

— Мисс Абби! — воскликнул он. — Я чувствовал, что вы придете, хотя сегодня ужасная погода. Входите, и выпьем чайку.

Он распахнул дверь и с сомнением произнес:

— Мне кажется, вам нужно пользоваться другой дверью, той, что наверху.

— Ну, нет, я не думаю… — возразила Абби. — Меня не приглашали, а потом… Посмотри-ка, что у меня в шарфе.

Они принесли котенка на кухню, где было очень тепло и уютно. Окна кухни выходили на маленький, жавшийся к стене садик, занесенный сейчас снегом. В кухне никого не было. Болли объяснил, что мевру Бут пошла навестить своих родственников, а приходящая прислуга уже ушла домой.

— Давайте посадим найденыша поближе к огню, чтобы он быстрее согрелся и обсох, а потом посмотрим, что с ним делать.

Их забота была вознаграждена слабым шевелением и попыткой котенка вылизать себе шерстку маленьким розовым язычком.

— Очень хорошо, — сказал Болли, который знал про все на свете, — если кошка вылизывает свою шерсть, она обязательно поправится.

Глядя на котенка, Абигайль подумала, что прогноз Болли слишком оптимистичен. Тем не менее она должна попытаться что-нибудь сделать. Так как котенка было не во что завернуть, она сняла с себя шарф, потом вытащила носовой платок и стала осторожно вытирать его шерстку, боясь сделать ему больно, но все же ей удалось очистить шкурку достаточно, чтобы разглядеть на крошечной грудке порез — маленький, но глубокий.

— Если бы у меня были ножницы… — вслух произнесла Абигайль.

Сзади раздались шаги, и кто-то подошел к ним.

— Можно мне посмотреть? — раздался над ее ухом мягкий голос профессора ван Вийкелена. Болли ответил профессору:

— Как хорошо, что вы зашли, сэр, — вот этот малыш, кажется, совсем плох. Мисс Абби подобрала его в переулке за углом. — Тон Боллингера не оставлял никаких сомнений, что вышеупомянутый переулок вызывает у него отвращение. — И принесла котенка сюда.

— Правильно сделала. — Профессор опустился на колени и стал осматривать черно-белый комочек, распростертый на шарфе Абигайль. — Я не слышал звонка в дверь. — Он посмотрел на Абигайль.

— Да, я… и не звонила. — Заметив его удивление, Абигайль стала объяснять:

— Я… мне надо было отнести куда-то котенка, а ваш дом был рядом, и я подумала, что Боллингер может помочь, поэтому я и постучалась в маленькую дверь…

Ван Вийкелен, взяв котенка на руки, разглядывал ранку.

— Это, конечно, ваше дело, мисс Трент, — голос его звучал ровно, — но знайте, что вам незачем… э-э… пробираться через дверь, которой пользуются торговцы.

— Я не пробиралась… — возмущенно возразила Абигайль. — Я не знала, что вы дома, — выпалила она.

— А если бы знали? — Он в упор смотрел на нее. Она покраснела. Ужасно хотелось сказать, что меньше всего на свете ей хочется приходить в дом, где ей, кажется, не слишком рады, но сдержалась. Она взяла у Болли блюдечко с молоком и спросила:

— Ему можно дать молока? А может, сделать обезболивающий укол?

Губы профессора дрогнули, и он совершенно серьезно ответил:

— Думаю, в уколе нет необходимости. Дайте немного молока, а я наложу шов. Через пару дней ваш котенок будет в полном порядке — он просто обессилел от голода.

Он вышел и вернулся через минуту, держа в руках иголку, кетгут и ножницы.

— Несите котенка на стол, — скомандовал он, — и держите покрепче. Боллингер, включите, пожалуйста, свет.

Ван Вийкелен действовал очень быстро, а котенок лежал спокойно, слизывая с усов последние капельки молока. Зашив ранку, профессор выпрямился и собрал со стола свои инструменты.

— Что вы собираетесь делать с ним? — поинтересовался он. — Возьмете его с собой, мисс Трент?

Абигайль вытащила свой палец из лап котенка и растерянно посмотрела на найденыша. Выбросить котенка снова на улицу было бы просто бесчеловечно: наверное, придется взять его в больницу, и еще неизвестно, как там к этому отнесутся… Но может, ей разрешат держать котенка у себя в комнате, а потом она возьмет его с собой в Англию? Голос ван Вийкелена прервал ее сумбурные мысли:

— Вы, конечно, рассчитываете оставить его здесь? Абигайль посмотрела на профессора. Она никогда не заблуждалась насчет его характера, но все же не могла поверить, что он так жесток.

— Мне кажется, вы никогда не отказываете в помощи ни человеку, ни животному, — уверенно сказала Абигайль и добавила:

— Надеюсь, вы не против.

Он изучающе посмотрел на нее своими голубыми глазами, ничего не ответил на ее слова, и тогда она спокойно продолжила:

— Если он причинит вам беспокойство, то не волнуйтесь, я его заберу. Спасибо, что помогли. — Она улыбнулась, и улыбка преобразила ее лицо. Абигайль взяла свой шарф, укутала им котенка, затем застегнула пальто. Она пыталась справиться с последней непослушной пуговицей, когда профессор сказал:

— Простите, но я разыгрывал вас. Конечно, котенок может остаться в доме. — В голосе его зазвучала насмешка. — Да и как можно отказать после такой проникновенной речи!

— Я сказала, что думала. — Абигайль сделала над собой усилие, чтобы подавить обиду. — Спасибо вам, профессор. Надеюсь, котенок не доставит вам никаких неприятностей. Боллингер постарается, чтобы он не попадался вам на глаза, правда, Болли? — Она вопросительно посмотрела на старика, который немедленно успокоил ее:

— Ну конечно, мисс Абби, все будет в порядке, и не забивайте этим свою хорошенькую головку. Когда вы придете в следующий раз, вы его не узнаете.

— Ваша забота обо мне очень трогает меня, мисс Трент, но уверяю вас, что котенок здесь никому не помешает. У меня есть пес, который будет рад заполучить себе товарища, потому что я подолгу не бываю дома. А поскольку котенок ваш на самом деле кошечка, то не думаю, что будут какие-то осложнения.

Ван Вийкелен направился было к двери, но остановился.

— Боллингер, не могли бы вы заварить вашего прекрасного английского чаю и принести чайник в мой кабинет? Мисс Трент, не составите ли вы мне компанию?

Абигайль удивленно воскликнула:

— Я? Нет, не могу. Мне нужно получить на Калвер-штраат книги профессора де Вита. Ван Вийкелен взглянул на часы:

— Я тоже сегодня буду в книжном магазине и, когда вечером приду навестить профессора, принесу ему книги.

Он открыл дверь кухни и посторонился, пропуская ее, даже не сомневаясь, что она сделает так, как он хочет. Абигайль пришлось повиноваться. Они поднялись вверх по неровным ступенькам, истертым за долгие годы бесчисленными подошвами, он открыл дверь, находившуюся, как догадалась Абигайль, с задней стороны холла, и они вошли в его кабинет. Вдоль стен кабинета — полки с книгами, на большом круглом столе, стоявшем в центре, лежали вскрытые и невскрытые письма, журналы «World medicine» и «The Lancet», книги, журналы на французском и немецком языках. В стороне в углу — письменный стол, на котором лежала стопка бумаг, сдвинутая на край стола, словно профессор поднялся в страшной спешке. Стул, стоявший у письменного стола, был очень высоким и прямым — явно не для отдыха, а у пылающего камина стояли два гостеприимных кожаных кресла, освещенные мягким светом настольной лампы. Кабинет понравился Абигайль, она представила, как профессор сидит и работает, и ее воображение моментально нарисовало картину безрадостной жизни одинокого книжного червя. Вести такую жизнь — значит совершать большую ошибку, была уверена Абигайль. Такой умный и красивый мужчина, да еще, без сомнения, состоятельный, не может не пользоваться огромным успехом у женщин. Она рассердилась на себя за свои мысли и тут увидела появившегося из-за письменного стола огромного датского дога, который подошел к ней и подал лапу. Улыбаясь, Абигайль потрясла ее и, не удержавшись, обняла громадного пса.

— Какой ты красивый, какой ты… — Она замолчала, вовремя вспомнив, как рассердился профессор, когда она похвалила холл, и потом спросила:

— Как его зовут?

— Колосс.

Абигайль пришла в восторг и тут же забыла о своей осторожности.

— Ах, как ему подходит это имя! Юлий Цезарь, правда? Сразу представляешь людей-муравьев, копошащихся у него под ногами. Как это вы здорово придумали! — Она восхищенно посмотрела на профессора. Улыбнулась и наткнулась на такой насмешливый взгляд, что немедленно сказала:

— Думаю, что я не останусь на чай, с вашего позволения.

Насмешливое выражение на лице ван Вийкелена исчезло.

— Я должен извиниться второй раз за день. — Профессор улыбнулся, и Абигайль почувствовала, как бешено забилось сердце. — Останьтесь, Абигайль, я прошу вас.

Она никак не могла понять его. Он был похож на дорогу-серпантин, когда не знаешь, что ждет тебя за поворотом. Абигайль села в кресло и голосом, в котором не осталось и тени обиды, спросила:

— А как вы назовете котенка?

Профессор потрепал Колосса за ухо, и пес вздохнул от удовольствия. В этот момент в комнату вошел Боллингер с подносом в руках, и ван Вийкелен объявил:

— Мы должны дать имя котенку, Боллингер. Какие у вас предложения?

Боллингер поставил поднос поближе к Абигайль, улыбнулся ей и задумался.

— Ну, — произнес он наконец, — она ведь сирота? Так назовем ее Анни.

Он выжидательно посмотрел на них.

— Стишок «Сиротка Анни» помните? — объяснил старик и радостно заулыбался, когда профессор с одобрением кивнул:

— Прекрасное имя, Боллингер. Пусть будет Анни. Когда Анни немного придет в себя, Колосс спустится к ней в кухню, чтобы познакомиться.

— Анни сейчас спит, — продолжал Боллингер, — я не стал ее трогать, она так уютно устроилась. Проснется — и я покормлю ее снова, правильно?

— Да, Боллингер, каждые два часа давайте ей молоко, но понемногу.

— Хорошо, — пообещал Боллингер. — Я с вами прощаюсь, мисс Абби, до свидания.

Голос его звучал грустно, и Абигайль сразу заметила это.

— Завтра мы встретимся, выпьем по чашечке кофе и ты мне расскажешь об Анни!

Профессор мягко и вежливо предложил:

— А может, вы сами придете? Меня не будет дома дня два, и думаю, что Анни не помешает, если до моего приезда вы присмотрите за ней вместе с Боллингером.

— Это идея! — с энтузиазмом воскликнул старик. — Вы не откажетесь, мисс Абби?

Абигайль со светской сдержанностью согласилась, а в душе у нее все пело от радости. Ей хотелось прийти в этот старый дом, а как она была бы счастлива жить здесь всегда! Она взяла со стола поднос и чуть не выронила его, внезапно осознав, что без профессора — с его тяжелым характером, угрюмостью и насмешками — дом для нее потеряет привлекательность. Под ледяной маской скрывался человек, которого она, увы, полюбила.

Несколько раз он позволил ей заглянуть под эту маску, и у нее появилась надежда, что когда-нибудь ей удастся узнать, что же скрывается за маской безразличия? По поводу своей привлекательности у нее не было никаких иллюзий: профессор мог влюбиться в нее не раньше, чем луна превратилась бы в сыр, хотя чего только не случается на свете… Она протянула профессору чашку с чаем, затем налила себе и вежливо осведомилась, не тяготит ли Колосса городская жизнь.

— Не думаю. Он имеет возможность вволю бегать утром и вечером по аллеям, я часто беру его с собой во Фризленд — у меня там дом.

— Фризленд, — повторила Абигайль, — а где это?

— Сто тридцать километров от города. Полтора часа на машине.

— Это туда ездит Боллингер?

— Да, у меня большой сад. Кстати, Боллингеру очень понравился дом.

Он протянул Абигайль поднос с маленькими аппетитными пирожными, она взяла одно и надкусила. Пирожное действительно было вкусным.

— Да, Болли любит работать в саду. У него зеленые руки.

— Зеленые? А что это значит?

— Он умеет выращивать растения, и они как-то особенно пышно растут, если за ними ухаживает Болли, мне кажется, он их понимает и даже разговаривает с ними.

Профессор отхлебнул глоток чая.

— Как интересно. Значит, весной у меня будет необыкновенный сад.

Абигайль поставила на стол свою чашку — хрупкую, тонкую до прозрачности, с бело-алым рисунком: надо будет спросить о ней профессора де Вита, и о великолепном серебряном чайнике для заварки.

— Мне пора, — вежливо сказала Абигайль, в то время как ей ужасно хотелось задержаться здесь подольше. Но ее собеседник всего лишь вежливо поддерживал светскую беседу и, казалось, не испытывал особой радости от ее присутствия, так что удерживать ее не стал. Он поднялся, провожая ее в холл. Сегодня, заметила Абигайль, на комоде стояли тюльпаны — десятки красных тюльпанов. Они уже были у входной двери, когда профессор остановился.

— Минутку, мисс Трент, а ваш шарф? Вы же завернули в него котенка!

— Завтра заберу. Мне не холодно и идти недалеко. Ван Вийкелен ничего не ответил, молча повернулся, подошел к шкафу у противоположной стены холла и вернулся с шелковым платком.

— Этот подойдет?

Он сам расстегнул пуговицы на ее пальто, завязал вокруг шеи платок и застегнул на ней пальто. Абигайль промямлила несколько слов благодарности, он ничего не сказал, а подошел к двери и распахнул ее. У заснеженного крыльца стоял «ролле».

— Ян отвезет вас. До свидания, мисс Трент. Спускаясь вниз по ступенькам, она с возмущением думала, что профессор прощался, не скрывая облегчения. Из чувства приличия он дал ей платок — он одолжил бы платок кому угодно в такой ситуации. В конце концов она нашла в себе силы не думать об этом и до самого дома оживленно беседовала с водителем.

В дом профессора она приходила два дня подряд, с удовольствием играя с поправляющейся Анни и слушая веселую болтовню Болли. За это время она сумела отдать ему еще немного денег, которые он вначале отказывался брать. Чтобы убедить его, ей пришлось сказать, что чем быстрее она возвратит ему долг, тем быстрее сможет заняться покупками для себя.

— Не спорь со мной, Болли. Мне еще неделю жить у профессора де Вита. Кроме того, я уже скопила денег, в том числе и на билет в Англию.

Она не сказала ему, что денег от миссис Морган она так и не получила — в конце концов, она всегда сможет пойти в агентство и попросить подыскать ей новую работу. Перспектива вернуться в Англию удручала Абигайль, но она была достаточно уравновешенна, чтобы позволить этим мыслям не выбить ее из колеи. Она сказала Болли, что, как только она будет знать день отъезда в Англию, сразу же скажет ему, тогда он и решит, поедет он с ней или вернется позже. Она поняла, профессор доволен работой Боллингера, кроме того, он сказал, что тот садовник, чью работу сейчас исполняет Болли, проболеет еще несколько недель, так что Болли может остаться работать дальше. Таким образом, у Абигайль будет время, чтобы подыскать другую работу и квартиру, где они смогли бы поселиться вместе.

Выздоровление де Вита шло своим чередом. Дом профессора де Вита был намного меньше, чем у его друга, но такой же старой постройки. Сада перед домом не было, только несколько квадратных футов брусчатки и высокая стена. Но комнаты в доме были просто восхитительны. На нижнем этаже помещалась спальня старого профессора, комната Абигайль — рядом. Профессор признался: после больницы он побаивается оставаться в одиночестве. Его экономка, Яфру Валк, показалась Абигайль очень чуткой и заботливой женщиной, преданно ухаживающей за хозяином. Она совсем не говорила по-английски, и профессор де Вит радостно заявил Абигайль, что она должна практиковаться говорить по-голландски, постоянно разговаривая с Яфру Валк. И действительно, вскоре Абигайль смогла объясняться с Яфру Валк, которая улыбками и кивками подбадривала ее.

После того как Абигайль некоторое время провела на кухне, объясняя экономке, что и как можно готовить профессору, они пообедали в маленькой гостиной и Абигайль помогла профессору лечь в постель, так как он чувствовал себя совершенно измученным. Устроив его поудобнее, Абигайль собиралась подать ему очки и газету, когда в дверях внезапно появился профессор ван Вийкелен. Он показался Абигайль еще огромнее, чем обычно, причем явился он, по-видимому, в самом прескверном расположении духа. А может быть, на его лице появляется презрительное выражение при виде ее? По крайней мере, она заметила, что, когда он подошел к де Виту и сел рядом с ним, выражение лица его изменилось. Решив, что ее присутствие здесь излишне, Абигайль тихо ушла на кухню, чтобы помочь Яфру Валк вымыть посуду и заодно поупражняться в голландском. Однако ей тут же пришлось прервать эти занятия. Из комнаты раздался громкий голос профессора, который попросил ее зайти к де Виту. Она вошла и остановилась, выжидательно глядя на него, — такая исполнительная сестричка в аккуратной форме.

— Мы говорили о вас, мисс Трент. Профессор де Вит сказал, что, благодаря вашему прекрасному уходу, через неделю он сможет, к его огромному сожалению, обходиться без вашей помощи.

Сам же он, похоже, по этому поводу ни малейшего сожаления не испытывал. Абигайль смотрела на него, вернее, на яркий шелковый галстук, и вспоминала, как он однажды назвал ее Абигайль.

— И меня это устраивает как нельзя лучше, — продолжал ван Вийкелен, — потому что я просил бы вас заняться другим пациентом — вернее, пациенткой, шотландкой. Она живет в доме на Бегийнхоф — вы там бывали?

Абигайль кивнула. Место очень красивое и тихое; казалось, что время почти не коснулось стоявших там старых домов, построенных много веков назад.

— Это займет около недели, — продолжал ван Вийкелен. — Я понимаю, что вам придется немного отложить свой отъезд в Англию, но вы окажете ей неоценимую услугу. Эта женщина — изумительный человек.

Он улыбнулся ей, и Абигайль ответила, что, конечно, она согласна поухаживать еще за одним его пациентом; но когда она говорила это, то в душе страшно ругала себя, что поступает так глупо. Сейчас, когда ван Вийкелен получил, что хотел, без сомнения, он вновь станет таким же угрюмым и раздражительным, как и раньше. Он ею играет, а она каждый раз уступает. Ей нужно было сказать «нет». Она украдкой взглянула на него: профессор не улыбался. Выглядел усталым, и седина в волосах, и морщины бросались в глаза больше, чем обычно. Он тоже взглянул на нее, и на какую-то долю секунды глаза его встретились с глазами Абигайль — от них почти ощутимо повеяло холодом, — и ее улыбка тут же погасла. Она быстро отвела взгляд, он повернулся к старому профессору и сразу же собрался уходить. Момент был не самый удачный, но она все же сходила за платком и вернула ему, поблагодарив его за любезность, а сама никак не могла отделаться от ощущения, как ласковы были его руки, когда он завязывал платок вокруг ее шеи. Ван Вийкелен равнодушно взял платок и небрежно засунул в карман. Абигайль проводила профессора до выхода, и он ушел в холодную зимнюю ночь, даже не ответив на ее вежливое «спокойной ночи».

— Мне будет очень не хватать вас, Абигайль, — сказал де Вит, — но Доминик абсолютно прав: я уже смогу справляться сам. Мне кажется, он сам удивлен тем, как быстро я поправился. Но я рад, что вы еще побудете в Амстердаме. Обязательно навестите меня, когда у вас будет свободное время.

— С удовольствием, но я ведь задержусь только на одну неделю. Мне нужно будет написать в агентство и попросить, чтобы они подыскивали мне другое место. — Она улыбнулась. — В противном случае мне придется ждать несколько дней, пока они найдут другого пациента, а я бы не хотела терять время.

— Как? Абби, вы даже не отдохнете?

— Да, то есть нет, я не могу… Давайте не будем говорить о моих проблемах, это очень скучно.

— Скучно? Что вы, Абби! Уж вас я никогда не назвал бы скучной. Расскажите-ка мне, как дела у того котенка, которого вы притащили к Доминику.

Они провели вечер, беседуя обо всем на свете. Наконец она подоткнула под профессором одеяло, пожелала ему доброй ночи и пошла в свою комнату. Это просто замечательно, думала она, сидя за туалетным столиком и глядя на свое отражение в зеркале, что ей предложили еще одного пациента, это просто замечательно, стучало ее сердце, что еще одну неделю она сможет видеть профессора.

— Это ничего не даст тебе, — убеждала она свое отражение, — ведь он разговаривает с тобой, только когда ему что-нибудь от тебя нужно или когда он хочет сказать что-нибудь неприятное.

Лицо ее погрустнело, и, заметив это в зеркале, она насмешливо посмотрела на свое отражение, затем легла в постель и долго лежала без сна, думая о Доминике ван Вийкелене. Он показался ей сегодня таким усталым! И пусть у него красивый дом, пусть у него прекрасная экономка, это совсем не то, что возвращаться после работы домой к жене и детям, зная, что они выбегут навстречу, заслышав его шаги. Ему, наверное, так одиноко в этом огромном доме… На глазах появились слезы, и Абигайль сморгнула их.