Это вполне устраивало Джулию. Ей нечего было сказать мужу.

Вид у него был ужасный. Он побледнел, похудел, под глазами висели мешки, губы стали бескровными от постоянного напряжения. Казалось, он все время тлеет, как жаровня с горячими углями. Это унылое существо действовало Джулии на нервы, в особенности из-за фляги, к которой он то и дело прикладывался. На каждой остановке – а останавливались они часто – он требовал наполнить ее. И это было единственным, что вызывало у него интерес во время путешествия.

Они ехали на север, и в воздухе все сильнее ощущалась прохлада. Молодая женщина радовалась этому вестнику перемен. Она думала о том времени, когда воздух был сладким и теплым. То была весна, и тогда она верила в хорошее. Теперешнее время года словно проходило в другой жизни. Оно намекало, что укусы зимы сотрут жгучие воспоминания.

Карета замедлила ход, потом остановилась. Кучер кого-то позвал, и ему ответили приветствием. Отодвинув парчовую занавеску, Джулия посмотрела в окно и увидела, что они подъехали к какому-то дому. «Наверное, это и есть Гленвуд-Парк», – подумала она. Ей были видны только две каменные лестницы, симметричными полукружиями изгибающиеся перед фасадом и ведущие к входным дверям. Камень был белый, скорее даже серый, выветренный непогодой, что говорило о том, что дом этот старинный.

Рафаэль сказал:

– Ну вот мы и дома.

Голос его звучал иронично.

Подошел лакей с лесенкой, и Джулия вышла из кареты. Их ждал Томас, камердинер Рафаэля. Он и еще два лакея, которых они взяли с собой из Лондона, вошли в экипаж.

Джулия отвернулась, плотнее закутавшись в свою ротонду, и поспешно поднялась по ступеням, остановившись у дверей. Ей страшно не хотелось смотреть на то, что сейчас произойдет. Видеть, как Рафаэля вытаскивают из кареты, было ужасно.

Двое дюжих слуг, Грегори и Франклин, старались оторвать Рафаэля от сиденья. То был воистину подвиг Геракла – протащить хозяина через узкую дверцу и не уронить его с позором на брусчатку. Конечно, можно было заказать специальную карету, чтобы облегчить перевозку больного, но Рафаэль решительно воспротивился этому предложению.

Его единственной уступкой своему состоянию было кресло-каталка, которое еще один слуга поставил рядом с Джулией, ожидавшей, когда вынесут ее мужа.

Из кареты появился Рафаэль, его мускулы были напряжены, он крепко держался за проем дверцы, поддерживая свое тело, пока Грегори придавал нужное положение его безжизненным ногам. Томас в сопровождении Франклина с трудом протиснулся к нему, и Франклин под указания камердинера перенес на себя тяжесть Рафаэля. И тогда все трое осторожно извлекли своего господина из кареты.

Джулия нервно сглотнула, ей не хотелось смотреть, но она была не в силах отвести взгляд. Вид у Рафаэля был ужасающий. Самый крупный из слуг взял его на руки и понес, причем ноги Рафаэля волочились сзади, пока его несли вверх по каменным ступеням к креслу.

Пока все это происходило, Рафаэль не сказал ничего, ни единого слова в знак протеста, не издал даже болезненного восклицания. Усевшись, он сунул руку в карман фрака и вытащил свою серебряную флягу, в то время как его ногам придавали нормальное положение. Джулия видела, как дрожит его рука, когда он отвел ее в сторону, чтобы сделать долгий-долгий глоток.

Сунув флягу назад, он уставился прямо перед собой. На Джулию он не смотрел. Слуга взял кресло за ручки и покатил его к дверям, которые открыли, чтобы они могли войти в свой новый дом. Молодая женщина выждала, когда путь будет свободен, потом тоже вошла. Рафаэль махнул рукой своему носильщику, и они направились в одном направлении, Джулия – в другом.

Час спустя Джулия сидела в продуваемом сквозняками кабинете и давала указания домоправительнице и дворецкому.

– Дом находится в отвратительном состоянии, – заявила она этой тучной паре.

Они не были ни братом и сестрой, ни мужем и женой. Объединяло их только то, что оба были очень дородными. Миссис Энсон была светловолосой и обладала приятной внешностью – казалось, ей хотелось добиться одобрения новой хозяйки. Мистер Конрад был темноволосым. Точнее, когда-то был темноволосым. Теперь он был почти лысым. Вид у него был как у угрюмого школяра, которому учитель дает нагоняй за небрежно выполненное задание.

– Например, вот эта комната, – продолжала Джулия. – Занавеси на окнах протерты почти до дыр, они совершенно не предохраняют от холода. Я хочу, чтобы здесь были повешены новые драпировки, а вместо этих ковров чтобы положили новые – посмотрите, они все в пятнах. У камина такой вид, будто его не чистили многие месяцы.

Все трое бросили мрачные взгляды на тонкое полено, догорающее там. В корзине рядом с камином не лежало больше ничего, что можно было бы подбросить в топку.

Миссис Энсон откашлялась.

– Нам сообщили о вашем приезде совсем недавно, мадам.

– Мы, видите ли, находимся на постоянном жалованье, – сказал мистер Конрад скрипучим голосом. – В доме никто не бывал многие годы. Какой смысл наводить порядок, если здесь никого нет, кроме нас, а мы в эти комнаты никогда не заходим?

Джулия немного помолчала, решая, что делать. Она не могла позволить себе не поладить с этими людьми. В предстоящем устройстве ей понадобится их поддержка.

– Я понимаю ваше трудное положение, мистер Конрад. В мои намерения не входит делать вам выговор. – Она повернулась и направилась к буфету, уставленному пыльными графинами. Графины были пусты, их содержимое давно испарилось или было выпито. Крошечные паутинки заплели графины изнутри. – Однако меня заботят удобства моего мужа. Эта комната в особенности должна быть как можно быстрее приведена в жилой вид, поскольку она, без сомнения, станет его любимым убежищем.

– Как трогательно, – раздался от дверей голос Рафаэля. Он сидел в своей кресле-каталке, сжимая в руке граненый стакан, наполненный янтарным напитком. Позади ждал слуга. – К огню, – приказал Рафаэль отрывисто, когда его вкатили в комнату. Снова обратившись к Джулии, он сказал с сарказмом: – Как мило с вашей стороны проявлять внимание к моим нуждам. Кажется, жена – вещь удобная.

Она почувствовала, как у нее на затылке зашевелились волосы. Глаза Рафаэля пылали злобой. Но Джулия горела столь же непоколебимой решимостью. Ему не удастся повредить ее репутации перед слугами.

Не обращая на него внимания, она снова повернулась к домоправительнице и дворецкому и сказала, вздернув подбородок:

– Прошу вас, миссис Энсон, сообщите, когда будет готова гостиная, которую я велела превратить в спальню.

– А когда она будет готова, мне пойти туда и распаковать вещи хозяина, мадам?

– Да. Мистер Конрад, можно надеяться, что конюшни в лучшем состоянии, чем дом?

– Если желаете знать, проветрили ли их и просушили, я бы сказал – нет. – Уголок его рта слегка приподнялся – он оценил собственную шутку. – Но лошади в них есть.

Джулия пропустила его остроту мимо ушей.

– А каретный сарай хорошо оснащен?

– Есть фаэтон, старый, и несколько повозок. – Он пожал плечами. – Конечно, есть карета, но я не ручаюсь за ее состояние. Ею давно не пользовались.

– Без сомнения, лошади застоялись. Передайте конюху, чтобы утром была готова смирная лошадь. Полагаю, прогулка в фаэтоне нас взбодрит. Это все.

Мистер Конрад бросил на нее обиженный взгляд и последовал за миссис Энсон.

– Очень впечатляюще. – Голос Рафаэля звучал едко. – Ах, это было не хуже представления под названием «Хозяйка поместья», которое, вероятно, дает моя бабка. – Несколько раз дернув за колеса, он подъехал ближе к скудному огню. – Кто бы подумал, что такая мышка, как вы, способна на такое?

Оскорбление попало в цель, тем более что это была правда. Она действительно мышка. Глупая мышка, которую так легко одурачить, которая не думает ни о чем, кроме любви.

– Вижу, вы решили поговорить, – отозвалась она. – Можно было предположить, что первая же вещь, которую вы скажете, будет гадостью. – Джулия подошла к мужу и некоторое время смотрела на него. – Разрешите вам сообщить кое-что о мышках. Однажды я попробовала поймать мышь, а она меня укусила. Она прокусила палец до самой кости. Это было одно из самых болезненных ощущений за всю мою жизнь. Так что не стоит с такой легкостью отмахиваться от нас, мышей.

Рафаэль поднял брови. Улыбка его была нескрываемо насмешливой.

– Ха! Я не думал, что в вас еще остался боевой дух. Вы только посмотрите на себя. Ваша чересчур чувствительная совесть завела вас в эти жалкие края с мужем, от которого нет никакого толку ни в постели, ни в чем-то другом. Зачем? Разве не для того, чтобы добиться одобрения? Любящая жена, да к тому же еще и мученица, – свет будет вами восхищаться!

Его слова были исполнены горечи, и Джулии это было понятно – такой гордый человек, как Рафаэль, вдруг оказался низринутым столь низко. Но почему эта горечь направлена против нее, этого она объяснить себе не могла. Она не причинила ему никакого зла, совсем наоборот. Это она пострадала.

И она спокойно возразила:

– Я приехала сюда не ради света и не ради вас. У меня особая причина поселиться здесь, и это касается только меня.

– И вы не считаете нужным сообщить мне, что это за таинственная причина? – Глаза Рафаэля сверкнули. – Сказать вам, как мало я ценю ваши заботы?

У нее были причины ничего не говорить ему. В основном потому, что она знала, какие бурные возражения вызовут у него ее слова.

– Я все вам объясню, когда вы сможете разговаривать спокойно.

– Не дразните меня, Джулия. Иначе вы увидите, что я могу дать вам сто очков вперед. Мой ум остался таким же острым, каким и был, и таким же дьявольским, несмотря на это разбитое тело и… утрату моей… – Он осекся. Потом сделал большой глоток из фляги и, отвернувшись, мрачно уставился на слабое пламя.

– По-настоящему вы потеряли только ваш характер, – очень тихо сказала она.

– Он принял свои гротескные формы много лет назад. Это даже гармонично – что теперь и мое тело стало таким же. – Его ноздри раздувались, и он снова сердито посмотрел на нее. – Как вы должны презирать меня.

К ужасу Джулии, глаза ее затуманились. Как было бы просто позволить своей жалости взять верх над решимостью. Но выказать слабость перед хищником – значит совершить смертельно опасную ошибку. Она взяла себя в руки и сказала с равнодушием, которого вовсе не ощущала:

– Не больше, чем вы презирали меня некогда.

Рафаэль нахмурился. Ему не нравилось, когда ему напоминали, что это не его водили за нос. Он сам был автором собственного крушения. Всякий раз, когда Джулия размышляла об унизительных обстоятельствах, при которых вышла замуж, в груди у нее возникала острая боль.

Какой же дурой она была!

– Ну ладно, вы привезли меня сюда, – сказал он, – и, возможно, это не такая уж плохая мысль. Нужно отдать вам должное. В Лондоне я не мог оставаться. Но теперь, когда вы помогли мне благополучно перебраться сюда, вы можете уехать. Больше я в вас не нуждаюсь.

– Да. Наверное, не нуждаетесь. Вы выиграли пари. Вы получили деньги. Но я не уеду, Рафаэль. У меня есть свои причины, чтобы находиться здесь. И я останусь, пока не сделаю того, что считаю нужным. – Стеснение в ее груди превратилось в боль, и она поняла, что ей нужно уйти. – Теперь я иду к себе. Я поручу слугам отвезти вас в вашу комнату, когда она будет готова.

И она ушла в те апартаменты, которые выбрала для себя. Это не были традиционные апартаменты хозяйки, расположенные, как было в Лондоне, по соседству со спальней хозяина. Они были поменьше, и миссис Энсон называла их «комнаты вдовы». Джулии понравились мягкие розовые оттенки этих комнат, подчеркнутые цветом мяты и сливочного масла. Обстановка была изящная, мебель некрашеная, что придавало комнате ту простую элегантность, которая понравилась молодой женщине.

Раздевшись, она быстро вымылась и надела удобный халат из хлопчатобумажной ткани. Растянувшись перед пылающим огнем, Джулия закутала плечи шалью и почувствовала, как она устала.

Она не стала проверять, удобно ли устроили Рафаэля в его спальне. Она предчувствовала, что его дурное настроение в ближайшие дни станет только хуже. Сегодня, прежде чем приступить к исполнению своего плана, она позволит себе провести спокойный вечер в своем пристанище.

Завтра она начнет, а значит, ей нужно отдохнуть. Скоро Рафаэль узнает, что она задумала. Она выполнит свой долг, а потом будет свободна. Свободна и от него, и от его предательства, и от его лжи, и от его жалости к самому себе.

Придет время – и она начнет новую жизнь, спокойную жизнь отдельно от него. Но пока она оказалась загнанной в продуваемый сквозняками, плохо содержащийся помещичий дом с нерадивой прислугой и с выздоравливающим больным, у которого очень дурной характер, вдали от всех родных и друзей, от всех, кто ей дорог.

Удивительно ли, что она так устала?

– Проснитесь, – приказала Джулия.

Рафаэль застонал и отвернул голову, глубже зарывшись в одеяло.

Джулия заставила себя продолжать начатое вопреки тихому теплому чувству, возникшему у нее в груди. Нелегко было видеть его в таком состоянии, еще не очнувшегося после сна. Раньше она всегда любила утренние часы, когда оба они были сонные и томные после ночи любви. То было время нечаянных ласк, шепотков и смешков, порой, хотя и не всегда, приводивших к близости, которая неизменно давала согласное начало дню.

Две вещи избавили Джулию от того, чтобы эти воспоминания взяли над ней верх. Первая – это присутствие лакеев, а вторая – недовольный взгляд мужа, которого разбудили насильно.

– Какого?.. – Он поднял голову, волосы у него торчали во все стороны. – Какого черта? Что вы здесь делаете? – Он провел рукой по голове, пригладив встрепанные волосы. – Господи, голова просто раскалывается.

– Слишком много пили. Хотите избежать головной боли – будьте умереннее.

– Томас, кто ее впустил? Боже мой, да задвиньте же эти занавески. Свет режет глаза.

Томас не сдвинулся с места, лишь перевел взгляд на Джулию. Она подошла ближе.

– Томас получил приказание помочь вам встать. Ну давайте. Не делайте эту процедуру труднее, чем она бывает обычно.

– О чем вы говорите? Я останусь в постели и еще посплю.

– Мы едем кататься в фаэтоне, – терпеливо объяснила она. И добавила, обращаясь к лакеям: – Пожалуйста, поднимите вашего господина с постели.

Рафаэль устремил на них угрожающий взгляд:

– Только попробуйте, и вы об этом пожалеете.

– Мадам, – сказал Томас, с взволнованным видом подойдя к Джулии. – Доктор сказал, что его нельзя двигать, что для него важно лежать. Поездка, которую вы задумали, она, конечно…

– Что может быть полезнее, чем свежий воздух и движение, Томас? Врач прописал виконту покой. Я считаю, что наша прогулка вовсе не будет нарушать его покоя. И уж, конечно, для виконта это лучше, чем если он не будет расставаться с бутылкой, злясь на весь свет. – И она уверенно обратилась к лакеям: – Ну давайте.

– Джулия, клянусь!.. Уф! Руки прочь, кретины! Клянусь… черт бы вас побрал!

Она вымученно улыбнулась:

– Постарайтесь выбирать выражения, Рафаэль. Мне говорили, что крепкий эпитет творит чудеса выразительности. Я подожду в столовой, пока вы будете наслаждаться утренним туалетом. Встретимся там.

– Я не собираюсь идти в столовую! Оставьте меня в покое, коварная маленькая…

Она успела вовремя закрыть дверь. Единственное, что она все-таки услышала, спускаясь в холл по лестнице, это громкие попытки Рафаэля изгнать слуг из комнаты.

Прошел час с четвертью, но все же Рафаэль появился, вкатив свое кресло энергичными ударами по колесам. Он молча обогнал слугу, который вошел после него, чтобы подтолкнуть кресло к столу. Когда этот молодой человек взял салфетку и развернул ее, Рафаэль вырвал салфетку из его рук и сам положил ее себе на колени.

– Убирайтесь, – рявкнул он.

Молодой человек поклонился и вышел. Взглянув на слугу, подошедшего к нему с тарелкой каши, Рафаэль гаркнул:

– И вы тоже.

Джулия глубоко вздохнула, чтобы заглушить нарастающее раздражение.

– Сегодня вы несдержанны. Может быть, вам стоило бы поесть, чтобы улучшить свое настроение. И поменьше виски.

– Вам кажется забавным распоряжаться беспомощным человеком?

– Вероятно, не таким забавным, каким вам казалось развращение наивной девушки, – возразила она.

– А, так это вы мне мстите, вот как?

– Вовсе нет. – Джулия постаралась, чтобы голос ее звучал совершенно равнодушно. – В отличие от вас я не испытываю потребности наказывать других только потому, что мне больно. Видите ли, мне от вас ничего не нужно, даже ваших страданий. – Поднеся ко рту кусок омлета, она с досадой заметила, что вилка дрожит у нее в руке. Она положила кусок обратно и взяла чашку чаю. – Впрочем, я выразилась неверно. Кое-что мне от вас нужно. И я это получу. Со временем.

– Что же это такое, дорогая супруга? Мои деньги? В этом смысле я могу быть щедрым. Какой-нибудь дом? Берите себе лондонский особняк. Можете принимать там ваших любовников, если вы стремитесь именно к такой свободе. Давайте выставляйте их напоказ, если это вам угодно. Я припоминаю, что вам очень нравятся постельные игры. Мне и в голову не пришло бы лишать вас этого удовольствия, поскольку сам я в этом смысле никуда не гожусь.

– Господи, Рафаэль, даже от вас я не ожидала такой низости!

– О, вряд ли вы способны представить себе мою низость в ее расцвете. Это болезнь, которой я буду потакать, пока вы в конце концов не поймете, что лучше всего вам уехать отсюда. Мне все равно, куда вы поедете, – в Лондон, на континент, в Америку, если вам захочется. Поезжайте хоть к черту на рога, только оставьте меня одного!

Джулия так сжала руки, что пальцам стало больно. Гнев, отчаянно пытающийся вырваться наружу, заставил ее задышать чаще. Прошла целая минута, пока молодая женщина обрела способность говорить:

– Не кричите, пожалуйста, Рафаэль. Уши режет.

Ее нежелание рассердиться привело его еще в большую ярость. Он стукнул кулаком по столу:

– К черту ваши уши, и к черту вас саму!

Джулии захотелось дать волю эмоциям, которые она вынуждена была сдерживать. Самое простое – это немедленно встать и выйти, а затем, приняв предложение Рафаэля, уехать, чтобы вообще забыть о его существовании.

А он вынул фляжку и снова выпил. Его кадык подпрыгивал от длинных глотков. Закончив, он вытер рот рукой. «Для пущего эффекта», – подумала Джулия, поскольку салфетка лежала у его левой руки.

Немного успокоившись, она встала.

– Я никуда не собираюсь уезжать. А теперь я предлагаю вам съесть что-нибудь, чтобы поддержать силы. Вам нужно что-то посущественнее, чем виски. Ровно через полчаса мы едем прокатиться в фаэтоне. Если вам угодно сохранить свое достоинство, я предлагаю вам не заставлять Грегори или Франклина нести вас на руках, как младенца.

– Вы превратились в настоящую суку, Джулия, – сказал он, когда она направилась к дверям.

Она не дала ему увидеть свою реакцию на эти слова.

– Я – то, что вы из меня сделали.

Когда она ушла, Рафаэль достал флягу, сделал глубокий глоток, потом, отдышавшись, еще один. Черт, эта штука жжет кишки, как огонь, но он наслаждался этой болью, как можно наслаждаться резким экзотическим запахом.

Будь она проклята. Будь она проклята! Видеть ее каждый день, зная, что она его ненавидит, что, даже если бы он не превратился в это жалкое подобие человека, он никогда бы больше не смел прикоснуться к ней, было невыносимо. Это сводило его с ума, держало в напряжении, он был точно бык, которого то и дело дразнят красным плащом. Нужно заставить ее уехать, чтобы не чувствовать ее присутствия всеми клетками кожи. Любым способом он выгонит ее отсюда.

– Томас! – заревел он. – Томас! Идите сюда, черт побери! Вбежал камердинер, лицо у него было встревоженное.

– Милорд!

Покачивая серебряной флягой, Рафаэль мрачно смотрел на Томаса, пока тот не понял, чего он хочет.

– Сию минуту, милорд, – сказал Томас и поспешил наполнить флягу.