Лифт остановился на пятом этаже. Вдоль стен круглого зала выстроились в длинную очередь десятки стеклянных дверей. Похоже было, что притащили сюда телефонные будки. Но первое впечатление обманчиво. Какие там будки! За каждой дверью находилась сравнительно большая комната с окном во всю стену. Некоторые из окон были зашторены, а в остальных горели отблески заходящего солнца.
      Набатников задержал Бориса Захаровича у одной из дверей и показал сквозь стекло:
      - Узнаешь? Все твои самописцы работают. Ты их встретишь чуть ли не на каждом контрольном пункте.
      Действительно, не только за этой дверью Борис Захарович видел знакомые ему автоматы-самописцы, они были повсюду. В некоторых кабинах за длинным столом у стены сидели люди, сосредоточенно смотрели на приборы и что-то записывали без всякой автоматики, от руки. Перед ними то вспыхивали, то гасли небольшие экраны, мигала разноцветные лампочки. Надо попять их язык и, сопоставив многие данные, записать выводы. Вся эта обстановка была Борису Захаровичу знакома, но тут его поражала глубокая продуманность каждой мелочи, каждой детали: и эти отдельные комнаты с полной звукоизоляцией, с толстыми двойными стеклами в дверях, чтобы сотрудники не мешали друг другу, и сосредоточение множества приборов на одном пульте, и видеотелефоны в каждой кабине.
      Специалисты разных профилей находились в отдельных кабинах, но были связаны друг с другом через центральную диспетчерскую, где хозяйничал профессор - человек поистине энциклопедических знаний, говорящий на нескольких языках. Он выполнял заявки как советских, так и зарубежных ученых.
      Астрофизики, занятые в данный момент изучением солнечных протуберанцев, могут видеть на контрольных экранах своей кабины характер космического излучения. Метеорологи могут попросить диспетчера включить магнитофонную пленку с записью сигналов анализатора Мейсона именно в те минуты, когда "Унион" находится в грозовом облаке.
      Ученых было пока немного. Очередная высотная ракета запускалась совсем недавно, а следующая будет запущена не так скоро. Что же касается "Униона", то о нем знали лишь единицы и официальных приглашений на предстоящие испытания никто еще не получал.
      "Да, это не "последний полустанок", - подумал Дерябин. - Здесь Медоварову делать нечего".
      Набатников подвел Бориса Захаровича к следующей двери. За стеклом можно было рассмотреть склонившегося над столом человека с пышной шапкой седых волос.
      Называя фамилию известного ученого, Набатников спросил:
      - Слыхал, наверное?
      - Ну еще бы! Датчанин. Недавно получил от него в подарок новую книгу о воздушных течениях в верхних слоях атмосферы.
      - Ему нужен экспериментальный материал. Не в каждой стране запускаются высотные ракеты. Дорогое удовольствие.
      В соседней комнате о чем-то спорили два инженера: сухощавый венгр и немец с солидным брюшком - специалисты по электронной оптике.
      На "Унионе" сейчас включились самонаводящиеся телескопы с телевизионным устройством. Их можно было направлять на любую планету или далекую звезду. Эти телескопы представляли собой изумительное достижение электронной оптики, и даже сам Борис Захарович, повидавший всякие технические чудеса, при установке этих телескопов в "Унионе" ахал и восхищался.
      ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
      Речь пойдет о "подлой технике". В научной и справочной
      литературе этот термин не употребляется, но автор не
      мог назвать иначе технику, что создана для целей
      весьма неблагородных. Даже в тех необыкновенных
      условиях, в которых оказались наши молодые инженеры,
      подленький аппаратик доставил им немало треволнений.
      Техника бывает разная. Одна направлена на благо человечества, другая на смерть и разрушение. Но существует еще и "подлая техника". Первые упоминания о ней теряются в глубине веков.
      Пыточные орудия испанских инквизиторов, "железная дева", сжимающая жертву в своих объятиях, гильотина - дьявольское изобретение французского врача Гильотена, электрический стул американцев, немецкая "душегубка"... Все это подлая техника, придуманная для расправы с беззащитными.
      Проходили годы, техника совершенствовалась, и если электрический стул не претерпел каких-либо изменений, то в других отраслях подлой техники произошла целая революция. В самом деле, до чего же раньше была примитивная техника подслушивания, подглядывания, шантажа! Запись телефонных разговоров, автоматические фотоаппараты... Все это абсолютно устарело! А сейчас любому американцу можно подложить под шкаф карманный магнитофон, малюсенькую радиостанцию с чувствительным микрофоном или подсунуть телепередатчик. Ведь такие "автоматические сыщики", "механические шантажисты" и "сплетники" выпускаются разными американскими радиофирмами.
      Подлая техника! А разве воздушные шары с фотокамерами и радиостанциями, шары с автоматами для сбрасывания листовок не подлость? Правда, техника эта не очень совершенная. Выловленные в разных странах шары с фотоаппаратами далеко не всегда опускались там, где можно воспользоваться заснятой пленкой. Воздушными шарами управляли по радио, чтобы приземлить их на территории стран, правители которых с удовольствием возвратили бы аппаратуру своему хозяину, но капризы воздушных течений еще мало изучены. Пролетит такой шар над Чехословакией, сфотографирует, что нужно, а найден будет где-либо под Орлом.
      Чем же был удивлен Багрецов, когда Бабкин показал ему в летающем разведчике маленькую золотистую трубочку? Глаз фотообъектива, смотрящего вниз, ничего не фиксировал на пленке. Никаких кассет внутри не было. Но зато все, что видел этот глаз, мгновенно воспринималось чувствительной телевизионной трубкой. Сигналы усиливались транзисторным усилителем, преобразовывались и поступали на передатчик. Таким путем по желанию радиооператора, управляющего этим летающим разведчиком, можно было в любой момент включить его и видеть на экране многое из того, что интересует военные ведомства некоторых стран. Но это еще не все. С экрана телевизора можно сделать сколько угодно снимков и составить подробную карту пограничных и других районов того или иного государства.
      - Ты обратил внимание, что здесь очень мало металлических частей? склонившись над аппаратом, спросил Багрецов. - Батарейка. Ну, еще что? Крохотные детальки, катушки и то напечатаны. Объектив в пластмассовой оправе, антенна из тонкого провода. Догадываешься, зачем это сделано?
      - Догадываюсь. Дело не только в весе, а чтобы даже чувствительным радиолокатором нельзя было эту птицу обнаружить. Чтобы следить за шаром-пилотом, к нему привешивается металлическая пластина. А такую игрушку не заметишь на экране радиолокатора. Особенно на большом расстоянии.
      Кстати говоря, Бабкин считался довольно опытным оператором радиолокационной станции. Но увидеть на экране, как где-то за сотни километров плывут в воздухе малюсенькая батарейка и несколько проводничков, пожалуй, так же невероятно, как разглядеть комара на верхушке сосны.
      - Хитро задумано, - Бабкин вполне объективно восхищался изобретательностью конструктора. - Импульсная схема. Сигналы редкие, запеленговать трудно.
      Внимание Вадима привлекла маленькая ребристая коробка, как в барометре. С нею были связаны рычажки и контакты. Вполне возможно, что этот прибор, как и в радиозондах, служил для определения высоты. Но дело в том, что здесь это было устроено иначе. Только при достижении определенной высоты посылались сигналы на землю, что заметно по гребенке, где скользил рычажок барометра. К пей припаян лишь один проводничок.
      - Куда он идет? - нетерпеливо спросил Вадим.
      Бабкин проследил, и взгляд его остановился на желтой пластмассовой трубке.
      - Взрывной патрон?
      Какие же тут могут быть сомнения? На патроне предупреждающие надписи по-английски и забавные рисунки. Человек пытается вскрыть патрон, и рядом показан результат: взрыв, пламя, летящие руки и ноги.
      Ничего удивительного. Как Багрецов, так и Бабкин не раз встречались со старыми трофейными радиостанциями. Например, с авиационными. В случае необходимости летчик должен был нажать две кнопки на панели аппарата. Внутри происходил маленький взрыв, и от схемы, ламп, деталей ничего не оставалось, кроме мусора. В данной конструкции применен тот же принцип, чтобы сохранить не только секретность схемы, но и тайну существования птицы-разведчика. Как известно, поднявшись на большую высоту, шар радиозонда лопается, и легкий аппаратик падает на землю. Но разве можно допустить, чтобы секретная птица-разведчик мягко спланировала на территории чужого государства? Необходимо, чтобы она исчезла. А потому, когда будет сброшен весь балласт и птица поднимется на такую высоту, где ее никто не увидит, автоматически срабатывает барометрическая система, ползунок касается контакта, в патроне проскакивает искорка. Взрыв - и от телевизионного разведчика ничего не остается.
      Все это было без слов понятно нашим друзьям. Однако соседство с "адской машиной", которая в любой момент может взорваться, им вовсе не правилось.
      Багрецов осторожно показал на одинокий проводничок, припаянный к гребенке:
      - Интересно, на какую высоту это рассчитано?
      - Законное любопытство, - буркнул Тимофей и озабоченно посмотрел вниз.
      Море казалось темно-фиолетовым, как чернила. Разглядеть ничего нельзя. Лишь красномедная полоса угасающего солнца тянулась далеко на запад.
      - Мы, кажется, опять поднимаемся. - Держа птицу за крыло, Тимофей инстинктивно опустил ее пониже. - Выбросить, что ли?
      - Ты с ума сошел! - рассердился Вадим. - Неужели тебе не понятно, отчего погиб самолет? Он ведь загорелся. Ясно, что птица взорвалась, и мы ее должны сохранить как доказательство.
      - У нас здесь тоже горючего достаточно.
      Вадим помолчал и спросил неуверенно:
      - А если отсоединить провод от взрывателя?
      - Очень остроумно, - с грустной иронией сказал Тимофей. - Ты, может быть, подробно изучил эту схему? Откуда ты знаешь, что не предусмотрена защита от любопытных? Разорвешь цепь, щелкнет какое-нибудь пустяковенькое реле, и будь здоров. Привет товарищам! Я и другого боюсь. Ты видишь, как я держу этого стервятника? Пузом вниз. Кто знает, может, он сейчас передает вид моря. А поверни я птицу объективом вверх - на экране покажутся паши физиономии не в фокусе... Хозяева нажимают кнопку. Ба-бах! Ни разведчика, ни любопытных нет!
      Не понравились Вадиму эту шуточки.
      - Что это ты развеселился? В конце концов, не я открывал крышку. К ней тоже могли пристроить защиту от любопытных.
      - Могли. Но раньше я не думал о такой подлости, пока собственными глазами не убедился.
      - А если отсоединить антенну, чтобы нельзя было принять команду с земли?
      Казалось бы, что найден самый простой выход. Без антенны "стервятник", как его назвал Бабкин, перестанет подчиняться своему хозяину. Но Тимофей не без оснований опасался, что конструкторы предусмотрели и здесь защиту. Шар может лопнуть, зацепившись за дерево на высокой горе. Даже в этом случае конструкция не попадет в чужие руки. Почему? Легко предусмотреть такой выход: если в течение определенного времени приемник разведчика не получает специальных контрольных сигналов, то срабатывает примитивная автоматика и взрывной патрон опять-таки выполняет свою задачу.
      Рассказывая об этом, Тимофей торопливо привязывал нейлоновый шнурок к тросу.
      - Так-то оно будет надежнее, - пояснил он, опуская птицу в люк, и, заметив протестующее движение Вадима, успокоил: - Ничего, не оборвется.
      В самом деле, это решение было наиболее разумным, хотя Вадим и не очень верил в предположения Бабкина насчет хитроумности конструкции. По его мнению, в ней все должно быть предусмотрено. А это встречается далеко не всегда.
      - Кстати, ты обратил внимание, что крепление всех деталей там сделано на клею, - напомнил Багрецов, в данном случае вполне справедливо ссылаясь на заграничный опыт и тем самым сводя давнишние счеты с Тимофеем. - Просто, дешево и надежно.
      - Насчет надежности помолчал бы. Не приклей ты этот несчастный конденсатор в нашем ЭВ-2 - глядишь, сейчас бы дома чай пили.
      - Даже шестеренки склеивают. Даже мосты... - попробовал оправдаться Вадим.
      Впрочем, разве Тимку переубедишь! Вот, например, клей БФ, ведь это изумительное достижение современной химии! А есть и другие, более совершенные. В свое время Багрецов предложил использовать клей для крепления некоторых деталей в сверхлегких радиозондах, получил премию за это, но потом, понадеявшись на успех, начал клеить им все, что попало, доказывая, что применение пайки, сварки, заклепок и винтов в современной аппаратуре сплошная архаика, консерватизм и с этим уже нельзя мириться.
      В подтверждение своей мысли он предъявил Борису Захаровичу конструкцию первого варианта ЭВ-2. Как всегда, такие аппаратики испытываются на тряску. Прикрепили Димкино творение ремешками к площадке, включили мотор, и площадка начала подпрыгивать.
      Через полчаса мотор остановили, вскрыли коробку ЭВ-2, и, к общему удивлению присутствующих, в ней, как в погремушке, болтались разные детали, те, что нерасчетливый конструктор приклеивал клеем БФ.
      Тимофей частенько напоминал об этой истории, но зачем же сейчас говорить ерунду, будто из-за какого-то конденсатора они остались в диске?
      - Неужели ты не понимаешь, что нам просто повезло? - доказывал Вадим. Авария с аккумуляторами могла бы закончиться очень плачевно. Ну, а если бы ты знал, что "Унион" вот-вот полетит, как бы поступил?
      - Позвал бы на помощь.
      - Но ведь нельзя же было. Нет, ты не выкручивайся, а скажи по совести. Полетел бы?
      Бабкин наклонился над люком - посмотреть, не оторвалась ли птица, и раздраженно пробормотал:
      - Если бы да кабы... Откуда я знаю?
      - Вот-вот, - подхватил Вадим. - Не знаешь. И я не знаю. Наверное, все бы побросал в истерике и - скорее к люку. А помнишь Зину? Впервые в жизни прыгнула с парашютом, чтобы спасти мое доброе имя.
      - Но ведь она все-таки летчик, - неуверенно оправдывался Тимофей. Привыкла к воздуху.
      Чуть смутившись, боясь, что Тимка может упрекнуть его в хвастовстве, Вадим проговорил:
      - Не знаю почему, но я уже перестал бояться высоты. Вероятно, это случилось...
      Вадим на секунду запнулся, и сразу же раздался взрыв, точно неподалеку от люка взорвалась граната. По обшивке диска забарабанили осколки.
      Инстинктивно прижавшись к стенке, друзья замерли, и, когда все утихло, Тимофей облегченно вздохнул:
      - Так я и знал...
      Вадим беспокоился, что осколки аппарата могли пробить обшивку диска и тогда он начнет снижаться. Но диск, наоборот, набирал высоту. Вероятно, осколки уже были на излете. Ведь Тимофей опустил птицу на всю длину троса. И чувство глубокой благодарности к другу согревало сердце. Умен Тимофей, дальновиден. Но чем объяснить неожиданный взрыв? До предельной высоты птица еще не добралась, телепередатчик работал. В чем же дело?
      - Спасибо, Тимка. - Вадим ласково потрепал его по плечу и спросил: - Но почему уничтожили разведчика?
      Гордясь своей догадкой, однако внешне ничем этого не проявляя, Тимофей вытащил из люка теперь уже бесполезный трос, тщательно осмотрел его растрепанный конец и лишь тогда ответил:
      - Трудно догадаться, какие у них были соображения насчет взрыва. Возможно, разведчик уже выполнил свою задачу и энергия батареи была на исходе. Тогда его лучше уничтожить здесь, над морем, где никто не видит. Но думается мне, что была другая причина. По наивности мы его затащили прямо в люк, в металлическую трубу, сквозь которую радиоволны не проходят. Там, внизу, ждут-пождут передачи, а ее все нет. Приемник разведчика тоже не действует. Проходит время, автомат срабатывает, и все разлетается на куски.
      Пришлось согласиться с этой версией, она показалась
      Вадиму правдоподобной, но пришлось и пожалеть, что орла-разведчика больше не существует.
      - Как теперь докажем, отчего погиб самолет? - Вадим вздохнул, вытащил из кармана приемник и открыл крышку. - Ну что ж, продолжим наши наблюдения.
      Передача уже началась. ЭВ-2 работал нормально, другие приборы тоже. Настала очередь анализатора. Вместо прерывистых сигналов - ровное гудение.
      - Анализатор дурит. Слышишь? - сказал Вадим, трогая Бабкина за плечо. Наверное, во время грозы скис.
      - Не знаю, зачем его сюда поставили? Новая конструкция, недостаточно проверенная.
      Вадим обиделся. Ведь он сам испытывал этот прибор и писал о нем положительное заключение.
      - А ты с ним работал? Испытывал, проверял? А я два месяца возился. Механика довольно сложная, но остроумная.
      - "Остроумная, остроумная", - проворчал Бабкин. - Интересно, что скажет Набатников? На больших высотах ему до зарезу надо знать состав воздуха. Я же помню, как он этим делом интересовался. Надо бы старый аппарат оставить.
      На всякий случай Вадим спросил:
      - А где он раньше устанавливался?
      - В третьем секторе, наверху, почти рядом с лестницей.
      Опустившись пониже в колодце люка, Тимофей посмотрел на большие скобы, закрепленные на нижней части диска. Они шли до самой его кромки, образуя лестницу, по которой, или, точнее, внутри которой, Бабкин поднимался на верхнюю часть диска для установки приборов.
      Скобы отстояли друг от друга на полметра. Лазить по этой лестнице можно было только обратившись лицом вниз, что даже на небольшой высоте, когда диск находился на причальной мачте, было не очень-то приятно.
      Тимофей нагнулся и, как бы оценивая путь, по которому он когда-то лазил, взглядом ощупал каждую скобу, все дальше и дальше, до самого ребра диска.
      Но что это? На одной из антенн, расположенных по кромке диска, болталась уже знакомая Бабкину черная птица. Прозрачный шар, почти невидимый в сумерках, силился оторваться, но шнурок не пускал его, затягиваясь все туже и туже вокруг изолятора.
      "Унион" поднимался вверх. Неизвестно, на какой высоте произойдет взрыв. Он не только уничтожит антенну, из-за чего может быть потеряно управление, но и пробьет обшивку, газ начнет улетучиваться... И вдруг, почему-то как о самом маловажном, Тимофей вспомнил о баках с горючим, спрятанных в толще диска. Во что бы то ни стало надо сбросить вниз проклятого стервятника. Сколько же их летает в этом районе?
      - Тимка, не смей! - закричал Вадим, заметив, что тот уже ищет рукой скобу.
      Но слышал либо не хотел слышать его Тимофей. В матовой поверхности диска отражался бледный свет моря. Море действительно становилось черным, оправдывая свое название. И только на гребнях невысоких волн прыгали огоньки - мерцающие отблески заката. Казалось, что при первом порыве ветра они погаснут как свечи.
      ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
      Вы же помните Бориса Захаровича Дерябина? В этой главе
      он во весь голос клеймит человечество, которое
      "неизвестно о чем думает", он предсказывает жителям
      городов неисчислимые беды, и все из-за того.. Впрочем,
      об этом вы сейчас узнаете. Автор лишь хочет добавить,
      что во многом согласен с Дерябиным.
      В Ионосферном институте у Набатникова за этот час никаких особенных событий не произошло. Уставшего с дороги Бориса Захаровича хозяин пригласил к себе.
      Он открыл перед гостем дверь в маленькую прихожую. За ней оказался довольно большой кабинет, обставленный изящно и скромно. Здесь не было ни цветистых ковров, ни тяжелых кожаных кресел, ни старинных резных шкафов, ни картин, ни портретов. На месте мраморного прибора на столе лежали куски частично отшлифованного и грубого мрамора. Тут же стоял небольшой ящичек видеотелефона.
      Гладкие светлые стены как бы перерезаны надвое широким стеклянным поясом. Это длинные книжные полки. Одной стены совсем нет - окно от пола до потолка. Низкая удобная мебель, пол покрыт голубоватой ворсистой тканью. В углу плоский экран телевизора, а под ним несколько самых необходимых приборов, которые позволяли бы определить местоположение "Униона", высоту, скорость полета и кое-какие другие данные.
      Набатников включил приборы и, подойдя к стене, откинул замаскированную доску стола.
      - Теперь твое сердечко будет спокойно. Можем и обедать и следить за тем, что наверху делается. Ты, конечно, извини, я здесь на холостяцком положении хозяйка моя пока в Москве. Вот и приходится самому управляться.
      Откидная доска закрывала нишу, где оказались четыре дверцы, как у большого холодильника. Набатников нажал одну из ручек и стал вынимать из шкафчика прозрачные герметические кастрюльки.
      - Не знаю, чем тебя и угостить. Впрочем, у меня здесь кавказская кухня. "Пити" хочешь? Великолепная еда! Приготавливается в глиняных горшочках. Думал, что в стеклянной посуде не получится, но я, оказывается, недооценил высокочастотную технику.
      Борис Захарович рассматривал сквозь небьющееся стекло кастрюлек всевозможные заготовки будущих кушаний. В кастрюльке, где должно было быть "пити", лежали кусочки сырой баранины, крупный горох, сушеная алыча, две целые картофелины...
      - Почему высокочастотной? - спросил он, беря другую кастрюльку.
      - Вместо газовой пли электрической кухни у меня высокочастотная.
      Набатников открыл второй шкафчик, где оказались гнезда для кастрюлек, и стал опускать их туда одну за одной, потом закрыл плотную дверцу и щелкнул переключателем. Над ним сразу же засветился красный глазок.
      - Через пять минут будем обедать.
      Внутри высокочастотной печки Борис Захарович заметил маленькую вытяжную трубочку. Это на всякий случай, если из клапанов кастрюлек будут выходить излишние пары. Действительно, такую кухню можно организовать где угодно, даже в кабинете. Ни малейшего запаха. Тот же чистый воздух, который больше всего в жизни ценил Борис Захарович.
      Он похваливал одно блюдо за другим. Потом, отставив от себя чашку с кофе, начал издалека:
      - Чудной ты человек, Афанасий. Занимаешься самой слоистой в мире наукой, атомом, космическими лучами - и вдруг тебя заносит неизвестно куда. Помнишь, когда ездил по Волге, какие-то фильтры со студентами придумывал?
      - Правильно. За рыбу надо заступаться, иначе она вся вымрет от разной химии, что спускается заводами в реку. Наконец-то за это дело крепко взялись.
      Потирая переносицу, где краснела полоска от очков, Борис Захарович тяжело вздохнул.
      - Еще бы не взяться, когда по рыбе план не выполняется. Нельзя воду отравлять. Рыба этого не любит. А как ты думаешь, воздух можно отравлять? Ведь рыба от этого не пострадает?
      - Философствуешь, Борис. - Афанасий Гаврилович отхлебнул глоток кофе. Крой дальше, коли сел на своего конька.
      - А ты не смейся. Я от дыма задыхаюсь. Послали меня зимой на курорт. Врачи заставили, говорят, что в этом месте воздух особенный, целебный. Приехал - и свету божьего невзвидел. Чуть не у каждого санатория вроде как заводская труба. Все соревнуются, дымят наперебой, кто больше этого воздуха целебного испакостит. Всюду бегал, кричал, размахивал руками. Говорю, что я не рыба бессловесная, чтобы меня травили. Нельзя же так, товарищи хозяйственники. А они вежливенько отвечают: а мы, дескать, ни при чем, нам не тот уголь завозят...
      Набатников сокрушенно покачал головой:
      - История знакомая и, надо сказать, довольно безрадостная. Я бывал в Лондоне. Там дым смешивается с туманом, а это еще страшнее. Но англичане не могут отказаться от старых традиций и отапливают дома каминами. Попробуй запрети, ни одно правительство - ни лейбористы, ни консерваторы - на это не пойдет.
      - Но ведь у нас плановое хозяйство. Все можно сделать. И незачем мне жизнь сокращать. Пусть даже дней на десять. Дни мне сейчас дороги, их остается все меньше и меньше.
      - Не крохоборничай, Борис, - вставая и кладя ему руки на плечи, сказал Набатников. - Мы еще с тобой поживем. Что дым? Пустячное дело. Насчет автомашин надо подумать. В некоторых американских и европейских городах с большим движением случалось, что полисмены, стоящие на перекрестках, падали в обморок, настолько воздух был насыщен выхлопными газами.
      - Окисью углерода. Как в "душегубках". - Борис Захарович подышал на стекло очков и аккуратно протер их большим платком. - Может быть, я давно выживший из ума старик с навязчивой идеей, но я не знаю, о чем думает современное человечество? Господин Даймлер и многие другие изобретатели создали автомобиль. Машина, конечно, полезная, а в ряде случаев и незаменимая. Но в городах эта машина постепенно превращается в свою противоположность. Здесь она потеряла основное качество - скорость. Через несколько лет, если человечество не оду- Но не забывай, Борис, что для многих машина не только игрушка, но и символ власти, преуспевания, финансового благополучия. Даже у нас, в социалистическом государстве, нет-нет да и потянется за машиной эдакий противный обывательский душок.
      Борис Захарович сердито отмахнулся:
      - Я тебе о человечестве говорю, а ты мне обывателем в нос тычешь. Не душок за машиной тянется, а синенький дымок - отравляющий газ. Немцы его в первую мировую войну применяли, потом Женевская конвенция газы запретила. И вдруг опять, неизвестно чего ради, человечество занимается самоотравлением. Я не помню цифр, но ученые подсчитали, что в иных городах на улицах скапливается окиси углерода до одной пятой смертельной дозы. Хорошенькая забава!
      - Преувеличиваешь, Борис. Это, наверное, в редких случаях.
      Совсем рассердился Дерябин, вскочил с места, забегал по кабинету.
      - А я тебе уже сказал, что попусту не отдам ни одного дня жизни. Мне нужен чистый воздух. И мне, и тебе, и детям, которые живут на первом этаже подо мной. Неужели мы все скоро будем ходить в противогазах или в дурацких колпаках, вроде того, что ты надевал? Вот, извольте видеть, один занятный документик. Что вы на это скажете?
      Дерябин вытащил из кармана пластмассовую коробочку. В ней находился моток бумажной ленты с перфорацией, как у кинопленки.
      Действительно, документ оказался интересным. На ленте было записано в форме кривой содержание окиси углерода в воздухе. Этот специальный прибор, вроде самописца, Дерябин установил на окне кабинета в своей московской квартире.
      - Недавно я болел, врачи запретили выходить из дома, - рассказывал Борис Захарович, водя пальцем по ленте. - Вот отсюда начинается запись. Раннее утро, окно открыто, с реки доносится приятный ветерок. Окиси углерода почти нет, линия ровнехонькая. Теперь один скачок, второй, третий, процент газа повышается. Это заработали двигатели "машин чистоты". Машины чистят, моют и поливают улицы, но, к сожалению, загрязняют воздух. Вот новый скачок. Это подали "персональный грузовик" начальнику снабжения одной фабрички. А это появился мой главный враг - один восемнадцатилетний оболтус вроде нашего Аскольдика. Папа подарил ему новый "Москвич". По полчаса дымит и чихает его игрушка, которую он еще осваивает. Тут уж я закрываю окно, иначе сдохнешь.
      - Устрой у себя в кабинете искусственный климат, с очисткой воздуха. Можешь дышать хоть кислородом, - все так же подтрунивая, посоветовал Набатников.
      - Кислородную подушку обычно перед смертью дают, - зло огрызнулся Дерябин. - А не лучше ли подождать дарить детишкам дорогие и, главное, вредные игрушки. Я-то могу устроить домашнюю теплицу с любой техникой. А внизу живут две девчушки, крохотные. Они пусть дышат как хотят? Мать у них уборщица.
      - Милый мой, ты уже затрагиваешь проблемы социальные. Все это не так просто.
      - Ошиблись, батенька. Не социальные, а моральные! Я понимаю, что нельзя запретить родителям дарить сыновьям дорогие подарки вроде "Москвича". Но ведь можно сделать так, чтобы их совестно было и дарить и принимать.
      - К сожалению, у этих людей совесть еще нужно пробуждать. Процесс весьма сложный, долговременный. А нельзя ли, пока суд да дело, решить вопрос техническим порядком? Ну, скажем, проветриванием городских улиц. Устроить внутри высотных зданий систему вентиляционных труб и сквозь них втягивать вниз чистый воздух московских вершин.
      - Какое там чистый? - поморщился Борис Захарович. - А заводские трубы, а летучие газы? Я думал, нельзя ли приспособить "машины чистоты" не только для поливки, но и для кислородного обогащения воздуха. Думал, считал, а получилась чепуха. Сначала такая машина отравит воздух окисью углерода, а потом кислородиком освежит. Сама на себя и будет работать. Можно, конечно, сделать в тротуарах специальные поглотители окиси углерода, поставить ионизаторы. Но все это очень дорого и сложно. Есть другой путь... Конечно, я не специалист... Не знаю, что из этого дела получится.
      - Ну, выкладывай, выкладывай свою идею, - шутливо торопил Афанасий Гаврилович. По глазам вижу, что где-то она у тебя копошится, покоя не дает.
      Ничего сверхъестественного в предложении Дерябина не было. И вовсе не из-за болезненной мнительности, когда каждая городская улица, где скапливаются сотни машин, представляется ему гигантской "душегубкой", старый инженер готов лишить своих сограждан удовольствия пользоваться машинами.
      Он консультировался с врачами и удивлялся, почему столько написано о вреде курения; приводились страшные примеры, когда ничтожная доза никотина сразу же убивает лошадь, писали о вреде сырой воды, немытых фруктов, чтении лежа, о насморке и сухости кожи - обо всем, но почему-то стыдливо умалчивается о вредности окиси углерода на улицах.
      - Люди давно поняли, что летом в городах дышать нечем, - жаловался Борис Захарович. - Выезжают на дачу. А я, например, очень люблю Москву, и, хоть врачи доказывают, что летом мне в ней жить нельзя, я всегда остаюсь в городе. Природы мне и здесь достаточно. Сады, парки, бульвары... Сколько лип высажено за последние годы, сколько цветов! Летняя Москва прекрасна, как и Ленинград, и Киев, и многие города. Но если бы не мои проклятые враги - машины... Вот смотри...
      Дерябин вытащил из кармана коробочку, похожую на фотоэкспонометр.
      - Индикатор радиоактивности? - спросил Набатников.
      - Какой там радиоактивности! - опять рассердился Борис Захарович. - Я с твоей атомной техникой дела не имею. Это газовый индикатор. Раньше в шахты канареек брали, чувствительны птички к вредным газам, чуть что - и лапки кверху. А я вот такую коробочку ношу. Погуляешь по улицам часок, другой, посмотришь по шкале, сколько процентов всякой вредности вдохнул, и бежишь домой, чтобы раньше времени лапки не протянуть. - Он невесело усмехнулся.