Последний полустанок

      Доказывая, что пора бы на это дело обратить самое серьезное внимание, Борис Захарович жаловался на химиков, конструкторов двигателей внутреннего сгорания, что до сих пор они не придумали, как свести до минимума вредные отработанные газы. А если так, то до поры до времени надо убрать из городов автобусы, грузовики и максимально сократить индивидуальный автотранспорт, пока он не будет заменен электрическим.
      - Да, да, только электрическим. Могут быть высокочастотные машины или, вернее всего, аккумуляторные. Ты представляешь себе, какой тогда рай наступит на земле! У машины нет вонючего мотора, копоти, грязи, бензинных паров.
      Набатников заметил, что с существующими аккумуляторами машина получается громоздкой и нерентабельной. Во всяком случае, заменить автомобиль она не сможет.
      - Но ведь ярцевские аккумуляторы... - попробовал возразить Дерябин. Впрочем, опять что-то с ними неладно.
      В кабинет постучали. Вошел взбудораженный от волнения инженер и сдавленным голосом проговорил:
      - Невероятная космическая вспышка. Посмотрите.
      Набатников и Дерябин выбежали в центральный зал. Замирая от восторга и удивления, один из лаборантов подозвал к себе Набатникова:
      - Что же это творится, Афанасий Гаврилович? Никогда такого не было.
      Действительно, на шестом контрольном пункте приборы показывали небывалое увеличение энергии космических частиц. Они хлынули на землю мощным потоком, и даже толстый слой атмосферы не повлиял на столь невероятное излучение. Хитро придуманные уловители, расположенные на диске, были по-разному сфокусированы и, если можно так сказать, настроены на разные виды космических частиц. Вот почему лишь в уловителе номер шесть, рассчитанном на один из видов наиболее распространенных частиц, впервые обнаружилось резкое увеличение космической энергии.
      Но это было лишь началом. Афанасия Гавриловича подзывали то к восьмому пункту, то к двенадцатому, и везде приборы отмечали совершенно потрясающее излучение.
      - Ко мне, Афанасий Гаврилович! - звал инженер с девятого контрольного пункта. - Приборы уже ничего не показывают. Все стрелки за шкалой.
      - Ко мне! - перебивал другой.
      - Я не знаю, что записывать, - жаловалась растерянная лаборантка.
      - Прошу вас, Афанасий Гаврилович, - учтиво поднимаясь, говорил пожилой физик. - Явление очень странное.
      Набатников перебегал с одного пункта на другой, кружился точно конь на цирковой арене, которую напоминая этот круглый зал. Нельзя было остановиться. Все стрелки приборов, все перья самописцев словно с ума сошли, готовые разбить стекла и выскочить на свободу. На экранах осциллографов зеленые змейки покинули привычную середину и поскакали вверх. А на больших контрольных экранах, где раньше просматривался путь чуть ли не каждой частицы светлой капелькой, скользящей по стеклу, сейчас шел такой ливень, словно в башню ворвалась весенняя гроза, захлопала дверями, рамами и хлынула бушующим потоком.
      Радуясь и немного пугаясь, люди вскакивали с мест, ослепленно прикрывали глаза. Куда ринется эта брызжущая светом неуемная стихия?
      Она перекинулась уже на четырнадцатый экран, хлынула как из разбитого окна, заметалась в пятнадцатом, постепенно затихая на противоположной стороне башни.
      ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
      Автор никак не ожидал, что Димка Багрецов, особой
      храбростью никогда не отличавшийся, вдруг решится на
      такой отчаянный шаг. Но разве узнаешь заранее, кто
      будет героем?
      Прозрачный шар уже не виден, исчез, растворился в сумерках, но черная птица резко выделялась на фоне лилового неба.
      Тимофей поднял голову, стараясь рассмотреть лицо Димки.
      - Ничего страшного. Доберусь.
      Спустившись вниз, Вадим схватил его за руку:
      - Не пущу... Понимаешь, не пущу!..
      Бабкин повернул к нему удивленное лицо, и Вадим устыдился своей горячности. Похоже на то, что Тимофей отказался от рискованного опыта.
      Сдвинув кепку на ухо, Тимофей почесал висок.
      - А может, обойдемся? Мы, кажется, перестали подниматься.
      - Боюсь, что над горами пойдем выше, - неуверенно сказал Вадим.
      - В темноте ничего не сделаешь. - И, как бы приняв окончательное решение, Тимофей начал привязывать трос к ремню на всякий случай, для перестраховки.
      Тонкие стальные жилки кололи пальцы. Тимофей морщился, совал палец в рот и сплевывал вниз, где темнело море. Потом придирчиво осмотрел ремень, подергал привязанный к нему стальной трос и туго подпоясался.
      Тимофей понимал, сколько неприятных минут он вынесет, прежде чем доберется до ребра диска. Но это было необходимо. А кроме того, хотелось проверить анализатор. Он обязательно должен работать, иначе нарушится вся система исследований. Правда, Тимофей не знал мейсоновского аппарата, но, может быть, там пустяковое внешнее повреждение? Кроме того, смущала и другая неприятность: а что, если диск опять сделает какой-нибудь неожиданный разворот? Ведь этак и сорваться можно. Однако скорость истечения газов тут невелика - во всяком случае, так было раньше, - и только на большой высоте, в разреженной атмосфере, двигатели работали на полную мощность.
      Опять и опять проверяя, сколь крепко он привязал трос к ремню, Бабкин инстинктивно медлил, оттягивал время. Стоило ли рисковать? Ведь пока еще диск летит низко.
      Вадим с болью смотрел на друга, ясно представляя себе, что его ждет. Вот он вылезает из люка, хватается за первую скобу, протискивается под нее, затем, перебирая руками и ногами, ползет дальше. А кругом свистит ветер и манит вниз холодная пустота. Но почему это все должен испытывать Тимка? Почему? Птицу он сбросит, а что делать с анализатором?
      Моря уже не было видно. Густая мгла поднималась к самому люку. Вадим покосился на часы, стал собраннее, спокойнее, вынул из кармана гребенку, расчесал свою пышную шевелюру и слегка дернул за трос, чтобы Тимофей обернулся.
      - Погоди, Тимка. Через три минуты включится радиостанция. Послушаем. Вдруг ЭВ-2 опять испортился или еще какой-нибудь прибор? Исправлять - так заодно.
      - Ну что ж, проверим. - Тимофей вздохнул, снял ремень, аккуратно положил его около лебедки и пошел в центральную кабину.
      Багрецов сделал вид, что идет за ним, но тут же возвратился и, чтобы не раздумывать, затянул на себе ремень, потом свернул в кольца метров сорок троса и закрепил его в отверстии шпангоута. Но это так, на крайний случай, обыкновенная предосторожность.
      Торопливо, чтобы не застал Тимофей, он спустился вниз по лесенке. Мелкая дрожь пробежала по телу.
      - Димка... - как сквозь вату, глухой и хриплый, донесся голос Тимофея.
      Нельзя медлить. Вадим опустил ногу вниз, точно пробуя, холодна ли вода, и действительно холод, леденящий холод подкатился к сердцу. "Трус, жалкий трус..." - шепчет кто-то на ухо. И опять кричит Тимофей, он уже беспокоится. Сейчас прибежит...
      Вадим застыл на лестнице. Не в силах оторвать глаз от манящей глубины, он чувствует, как немеют руки. Вот когда настала проверка. В такие минуты вспоминается самое главное, самое яркое в жизни. Зина спасала твою радиостанцию. Нет, не просто аппарат, а честь твою. А можно ли считать тебя честным, если Тимку пошлешь на риск? Ты одинок, а у него Стеша. Как посмотришь ей в глаза, чем оправдаешься? Другой, осторожный голосок увещевал: "Откажись, признайся, что струсил. Разве ты виноват?" Жгучая краска стыда будто разливается по телу, теплеет в сердце, разогреваются мускулы, нога в люке уже не чувствует холода и ищет опоры.
      Вадим пригибается, берется за скобу, пролезает под нее и поочередно перебирает руками. Он видит только скобы, и больше ничего. Повиснув всем телом над пустотой и чувствуя под собой лишь холодные прутья, он переставляет ноги. Иногда нога скользит, отрывается от опоры. В эти мгновения останавливается сердце, судорожно сжимаются пальцы на холодном металле и словно примерзают к нему.
      Но вот скоро и конец пути. На ребре диска колышется черная птица. Багрецов протягивает к ней руку, но прочный шнурок разорвать трудно. Разгрызает зубами. Воздушный шар, как легкое облачко, скрывается в вышине.
      Что же теперь делать с орлом-разведчиком? Возможно, его все-таки удастся сохранить? В конце концов, не каждую такую птицу будут взрывать? На всякий случай ее надо привязать к тросу, как это сделал Тимофей. А пока прикрепить к поясу, чтобы случайно не выронить.
      Где же здесь мейсоновский анализатор? Тимка говорил, что совсем рядом. Вадим уцепился за поручневую антенну из толстой трубки и перелез на другую сторону диска.
      Здесь блестели странные объективы, похожие на огромные зрачки. Таких приборов Вадим никогда не встречал. Интересно, для чего они предназначены? Вполне возможно, что это и есть уловители Набатникова, о них Вадим слышал от Тимофея, но видеть не приходилось. А вон там повыше - элементы солнечной батареи Курбатова. Эти блестящие шестиугольники узнать нетрудно.
      На четвереньках, удерживаясь за маленькие скобки, похожие на дверные ручки, Багрецов пополз вправо, где в третьем секторе, как говорил Тимофей, должен быть анализатор.
      Вадим передохнул, осмотрелся. В черных тучах у горизонта светилась красная тонкая полоска, похожая на остывающий раскаленный прут. Внизу, в темноте, серым графитовым блеском отсвечивало море.
      Радостное волнение охватило Вадима. Он поборол страх. На шнурке болтается захваченный трофей. Еще немного усилий - и можно подобраться к анализатору. Откуда-то пришло настоящее спокойствие, сознание исполненного долга. Тишина настала в мире, и мир этот по-настоящему хорош. Правда, к этому радостному ощущению примешивалось и что-то вроде запоздалого сожаления - зря он тогда сбросил записку в ботинке. Пусть перелет продолжается нормально. Случайные пассажиры здесь очень пригодились.
      Диск плыл, слегка покачиваясь. Иногда он поднимался вверх и снова, точно с ледяной горки, бесшумно соскальзывал вниз. А снизу чернела вода, и в ней, как казалось Вадиму, рождались тусклые, мерцающие звезды.
      Но вот и третий сектор, об этом говорила огромная тройка, нарисованная на металле. Чуть выступающие крышки с дырочками, как у перечницы, закрывали всевозможные метеоприборы. На одной из них Вадим различил фирменную марку Мейсона.
      Теперь надо эту крышку отвинтить, потом снять верхний колпак и посмотреть, что же там случилось? Темно. Вадим по привычке сунул руку в карман и достал приемник. Загорелся голубой прямоугольник. В этом фосфорическом свете хоть и трудно было разглядеть всю механику и монтаж мейсоновского анализатора, но Вадим сразу же заметил, что в нем прекратилась подача ампул с пробой воздуха. Видимо, когда отсоединяли испорченный аккумулятор и тем самым прервали ток, одна из ампул оказалась не запаянной, что и нарушило работу всего механизма.
      Хорошо, что Багрецов почти никогда не расставался с инструментом: нашлись в кармане и отвертка, плоскогубцы, кусачки. Надо было освободить заклинившуюся во втулке стеклянную ампулу и наладить их подачу.
      Все оказалось не так-то просто. Работать пришлось одной рукой, а другой держаться. Приемник лежал прямо внутри анализатора, но светил не туда, куда нужно. Пальцы не слушались, немели, сил не хватало, чтоб затянуть гайку подшипника, рука дрожала, плоскогубцы стучали о холодный металл, и так же нервно стучали зубы.
      Наконец-то!.. Теперь анализатор будет работать. Вадим посидел еще немного, передохнул и пополз обратно.
      Наверху почти по всей окружности диска вспыхнул свет в иллюминаторах. А вдруг они откроются снаружи? Тогда можно пробраться внутрь, минуя страшную лестницу. Сейчас стемнело, и возвращаться тем же путем будет еще труднее, тем более что поднялся ветер и диск изрядно покачивает.
      Вадим пополз к ближайшему окну, чувствуя себя как на крыше качающегося дома. Голова кружилась, противная тошнота подступала к горлу. Подскакивая на ребристой поверхности диска, точно живая, тащилась за Вадимом черная птица.
      Кто-то потянул за ремень. Вадим похолодел, осторожно протянул руку назад. Да ведь это трос. Неужели он дальше не пустит? Зря оставил такой маленький запас. Вот если бы Тимка догадался освободить еще десяток метров!..
      Чуть заметное подергивание подсказало, что Тимофей на месте и сигнализирует об этом. Вадим сильно дернул трос, подождал, потом еще дернул. Натяжение ослабло.
      Осторожно передвигая колени, боясь хоть на мгновение оторвать руки от скобок, ползет Багрецов. Страшно. Вот-вот диск наклонится, не успеешь удержаться за скобу и скатишься вниз...
      Светится окно. Интересно, что там может быть? Почему включили свет? А главное - как? По радио, автоматически или в "Унионе" оказался пилот? Вряд ли Тимофей стал бы трогать выключатели.
      Еще усилие, рука протягивается к последней скобке, и Вадим заглядывает в окно.
      Оскаленная морда в прозрачном колпаке. Багрецов в страхе отшатывается, и в этот момент с противоположной стороны диска слышится злобное шипение, шум водопада... Диск вырывается вперед.
      Встречный ветер сразу делается плотным, как стена, и сталкивает Багрецова. Он еще пытается уцепиться за какую-то медную трубку, но поздно...
      Падая вниз головой, Вадим видит свои ноги и пламя, вылетающее из сопла...
      ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
      А на земле никто и не догадывался, что случилось в
      "Унионе". Жизнь шла своим чередом. Набатников старался
      разгадать причины удивительного космического явления и
      странной непоследовательности Медоварова. Одна загадка
      стоила другой, и были они тесно связаны с судьбой наших
      героев.
      Набатникова многие не понимали и некоторые его поступки объясняли чудачеством. Мало ли про ученых анекдотов ходит. Но самое странное, что в характере этого строптивого профессора ничего анекдотического не было: ни забавной рассеянности, ни смешных привычек, ни подчеркнутой старомодности золотые часы с двумя крышками, латынь и своеобразный лексикон, чем иной раз козыряют ученые мужи, знавшие дореволюционное общество, как правило, лишь по книгам.
      И дело не в том, что виднейший специалист по космическим лучам занимается то атомной техникой, то носится с идеей "теплых городов". Все это может быть присуще увлекающемуся ученому. Но он не хочет ограничиваться только наукой, он вмешивается в чужие дела, требует перестроить организационную структуру научно-исследовательского учреждения, систему подбора кадров, не считается с обычной практикой присвоения степеней и званий. Он добивается персональных ставок для каких-то самоучек инженеров-изобретателей, и получают они у него больше, чем кандидаты наук в столичном институте.
      При организации Ионосферного института Набатникову поручили составить штатное расписание. И что же вы думаете? Он сократил в два раза отдел кадров.
      - Но поймите, Афанасий Гаврилович, - доказывал начальник управления, - вы поступаете опрометчиво, Кто же будет заниматься приемом работников? Надо подобрать не только научные кадры, но и технический персонал, - продолжал он, перелистывая страницы штатного расписания. - Институту нужны инженеры, а потом, когда закончится строительство экспериментальных цехов, потребуются мастера и, наконец, самые обыкновенные рабочие.
      - Почему обыкновенные? - возразил Набатников. - Знающие, умелые и, главное, смекалистые. Ведь у нас особые условия.
      - Совершенно верно. Значит, работников надо подбирать специально. Кто это будет делать?
      - Я.
      Начальник управления поднял от бумаг удивленные глаза:
      - Извините, профессор. Но мы не вправе загружать вас подобной работой. Директора и научного руководителя института ждут дела поважнее.
      - Важное не бывает. И не может быть. Создать способный и дружный коллектив - наипервейшая задача. А остальное приложится.
      Так и получилось, что Набатников сам беседовал с будущими сотрудниками, сам и решал их судьбу.
      С учеными, инженерами-исследователями, то есть с людьми, которые могут предъявить не только анкеты, но и печатные работы, изобретения, конструкции, чертежи, дело обстояло довольно просто. Опытный глаз такого разностороннего ученого, как Набатников, сразу мог оценить способности претендента на ту или иную должность в лабораториях Ионосферного института.
      Но вот почти накануне испытаний "Униона" закончилось оборудование экспериментальных цехов, где в основном должна была работать молодежь, и профессор с помощью райкома комсомола сам решил подобрать смышленых ребят. А только такие сюда и годились.
      Как узнать, что у парня за душой? На что он способен? Прежде всего Набатников отказался от привычных критериев в оценке будущих специалистов. Мальчик-отличник, кончил десятилетку с золотой медалью. Ну и что ж из этого? А если он обыкновенный зубрила или тот, кто медаль получает благодаря стараниям ничем не брезгающих родителей? Всякое ведь в жизни бывает.
      В райком комсомола прислали и нескольких ребят, закончивших техническое училище. Выбирали самых дисциплинированных. И, несмотря на то, что им уже были присвоены разряды, определяющие квалификацию, Набатникова это не удовлетворяло. Он должен убедиться, что у парня кроме золотых рук есть еще и голова, а самое главное - страсть, увлеченность, беспокойство... Иначе ему нечего делать в научном институте.
      Возле кабинета секретаря райкома толпились ребята и девушки. Они знали, что сегодня тут будут принимать на работу в научный институт, где все загадочно и даже немного страшновато. Одних привлекала необычайная романтика кто знает, не удастся ли в космос слетать; других - более земные интересы.
      Профессор сидел за одним столом с недавно избранным секретарем райкома комсомола, быстроглазым армянином, который никак не мог понять, что же это происходит в его кабинете? Зачем знаменитому профессору экзаменовать токарей и слесарей? Да и вопросы он задает какие-то странные.
      - Судя по характеристике, токарь ты первоклассный, - с одобрительной улыбкой говорил Набатников очередному кандидату. - Теперь скажи, какую ты последнюю книжку прочитал?
      Парень смущенно рассматривает фуражку.
      - Да вот эту... Про войну.
      - Давно?
      - Да, зимой еще...
      - А с тех пор к книжке и не притрагивался?
      - Зачем не притрагивался? Чего задавали, то и читал.
      - Например? - И после затянувшегося молчания профессор отпускает парня. Ну что ж... Видно, нам с тобой не о чем разговаривать.
      Действительно странно, но Афанасий Гаврилович был убежден, что интерес к книге во многом определяет способности юного умельца к настоящему творческому труду. Попадались Набатникову ребята, которые, кроме книг про шпионов и уголовников, ничего не желали читать, грызли их как семечки и оставались такими же ограниченными и равнодушными. Не было в них беспокойного огонька, жажды познания... Не таких ребят Набатников хотел видеть в экспериментальных цехах.
      Только в связи с испытанием "Униона" Афанасию Гавриловичу пришлось отложить прием будущих специалистов. Он рассчитывал, что каждый из них будет учиться, и кто его знает, не станут ли они потом конструкторами космических кораблей и новых аппаратов для изучения неизведанных пространств.
      А пока в Ионосферном институте работают специалисты, у которых за плечами десятки лет упорного труда в науке.
      * * * * * * * * * *
      По всей окружности центрального зала Ионосферного института, точно аквариумы, вделанные в стены, светятся экраны. Под каждым из них расположены записывающие приборы, счетчики, на которых выскакивают цифры. А на потолке поблескивает металлический круг с нумерованными матовыми плафонами по числу уловителей, расположенных на диске "Униона". Плафоны то вспыхивают, то медленно угасают. Возможно, это сделано для наглядности, чтобы видеть интенсивность космических частиц, попадающих в разные чаши уловителей, под разными углами направленных в пространство.
      В этих делах Борис Захарович разбирался не очень хорошо. Он знал, что важно определить, с какой стороны летят космические частицы, как они взаимодействуют с ядрами воздуха, какие это частицы и сколько их. Даже при первых опытах с летающим диском, способным плавно подниматься и опускаться точно по вертикали, несущим на своей поверхности десятки уловителей, что недоступно ракете, были получены совершенно исключительные результаты.
      Но беспокойная мечта торопила Набатникова. Мало ли что сделано. А сколько еще осталось? На Землю, на Землю надо спустить космическую энергию, и не в частицах, что могут лишь мелькнуть на экране или отметить свое существование на счетчике. Работать, работать должны эти частицы, бесцельно рассеянные по всей вселенной.
      Борис Захарович поражался, как за такой короткий срок можно было не только построить целый институт с ракетодромом, башней для специальных наблюдений, но и оснастить все это новейшей, ранее не известной Дерябину аппаратурой.
      Только ограниченные люди, дельцы и карьеристы могли предположить, что ученые, в том числе и Набатников, должны обязательно цепляться за высокий пост, столичный институт, степени и звания, льстивое внимание прихлебателей, квартиру в Москве и лишние доходы, получаемые чаще всего не за труд, а за положение.
      Набатникова не отпускали из Москвы, им дорожили, его ценили не за профессорское звание, не за почетные должности и даже не за то, что он сделал, а в основном за то, что он сделает. У него все впереди.
      Вот он ходит, грузный и высокий, с большим открытым лбом мыслителя и творца. На его лице вы всегда прочтете, доволен он или нет, радостен или хмур. Никакой маски, тем более равнодушной. Он слушает, и каждое ваше слово, претворяясь в его сознании, как бы отпечатывается на лице. Вы уже знаете, что он ответит. Не любит и не может скрывать он своего отношения к людям, к событиям. Впрочем, так же как и сейчас, к тому, что происходит на экранах.
      Немного успокоившись, шагает он по кругу и из-за спин сидящих возле каждого экрана исследователей нетерпеливо заглядывает в разграфленные листы, где отмечаются результаты наблюдений. На северной стороне зала сейчас тихо. Щелкают фотокамеры, запечатлевая на пленке вспыхивающие голубые звездочки. Звезды катятся по экрану. Кажется, что смотришь в окно, где видишь их в вечернем, еще прозрачном небе. Это загадочные частицы материи попадают в уловители "Униона", превращаются в радиоимпульсы и мчатся вниз, чтобы блеснуть на экране радостным или печальным вестником рождающегося или гибнущего мира далекого мира, от нас он, возможно, в сотнях миллионов световых лет.
      Внизу под большими экранами, среди записывающих приборов темнеют круглые окошки. Иногда на них появляются голубые нити, потом словно брызгами фосфоресцирующей жидкости заливается одно окошко, другое, третье. Но вот они все темнеют, и опять вспышки, звезды, искорки.
      А Набатников стоит рядом, смотрит в мир сквозь эти окна, за которыми угадываются пока еще неясные контуры большой человеческой мечты.
      Не солнечные вспышки, не космические лучи ближайших звезд залили своим светом экран южной стороны. Посмотрите вверх. Там, на потолке, совершенно ясно видно, что не все уловители принимают столь мощный поток энергии. Больше половины плафонов светятся еле-еле. Космические частицы падают на Землю, из какого-то определенного места вселенной. Но не это сейчас волновало Афанасия Гавриловича. Подобные вспышки могут продолжаться несколько часов, и эти часы надо во что бы то ни стало использовать. Возможно, что при такой невероятной мощности удастся проверить опыт с превращением вещества. Для этого стоит только поднять "Унион" за пределы атмосферы, где космическая энергия возрастает во много раз.
      Он подошел к Борису Захаровичу, несколько опешившему от всех этих впечатлений, и спросил, что он думает насчет подъема "Униона" в ионосферу.
      - Как говорится, прямо с ходу. Не приземляясь.
      Борис Захарович понял, чем это вызвано. Нельзя терять такую редкую возможность, - в конце концов, подобные явления бывают и неповторимыми. Он мало что понимал в этом деле, но если бы ему довелось встретиться с чем-нибудь похожим в своей специальности, то разве стал бы он раздумывать?
      - С точки зрения технической я не вижу препятствий, - сказал он, все еще с удивлением глядя на пылающие экраны. - Поярков даже настаивал, чтобы перегонять "Унион" на большой высоте. Но меня интересовала проверка новых метеоприборов, и Серафим согласился. Во всяком случае, с ним можно переговорить.
      Охваченный нетерпением, Набатников потянул Бориса Захаровича за собой:
      - Так пойдем скорей, вызовем Серафима по радио. А Медоварову скажем, чтобы он распорядился передать управление тебе. Понимаешь, что мне важно? Именно сейчас, останавливая диск через каждые десять километров, поднять его в ионосферу, ну хотя бы километров до ста пятидесяти. И если вспышка не угаснет...
      - Это я все понимаю, - перебил его Дерябин и досадливо поморщился. - Но ведь есть подозрения...
      - Опять ты насчет ребят? Но за Багрецова я головой ручаюсь. Ни за что он такую штуку не выкинет.
      - А Бабкин тем более. Человек семейный, осторожный, - протирая очки, как бы с самим собой говорил Дерябин, потом быстро надел их и зло усмехнулся. Черт его знает, чему тут верить? Медоваров клялся, божился, что все печати осмотрел... А для него печать самое главное. Тут он не ошибется.
      Набатников взял его под руку и настойчиво потащил вниз по лестнице.
      - Пустая мнительность. Но я все же попрошу Медоварова разыскать ребят. Пусть поручит узнать домашний адрес Багрецова, позвонит матери. Наверное, она скажет, у каких киевских знакомых мог бы он остановиться. Чего-чего, а такие дела Медоваров проворачивать умеет.
      - Хорошо, - неохотно согласился Дерябин. - Только пока мы не будем абсолютно уверены, что в "Унионе" никого нет, поднимать его выше нельзя.
      Для Набатникова вся эта история казалась нелепостью, по, не желая сердить старика, он не стал возражать. Спустившись этажом ниже в переговорную будку, Афанасий Гаврилович приказал радисту вызвать НИИАП и тут же заручился согласием Пояркова на подъем "Униона".
      Однако когда уже все было решено и Набатников попросил к микрофону Медоварова, чтобы он распорядился передать радиоуправление Дерябину, произошло непонятное осложнение.
      - Нет уж, дорогой Афанасий Гаврилович, увольте, - ласково запел Толь Толич. - Программа утверждена, согласована и с вами и с другими заинтересованными представителями. Какое же мы с вами имеем право ее нарушать? В пункте втором указана высота, или, как говорят у нас, задан эшелон. Мне еще придется расхлебывать вчерашнюю историю. Столкновение...
      - Какое же у нас может быть столкновение на высоте в сотню километров? Да и потом "Унион" поднимется в районе, где не проходят авиалинии.
      - Не знаю, не знаю, уважаемый Афанасий Гаврилович...
      - Как не знаете? - постепенно раздражаясь, спросил Набатников. - Вы же всё это согласовывали с Аэрофлотом и другими организациями?
      - Да разве я им подчинен? - плаксиво заговорил Толь Толич. - Вот дадут санкцию сверху, тогда пожалуйста. Забирайте свой "Унион" и командуйте как хотите. А я человек маленький. Мне приказано его только доставить.
      - Но я беру ответственность на себя.
      - Пожалуйста, Афанасий Гаврилович. Берите, но когда "Унион" прибудет на место назначения. А пока, я очень глубоко извиняюсь, с меня никто ответственности не снимал. Вы же это прекрасно понимаете. В крайнем случае запросите Москву.
      - Сегодня воскресенье, и к тому же вечер. Да и вообще никто в это дело не будет вмешиваться. Сами должны решать.
      - Ну что вы от меня хотите, золотко? Я стрелочник и выполняю утвержденную программу. Инициативу, конечно, от нас сейчас требуют, но ведь к этому привыкать надо. Хорошо вам, Афанасий Гаврилович...
      Набатников еле сдерживался. Самым неприятным в этом разговоре было то, что в свое время, по долгу секретаря партийной организации, Набатникову пришлось заниматься персональным делом Медоварова, в результате чего тот получил выговор и был освобожден от работы в институте. Если сейчас чересчур нажимать на пострадавшего Толь Толича, то его друзья могут приписать Набатникову травлю, сведение личных счетов с осознавшим свою ошибку честным коммунистом, тем более что выговор с него давно сняли за самоотверженную и безупречную работу.
      Этим умело пользовался и сам Медоваров. Тогда на партсобрании Набатников во всеуслышание признался, что за нечестный поступок в экспедиции в пылу раздражения оскорбил коммуниста Медоварова, назвав его "паршивым человеком". Толь Толич подал жалобу, и Набатникову пришлось извиниться перед обиженным.
      А потом, когда по просьбе самого Набатникова на отчетно-выборном партсобрании его кандидатуру отвели, друзья Толь Толича пустили слух, что это неспроста, что где-то в более высоких инстанциях разобрались в деле Медоварова и предложили освободить профессора Набатникова от обязанностей секретаря партбюро. Слухи есть слухи, не до каждого они доходили, проверять смысла не было, к тому же Набатников уехал, а Медоваров вновь воскрес на руководящей должности. В НИИАП его даже выбрали в партбюро. Справедливость восторжествовала, и теперь Толь Толич мог разговаривать с бывшим своим врагом весьма снисходительно. - - У вас все, Афанасий Гаврилович? А то меня здесь народ ждет. Готовлюсь к отлету.
      - В Москву? Согласовывать?
      - Зачем же? Все давно уже согласовано. Вместе с Поярковым к вам прилечу, Афанасий Гаврилович. Как положено: печати проверить, пломбы. Сам ведь ставил, сам и отвечать должен.
      - Но сюда прилетел Борис Захарович. Вы что, ему не доверяете?
      - Отнюдь, товарищ профессор. Только вот что-то там с аккумуляторами стряслось. С анализатором неблагополучно. По чьей вине? Нашей или временно прикомандированного к НИИАП товарища Дерябина? Проверим сообща, так сказать, для выяснения истины. Согласны?
      - Хорошо, - отмахнулся Набатников. - Теперь скажите...
      - Одну минуточку, - прервал его Толь Толич. - Разрешите взять с собой кое-кого из специалистов...
      Но тут ему уже не дал договорить Афанасий Гаврилович.
      - Меня это не интересует. Я не пойму вашего упорства. Почему вы противитесь подъему "Униона"? Есть какие-нибудь серьезные возражения, кроме тех, которые вы уже называли?