Последний полустанок

      - Но кончилась она благополучно?
      - Для меня не очень. - Нюра отодвинула бокал. - А как поступили вы?
      - Смалодушничал. Неудобно, говорят, обижать изобретателя. А кроме того, хотелось поскорее поднять в воздух свою новую конструкцию. Да, да, по существу новую. От старой остался лишь принцип да каркас. А спор с Медоваровым для меня не был принципиальным. По прочности "космическая броня" мало чем отличалась от обычного органического стекла, что меня вполне устраивало. К сожалению, из-за этой чепуховой брони полет "Униона" пришлось отложить на три дня. А сколько бывает таких случаев? Дни составляют месяцы, годы. Имеем ли мы право их терять?
      - Борис Захарович называет вас "торопыгой", - невесело проговорила Нюра. Вы не ходите, а бегаете. Целый день ни минутки покоя. Вы спите когда-нибудь?
      - Проклятая привычка, - рассмеялся Поярков. - Мне тридцать лет. Из них я проспал десять. Восемь часов в сутки! Да ведь это же расточительство! Сейчас я сплю меньше - хочу многое успеть. Помню, когда учился в ремесленном на слесаря, то не раз заходил в другие цехи, и такая жадность меня обуяла, что я решил стать не только слесарем, но и токарем, и фрезеровщиком. Я хотел знать все станки, уметь обрабатывать любой материал. И я добился своего. Вместе с ребятами строил разные модели, так и научился постепенно. Вот посмотрите. Поярков вынул из бумажника фотографию и передал ее Нюре. - Самая первая модель летающего диска. Сделана из алюминия собственными руками лет десять тому назад. Но, конечно, она никогда не летала.
      Нюра рассматривала фотографию и, зная радость рабочих рук, могла понять гордость Пояркова. Ведь она и сама кое-что умела: перематывать обмотки моторов, паять, исправлять выкрошившиеся пластины аккумуляторов, собирать их, делать комнатную проводку, чинить электроплитки и утюги. Все это было сейчас не нужно в лаборатории. Но разве Нюра могла кому-нибудь доверить собрать испытательную схему или починить испортившийся вольтметр?
      Возвращая фотографию, Нюра спросила:
      - Скажите, Серафим Михайлович, неужели, кроме вот этого, - она указала взглядом на снимок, - у вас нет другой жизни? В театрах не бываете, в кино...
      Подвигая к Нюре икру в банке со льдом, Поярков весело ответил:
      - Грешен, Нюрочка, не бываю, довольствуюсь телевизором. Но не думайте, что я такой уж сухарь и деляга. Что бы там ни случилось, но с двенадцати ночи и до двух я читаю. Вы знаете, сколько я выписываю газет и журналов? Около тридцати. И не думайте, что это все узкоспециальные издания. К ним я отношусь очень настороженно, как и вообще к узкой специализации. Ведь если так дальше пойдет, то, скажем, один молодой инженер будет знать только гайки, а другой - болты. И каждый из них станет читать только свой журнал...
      Поярков досадливо поморщился и указал взглядом на середину зала:
      - А вот и ваша ученица.
      В проходе между рядами столиков, гордо вскинув голову с модной прической, шла Римма. Сквозь прозрачную нейлоновую кофточку можно было видеть ее округлые загорелые плечи и спину. На груди в кружевном рисунке поблескивали, как светлячки, маленькие граненые стек ляшечки. Вот Римма вступила на танцевальный квадрат, освещенный прожектором, и стекляшечки засверкали как бриллианты. Туго обтянутая клетчатая юбка, зеленые туфли на модном каблучке - все это подчеркивало, что Римма никак не хотела походить на других.
      За ней смущенно двигался молодой летчик Петро Охрименко. Он не привык к своему штатскому костюму, сидевшему на нем мешковато. Широкие брюки, богатырские плечи, полосатенькая рубашка с черным галстуком казались рядом с Риммой чересчур старомодными. Да и сам-то Петро, с добродушным широким носом, белесыми кустиками вместо бровей и девичьим румянцем на щеках, никак не походил на ресторанных завсегдатаев или тем более "полотеров", как иногда называют рассерженные официанты неких молодчиков, пришедших в ресторан не ужинать, а только танцевать. Петро любил хорошо поесть, а танцы ненавидел. Римма же любила и то и другое.
      - Яка приятна встреча! - воскликнула Римма, и Петро поморщился: он не любил, когда коверкали его родной язык. - Анна Васильевна? Вот уж не ожидала! Ведь я никогда вас здесь не видела.
      Она поздоровалась с Серафимом Михайловичем. Он очень холодно ответил на приветствие и сразу обратился к Петру:
      - Завтра летишь по тому же маршруту?
      Нюра вежливо предложила Римме стул, но мужчины, видимо, не хотели сидеть за одним столом: Поярков надеялся продолжить интересный разговор с Нюрой, а влюбленный Петро пока еще не успел даже словом перекинуться с Риммой. Правда, она этого и не жаждала, гораздо интереснее пококетничать с "Серафимом", а возможно, и потанцевать. Ведь Петро увалень, его с места не стащишь.
      Пока мужчины стояли и обсуждали какие-то свои дела, Римма высокомерно оглядывала присутствующих, потом, видимо вспомнив о Нюре, похвалила ее скромное платье.
      - Неужели сами сшили, Анна Васильевна?
      - Как всегда.
      - Я бы на вашем месте зараз плюнула на лабораторию. Чуете, яки гроши портнихи получают?
      Нюра только пожала плечами. Глупенькая девочка. И зачем она, не зная украинского языка, так снисходительно им кокетничает. Модно это, что ли?
      Вдруг лицо Риммы перекосилось от злобы.
      - Ух, как я ее ненавижу!
      - Кого?
      Римма наклонилась к Нюре.
      - Вон ту воблу крашеную. Рядом с оркестром сидит. Задается страшно. На танцплощадку придет - то сумка новая, то лодочки. А сейчас такую же, как у меня, кофту напялила. Определенно назло. Ничего, скоро встретимся, я для нее такую пилюлю припасла! Валерьянкой будут отпаивать.
      - Риммочка! - окликнул ее Петро. - Твой любимый столик освободился. Пойдем скорее.
      Поярков сердито посмотрел им вслед.
      - До чего же мы слепы бываем! Петро - и рядом это ленивое, равнодушное существо. Извините, но я нечаянно услышал, что она кого-то ненавидит. Неправда. Откуда у, нее человеческие чувства? Любовь? Ненависть? Абсолютный вздор!
      Нюра рассердилась, что бывало с ней довольно редко, и резко отодвинула тарелку.
      - Мне странно и, откровенно говоря, неприятно слышать, как вы отзываетесь о моей подруге.
      - Не может она быть вашей подругой.
      - Все равно. Ведь вы говорите о девушке. Пусть она не очень умна, со своими слабостями, недостатками. Но она ничего не сделала дурного.
      - И хорошего тоже. Петро жаловался, что она все вечера проводит на танцплощадках. Знаю я таких девиц. Да разве к ним можно относиться с уважением? Абсолютная пустота, никакой движущей идеи, стремлений. Это очень страшно. Поверьте, Нюрочка, что такие люди могут принести гораздо больше вреда, чем самые отъявленные враги... Приглядитесь к ней и, если не поздно, помогите.
      Римма танцевала в каком-то странном замедленном темпе, далеко отставляя назад красивые, хотя и полные ноги. Ее партнер, хлыщеватый молодой человек, изрядно подвыпивший, не выпускал изо рта сигарету.
      - Ну зачем она с ним пошла? Ведь это же Семенюк, то есть наш милый Аскольдик, - говорил Поярков, наблюдая за танцами. - Как мало эта девица ценит свое достоинство!..
      И Нюре было за нее обидно. Петро нетерпеливо ждал Римму за накрытым столом, но она после каждого танца лишь проглатывала пирожное и вновь обнимала то одного, то другого партнера.
      Петро хмурился, рассеянно позвякивая ножом по тарелке. К нему подбегал официант: "Что прикажете?" Петро отвечал: "Пока ничего" - и, опять забывшись, стучал по тарелке.
      Сочувствуя ему, Нюра злилась. Ведь это просто непорядочно. Она видела, как Римма заглатывает пирожные и потом долго облизывает пухлые губы. В этом было что-то неприятное, чересчур биологичное. В чем-то был прав и Серафим Михайлович. Все это невольно заставляло сравнивать Римму с другими девушками, они тоже пришли сюда повеселиться и потанцевать. Римма была ярче и заметнее всех, но не хватало ей того подчас неуловимого женского обаяния, что делает прекрасными очень простые, незаметные лица.
      Нюра не ошибалась: таких девушек здесь было много, но если бы спросить Пояркова, кто из них самая лучшая... Впрочем, и так все ясно...
      Рыжая кошка потерлась об ногу. Серафим Михайлович сделал маленький бутерброд.
      - Иди, рыжая! - бросил ей и виновато улыбнулся. - Обожаю всякую тварь.
      - Все хорошие люди любят животных.
      - Вероятно. Но в меру, не забывая людей.
      Зря Нюра сказала о хороших людях. Он мог бы принять это на свой счет, вроде комплимента. А она ничем не должна показывать, что Серафим Михайлович нравится ей, лучше подчеркивать равнодушие. Так будет спокойнее.
      Кошка встала на задние лапы, как собачонка. В первый раз Нюра увидела, что кошка служит. Это было смешно. Поярков обрадовался, услышав Нюрин смех, старался изо всех сил, чтобы веселье это не угасло. Уговорил ее потанцевать. Потом заставил выпить глоток вина, потом другой, за успех испытаний, и Нюра не имела права отказаться.
      Так прошел вечер - весело, непринужденно. Серафим Михайлович хотел проводить Нюру на такси, но она категорически отказалась.
      - Поедемте автобусом, Серафим Михайлович. Мне так больше нравится.
      И, сидя с ним рядом у окна, Нюра с ужасом вспоминала, что вела себя как легкомысленная девчонка, будто никогда не делала никаких ошибок, никого не любила и нет на свете Павла Ивановича.
      ГЛАВА ПЯТАЯ
      Как ни старался автор поменьше рассказывать о технике,
      все же пришлось уделить и ей внимание. А произошло это
      потому, что уважаемый конструктор "Униона" С.М. Поярков
      и не менее уважаемый инженер Б.З. Дерябин постоянно
      спорят. Споры у них, конечно, технические и
      принципиальные, они во многом определяют дальнейшее
      развитие событий. Но, к сожалению, тут же суетятся
      товарищи, к технике прямого отношения не имеющие.
      Оказывается, и они влияют на события.
      Никогда еще сотрудники НИИАП не видели столько новейшей аппаратуры. Ее привезли из Москвы, Ленинграда, Новосибирска, кое-что было сделано на киевских заводах. Медоваров сожалел, что все это богатство заберут отсюда, как только "Унион" опустится на ракетодроме Ионосферного института, где начнутся основные испытания этой странной конструкции.
      Медоваров видел в ней обычную летающую лабораторию, которую по прихоти Пояркова раздули до непомерных размеров. Американцы делали шары побольше. А главное - из полимеров. Вот это прогресс! Мы тоже кое-чего добились, но не всех к таким делам допускают.
      -Везет же людям, - жаловался Толь Толич друзьям. - Сколько институтов для космоса работает! Сколько организовано специальных пунктов, чтобы вести наблюдения! А я у начальства чуть ли не в ногах валялся, просил и нам записать это дело в план. "Нет, говорят, профиль у вас не тот. Подождем реорганизации".
      Единственно, что разрешили НИИАП, - это принять участие в установке приборов на экспериментальной конструкции "Унион" и оборудовать временный пункт контроля и управления. Работа внеплановая, не очень срочная. Можно доверить и такой организации, как НИИАП. Авось справятся.
      Толь Толич обиделся, но возражать не стал. И то хлеб, особенно когда встал вопрос о реорганизации. За последнее время наверху стали поговаривать, что в НИИАП недостаточно занимаются работами, имеющими практическое значение. Сигнал серьезный.
      И Медоваров с присущей ему активностью и многолетним опытом хозяйственника быстро переоборудовал конференц-зал НИИАП под пункт контроля и управления. Из зала вынесли все ряды кресел, поставили длинные столы с аппаратурой, подвели мощные кабели для питания радиостанций, повесили большой телевизионный экран и установили несколько телевизоров поменьше.
      У стен, между окон, приютились всевозможные распределительные щиты, шкафы усилителей, ЭВМ. А потому Медоваров вынужден был распорядиться, чтобы сняли все диаграммы, портреты и плакаты, характеризующие научную и общественную жизнь НИИАП. Лишь один график остался - не поднялась рука снять его. Это "Рост квалификации сотрудников НИИАП". С момента организации этого высокочтимого учреждения квалификация научных сотрудников неуклонно поднималась вверх. Если десять лет тому назад в НИИАП было восемь кандидатов, то за последнее время при тех же штатных единицах квалификация сотрудников НИИАП возросла на четыреста процентов - новые кандидаты и аспиранты подняли кривую роста квалификации на недосягаемую высоту.
      Под этой кривой скромненько указывалось, что в Научно-испытательном институте аэрологических приборов больше всего кандидатов медицинских наук, потом экономических, технических и прочих. Все это подкреплялось цифрами. И в самом конце: "Кандидатов педагогических наук - 1". Этой единицей был Анатолий Анатольевич Медоваров. Как это произошло, читатель узнает несколько позже, а сейчас вернемся к главному.
      График, как уже было сказано, висел на стене, под ним стояла старинная с бронзовыми львами тумбочка, принесенная из кабинета Медоварова. А на тумбочке - аппарат, похожий на осциллограф, с большим прямоугольным экраном, разделенным на частые клетки.
      В этой клетке за стеклом, как в террариуме, ползает голубая светящаяся змейка. Змейка показывает высоту, на которой сейчас находится "Унион".
      Дерябин змейкой недоволен. Мало того, что в "Унионе" ни с того ни с сего перестали работать некоторые метеоприборы и телекамера, - начало испытаний вообще нельзя признать удачным. Конечно, неприятно, когда состояние атмосферы для тебя сейчас является загадкой. Ты не знаешь ни давления, ни влажности, ни ионизации воздуха, даже облаков не видишь, но все это пустяки, коли после перестройки диск оказался настолько перетяжеленным, что никак не может подняться до расчетной высоты. Надо признаться, что в сравнении с прежней конструкцией в диске появились новые отсеки с аппаратурой. Но ведь Борис Захарович сделал все возможное, чтобы уложиться в заданный вес.
      Сейчас на экране высотомера линия не поднимается выше семисот метров, хотя при данном объеме диска он должен лететь на высоте примерно в тысячу метров. Подсознательно Борис Захарович чувствовал себя виновным, но за все должен отвечать главный конструктор Поярков, человек молодой и, по мнению Дерябина, излишне самоуверенный. Смело он перестроил диск, но, видно, нерасчетливо.
      - Считать надо. Считать на линеечке, - раздраженно бормотал Борис Захарович, будто всерьез предполагая, что этим пренебрег Поярков.
      Подойдя к другому радиовысотомеру, Дерябин неприязненно посмотрел на равнодушное, спокойное перышко. За ним тянулась линия высоты. Опять те же самые семьсот метров. Но самое удивительное, что Поярков спокоен. Сидит возле окна и покуривает.
      Борис Захарович подошел к нему, открыл окно и придвинул стул.
      - Неужели, батенька, ты и сейчас настаиваешь на испытаниях по второму циклу?
      Поярков смял в руке папиросу.
      - Настаиваю. Но только там, у Набатникова. Надо создать одинаковые условия для сравнения.
      - Но ведь диск и ракета - вещи абсолютно несравнимые, - не понимая упорства молодого конструктора, доказывал Дерябин. - У тебя модернизация, а у них новая специальная разработка.
      - Пройдет два-три года, и она безнадежно устареет. Возьмите наших автомобильных конструкторов. Пока машина в чертежах, она современна. А промышленность пока раскачается, пока образцы сделают, испытают, утвердят, пройдет немало времени. И вот из заводских ворот выезжает допотопный драндулет новейшего выпуска. Чтобы не отстать, - конструктор должен далеко заглядывать вперед и очень смело экспериментировать. Не думайте, что я не доверяю вашим приборам, но собственный глаз вернее.
      - А это уж совсем не вяжется с пышными словами о смелости эксперимента. Тут старинкой попахивает.
      - Какая там старинка? - Поярков щелкнул зажигалкой и снова закурил. - Ведь у нас разные взгляды на основное назначение диска. Вы видите в нем лишь удобную колымагу, которую можно нагрузить сотнями разных метеоприборов. Но вы же знаете, что "Унион" может решать и более сложные задачи.
      - Более сложные? - прервал его рассерженный Дерябин. - Да брось ты дымить как паровоз! Если хочешь знать, то самая серьезная наука - метеорология. Сложнейшая и важнейшая... Да, да, не криви рот. Важнейшая! И если мы познаем ее как следует, то будем управлять погодой.
      Он замахал рукой, отгоняя от себя табачный дым, и, заметив, что, кроме Пояркова, никого поблизости нет, понизив голос, проговорил:
      - И вашу, так сказать, модернизацию не одобряю. Универсальность, батенька, - палка о двух концах. Одно дело ионосферная лаборатория, а другое космический корабль.
      - Но задачи общие, - возразил Поярков и, чтобы доказать свою правоту, стал повторять Борису Захаровичу давно известные для него истины: - "Унион" будет подниматься вроде как по ступенькам. Первая самая обычная. Аппарат легче воздуха. Поднимается как дирижабль. В ионосфере включаются реактивные двигатели. Вполне вероятно, что в последующих испытаниях их не будет. И как бы ни высмеивали меня противники за странную форму конструкции, абсолютно непохожую на обтекаемую ракету, я смею утверждать, что форма эта вполне закономерна: за пределами атмосферы, где нет воздушного сопротивления, обтекаемость ни при чем. Там она нужна как детской коляске. Диск летит по инерции, расход горючего ничтожный. Ну, а там включаются атомные двигатели, и диск вырывается в свободное космическое пространство.
      Дерябин отвернулся к окну, показывая, что все это ему надоело, но в то же время хотелось подыскать веские возражения, чтобы не формально, а по-инженерски доказать увлекающемуся конструктору всю бесплодность его затеи. Ведь уже были опыты поднимать ракету на воздушных шарах, чтобы преодолеть самый плотный слой атмосферы без расхода топлива. Правда, у Серафима это решается более конструктивно. Уже испытывались некоторые системы атомных двигателей в верхних слоях атмосферы. Сейчас в "Унионе" поставлены самые совершенные. Они не подведут.
      Почему же Борис Захарович противится и не соглашается с доводами Пояркова? Он чувствовал, будто подошел к краю обрыва. Кажется, шагнешь еще - и полетишь в пропасть. Ведь стоит лишь уверовать в дерзкую простоту идеи Пояркова, как сразу же разрушатся привычные представления о том, какие могут быть космические лаборатории.
      Все становится на голову. Строишь подводную лодку, и вдруг тебе говорят, что она может летать. В первую минуту ты отмахиваешься, злиться, а потом задумываешься. Да почему же нет? И полетит, если предусмотреть то-то и то-то.
      По голубоватому экрану, на который были нанесены контуры южной части страны, едва заметно передвигалась светящаяся точка: диск пролетал где-то возле Херсона.
      Поярков молча смотрел на эту точку и ждал, что скажет Борис Захарович. В какой-то мере можно понять старика. Исследование космических пространств ведется по строгому плану. Пока это делается с помощью ракет и спутников, которыми занимаются специальные организации и множество институтов.
      И когда Поярков предложил модернизировать "Унион", то это вызвало недоумение среди специалистов. Существует план, проверенные конструкции. Они, слава богу, с успехом решают поставленные задачи. И вдруг какой-то летающий диск. Невероятно.
      Однако дальновидные люди поддержали Пояркова. Конструкция по существу готова. Грандиозных затрат не предвидится. Почему бы не провести серию экспериментов, чтобы накопить опыт для постройки универсальных космических кораблей? Правда, институты и предприятия, которые должны были бы заняться перестройкой "Униона", загружены плановыми заданиями, но, возможно, здесь выручит какой-нибудь авиазавод.
      Так и получилось, что модернизация "Униона" была произведена, а установить дополнительные приборы поручили НИИАП.
      Конечно, если бы не Борис Захарович, то Поярков никогда бы не доверил установку приборов сотрудникам НИИАП. Они заняты совсем другими делами, и практический опыт у большинства из них ничтожный. А Борису Захаровичу нельзя не верить.
      Выбрасывая вперед коротенькие ножки, вошел Медоваров и еще издали протянул Пояркову голубой бланк радиограммы.
      - Ну вот, так всегда получается. Я-то ведь был прав, когда не советовал выпускать "Унион". Мой инженер сообщает, почему погиб самолет.
      Поярков взял бланк и, видя перед собой лишь улыбающееся лицо Петра, вспоминая их последнюю - встречу над Днепром, прочел:
      сообщаю предварительные данные работы комиссии тчк
      летчик охрименко погиб тчк бортмеханик и младший научный сотрудник тяжело ранены тчк катастрофа произошла при сильной облачности тчк радиолокатор работал нормально тчк опросом местных жителей установлено тире за последние дни здесь были замечены невиданные ранее орлы тчк один из них долго парил под облаками, где вскоре произошла катастрофа из-за поломки крыла и разрыва бензопровода тчк падая самолет загорелся тчк расследование продолжается тчк
      - Так в чем же вы правы, Анатолий Анатольевич? - спросил Поярков и передал радиограмму Дерябину. - Значит, на Кавказе надо прекратить все воздушное сообщение?
      За Медоварова ответил Борис Захарович.
      - Здесь есть какая-то доля истины. - Он аккуратно сложил прочитанную радиограмму. - Надо бы в этом опасном районе поднять "Унион" возможно выше, куда не залетают орлы. Но если так дальше будет продолжаться, - он указал на замершее перо высотомера, - то вряд ли мы достигнем расчетного потолка.
      - А что такое? - оживился Медоваров.
      Поярков передернул плечами и укоризненно взглянул на Бориса Захаровича.
      - Ничего особенного. "Унион" летит несколько ниже заданной высоты.
      - Оскандалимся мы с вами, Серафим Михайлович, - сочувственно заметил Медоваров. - Надо бы прислушаться к сигналам общественности. Вечно вы торопитесь и других подводите.
      - Кого это других? - рассердился Поярков. - Вас, что ли?
      - Да я не о себе, золотко. Человек я маленький, что прикажут, то и делаю. Вы бы о коллективе подумали. Люди работали на вас. Верили. Да взять бы того же Бориса Захаровича...
      - Оставим, Анатолий Анатольевич, этот никчемный разговор, - вмешался Дерябин. - У меня свои претензии к Серафиму Михайловичу. Как-нибудь разберемся без адвокатов. А сейчас и без того тяжко.
      - Но ведь мне будут звонить, узнавать, - не сдавался Медоваров. - И не только из главка и министерства, а и другие товарищи, ваши коллеги. Они ведь тоже вкладывали свой труд...
      Поярков зло усмехнулся:
      - Будут узнавать насчет "космической брони"?
      Играя концом пояска, Толь Толич проговорил назидательно:
      - Вам, как ведущему конструктору, не очень-то удобно так пренебрежительно относиться к работам своих коллег. Этого у нас, золотко, не любят. Тем более что речь идет о новых синтетических материалах.
      - Каких там новых! - рассердился Поярков. - Ваша "космическая броня" нашими дедами из творога делалась. А сейчас ее вытащили на свет божий, чтобы моментом воспользоваться. Век пластмасс! Век полимеров!
      - Простите, золотко, но вы не очень осведомлены... Из творога делается галалит. А здесь методом полимеризации...
      Дерябин примирительно заметил:
      - Дорогой Анатолий Анатольевич. Разговор идет о полете, который вы сами разрешили.
      Несколько озадаченный Медоваров тут же возразил:
      - Но я докладывал обстановку, сигнализировал в Москву. Потом, что я мог сделать, когда вы вдвоем взяли меня за горло.
      - А таинственный звонок из Москвы?
      - Какой звонок? - удивился Медоваров. - Ах, тот!.. Ну да, это было согласовано кое с кем. - И, многозначительно помолчав, он вышел.
      Поярков отвел Бориса Захаровича в самый дальний угол зала и устало присел на подоконник.
      - Последний полустанок. Вокруг него еще бегают какие-то мешочники, спекулянты, жалкие обыватели. Так и здесь, в институте. Его слишком долго собираются реорганизовывать, а пока он - захудалый полустанок, оставшийся от прошлого. Говорят, что еще в четырнадцатом году здесь была воздухоплавательная школа. И, несмотря на новое здание и современную технику, здесь мало что изменилось. Проходной двор, где задерживаются только Медоваровы.
      - Оценка весьма субъективная. Я спрашивал в главке, какого они мнения о работе института.
      - И что же?
      - К ученым у нас очень гуманное отношение, и этим многие пользуются. Разогнать НИИАП нельзя. План у них выполняется, испытания ведутся добросовестно. Квалификация сотрудников растет. Видал диаграммку? Отчетность идеальная и своевременная. Финансовая дисциплина безукоризненная. И к тому же два-три человека дают интересные работы. В министерстве надеются на лучшее и терпеливо ждут. А мы на этом полустанке чувствуем себя несколько задержавшимися пассажирами. Ругаем начальника за плохое расписание, за опоздание поездов. А ведь здешнее расписание не для нас составлено, и минутное опоздание тут не играет роли.
      - Черт возьми, но неужели на дорогах к звездам нельзя миновать подобные полустанки?
      - А кто виноват? - с явной укоризной спросил Борис Захарович. - Ты не возражал, чтобы приборы устанавливались на здешнем аэродроме.
      - Согласен. Но при чем тут Медоваров? Зачем он вмешивается в наши дела?
      - Как временный начальник полустанка. Обязан по должности.
      На щите снова вспыхнули сигнальные лампочки. Начиналась очередная контрольная передача. Поярков побежал к пульту. Дерябин неторопливо пошел вслед.
      - Все то же, - вздохнул Поярков, глядя на спокойное перо. - Объем диска остается неизменным. Высота семьсот. Борис Захарович, дорогой, не мучайте меня, скажите откровенно, не поставили вы там какой-нибудь запасной аккумуляторной батареи? Помните, еще при первой конструкции ваш Бабкин хотел запрятать в кабине лишние пятьдесят килограммов. А сейчас такое впечатление, что груза еще больше. Кто здесь виноват?
      - Подождем искать виновного, Серафим Михайлович.
      Нюра сидела рядом, помогая лаборанту записывать уже расшифрованные показатели направления ветра, солнечной радиации... При последних словах Дерябина карандаш выпал у нее из рук.
      Лаборант посмотрел на ее сразу побледневшее лицо.
      - Вам нехорошо, Анна Васильевна? Идите на воздух. Я один справлюсь.
      На ступеньках главного входа Нюру встретил Аскольдик. Он уже собирался домой и успел переодеться в короткие замшевые штаны шоколадного цвета и кожаную курточку с многочисленными "молниями". Огромные ботинки на толстом белом каучуке, пестрые гетры, обтягивающие худые икры, острые коленки и тонкая мальчишеская шея, перетянутая узеньким галстучком, - все это производило комичное и в то же время жалкое впечатление.
      - Приветствую категорически! - сказал он, сгибаясь в поклоне и снимая воображаемую шляпу. - Как, девочка, жизнь молодая?
      - Оставьте меня, Аскольдик. - Нюра хотела было пройти мимо, но тот заступил ей дорогу.
      - Мы, кажется, сегодня не в духе? Мы, кажется, всех презираем?
      Древнее мужественное имя Аскольд, по обычаю всех мам, превратилось в уменьшительное. Родители искали красивое имя, хотели назвать Арнольдом, Альфредом или Эдуардом, но, видимо вспомнив про Аскольдову могилу над Днепром, где молодые супруги часто гуляли, решили так и назвать своего первенца.
      Было бы чересчур банальным рассказывать о том, как растили своего единственного отпрыска обезумевшие от счастья родители. Но вот он стал взрослым, кое-как получил аттестат зрелости, потом не без помощи папиных друзей устроился в институт. Это событие было ознаменовано достойнейшим образом. Папа Аскольдика - директор производственного комбината, выпускающего то ли ковры, то ли набивные ткани, - вознаградил утомленного мальчика за самоотверженный труд, купив ему новенький "Москвич". В течение первых семестров "Москвич" постарел на двадцать тысяч километров, что не могло не отразиться на студенческой судьбе Аскольдика. Когда же ему было заниматься? Ведь столько хорошеньких девушек жаждали прокатиться в его машине! "Москвич" был сдан в ремонт, что дало возможность его владельцу, исключенному из института за неуспеваемость, подумать о своем дальнейшем образовании. Он решил перейти на заочное отделение. Но для этого нужна справка с места работы. А где ее взять?
      Свет, как говорится, не без добрых людей. Стоило лишь товарищу Медоварову несколько раз появиться в папином кабинете, как Аскольдик был оформлен в НИИАП - правда, на очень скромную должность помощника фотолаборанта. (Римма с усмешкой утверждала, что здесь учитывалась его склонность к фотографированию девушек на пляже.)
      Аскольдик великолепно устроился. Всю работу по проявлению и печатанию фотоматериалов к отчетам и диссертациям выполнял сам лаборант, у которого не было состоятельного отца, а потому при сдельной оплате эта система оказалась подходящей для обоих сотрудников фотолаборатории. Аскольдик даже умудрялся приезжать в институт через день. Сегодня он приехал уже на другой машине. "Москвич" оказался мальчику тесным.
      - Итак, - изгибаясь перед Нюрой, разглагольствовал Аскольдик, - вы гнушались моим стареньким "Москвичом", а теперь вон она, моя лошадка.
      Широким жестом он показал на стоявшую в тени здания бирюзовую "Волгу".
      - Товарищ Поярков хоть и ведущий конструктор, а ведет себя несолидно, продолжал Аскольдик. - Не понимает он красоты жизни. В прошлый раз я вас видел с ним в ресторане. Неужели он провожал вас домой в автобусе? Разве это мужчина?
      - А вы? - Нюра смерила его презрительным взглядом.
      Не первый раз приходится терпеть его приставания. Да кто он такой? Красноносенький мальчишка, прыщеватый, слюнявый. Мальчишка в полном смысле этого слова, - которого до сих пор родители чуть ли не на руках носят, отчего он возомнил себя личностью единственно достойной внимания. На танцплощадках без труда завязываются знакомства, и дурочек там достаточно. (Ах, если бы матери знали, что такое танцплощадки!) Все сходило мальчику с рук, ибо он был на редкость хитер и осторожен.
      Даже Римма, постоянная посетительница танцплощадок и в какой-то мере близкая по духу этому резвящемуся мальчугану, старалась реже попадаться ему на глаза, боясь, что придется с ним танцевать, - за отказ подобные молодчики жестоко мстят. Она как-то призналась Нюре, что потом долго моет руки, вытирает шею одеколоном, чтобы уничтожить даже память от его неприятного дыхания.
      Аскольдик подбирался к уху, нашептывал что-то липкое, грязненькое, и Римме физически было не по себе.