А Борис Захарович, видно не на шутку увлеченный ярцевским изобретением, рассказывал, что будет, если сейчас его поддержат. Ведь это совершенно новая идея! Ничего похожего никто не придумывал. Конечно, аккумуляторы Ярцева пока еще находятся в младенческом возрасте, а потому нередко доставляют неприятности. И не только Ярцеву, по и Дерябину, даже Нюре. Сколько времени она отдала их воспитанию!
      - Да, да... воспитанию, - подтвердил свою мысль Борис Захарович. - Мне Ярцев говорил, что никогда еще не встречал таких полезных и интересных выводов, которые вы присылали ему в протоколах. При выпуске последней партии он учел многие ваши замечания.
      Прощаясь, он еще раз крепко пожал руку Нюре и предупредил:
      - Только покорнейшая просьба, не говорите об этом Серафиму Михайловичу. При такой огромной мощности ярцевские аккумуляторы не могут быть легче обычных, они, конечно, потяжелей. А Поярков за каждый лишний грамм мне скандалы устраивает. Побережем его нервы, Договорились?
      Что Нюра могла ответить? Значит, так нужно. Но зачем Борис Захарович связал ее словом? Неужели она должна таиться? А вдруг Серафим Михайлович спросит? Что тогда? Лгать?
      - Но ведь он заметит? - выдавила из себя Нюра.
      - Ни аккумуляторами, ни аппаратурой он не интересуется, целиком полагаясь на меня. Да вы не беспокойтесь, у нас здесь особые счеты.
      Хоть и был у Нюры серьезный урок, когда она оказалась слишком доверчивой, но разве можно не верить Борису Захаровичу? И все же чувствовала она себя отвратительно. Неужели люди не понимают, что не все могут лгать, прямо смотря в глаза?
      * * * * * * * * * *
      Вспоминая о своем обещании, Нюра боялась идти в конференц-зал, где сейчас следят за полетом "Униона", боялась, что Серафим Михайлович спросит, не попали ли туда случайно ярцевские аккумуляторы, которые она только что горячо защищала? И все же Нюре пришлось преодолеть свою робость и пойти в конференц-зал, так как она вызвалась помочь операторам в расшифровке показаний метеоприборов.
      "Унион" плыл на той же высоте. Серафим Михайлович опять заспорил с Дерябиным:
      - Вы же не отрицаете, что потом ставили дополнительную аппаратуру? Вот и вчера какой-то аппарат привезли. Ведь я о нем ничего не знал.
      - Сейчас узнаешь, - перебил его Дерябин, дрожащими руками протирая очки. Он заметил Аскольдика, бесцельно бродившего по залу с фотоаппаратом. - Не в службу, а в дружбу, попрошу вас найти инженеров. Помните, вчера приехали? - И снова повернулся к Пояркову. - Приборчик, который они установили, весит всего два килограмма двести шестьдесят граммов. Надо полагать, что против него вы не стали бы возражать?
      Поярков недоуменно развел руками и подошел к столу, где сидела Нюра. Она записывала в журнал расшифрованные показатели, переданные с "Униона". Рядом с ней полный, краснолицый радист поминутно вытирал запотевшие наушники и ждал очередного сообщения пеленгаторных станций, которые следили за местоположением летающей лаборатории.
      Посланный Дерябиным Аскольдик вернулся. Он вынул изо рта сигарету.
      - Ваше приказание выполнено, товарищ начальник, - со скрытой усмешкой отрапортовал он. - Насколько я мог установить, прибывших вчера инженеров на территории не оказалось.
      - Уехали? Да бросьте вы дымить!
      Обидевшись, Аскольдик потушил сигарету.
      - По моим сведениям, они даже не выходили с территории.
      - Откуда это известно?
      - Справлялся в проходной. Пропусков они не сдавали.
      Дерябин раздраженно надел очки.
      - Чепуха! Сквозь землю они провалились? Анна Васильевна! - крикнул он. Вы сегодня Бабкина или Багрецова видели?
      Нюра отложила перо и подошла к Дерябину.
      - Не видела, Борис Захарович. Но думаю, что они еще не уехали.
      - Откуда такое предположение?
      Немного смутившись, Нюра готова была ответить, что Багрецов обещал передать ей письмо от Курбатова, но в присутствии Серафима Михайловича, который стоял рядом, упоминать об этом не хотелось.
      - Я здесь дежурила всю ночь, - сказала она, рассеянно перебирая бусы, - и они со мной даже не увиделись.
      - Очень убедительный ответ, - проворчал Дерябин и, обращаясь к Аскольдику, попросил: - Пожалуйста, еще раз проверьте. Возможно, где-нибудь спят.
      Ничего не говоря, Поярков метнулся к аппаратам. На широкой ленте радиовысотомера перо вычерчивало крупные зигзаги, точно стремилось оторваться.
      Затаив дыхание, он следил за скачущей кривой. Что там наверху? Диск мечется, как в урагане. Его бросает то вверх, то вниз. Линия высоты похожа на запись пульса лихорадочного больного.
      - Включить третью линию! - приказал Дерябин.
      В окошках самописцев поползли разлинованные ленты. На них послушные перья по приказу автоматических приборов "Униона" вычерчивали ломаные кривые.
      Глядя то на одну, то на другую ленту, Борис Захарович возбужденно пояснял:
      - Нам повезло, Серафим. Редчайшее явление. Ведь это в самой туче гроза пишет автобиографию. Так, так... Упало давление... Повысилась ионизация воздуха... А вот здесь мощность разряда. - Он вынул из кармана счетную линейку и, взглянув на масштабную сетку самописца, передвинул на линейке движок. Так, так... - бормотал он. - Молния в сто семьдесят тысяч ампер. Значит...
      Поярков недоуменно смотрел на Дерябина. Да что с ним такое? Говорит о молнии как об искорке в выключателе.
      - Но как же вы допустили, что диск попал в грозу?
      Дерябин объяснил, что в это время группа приборов не работала, и он не знал, что там впереди делается.
      - Ничего, ничего, - успокаивал он Пояркова. - Самое страшное позади. - И тут же не мог сдержать удовольствия. - А ведь мейсоновский анализатор оправдывает себя. Багрецов не ошибся. Четкость в любых условиях. Смотрите, вот эта левая кривая отмечает процент озона... Анна Васильевна, покажите утренние записи.
      Перышко тащило за собой тонкую красную линию, похожую на растягивающуюся жилку. Вдруг жилка оборвалась, и перо беспомощно скользнуло вниз.
      Борис Захарович нахмурился.
      - Выходит, зря похвастался. Опять что-то там стряслось? - Он уже без интереса посмотрел на раскрытую тетрадь, принесенную Нюрой.
      Нюра почувствовала неясную тревогу. Ничего особенного. Кроме анализатора, все приборы работают. Но мысли ее все время возвращались к друзьям. Куда исчез Багрецов? Почему не видно Бабкина? Она связывала это с неудачными испытаниями, а причину найти не могла. Допустим, что Бабкин уехал. Но Димка так бы не поступил. Надо же знать его характер. Не мог он позабыть про письмо, он все понимает, чуткий, душевный. А кроме того, Димка честен до мелочей. Сегодня Нюра случайно узнала, что он задолжал буфетчице института несколько рублей. У нее не было сдачи, Бабкин разменять не смог, никого поблизости не оказалось, и буфетчица решила: пустяки, мол, завтра утром принесете. Но Багрецов пока еще не принес, что на него совсем не похоже.
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
      Вопреки воле автора, тут опять появляется Римма. Хотелось
      бы о ней вспоминать пореже, но она появилась не просто
      так, а с находкой, которая могла бы повлиять на судьбу
      Багрецова и Бабкина. Автор воспользовался этим случаем и
      рассказал о Римме все, что знал. Пусть знают и другие.
      Зажмурив глаза, Борис Захарович сидел в глубоком кресле, изредка потирая седые виски. Что же случилось с анализатором?
      Опыт у Дерябина был огромный: работал еще на старых, искровых радиостанциях, потом сам выдувал баллоны для смешных пузатых радиоламп, впаивал в них электроды, строил передвижные радиостанции с так называемым "солдатмотором", сам крутил его ногами, как на велосипеде. Потом увлекся радиозондами и вообще метеорологией. Каких приборов он только не знал! Собирал их, испытывал, постепенно приходя к выводу, что при первых испытаниях любая конструкция хоть немножко, но обязательно должна покапризничать. Обязательно встретятся неполадки, - разве все так сразу и учтешь? Больше того, он был убежден, что если сразу все получится хорошо, то потом хлопот не оберешься с "безотказными приборами", которые вначале вели себя чересчур добросовестно.
      Звонил Набатников, узнавал, как идут испытания, и просил дублировать на пленке записи анализатора. Дерябин согласился, видимо надеясь, что аппарат Мейсона случайно закапризничал во время грозы и снова начнет работать в более спокойных условиях.
      Дерябин тяжело поднялся с кресла, подошел к столу и опять стал рассматривать записи последней передачи. Но что толку? Анализ воздуха так и остался незаконченным.
      В дверях появился Аскольдик. Он еще раз обшарил все закоулки территории.
      - Не нашли? - спросила подошедшая к нему Нюра.
      - Никаких признаков, дорогая.
      Все больше и больше Нюрой овладевало смутное подозрение. Припоминался восторженный Димкин рассказ о необыкновенных путешествиях, о метеостанции, которую он устанавливал в горах. Правда, это было давно, но разве сейчас он не захотел бы испытать, как он тогда говорил, "пленительное волнение неизвестности"? Трудно поверить, по все же допустим, что он спрятался в "Унионе". Но Бабкин? Серьезный, спокойный, рассудительный, в конце концов человек семейный, чем он особенно гордился, - разве он решился бы на такую выходку? А вдруг Димка его уговорил? Или что-нибудь другое случилось?
      Подойдя к Дерябину, Нюра робко дотронулась до его рукава.
      - Борис Захарович, мне кажется, они... там, - и вскинула глаза к потолку.
      - Где там? - Дерябин бросил тетрадь на стол. - Договаривайте... Что молчите?
      Опустив худенькие плечи, Нюра стояла растерянная и недоумевающая. Борису Захаровичу стало неловко. Проклятые нервы, глупая стариковская раздражительность. Девушка не виновата. Он мягко взял ее за руку, пробормотал какие-то извинения и пожаловался:
      - Начальство отдыхает. Будить неудобно, а то бы я спросил товарища Медоварова, как у него с территории люди исчезают? - Он подошел к телефону. Придется самому действовать.
      Борис Захарович назвал номер и попросил зайти дежурного по институту.
      Вошел заспанный молодой человек в помятом костюме, с четырьмя авторучками, торчащими из кармана.
      - Вы дежурный? - вежливо осведомился Борис Захарович и, получив утвердительный ответ, развел руками. - Объясните, пожалуйста, что у вас за порядки? Как можно выбраться с территории, минуя проходную?
      - Это исключено, товарищ Дерябин, - уныло возразил дежурный. - У нас охрана.
      У Дерябина сердито ершились усы.
      - Знаю, что охрана. Но лучше предположить самое невероятное: часовой спал, вахтер пошел домой чай пить... Все, что угодно, допускаю, но люди договорились до абсолютной... - Он бросил взгляд на Нюру и, запнувшись на полуслове, добавил: - В общем, помогите нам... Расследуйте.
      Проводив глазами спящего на ходу дежурного, Борис Захарович опустился в кресло.
      Вот так история! Неужели Анна Васильевна права? Но когда же они проскользнули в кабину? Перед отлетом ее проверяли. Сам осматривал, потом Медоваров. Другие отсеки были запечатаны. Нет, это невероятно!
      Чувствуя, что ноги его стали чужими, тяжелыми, Борис Захарович пошел к столу пеленгации.
      - Координаты? - спросил он у радиста.
      Тот показал карту. Последняя точка пересечения двух невидимых линий лежала где-то неподалеку от восточного берега Крыма.
      Легко постукивая лакированными каблучками, вошла Римма в коротком платье, похожем на розовый куст. По зеленому полю были рассыпаны огромные цветы, каких не выводил еще ни один садовник.
      Протягивая Дерябину болтающийся на шнурке полуботинок, Римма рассмеялась.
      - Який чобот! Коло забора лежав.
      Она рассказала, что нашла его случайно, а потом встретилась с дежурным, и тот просил эту находку показать Борису Захаровичу. Но что самое главное, Римма хорошо помнит, что в таких ботинках приехал маленький инженер, которому она передавала командировку.
      - Це его втрата.
      - Тонкая наблюдательность, - сердито заметил Дерябин. - Кроме Бабкина, никто таких туфель не носит?
      Римма кокетливо потупила глаза:
      - Но надо спорить, товарищ начальник. Дивчинам то краще знаты.
      Борис Захарович посмотрел на желтый ботинок, казавшийся в этой обстановке нелепым и смешным.
      - Вы на территории нашли его или с той стороны забора?
      - Конечно, не здесь. Лежал почти на шоссе. Из автобуса заметила.
      - Вот видите, Анна Васильевна, - Дерябин отечески положил ей руку на плечо, - ваши опасения не подтвердились, если, конечно, верить наблюдательности Риммы. Значит, наверху никого нет. Ботинок-то потерян за пределами территории. Трудно этому поверить, но выходит, что наши друзья сняли ботинки и перелезли через забор... - Он задумался. - Или наоборот, потом разулись, на шоссе. В общем, чепуха какая-то получается...
      Позвонил Медоваров, ему дежурный доложил о всяких нелепых предположениях. В "Унионе" этих халтурщиков быть не могло. Сам осматривал. Все печати целы. А почему мальчики сюда не заехали, так это из-за обиды. Они не рассчитывали, что их так рано отправят домой. Хотелось денька три пошляться по Киеву. На всякий случай можно позвонить на работу Багрецова. А вообще, следовало бы пресечь все эти провокационные слухи.
      - Да, кстати, Борис Захарович, - уже льстиво проговорил Медоваров. - Как дела с иллюминаторами из "космической брони"?.. Нормально? Никаких опасений нет? Большое спасибо, золотко.
      Нюра с тревогой прислушивалась к этому разговору. Ее, как и Бориса Захаровича, мало интересовали окошки из "космической брони", но вот насчет звонка в институт, где работает Багрецов, это важно. Тогда все выяснится.
      - Возьмите на память, Анна Васильевна, - протягивая ей ботинок, сказала Римма. - Мне он абсолютно ни к чему.
      Не успела Нюра возмутиться, как случилось неожиданное. Остановились перья самописцев, погасли несколько рядов контрольных лампочек. Выключилась радиостанция "Униона", и лишь на экране радиолокатора можно было убедиться, что диск не упал, не разбился. Сияющий зубчик чуть заметно передвигался вправо.
      Но что толку? У Бориса Захаровича екнуло сердце. Летающая коробка со всеми ее приборами ничего уже не сможет рассказать. Оборвалась радиолиния и, сколько бы диск ни летал, на какую бы высоту ни забирался, он никому не нужен. Это все равно что выпустить радиозонд без батареек. В самом деле, не батарея ли здесь виновата? Ярцевские аккумуляторы питают радиопередатчик, они подсоединены ко всем приборам, панорамной телевизионной установке, радиолокатору. Именно эта аппаратура сейчас и не работает. Хорошо, что приемники телеуправления питаются от обычных аккумуляторов, иначе случилась бы полная катастрофа - диском нельзя было бы управлять.
      Однако Дерябин все еще сомневался. Аккумуляторы Ярцева не могли разрядиться сразу. Всего лишь полчаса назад, расшифровывая показания, записанные на магнитофонной ленте, Борис Захарович мог убедиться, что напряжение аккумуляторов нормальное. Новая загадка!
      Он быстро подошел к столу, где сидела Нюра.
      - Надеюсь, вы как следует проверили зарядку аккумуляторов?
      - Неужели вы думаете, - помертвевшими губами прошептала Нюра, - что это из-за них?
      Отвернувшись в сторону, Римма лениво раскачивала висевший на шнурке ботинок.
      Дерябин разозлился:
      - Да бросьте вы его! - И когда она от неожиданности выронила ботинок, спросил: - Вы дежурили в аккумуляторной?
      Нюра вступилась за свою ученицу:
      - Дело не в этом, Борис Захарович. Я сама по нескольку раз проверяла каждую банку. Вот смотрите записи. - Она вытащила из стола толстую тетрадь. Напряжение, под нагрузкой... число циклов...
      Водя пальцем по строчкам, Борис Захарович силился подавить гнев, но именно то, что записи оказались в порядке, отнюдь не успокаивало его, а, наоборот, возмущало еще больше, ибо разгадка никак не давалась в руки. Значит, ярцевские аккумуляторы настолько еще не изучены, что могут выкидывать самые невероятные фокусы.
      Захлопнув тетрадь, Дерябин вздохнул:
      - Ну что ж... Потом разберемся. Видно, зря понадеялся. Так мне, старику, и надо.
      Обидно, конечно. Хотел помочь Ярцеву. Уж слишком долго мучается он со своим изобретением. Никто не хотел рисковать. А Дерябин рискнул, за что и поплатился. Сорвались ответственные испытания, и теперь уже никто не поверит в ярцевские аккумуляторы. Не один год пройдет, прежде чем кто-нибудь вспомнит о них. Помог товарищу, нечего сказать.
      Потупившись, безвольно опустив вдоль тола руки с синеватыми жилками, стояла Нюра. Она виновата во всем. Как-нибудь ошиблась, пропустила испорченный пли незаряженный аккумулятор. Мало ли что записи в порядке, ошибку надо искать там, наверху.
      Вот Борис Захарович подошел к телефону. Сейчас скажет Медоварову, что испытания надо прекратить. Потом назначат комиссию, будут доискиваться, почему отказали аккумуляторы? Почему лаборантка Мингалева не проверила их как следует? Это уже вторая серьезная ошибка в ее жизни. Выводы напрашиваются сами.
      - Ты, может быть, случайно уронила аккумулятор? - робко спросила Нюра у своей ученицы. - Ударила как-нибудь, когда устанавливала?
      - Это у вас, Анна Васильевна, все из рук валится. А Серафим-то от вас без ума. Все прямо завидуют. Чи погано?
      - Что погано? - рассеянно спросила Нюра.
      - Вот чудачка! До сих пор по-украински не понимаете. Я спрашиваю: "Разве плохо?" Ой, не плохо, Анна Васильевна! Совсем не плохо.
      Римма говорила вполголоса, косясь на Бориса Захаровича, он все еще в раздумье стоял у телефона. Со стороны нельзя было догадаться, что Римма затеяла столь неподходящий в данных условиях разговор... Ее мало трогали какие-то там испытания: сегодня неудача, завтра все пойдет хорошо - разве в этом дело? Для нее было полной неожиданностью встретить в ресторане Пояркова, которого она исподволь старалась расположить к себе, встретить не одного, не с приятелями-летчиками, а с этой тихоней. Что в ней особенного? Мордочка самая заурядная, одеться так, чтобы на тебя все глаза пялили, не умеет. Сплошная серятина. Пройдет по улице - и никто не оглянется. Ни веселости в ней, ни остроумия. Среднее образование, потом какой-то заочный институт. Да и сейчас какие-то формулы зубрит. Разговаривать может только про аккумуляторы, зарядку, подзарядку... Вообще, сплошная техника.
      А технику Римма ненавидела. На то у нее были личные причины. Года три тому назад она решила сделаться киноактрисой. Ради этого не поленилась кончить десятилетку, готовилась поступить в киноинститут. Но ее не приняли. Это была сплошная обида. Ей казалось, что принимали каких-то курносых колхозниц, лицо плоское, как тарелка, рост мелковатый, походка утиная. А ее, Римму, с такой блестящей внешностью, по существу, даже к экзаменам не допустили. Только что она начала читать стихотворение, как председатель экзаменационной комиссии сказал: "Довольно". Дикция, говорит, страдает. "Вот уж не замечала!" возмутилась Римма. "Возможно. Давайте проверим". Поставили перед ней микрофон, записали на пленку, потом прослушали: "Теперь замечаете пришепетывание?" Римма страшно обозлилась на комиссию, написала в министерство, но ничего из этого дела не получилось. С тех пор она возненавидела всякие микрофоны и магнитофоны, поступила в мимический ансамбль оперного театра, но там, снедаемая завистью к настоящим актрисам, не прижилась и решила устроить свою жизнь иначе.
      Родителей она ни в грош не ставила. Отец работал на какой-то фабрике плановиком, мать - медсестрой в "Скорой помощи". Да разве Римма, при ее-то красоте, для такой жизни готовилась? Арифметику она не любила с детства, медицину тем более - при виде крови бледнела, чуть ли не до обморока. Ее возмущали ежевечерние разговоры отца и матери. Один восхищается какими-то процентами, другая толкует о сложных переломах бедра. Неужели это может кого-нибудь интересовать?
      В детстве Римма училась в балетной школе. Папа ворчал, а мама думала, что из девочки выйдет балерина. Но вдруг девочка начала усиленно расти, обогнала всех своих подруг и уже не могла танцевать в "Щелкунчике". Потом обленилась, стала полнеть. Да и таланта у нее было с тютельку. Пришлось распроститься с балетной школой. Одно время думали, что у Риммочки хороший голосок. Мама повела ее в музыкальное училище. Но и тут неудача - слух подгулял.
      Папа что-то твердил насчет настоящей профессии. Однажды сводил Римму на ткацкую фабрику, но у девочки от шума разболелась голова, и мама категорически заявила, что со стороны папы это все неумное чудачество. Девочка талантлива, и у нее свой путь в жизни.
      В семье никогда не говорилось, что это за путь, о нем стыдливо умалчивалось, но все прекрасно понимали, что работать Риммочка не будет, она должна удачно выйти замуж. Однако даже очень красивые и неглупые девушки вроде Риммы могут годами искать себе счастье, если их не окружают серьезные, интересные люди. Школьных друзей Римма растеряла, да и не очень их жаловала сверстники чаще всего бывают неинтересны, а у артистов мимического ансамбля, кроме мало-мальски смазливой внешности, ничего нет. Римма их втайне презирала.
      Значит, надо искать подходящее общество. Но где? Дома? Правда, у отца часто бывают друзья, и дело не в том, что они не молоды, а попросту люди эти мало интересуют Римму. Бухгалтер, мастер, технолог... Иногда приходит поболтать врач из маминой "Скорой помощи". Брюки на коленках пузырями, рукава потертые. Родители говорят, что все эти люди очень хорошие. Но разве это общество?
      И Римма стала подыскивать себе работу. Конечно, без специальности устроиться трудно, но все-таки она чему-то десять лет училась? Возьмут секретаршей. Надо только не прогадать, выбрать организацию посолиднее, вроде Академии наук. Но оказалось, что во всех академиях места секретарш давно уже были заняты. В научно-исследовательских институтах Римме тоже не повезло, и лишь через каких-то знакомых, по эстафете телефонных звонков - один просит, потом просьба передается дальше - Римме удалось поступить в НИИАП секретаршей к самому товарищу Медоварову. Не больше двух недель работала она на этом месте. Жена Толь Толича оказалась столь вздорной и ревнивой, что во избежание скандала пришлось перевести Римму на должность ученицы-лаборантки. Как говорится, "бросить на производство".
      Римма было заартачилась, но потом смирилась. Чаще всего она работала в аккумуляторной. Ничего сложного и трудного в этой работе не было. В помещении чистота, прохлада, гудит вентилятор, нагнетая с улицы свежий воздух. Римме не понравился синий халат, она попросила заменить его на белый и тем самым подняла свою скромную профессию на более высокую ступень. Правда, это было нужно лишь для собственного успокоения, и Римма тщательно следила за крахмальной белизной своего халата, за маникюром, чтобы как-нибудь не сравняться с другой аккумуляторщицей, девушками из ремонтной мастерской или с работниками склада.
      Вполне понятно, что Римма сразу же обратила на себя внимание. Летчики-испытатели, авиатехники и даже аспиранты частенько забегали в аккумуляторную. У каждого из них оказывался подходящий предлог, но Римма лишь скептически улыбалась. Человек, которым она может серьезно заинтересоваться, не придет в аккумуляторную. Делать ему здесь нечего.
      Во время перерыва забегал Петро. Но уж больно он беспокойный, ревнивый. Нет, с ним Римма никогда бы не связала свою жизнь.
      Она охотно бывала в лабораториях, куда на электрокаре привозила маленькие аккумуляторы для всевозможных приборов, но обязательно брала с собой какого-нибудь свободного от дежурства паренька, чтобы он помогал ей. Зачем утруждать себя, когда за одну только улыбку парень в лепешку расшибется и будет таскать аккумулятора на все этажи, чего бы это ему ни стоило?
      Римма сожалела, что Поярков не работает в лаборатории, куда бы она запросто могла заходить якобы для проверки аккумуляторов, а на самом деле, чтобы лишний раз показаться знаменитому конструктору. Он попросту не разглядел ее как следует. Должен ведь мужчина разбираться в красоте!
      Это была ее единственная ценность, и она делала все возможное, чтобы показывать себя в полном блеске и неотразимости. Родители из кожи лезли вон, чтобы заработать Риммочке на лишнее платье. Но этого Римме не хватало, приходилось и самой изворачиваться, продавать надоевшие тряпки, иногда взять с подруги двойную цену за какой-нибудь отрез, купленный в магазине: "Что ты, что ты, милая, ведь такого же не найдешь! Мне досталось случайно". Все свои желания и стремления, все чистое и светлое, что было у нее на сердце, расплескала она по капелькам, по пустякам. И хоть терпеть не могла вина, осуждала отца-курильщика, говорила, что все это наркомания, надо бы запретить такое безобразие, - у нее самой дрожали руки, будто у пьяницы, когда она видела в витрине комиссионки модный отрез, босоножки, цветные тряпки. Она выклянчивала у матери деньги, и тогда вся семья могла сидеть чуть ли не на одной картошке, только бы угодить единственной дочери.
      Прошло каких-нибудь три месяца, и Римма уже стала своим человеком в НИИАП. Толь Толич считал себя вроде как бы виноватым перед ней. Бедная девочка, должна сидеть где-то в аккумуляторной.
      Он вызвал к себе однажды Нюру, которую невзлюбил, возможно лишь потому, что она работала у Курбатова, а тот не очень-то учтиво обошелся с Толь Толичем... Вызвал и с усмешечкой посоветовал:
      - Растить надо молодые кадры, Анна Васильевна. Почему вы не приучаете ученицу - лаборантку Чупикову к самостоятельной работе? Закиснет она в аккумуляторной. Смелее, смелее выдвигайте молодежь! Вам еще рано бояться конкуренции.
      С тех пор Римма занималась чем угодно, вернее, тем, что ей больше нравилось. Например, ходить с озабоченным видом по всему институту, что-то искать, проверять и таким образом коротать время до звонка.
      Вот и сейчас, ей очень повезло с находкой ботинка, иначе бы она не осмелилась войти в зал, где хозяйничает суровый Борис, - за глаза Римма и молодых и старых называла только по имени. Сегодня никто с ней не любезничал, хотя и времени было много свободного. Ведь аппараты включаются по часам, а в перерывах дежурные свободны.
      Но сейчас все "переживают". Удивительный народ! Римма хотела было уйти: скукота. И в эту минуту снова запрыгали перья самописцев, зажглись контрольные лампочки. Все ожило точно от глубокого сна. Борис Захарович бросил на рычаг телефонную трубку. Нюра порывисто обняла свою помощницу. Значит, дело не в аккумуляторах. Возможно, что-то заело в автоматике. Это иногда бывает даже на АТС, на что уж там техника освоенная.
      Зря Нюра сомневалась в автоматике. Перед отлетом ее дотошно исследовал сам Борис Захарович. Сейчас у него все больше и больше крепла уверенность, что причину надо искать в аккумуляторах. Трудно сейчас догадаться, где она скрывается, посмотреть придется после того, как "Унион" опустится на ракетодроме Ионосферного института. Была одна мыслишка, но бредовая. Допустим, Багрецов и Бабкин все же проникли в "Унион", но можно ли поверить, что они занимаются там устранением технических неполадок? Явная несуразица...
      Большинство операторов и других специалистов из тех, кто дежурил у приемников и приборов, давно работали с Борисом Захаровичем и сюда приехали по его вызову. Разве могли они сдержать радостные улыбки, - ведь испытания продолжаются, и надо надеяться, что беда пронеслась стороной, что явление это абсолютно случайное и больше уже не повторится.
      Пользуясь случаем, что попала в зал, где можно встретить Серафима Михайловича, Римма ждала его, делая вид, будто крайне заинтересована, нормально ли работают аккумуляторы в переносных контрольных приборах.
      Наконец-то она дождалась. В дверях появился Поярков. Никого не замечая, он прошел мимо улыбающейся Риммы и, вытащив изо рта папиросу, обратился к Дерябину:
      - Вы знаете, что мне заявил уважаемый Толь Толич? Говорит, что фокус с ребятами это я придумал. Вроде как бы оправдаться, что диск перетяжелен. Но все-таки он сменил гнев на милость и даже приветствует испытания по седьмому пункту программы. Итак, по нашим расчетам, "Унион" сейчас должен быть где-нибудь над мысом Форос.
      Дерябин отогнал от себя папиросный дым и молча подвел Пояркова к затененному от света экрану. На нем четко вырисовывались очертания крымского берега. Пенная кромка прибоя, остроконечные скалы, дорога, поднимающаяся в горы.
      - Разве вы не знаете, что десять минут тому назад на экране ничего не было? - спросил Дерябин.
      - Я разговаривал с Москвой. Кстати, мне сказали, что Багрецов взял дополнительный трехдневный отпуск за счет переработки. Наверное, хочет в Киеве погулять. Ну, а здесь как дела?
      - Вероятно, отказали аккумуляторы. Боюсь, как бы это не повторилось.
      Поярков напряженно потер висок и укоризненно посмотрел на Дерябина:
      - Ну что ж, Борис Захарович, вопросов больше нет.
      Неверными шагами он прошел вдоль столов, где чуть слышно гудели аппараты, шелестели магнитофонные и бумажные ленты, и, возвратившись назад, остановился за спиной Нюры.
      - Там наверху ярцевские аккумуляторы?
      Нюра испуганно обернулась и, встретившись с его глазами, опустила голову. За всем этим с явным любопытством смотрела Римма. И если ее никогда не интересовали особенности тех или иных аккумуляторов, то в данном случае полезно кое-что разузнать. Она подошла ближе.
      - Вы меня, конечно, извините, - с нарочитым смущением заговорила Римма, теребя кружевной платочек. - Но, Серафим Михайлович, мне дуже треба спытать у Анны Васильевны, це яки ярцевские? Жовтии, смугастии? Желтые, полосатые? - и, заметив, что та кивнула головой, повернулась к Пояркову. - Прямо замучилась с ними. То заряжай, то разряжай. А все попусту. И вообще я даже удивилась, когда мне Анна Васильевна сказала, что будем устанавливать эти полосатые.
      Она хотела посочувствовать Пояркову, намекнуть, что есть такие неблагодарные, которые только к начальству подлаживаются. А Серафим Михайлович хоть и проявляет к Анне Васильевне дружеские чувства, а никакой он ей не начальник. Вот и подвела его Анна Васильевна. Все это Римма обдумала, нашла подходящую форму, как сказать, но Борис помешал, подошел он злющий-злющий и, не считаясь с девичьим очарованием, - куда ему, возраст не тот, - попросту выставил ее за дверь.