На одной линии рельс стояли орудия, на другой - станки, те станки, которые делали эти орудия. Почти в течение всех пяти дней, когда мы ехали, шел мокрый и тяжелый снег. Он закрывал брезенты, наброшенные на станки, вагоны, пути белой и ровной полосой. И все же словно фразы, накиданные поспешным журналистом, сквозь снег протаивали станки, сбрасывая с себя пелену, и тогда казалось, что они говорят, обращаясь к орудиям: "Ничего, сынки, не беспокойтесь, скоро к вам еще новых братьев пришлю".
      Рабочие рассказывали красноармейцам, что и какие заводы вывезены, и почти неизбежно мы слышали один вопрос из уст военных:
      - А в какой срок возобновите работу?
      Рабочие называли срок. И можно быть уверенным, что эти простые слова обещания будут так же свято выполнены, как клятва. Да и не были разве клятвой эти встречи под мокрым небом, этот беглый разговор, когда раздаются один за другим звонки и два эшелона идут в противоположные стороны, но наполненные одним стремлением, одной жаждой - победы, победы, победы!
      Куйбышев - город очень большой, но в нем сейчас, естественно, нет для всех квартир, а еще менее тут ресторанов, потому что жители города не привыкли ходить в рестораны, а стряпали все дома, как и в любом провинциальном городе. Много людей, приехавших в Куйбышев, естественно, не имея квартир, не имеют и кухонь и, также естественно, стремятся в рестораны, которые поэтому похожи на театральный разъезд. Здесь встретишь всех, кого ты хочешь или не хочешь встретить, и здесь услышишь так много, что, будь все посетители ресторана журналистами, они чрезвычайно благодарили бы судьбу за эту толкотню. И вот среди разговоров, которые мне довелось услышать, я слышал много разговоров о том, как оживают и как становятся на ноги, и как начинают работать те станки, которые обгоняли нас, стремясь на восток к работе, к своим обязанностям. Например, рабочих и инженеров поселят в дома. Они покидают их, чтобы в дома эти поставить станки, и сами переходят в землянки. Уже работающий много лет завод вдруг принимает в себя три или даже четыре завода, и рабочие этих заводов теснятся в своих домах, чтобы принять друзей с Украины, друзей, которых они до того никогда не видали и не слыхали.
      Года через два-три мне будет пятьдесят лет. Возможно, при упорстве, терпении и вере народа, среди которого я живу и который я люблю страстно, из этой войны я выйду дряхлым стариком, потому что этот народ не сложит оружия, а наоборот, будет создавать его беспрерывно и неустанно. И появление моей старости, -если, конечно, ее не прервет вражеская пуля, как не может казаться странным, является для меня отрадной мыслью. Наблюдая все, что вокруг тебя делается, ты, действительно, вдруг начинаешь понимать, что ты вновь попал на страницы твоих юных книг, разве что переставились заголовки и вдобавок, что старости и дряхлости не существует, пока существует твоя Родина.
      Немцы, как представляется мне, боясь приближающихся зимних холодов, надели на себя для тепла несколько шуб. Каких только нет тут покроев! Тут и югославский тулуп, и польский кунтуш, и чешская телогрейка, и модное парижское пальто, где меху как раз настолько, чтобы прикрыть уши, тут и норвежский меховой плащ, тут и тулуп украинского мужика. Но, уверяю вас, я родом из Сибири и превосходно знаю морозы, - чем больше шуб на плечах, тем труднее идти и тем легче сбиться с дороги. Тут уж не до того будет, чтобы обозревать и защищать свои "жизненные пространства", тут только бы не попасть в то пространство, которое называется пастью льва.
      Нельзя при вспышке магния перейти площадь! Магний потухнет, и тьма охватит тебя еще сильней, и эта тьма, -в особенности, если ты несправедлив, груб и жесток, что мы утверждаем о нашем враге и что подтверждает настоящее, и что с еще большими подробностями подтвердит будущее, - охватит тебя и ты уйдешь в тьму!
      Вот так думали мы в юности и так думаем сейчас, когда стоим на берегу большой, таинственной и сильной реки Волги. Возраста - нет. Есть - сила. Эта сила простерлась сейчас от Москвы до степей крайней Азии, и это все сила юности, сила победы, разрешите мне утверждать это, как очевидцу тех дней, которые и сейчас, и позже встанут над землей как символ человеческой воли, терпения и справедливости.
      В течение 28 октября наши войска вели бои с противником на Можайском, Малоярославецком, Волоколамском и Харьковском направлениях. Атаки немецко-фашистских войск на наши позиции на ряде участков Западного фронта отбиты частями Красной Армии с большими потерями для врага.
      Из сообщения Совинформбюро
      28 октября 1941 г.
      Илья Эренбург
      Мы выстоим!
      Еще недавно я ехал по Можайскому шоссе. Голубоглазая девочка пасла гусей и пела взрослую песню о чужой любви. Там теперь говорят орудия. Они говорят о ярости мирного народа, который защищает Москву.
      Еще недавно я писал в моей комнате. Над моим столом висел пейзаж Марке: Париж, Сена. В окно, золотая, розовая, виднелась Москва. Этой комнаты больше нет: ее снесла немецкая фугаска. Я пишу эти строки впопыхах: пишущая машинка на ящике.
      Большая беда стряслась над миром. Я понял это в августе 1939 года, когда беспечный Париж вдруг загудел, как развороченный улей. Каждому народу, каждому честному человеку суждено в этой беде потерять уют, добро, покой. Мы многое потеряли, мы сохранили надежду.
      Надевая солдатскую шинель, человек оставляет теплую, сложную жизнь. Все, что его волновало вчера, становится призрачным. Неужели он вчера гадал, какой покрышкой обить кресло, или горевал о разбитой чашке? Россия теперь в солдатской шинели. Она трясется на грузовиках, шагает по дорогам, громыхает на телегах, спит в блиндажах и теплушках. Здесь не о чем жалеть! Погиб Днепрогэс, взорваны прекрасные заводы, мосты, плотины. Вражеские бомбы зажгли древний Новгород. Они терзают изумительные дворцы Ленинграда. Они ранят нежное тело красавицы Москвы. Миллионы людей остались без крова. Ради права дышать мы отказались от самого дорогого, каждый из нас и все мы, народ.
      Москва теперь превратилась в военный лагерь. Она может защищаться, как крепость. Она получила высокое право рисковать собой. Я видел защитников Москвы. Они хорошо дерутся. Земля становится вязкой, когда позади тебя Москва, нельзя отступить хотя бы на шаг. Враг торопится. Он шлет новые дивизии. Он говорит каждый день: "Завтра Москва будет немецкой". Но Москва хочет быть русской.
      Что ищет Гитлер, врезаясь в тайники нашей страны? Может быть, он надеется на капитуляцию? У нас есть злые старики, у нас нет петенов, и воры у нас есть, но нет у нас лавалей. Россия, прошедшая по дорогам, вдвойне страшнее России оседлой. Горе нашего народа обратится на врага.
      Я ничего не хочу приукрашивать. Русский никогда не отличался методичностью немцев. Но вот в эти грозные часы люди, порой бесшабашные, порой рыхлые, сжимаются, твердеют. Наши железнодорожники показали себя героями: под бомбами они вывозили из городов заводы и склады.
      За Волгой, на Урале уже работают эвакуированные цехи. Ночью устанавливают машины. Рабочие зачастую спят в морозных теплушках и, отогревшись у костра, начинают работу. В авиашколах учатся юноши, но через несколько месяцев они заменят погибших героев. В глубоком тылу формируется новая мощная армия. Народ понял, что эта война - надолго, что впереди годы испытаний. Народ помрачнел, но не поддался. Он готов к кочевью, к пещерной жизни, к самым страшным лишениям. Война сейчас меняет свою природу, она становится длинной, как жизнь, она становится эпопеей народа. Теперь все поняли, что дело идет о судьбе России - быть России или не быть. "Долго будем воевать!" - говорят красноармейцы, уходя на запад. И в этих горьких словах - большое мужество, надежда.
      Нельзя оккупировать Россию, этого не было и не будет. Россия всегда засасывала врагов. Русский обычно беззлобен, гостеприимен. Но он умеет быть злым. Он умеет мстить, и в месть он вносит смекалку, даже хозяйственность. Мы знаем, что немцев теперь убивают под Москвой, но немцы, знают, что их убивают и за Киевом. Слов нет, Гудериан умеет маневрировать, но и ему не усмирить крестьян от Новгорода до Таганрога. Германская армия продвигается вперед, но позади она оставляет десятки, сотни фронтов.
      Россия - особая страна. Трудно ее понять на Вильгельмштрассе. Россия может от всего отказаться. Люди у нас привыкли к суровой жизни. Может быть, за границей стройка Магнитки и выглядела, как картинка, на самом деле она была тяжелой войной. Неудачи нас не обескураживают. Издавна русские учились на неудачах. Издавна русские закалялись в бедствиях. Вероятно, мы сможем исправить наши недостатки. Но и со всеми нашими недостатками мы выстоим, отобьемся. Тому порукой история России. Тому порукой и защита Москвы.
      Может быть, врагу удастся еще глубже врезаться в нашу страну. Мы готовы и к этому. Мы не сдадимся. Мы перестали жить по минутной стрелке, от утренней сводки до вечерней, мы перевели дыхание на другой счет. Мы смело глядим вперед: там горе и там победа. Мы выстоим - это шум русских лесов, это вой русских метелей, это голос русской земли.
      28 октября 1941 года
      Константин Финн
      Рокоссовский
      Немцы предприняли на Москву молниеносное наступление. Они хотели взять Москву сразу, не дать времени для ее обороны. Под Москвой они наткнулись на невиданное сопротивление советских войск. По немецким расчетам, армия генерал-лейтенанта Рокоссовского должна была погибнуть, так как была окружена. Рокоссовский, нанеся немцам громадный урон, вывел свою армию из окружения и встал между немцами и Москвой. Немцы не могут пройти к Москве. Они не могут сдвинуть с места армию Рокоссовского, не могут перешагнуть через нее. Рокоссовский встал между ними и Москвой. За его плечами Москва роет окопы, подтягивает резервы, укрепляет свою оборону.
      Воинские части под командованием Рокоссовского дерутся с врагом бесстрашно. Они не могут драться иначе: бесстрашен их генерал. Он сам личным своим поведением там, где это требуется, показывает примеры храбрости и отваги.
      На одном из участков фронта немцы вели ураганный огонь, артиллерийский и минометный. Наши бойцы и командиры на этом участке не могли подняться и идти в атаку. Они буквально были прижаты к земле. Смерть давила на них. И именно с этого участка нужно было атаковать врага. Тогда сюда прибыл генерал Рокоссовский. Он подполз к передней линии, огляделся, подумал с минуту и решил. Он не закричал вдохновляющих слов, он не пытался объяснить необходимость атаки. Нет. Он просто встал во весь рост и закурил папиросу. Вокруг него был ад. Рвались снаряды, свистели осколки мин. Трава и кустарники вокруг него колыхались, как от ветра. Все металось вокруг него. А Рокоссовский стоял спокойно, курил, не обращал ни на что внимания, точно он был не на поле боя, не под ураганным огнем, а у себя в комнате. Он пренебрегал опасностью. Он делал вид, что ее не замечает. Он курил и, казалось, главным образом был занят тем, не потухла ли папироса, вкусом табака.
      Я не знаю, что переживало в этот момент его сердце. Я знаю: он вел в этот момент своих людей в бой. И люди смотрели на своего командира и вставали. Тут. уже не было более храбрых или менее храбрых. Встали все. И все пошли в атаку, и все добыли победу. Славу этой победы по праву надо было разделить поровну.
      Я не знаю, что в тот момент переживало его сердце, думал ли он тогда о жене, о тех, кого любил, о жизни, о солнце, которое ласкает жизнь. При последующем разговоре с Рокоссовским мне очень хотелось спросить его об этом, но я не решился это сделать. Это было бы бестактно. Об этом не спрашивают храброго воина, если он не рассказывает сам.
      Я беседовал с ним два часа. Это было в лесу, в том лесу, где расположился штаб его соединения. Лил дождь, осенний, вечный, и палатка, в которой мы сидели, протекала. Парусина ее набухла от тяжелого обильного дождя, провисла. В палатке был дождь. Палатка деформировала тот крупный и точный осенний дождь, что лил на нее сверху, в маленький беспорядочный неравномерный дождичек, и капли падали на рукав генеральского мундира Рокоссовского. Он не обращал на них внимания, время от времени отряхивал их, как стряхивают пепел папироски.
      Он думал. Это отличительное свойство его. Видно, как он думает. Буквально видно глазами. Он очень целеустремлен. Если бы в это время не дождевые капельки падали на его рукав, а нечто более солидное, он, наверное, тоже не обратил бы никакого внимания.
      Если он, Рокоссовский, говорит - он думает. Он ответственен за каждое произнесенное слово. Пусть болтают другие, если им это нравится. Он так не может и не хочет.
      Он высокий и стройный человек. Ему лет под пятьдесят, но на вид ему не больше сорока. Он очень красив, той благородной мужской красотой, которая располагает к себе и к которой неизвестно, собственно, почему относишься с уважением, точно она достоинство, заработанное в жизни. Мундир на нем сидит прекрасно. На груди его много боевых орденов. Он очень похож на генерала, так похож, что, кажется, если бы не было в мире этого высокого воинского звания, его следовало бы придумать для Рокоссовского. Его нельзя себе представить человеком невоенной профессии. Я попытался это мысленно сделать. Я переодел его в штатский костюм, я наделял его профессией врача, инженера, химика. Ничего не вышло из этого. Эти профессии не сливались с ним.
      Он, Рокоссовский, военный, только военный. Он очень образованный военный. Он любит свою профессию и уважает ее. С немцами он встречается во второй раз. Он воевал с ними еще во время первой мировой войны.
      - Я воевал с отцами, - сказал он, - теперь воюю с сыновьями.
      - Ну, и как?
      - Может быть, я не объективен. Люди всегда склонны переоценивать своих сверстников и брюзжать по поводу молодежи. Но отцы были лучшими солдатами. Вильгельмовская армия была лучше гитлеровской. Я думаю, что Гитлер испортил свою армию.
      - Не понимаю.
      - Это трудно объяснить непрофессионалу - военному. Эта гитлеровская армия может одержать много побед. Но она никогда не выиграет войну. Войны выигрывают только настоящие армии. А это не армия. Она очень похожа на настоящую армию. Неопытный глаз может спутать. Эта армия прекрасно марширует. В ней козыряют лихо. Она вся пронизана законами армии. Множество ее солдат прекрасно стреляют, храбры. Командиры ее замечательно знают тактику и топографию, и многие из них тоже храбры. Тем не менее это не армия. Это суррогат армии. В ней отсутствует идея войны. В ней есть страстное желание наживы. Это, я бы сказал, коммерческая армия, а не военная. Немецкое командование хочет во что бы то ни стало победить. Это понятно. Никакое другое командование не рассуждает иначе. Но немецкое командование никогда не победит окончательно, потому что оно строит свои планы на использовании слабых сторон противника. И только. Это губительно для армии. Это атрофирует ценные свойства армии. Приведу вам пример. Полк немецкий наступает на нашу роту. Превосходство сил несомненное. Победа полку обеспечена. И тем не менее немцы засылают в эту роту провокаторов, сеющих панику и т. д. Они хотят победить всеми способами. Им кажется, что они правы. Рота действительно побеждена, но побежден и немецкий полк. С нашим полком он драться уже не сможет. Он будет разбит. Этот немецкий полк надо послать на переформирование, добавить в него свежих солдат, тех, кто не участвовал в наступлении на роту, те уже плохие солдаты, их разобьют. Я поставил задачу своим людям, я сказал им: "Немцы предложили нам такую систему войны. Они врезаются танковыми массами, слабо подкрепленными пехотой, в наше расположение, они окружают нас. Примем их систему и скажем себе - если мы в тылу у них, то не мы окружены, а они окружены. Все. И я бью немцев, и буду бить. Они проиграют войну. Они проиграли войну Англии. Это бесспорно. Они проиграют войну нам. Вопрос во времени. Только".
      Я ушел от него. Лес был полон людьми. Штаб есть штаб. Штаб есть учреждение. Учреждение есть суета. Слышен был стук машинок, кто-то нес бумаги на подпись, кто-то громко говорил, что он с чем-то не согласен и ни за что не желал согласиться. Война обжила этот лес. Люди войны превратили его в огромный дом. Кое-где в этом доме появились уже следы уюта. И дождь пытался уют разрушить.
      Пройдет время. И тут опять будет лес, люди будут ходить сюда по грибы, здесь будут гулять, целоваться. Вернутся сюда птицы, и травы опять будут зеленые и свежие здесь.
      Люди будут говорить: "Тут был штаб генерала Рокоссовского". Это будет знаменитый лес.
      28 октября 1941 года
      Евгений Воробьев
      Святая святых
      Приземистая буква М едва светилась синим светом.
      Эскалатор на станции метро "Маяковская" работал без перебоев, к нему вела ковровая дорожка. Станция неожиданно превратилась в огромный, вытянутый в длину партер, заставленный разномастными креслами и стульями. Еще днем воинские команды носили и транспортировали вниз стулья, сложенные по два, и блоки кресел, свинченных по полдюжине, из соседних зданий - Зала имени Чайковского, бывшего мюзик-холла, кинотеатра "Аквариум", а также из Театра сатиры и кинотеатра "Москва" с противоположной стороны площади.
      В дальнем конце подземного зала установили трибуну и стол для президиума.
      В предпраздничный вечер здесь состоялось торжественное заседание Моссовета, посвященное 24-й годовщине Октябрьской революции. Несколько военных корреспондентов, прибывших с фронта, тоже получили пропуска.
      Слева у платформы стоял метропоезд с раскрытыми дверями. Окна одного из вагонов были занавешены - там была артистическая для участников концерта.
      Рядом с вагоном-артистической - вагон-буфет, где продавали бутерброды, сдобные булочки, мандарины. О существовании последних мы уже давно позабыли. В окопах, заметенных снегом ранней и сердитой зимы, мандарины выглядели бы, наверное, плодами с другой планеты.
      Справа к платформе, нарушив привычное направление следования от станции "Белорусская", пришел специальный поезд, в котором прибыли руководители партии и правительства. Два последних вагона остановились в самом конце станции. В окна этих вагонов было видно, как пассажирам помогают снять с себя зимнюю одежду. И весь вечер вагоны стояли под охраной, освещенные, с раскрытыми настежь дверями, а шубы, зимние пальто, шинели висели рядком на плечиках, прицепленных к никелированным поручням, за которые обычно держатся пассажиры.
      Так как я пришел рано, мне удалось занять место сравнительно близко от трибуны.
      Торжественное заседание открыл короткой речью председатель Моссовета В. Пронин. Я достаточно подробно записал доклад И, В. Сталина. Никто из нас, фронтовых корреспондентов, не знал, будет ли опубликован в печати отчет об этом торжественном заседании. Смогу ли я выполнить задание редактора "Красноармейской правды"?
      Поздно вечером, когда мы поднялись в вестибюль, нам доверительно сообщили, что в случае благоприятной, то есть скверной, погоды завтра утром на Красной площади состоится парад войск. Пропуска выдадут в Московском комитете партии, в секретариате А. С. Щербакова.
      Весь поздний вечер и ночь мы жили ожиданием плохой погоды. Обнадеживала метеосводка, какую вечером 6 ноября получили в войсках фронта: "Низкая облачность. Ограниченная видимость. Дороги для всех видов транспорта проходимы. В ночь на седьмое наступит похолодание. Вероятны осадки. Действия военно-воздушных сил будут затруднены..."
      Конные патрули из конца в конец мерили притихшую площадь, из темноты доносился цокот копыт, приглушенный снегом. Циферблат часов на Спасской башне не светился, не горело рубиновое созвездие Москвы.
      Редкие машины, проходившие мимо здания ГУМа, освещали себе дорогу прищуренными фарами: узкие прорези пропускали лишь подслеповатый синий свет.
      До поры до времени решение провести парад держали в тайне - в прифронтовом городе нужно опасаться враждебных ушей и глаз. Еще в половине десятого вечера площадь оставалась без праздничного наряда и была пустынна. Но под стеклянной, побитой осколками крышей мерзлого ГУМа хлопотали декораторы и художники, там сколачивали рамы для транспарантов и лозунгов.
      Здесь же, в ГУМе, расположился на постой истребительный батальон добровольцев-спортсменов. Среди них были и знаменитые чемпионы, кого мы неоднократно видели победителями на стадионах.
      На крыши Исторического музея и ГУМа забрались саперы. В Ветошном переулке дежурили пожарные машины. Начиная с ночи 22 июля им часто приходилось тушить пожары, вызванные бомбардировками. И вот впервые за месяцы войны пожарным дали праздничное поручение - приставить свои высоченные лестницы к фасадам зданий, обступающих площадь, чтобы помочь ее украшению. Только электрикам нечего было делать в тот предпраздничный вечер. Площадь оставалась совсем темной. Ведь не развешивать же гирлянду из синих лампочек!
      Ранним утром все заиндевело от тумана; сырой, морозной тяжестью стлался он над землей. Колокольня Ивана Великого и соборные купола посвечивали тусклым золотом. Памятник Минину и Пожарскому был укрыт мешками с песком, а окна в храме Василия Блаженного походили на бойницы крепости: в нужную минуту там появились бы пулеметы и противотанковые ружья.
      Погода была явно нелетной, но аэростаты заграждения после ночного дежурства в московском небе не опустили, как делали это обычно, не отвели на дневной покой.
      Да, погода не обманула ожиданий: ее следовало признать как нельзя более подходящей для парада, прямо-таки великолепной. Именно о такой погоде мечтали устроители и участники парада.
      Есть в жизни Красной площади минуты, полные пафоса. Такие вот минуты всегда предваряют начало парада. Торжественная тишина, полная сдержанного волнения, овладевает площадью. Тишина ожидания, когда каждая минута ощущается во всем ее объеме. Тишина, которая позволяет различать могучую поступь времени.
      Литыми квадратами стояли на заснеженной площади войска, готовые к параду. Еще движение не наполнило ветром знамена. Лишь слегка колышутся шелк и бархат. Безмолвен оркестр - еще не раздались голоса повелительной меди, мелодии не согреты живым теплом, дыханием трубачей.
      Но в этой сосредоточенной тишине, в покое замершей площади уже слышится близость праздника, все ближе, ближе величественная и гордая минута - вот-вот начнется парад.
      И сколько бы раз ты ни стоял в такую минуту на Красной площади, нетерпеливо поглядывая на стрелки часов Спасской башни, все равно ты, как и все вокруг, волнуешься. Нужно ли объяснять, почему сегодня эти минуты наполнены особенно радостным волнением?!
      В ожидании парада, в минуты, полные сокровенного смысла, легче охватываешь памятью прошлое.
      Здесь Ленин прощался взглядом, жестом, словом с бойцами Всевобуча, с рабочими, уходившими на защиту революции, биться с Деникиным и Колчаком. На булыжном просторе площади учились маршировать первые красноармейцы и будущие красные командиры.
      Больше полусотни военных парадов видела за годы Советской власти Красная площадь, а еще больше числит она в своей памяти демонстраций и других торжеств.
      Первого мая 1919 года по Красной площади впервые прогрохотал трофейный танк, добытый в боях с белогвардейцами и интервентами. Праздничная толпа запрудила площадь, а красноармейцы демонстрировали танк на ходу, поворачивая его во все стороны, как игрушку. Рабочие с большим интересом следили за движениями невиданной диковины. Казалось, танк движется очень быстро. На самом же деле эта неуклюжая бронированная колымага громыхала и тряслась по булыжнику трехкилометровым ходом. Далекий предок современных сухопутных броненосцев!
      Мы вспоминаем сегодня и другой исторический день -1 мая 1918 года. Летит самолет в просвете между двумя шпилями Исторического музея. То была первая ласточка красной авиации, предвестница будущих эскадрилий, стерегущих сегодня тревожное небо Москвы.
      У стен Кремля отчетливее, чем где-либо, ощущается дыхание нашей эпохи, богатырское дыхание народа - созидателя и воина...
      Предосторожности ради парад начался на два часа раньше, чем было до войны, - в восемь утра.
      Погода шла на "улучшение": перед утром стало очевидно, что снег не перестает идти, а усиливается. И когда куранты отбили восемь ударов и принимавший парад маршал Буденный выехал на коне из Спасских ворот, снег уже шел довольно усердно, а небо сделалось цвета шинельного сукна.
      Снег набросил белые маскировочные халаты на шеренгу голубых елей.
      Ветер сметал белую пыль с зубцов кремлевской стены, и казалось, это пороховой дым стелется над твердыней. Кое-где на стене виднелись следы камуфляжа: летом там были намалеваны зеленые аллеи, чтобы затруднить ориентировку фашистским летчикам, ввести их в заблуждение.
      Казармы Училища имени Верховного Совета РСФСР к этому утру изрядно опустели. Уже немало курсантов отправилось на фронт; они героически отражают атаки противника на Волоколамском направлении.
      Горстка военных корреспондентов собралась у левого крыла Мавзолея. До войны во время парадов на том месте обычно толпились военные атташе в своей разномастной форме. Сейчас военных атташе не было, все посольства эвакуировались.
      Буденный поздоровался с войсками: "Здравствуйте, товарищи! Поздравляю с праздником!..", отдал команду: "Парад вольно!" - и, провожаемый раскатистым "ура-а-а-а", направился к трибуне. Но вопреки традиции с речью выступил не принимающий парад, а Председатель Государственного Комитета Обороны Сталин.
      В то утро, из разумных требований безопасности, радиотрансляция с Красной площади началась с опозданием -когда Сталин уже заканчивал свою речь. А вся страна услышала его речь в специальной радиозаписи.
      В довоенные годы Красная площадь видела и более внушительные, торжественные парады - когда все лошади в эскадронах и на батареях были подобраны в масть, когда все маршировали в парадной форме.
      Судя по сегодняшнему параду, в казармах Москвы осталось не так много войск. Но на парад вышли курсанты военных училищ, полки дивизии особого назначения имени Дзержинского, Московский флотский экипаж.
      А отдельные батальоны были незаметно для противника отведены с фронта во второй эшелон и переброшены в Москву только для участия в параде.
      Вслед за частями и подразделениями, прибывшими с фронта, прошагал полк народного ополчения - разношерстное и пестрое войско.
      Полушубки, бушлаты, стеганые ватники, бекеши и шинели; иные шинели еще помнили Каховку и Царицын, Касторную и Перекоп...
      Сапоги, валенки, ботинки с обмотками...
      Шапки-ушанки, буденовки, треухи, картузы, кубанки, папахи...
      Винтовки вперемежку с карабинами, мало автоматов и совсем нет противотанковых ружей.
      Надо признать, вид у бойцов народного ополчения недостаточно молодцеватый, парадный. Долговязый парень из тех, кого называют "дядя, достань воробушка", затесался на левый фланг и шагал в соседстве с низенькими, приземистыми. Но кто поставит в упрек вам, бойцам народного ополчения, плохую строевую выправку? Ваша ли вина, что не осталось времени на строевые занятия? Люди непризывного возраста и не весьма отменного здоровья учились маршировать под аккомпанемент близкой канонады.
      Но именно отсюда, с Красной площади, где каждый камень принадлежит истории, начинается ваш путь в бессмертие. Сыновья и внуки будут гордиться вашим непреклонным мужеством, доблестные красногвардейцы сорок первого года, волонтеры прифронтовой Москвы!
      Вы явили всему миру преданность Родине, святым идеалам революции, заветам Ленина. Да, только в минуту грозной опасности познается истинная привязанность и любовь. Только любовь преданная, готовая на жертвы, выдерживает испытание в лихую годину.
      Бесконечно дорога Красная площадь сердцу каждого советского человека и потому, что здесь в Мавзолее, в кремлевской стене и возле нее покоятся великий Ленин, его соратники, которые умерли "от трудов, от каторг и от пуль, и никто почти - от долгих лет". Здесь, где в вечном почетном карауле стоят голубые ели, покоится прах лучших сынов революции, героев гражданской войны, гениальных сынов советского народа, обогативших науку и культуру человечества.
      В то праздничное утро, совсем как в годы гражданской войны, парад стал одновременно проводами на фронт. В отличие от мирных парадов, сегодня винтовки, пулеметы, орудия, танки были снабжены боеприпасами. И одна из верных примет того, что путь с Красной площади вел не в казармы, а на позиции, - у многих участников парада заплечные вещевые мешки.
      Вещевой мешок! Неразлучный спутник бойца в походах и маршах; нехитрый его гардероб, где хранятся такие ценности, как сухие портянки и пара чистого белья; запасной патронташ и арсенал: гранаты отдельно, запалы к ним отдельно; холщовая кладовочка с сухарями, пачками пшенного концентрата и банкой консервов; заплечная библиотечка, где лежит заветный томик стихов; портативный архив, куда спрятаны милая сердцу фотография, интимное письмо, детский рисунок... Солдатская тебе благодарность за верную службу и наша долговечная любовь - тебе, незабвенный "сидор"!..
      Позже по площади с железным громыханием везли пушки. Иные из них казались прибывшими из другой эпохи -"времен Очакова и покоренья Крыма". Наверно, то были очень заслуженные пушки, но за выслугой лет им давно пора на музейный покой. И если они дефилировали, то лишь потому, что все боеспособные пушки нужны, до зарезу нужны были на фронте и не могли покинуть своих огневых позиций.
      Затем, к нашей радости, прошли танки, их было много, около двухсот, в том числе немало тяжелых. Танкисты оказались в Москве мимоездом. Накануне самого праздника две танковые бригады выгрузились на задворках вокзалов, на станциях Окружной дороги.
      А с Красной площади танки держали путь прямехонько на исходные позиции. Может, для того чтоб сократить дорогу, танки сегодня не спускались, как обычно, мимо Василия Блаженного к набережной, а возле Лобного места поворачивали налево и через Ильинку, площадь Дзержинского спешили по улице Горького на север и на запад, на Ленинградское, Волоколамское и Можайское шоссе.
      Долго по мостовым города громыхали танки, тягачи, броневики, пушки, слышалось цоканье копыт, маршевый шаг пехоты, скрип обозов, тянувшихся из города на его окраины, в пригороды, предместья...
      Ноябрь 1941 года
      Владимир Ставский{5}
      Боевая орденоносная
      1.
      С глубоким и радостным волнением узнали все фронтовики, все советские патриоты о переименовании ряда дивизий в гвардейские дивизии. В боях за Родину, в боях против полчищ немецких захватчиков выросла и растет славная советская гвардия, нанося жестокие удары немцам и обращая их в бегство, наводя на них ужас.