От Советского Информбюро - 1941-1945 (Сборник)

      Когда шли бои за Днепр, он командовал уже полком. Здесь, в Карпатах, гвардии полковник Воловин командует уже дивизией, и я сам только что видел военный талант этого молодого командира дивизии во всем его блеске. Ровесник своей великой Родины и типичный сын своего чудесного, мужественного, трудолюбивого, творчески неутомимого народа, он в 27 лет отнюдь не остановился в своем росте и не стал узко военным человеком. Даже сейчас, в труднейших условиях боев, он не бросает спорта. На каждом новом пункте для него строят турник, параллельные брусья, на которых он тренируется в минуту отдыха. Воловин продолжает начатое до войны изучение английского и немецкого языков. И как бы он ни был занят, всегда выкраивает время, чтобы прочесть по десятку страниц английских или немецких книг для практики. А когда мы с ним сидели в пастушьей хижине в Карпатах, он жадно выспрашивал меня о московских литературных и театральных новостях.
      Нам постелили прямо на полу, прикрыв плащ-палатками свежую солому. Утомленный за день, полковник сейчас же заснул, богатырски раскинув руки. Я смотрел на освещенный свечой спокойный и красивый его профиль и долго думал об этом ровеснике моей великой страны, типичном сыне нового поколения выросших в ней людей.
      28 октября 1944 года
      Илья Эренбург
      Герои "Нормандии"
      Есть теперь на свете два француза, которые, если их спросят, кто они, смогут ответить: "Мы Герои Советского Союза". Это радость для французов, это радость для нас. Два народа, преданные свободе, народ Вальми и Вердена, народ Перекопа и Сталинграда, равно гордятся отважными солдатами Марселем Альбером и Роланом де ля Пуапом.
      Теперь у нас очень много друзей: тесно за столом победителей. Летчики "Нормандии" приехали к нам осенью 1942 года. Нас тогда не было в Восточной Пруссии, гитлеровцы были тогда у Волги. Мы отчаянно сражались, зная, что дальше отступать нельзя. А за границей гадали: сколько недель мы еще продержимся? И вот в ту темную осень наши друзья, французские летчики, приехали к нам. Они поняли нашу силу и поверили в нашу дружбу. Когда немецкие фашисты еще были на Кавказе, французские патриоты поняли, что битва России - это также битва Франции, что можно в русском небе сражаться за французскую землю. Среди первых были Марсель Альбер и Ролан де ля Пуап. Они пришли к нам до Сталинграда, и этого мы не забудем.
      Франция теперь освобождена от захватчиков. И в боях за Эльзас французская армия покрыла себя славой. В 1942 году Франция молчала: ей зажимали рот гитлеровцы. Но и тогда мы верили в звезду Франции, но и тогда с уважением, больше того, с любовью говорили воины Красной Армии об этой прекрасной стране. Теперь Францию признают все. Но мы ее признали, когда она еще была в цепях. И французы этого не забудут.
      Марсель Альбер сбил на наших фронтах 23 вражеских самолета. Это первый ас французской армии. Россия ему дала чудесный самолет. Франция вложила в него сердце героя. Фашистская Германия родила в нем великую ненависть. И вот этот веселый француз, парижанин из парижан, сын рабочего, стал Героем Советского Союза. Их было трое, боевых друзей: Лефевр, Дюран и Альбер. Втроем они перелетели из Северной Африки, захваченной фашистами, в Гибралтар. Втроем заявили: "Мы хотим сражаться в России". Они были неразлучны, и товарищи шутя называли их "тремя мушкетерами". Дюран, а потом Лефевр погибли в бою. Марсель Альбер продолжает бить врага.
      Велико единство французского народа в борьбе против захватчиков: если Марсель Альбер - сын рабочего, то де ля Пуап - представитель старой аристократии, и если бы он хотел, он мог бы кичиться своими титулами. Но это подлинный демократ, влюбленный в свободу, и гордится он одним: сбитыми самолетами. Когда немецкие фашисты захватили Францию, де ля Пуап не задумываясь уехал на суденышке в Англию и там продолжал сражаться против захватчиков. Узнав, что группа летчиков хочет ехать в Советский Союз, де ля Пуап заявил: "Прошу отправить меня на Восток, чтобы сражаться вместе с Красной Армией". Он сбил 16 гитлеровцев.
      Искусство летчика трудно поддается описанию. Это поэзия. Кто расскажет, почему большой поэт пишет хорошие стихи? Я не осмелюсь говорить о воздушных победах двух французских героев. Я только напомню, что они принимали участие в тех операциях, из которых каждая открывала новую главу войны: Орел, Смоленск, Орша, Неман, Восточная Пруссия. Эти названия говорят нам больше, чем толстые тома. И во всех этих битвах пролилась кровь французских летчиков, во всех этих битвах разили врага Марсель Альбер и Ролан де ля Пуап.
      Они страстно любят францию. Это понятно без долгих слов. Любят ее виноградники, ее сады, ее седые камни, ее веселых девушек, ее вольности, ее историю. Я скажу сейчас о другом: они полюбили нашу Родину. Они не только научились понимать русский язык, они научились понимать то, о чем не сказано ни в словарях, ни в грамматике: русское сердце. Они увидели пепел наших сожженных городов и горе наших женщин, они увидели мужество Красной Армии, ее путь от Орла до Восточной Пруссии, и каждый из них связан с нами не словами - кровью. И когда-нибудь в Пью-де-Доме, среди зеленых пастбищ и нежной ольхи, Ролан де ля Пуап будет рассказывать детям о стране больших просторов и большого сердца, о далекой, но близкой России. И когда-нибудь веселый Марсель Альбер среди шума Парижа, который никогда не замолкает, как морской прибой, вдруг вспомнит тишину смоленских лесов и скажет: "Там я узнал меру человеческого горя и крепость человеческого сердца".
      Воины Красной Армии приветствуют своих испытанных друзей, героев Франции, ныне Героев Советского Союза. Если дружба проверяется на страшном огне, дружба Советской Республики и Французской Республики проверена. Она пережила горе, она переживает и радость. Мы еще чокнемся с французами в Берлине.
      29 ноября 1944 года
      Наши войска, действуя совместно с частями Народно-освободительной армии Югославии, продолжали вести бои по очищению от противника города Белград.
      Из оперативной сводки Совинформбюро
      19 октября 1944 г.
      Константин Симонов
      Старшина Ерещенко
      Это было здесь же, в Белграде. На четвертый день.
      Уже сравнительно близко к концу. Наша рота находилась в театре. Здание сильно разбитое, и из-за стрельбы прохода по улице не было - пробирались по дворам, через крышу соседнего дома по пожарной лестнице и опять вниз.
      Утром мы пошли с бойцом за завтраком, только вернулись - приказ: наступать на другой квартал. Пошли в наступление.
      По улице бьют два крупнокалиберных пулемета. Мы вдвоем с Абдулаевым перебежали через улицу. Обоих ранило в ноги, его сильно, меня легко и еще немножко по голове царапнуло.
      Перебежали. Ворота во двор заперты. Мы спрыгнули в подвал. Там темно. Я засветил фонарь. Было восемь утра.
      Абдулаев дальше идти не мог. Совсем ногу перебило. Я его сам стащил в подвал. Его ранило выше колена. Я снял два брючных ремня - с себя и с него - и перетянул ему ляжку. Говорю ему: "Не кричи, тише, здесь немцы. Убьют".
      И пошел наверх.
      Вижу, проблескивает свет. Дверь на двор. И стоит пулемет, направленный прямо на закрытые ворота, и два немца у пулемета.
      Тут у меня мечта, что если я их не убью, то они меня убьют. Убил их с автомата, с расстояния метров пяти и обратно пошел в подвал.
      А там Абдулаев просит пить.
      "Откуда я тебе возьму? Подожди, полежи, сейчас найду вход в дом, достану тебе воды".
      Пошел искать. Верно, это был завод: узкоколейка уходила в подвал. А вверх шли ступеньки. Чисто, пусто. Коридор поворачивает направо, а налево оказываются две комнаты. Зашел в них.
      Слышу, кто-то идет по коридору. Скрылся за стену, держу автомат наготове. Подходит женщина, говорит:
      "Здесь немцев нет".
      Старая женщина, уборщица.
      "А где немцы?"
      "Сейчас поведу".
      И пошли по коридору. Она меня довела до окна. Там, снаружи, перед окном, огражденные камнями, лежат три немца. И опять пулемет. Старуха показала и ушла от греха.
      Я бросил гранату в окно и взорвал пулемет и их убил двоих, а третий уполз.
      Стал я выходить из комнаты. В это время в коридор по лестнице бросил гранату немец со второго этажа, но она меня не повредила. Я встал за выступ. Она прокатилась по ступенькам мимо меня и разорвалась ниже. Только все дымом заволокло по коридору.
      Я пробежал быстро через коридор и открыл крючок на воротах. Когда я открыл их, через улицу видны наши. Командует старший лейтенант Киселев.
      Я кричу им:
      "Дайте подмогу, я один остался, кругом немцы!"
      Ко мне перебежал пулеметчик второй номер и стрелок, но его ранило. Добежал и лег. Мы его подняли и сразу в первый этаж перенесли.
      Как они двое перебежали, больше никто не может -сильный огонь. Мы пошли по коридору налево, в те комнаты, откуда виден дом, из которого немцы обстреливали всю улицу. Нам было видно, что на третьем этаже приподнят железный занавес и оттуда бьет ручной пулемет.
      Мы дали по ним две короткие очереди, и они замолчали. Но тут же в другое наше окно бросили снизу, с улицы, гранату. В комнате у нас были нары с матрацами. Граната разорвалась на матрацах, но пулеметчика все-таки ранило в плечо.
      Я поверху, не снимая рубашки, перевязал его бинтом.
      Потом спустился снова к Абдулаеву. Говорю:
      "Абдулаев!"
      Он просит:
      "Воды мне!"
      "Сейчас отнесу тебя наверх. Берись за мои плечи".
      Он взялся за мои плечи, обнял меня сзади, но не мог держаться и упал.
      "Я, - говорит, - погибаю".
      Я бегу наверх и говорю пулеметчику:
      "Там человек пропадает, пойдем".
      Он говорит:
      "Я тоже раненый".
      Я ему говорю:
      "Это неважно, все мы тут раненые. Пойдем!"
      Мы с ним взяли матрац и пошли снова вниз за Абдулаевым. Так мы его и вынесли вверх на матраце. Сказали ему:
      "Сейчас мы принесем тебе воды".
      И пошли осматривать комнаты.
      Всюду тишина. Дошли до последнего окна. Тут из противоположного здания по нас из пулемета. Мы скрылись за стенку. Я выдернул кольцо - и гранату туда, но она не долетела и взорвалась под домом. Я вторую. Она влетела в окно, и больше мы ничего оттуда не слыхали.
      Теперь уже свободно прошли мимо окна и в кухню. Там варилась фасоль, грелся чай и было ведро воды.
      Я говорю товарищу:
      "Смотри кругом, пока я напьюсь воды и налью фляжку".
      Потом он также напился.
      Вернулись к Абдулаеву, дали ему воды наконец.
      Стало смеркаться. На улице мотор слышен - или танк идет, или машина.
      Смотрим, подошла немецкая самоходка и стала против нашего окна, - а гранат противотанковых у нас нет.
      Я говорю пулеметчику:
      "Я сейчас побегу за гранатами и возьму".
      А самоходка подошла и начала стрелять вдоль по улице.
      Я вернулся к воротам. Пулемет вдоль улицы бьет, и самоходка стреляет. Пройти нельзя. Кричу через улицу нашим:
      "Дайте гранату!"
      А они не слышат за грохотом.
      Потом, как затихло между двумя выстрелами, я опять закричал:
      "Киньте мне гранату!"
      "Ну ладно, бросим, только, - кричат, - лови. Сначала один запал".
      Завернули в бумажку и бросили мне запал. Два метра не докинули.
      Я по-пластунски подполз, взял, потом отполз. Тогда они прямо в ворота кинули гранату уже без запала.
      Я поймал ее и бросился обратно по коридору в ту комнату, против которой стоит немецкая самоходка, вложил запал, дернул кольцо, кинул в переднюю гусеницу, а сам лег под окно.
      Получился через три секунды взрыв. Я сразу поднялся. Два немца соскочили с пушки. Я выстрелил - одного убил, другой заполз за пушку. Пушка встала. Поставил пулеметчика наблюдать, а сам вернулся вниз, дал двум раненым воды. Потом выбежал через двор к воротам. Вдоль улицы бьет еще пулемет, но уже в темноте. Даст очередь и молчит. Все-таки легче.
      С той стороны улицы, в парадном, наши сидят, но перейти ко мне нельзя. А у меня трое раненых, потому что пулеметчик тоже лег без сил - у него слишком много крови из плеча вышло.
      Тогда я вынес из комнаты, где были нары, три матраца на двор к воротам. И Абдулаева и другого раненого снес вниз и положил на матрацы. Пулеметчик, правда, сам пошел и лег.
      Я с кухни взял веревки - там веревок много было - и ковшик, тяжелый, железный.
      Пулеметчик меня спрашивает:
      "Что ты делаешь?"
      Но я ничего не сказал, времени не было с ним разговаривать.
      Взял нож, проткнул в двух местах матрац, где Абдулаев лежал, веревку продел - и на два узла, покрепче. Потом к другому концу веревки ковшик привязал и к нашим в парадное через улицу кинул.
      Они сначала испугались, думали - граната, а потом поняли, взяли ковшик и с ним конец веревки.
      Я кричу им:
      "Давай теперь быстрей тяни!"
      А Абдулаеву говорю:
      "Ты хоть зубами за матрац возьмись, если руки не держутся, а то свалишься, пропадешь среди улицы".
      Они натянули веревку и в одну секунду перетащили матрац через улицу. Быстро, как на салазках.
      Потом отвязали веревку и вместе с ковшиком мне обратно вернули.
      Так я всех трех раненых переправил и остался один на весь дом, как хозяин. Когда совсем темно стало, мне через улицу подкрепление подошло, и мы пошли другой дом занимать...
      А так на веревке через улицу переправу делать - это я не в первый раз. Мы так и раньше - и боеприпасы, и пищу в термосах переправляли...
      * * *
      На этом обрывается рассказ Ерещенко.
      Остается сказать, как и где я встретил самого Ерещенко.
      Было раннее утро. За ночь наши и югославские части, очистив район вокзала, наконец, прорвались через реку Саву, и бой шел на той стороне, в Земуне, в последнем, еще не взятом предместье Белграда.
      Несмотря на ранний час, разбитые, почерневшие и кое-где еще дымившиеся улицы Белграда были полны народом.
      Люди шли по тротуарам и мостовым, наступая на хрустящие осколки стекол, шагая через сорванные провода.
      И все-таки город имел праздничный вид: такое количество красно-бело-синих - югославских и красных - наших флагов свешивалось со всех крыш, окон и балконов.
      Мое внимание привлекла картина, неожиданная в своем сочетании печального и смешного.
      По мостовой медленно двигалась телега. Она была доверху нагружена разнообразным домашним скарбом, покрытым пылью и обсыпанным известкой.
      На передке телеги, рядом с равнодушным хмурым возчиком, неловко скорчившись, сидел седой генерал в форме старой югославской армии, в высокой круглой генеральской шапке французского образца.
      Все это было такое же выцветшее и пыльное, как вещи, громоздившиеся позади генерала на телеге, - и потертая шапка, и мундир с поперечными складками, видимо, только что вынутый из нафталина, и увядшие позументы на штанах.
      Куда он ехал, почему ехал с вещами и на телеге - я не знал. Но одно было ясно при взгляде на этого человека: все эти годы он наверняка сидел в своем углу, равнодушный ко всему, кроме сохранения собственной жизни.
      И сейчас он так же равнодушно ехал по освобожденному Белграду со своими вещами, по каким-то своим делам.
      Все встречные тоже платили ему равнодушием, окидывая его короткими, то презрительными, то насмешливо-сочувственными взглядами, и шли дальше.
      Он не существовал для них. Только какой-то партизан, столкнувшись с телегой, вдруг откозырял генералу. Тот неловко и поспешно ответил на приветствие и зябким движением надвинул на уши шапку, еще больше, словно от холода, съежившись на передке.
      В эту самую минуту я и увидел шедшего по тротуару старшину. Он шел, сильно прихрамывая на раненую ногу. На нем была выгоревшая добела гимнастерка с двумя орденами, разбитые кирзовые сапоги и засаленная, выслужившая срок пилотка, из-под которой белели бинты.
      Рядом с ним шли двое влюбленно смотревших на него партизан.
      Встречные снимали перед ним шапки, хлопали его по плечу, что-то радостно по-своему говорили ему и, долго не выпуская, трясли ему руку.
      У старшины было красивое, еще совсем молодое лицо. Он шел смущенный и в то же время гордый вниманием к себе, скромно улыбаясь людям. Вскоре он поравнялся с телегой, везшей генерала, и, не оглянувшись, обогнал ее своей широкой прихрамывающей походкой.
      18 декабря 1944 года
      1945
      Она была в линялой гимнастерке,
      И ноги были до крови натерты.
      Она пришла и постучалась в дом.
      Открыла мать. Был стол накрыт к обеду.
      "Твой сын служил со мной в полку одном.
      И я пришла. Меня зовут Победа".
      Илья Эренбург
      Всеволод Вишневский
      Привет 1945-му - году Победы!
      Минул великолепный грозовой 1944 год, ознаменованный десятью разящими ударами Красной Армии - от Северного Ледовитого океана до берегов голубого Дуная - и встречным смелым, грандиозным броском англо-американских и французских войск от Ла-Манша до Рейна.
      1944-й начался незабываемым ударом Ленинграда. Девятьсот дней блокады перенес этот город - и силы, поистине львиные, не убавились. И город доказал это, раздробив, размолов в щебень и пыль так называемое "стальное кольцо" немцев. Поход на Ленинград обошелся Гитлеру в один миллион солдат и офицеров. Кровавые неудачи заставили Гитлера снимать командующих группы "Норд" одного за другим.
      Славно разделался город Ленина с немцами, протянувшими руку к алому знамени на Смольном, славно!..
      Был 1944 год свидетелем славных, победных битв на Украине - и будто по сей день слышится за Днепром, по-над Бугом и на Днестре хруст костей сотен тысяч немцев, попавших в русскую мертвую хватку, по-немецки обозначаемую термином "котел".
      Видел ушедший 1944-й освобождение Крыма и многострадального и знаменитого Севастополя.
      Видел 1944-й и новые подвиги Ленинграда: прорыв четырех сильных линий на подступах к Выборгу и бросок через быструю Нарву - в глубь Прибалтики до самого Рижского взморья. Первыми победно прошумели в 1944-м у опустелой розенберговской резиденции ленинградские танки.
      По всему миру в 1944-м пронеслись вести о грандиозных прорывах и окружениях, свершенных Красной Армией в Белоруссии и Бессарабии. Одних немецких дивизий погребено в этих окружениях более пятидесяти.
      Родине возвращены необозримые и ценные территории, где люди приобщаются к общенародному вдохновенному труду во имя победы над фашизмом. На этой земле не должно быть фашистских людоедов и поработителей - и не будет.
      О, как трудится наш народ во имя своих великих и светлых целей! Он, как мать, выносил под сердцем победу, которая родится завтра. Он уберег это дорогое дитя в стуже заиндевелого и до беспамятства голодного Ленинграда; он пронес его сквозь холод, муки и огонь великой Московской битвы; он спас это дитя в последних дзотах Сталинграда, у самого обрыва над Волгой... Мы верили в победу, хотя бы были в окружении, хотя бы истекали кровью, хотя бы ночь была так черна, будто все звезды пропали в знак сочувствия и траура по горю России... Но она не сгибалась, наша советская родина, - она выпрямлялась во весь свой исполинский рост - и мир увидел ее в 1944-м шагающей через Карпаты... Альпы уже слышат походный шаг сынов нашей страны - и 1945-й увидит наследников Суворова там, где когда-то проходили его чудо-богатыри.
      Ничего не убоялся советский человек. Он был в вечном бою и в вечной работе. Он нес в своей светлой душе, -как бы враг подло и гадко ни уродовал нашу землю, наши города и наши села, - чувство жизни, всегда торжествующей... Не черепа "СС", не смрад крематориев гестапо, а возрожденная прекрасная жизнь под синим небом 1944-го - вот что побеждает и победит!
      Государство наше полно неисчерпаемых молодых сил, полно неисчислимой энергии. Мы ведем войну, несем на себе всю ее тяжесть уже четвертый год. Кто-то ждал, кому-то казалось: советская кривая пойдет вниз. Нет и снова нет!
      Так было в прошлом... К концу 1916 года, когда был призван тринадцатый миллион мужчин, начался паралич хозяйственного организма страны Россия зашаталась...
      Великий народ наш падать не захотел. Он стряхнул с себя паразитов, порвал путы и пошел смело, семимильными шагами.
      Россия шагать умеет!..
      И пусть сегодня, в первый день 1945 года, в памяти нашей в ответ на слова вождя - "водрузить над Берлином знамя победы" - вспыхнут славные дела отцов, дедов и прадедов.
      Русская армия брала Берлин в Семилетнюю войну.
      Русская армия начала операцию против Берлина 26 сентября 1760 года. Двинутые силы включали в авангарде 5 казачьих, 3 гусарских, 2 гренадерских полка, 4 гренадерских батальона и 15 орудий. Главные силы включали 7 полков пехоты.
      Штурм был назначен на 9 октября... Нервы немцев не выдержали, и в ночь на 9-е берлинский гарнизон начал отступление. Русские мгновенно начали бомбардировку и в 5 часов утра первые русские эскадроны ворвались уже на Королевскую площадь. Дивизия Панина с хода атаковала немецкие колонны, отступавшие к Шпандау, и в жестокой короткой схватке весь немецкий арьергард был разгромлен: 2 000 немцев было убито, 1 000 взята в плен. Захвачен был весь немецкий обоз, орудия и множество лошадей.
      Берлин был взят. Захваченный гарнизон по документу о сдаче признавался военнопленным. Город платил 1 500 000 золотых талеров контрибуции. Оружейные, литейные и пушечные заводы Берлина и Шпандау были взорваны.
      Известие о взятии Берлина вызвало в России огромное ликование. Ключи от германской столицы были доставлены в Санкт-Петербург и сданы на вечное хранение в Казанский собор. Ключи эти, кстати, по сей день хранит у себя Ленинград...
      Будем же помнить об этом историческом примере. Родина указывает нам цель в Великой Отечественной войне: водрузить над Берлином знамя победы.
      Новый 1945 год да будет свидетелем того, как приказ этот осуществит народ наш и его Красная Армия.
      1 января 1945 года
      Войска 1-го Украинского фронта в результате умелого обходного маневра в сочетании с атакой с фронта 19 января штурмом овладели древней столицей и одним из важнейших культурно-политических центров союзной нам Польши городом Краков - мощным узлом обороны немцев, прикрывающим подступы к Домбровскому угольному району...
      Из оперативной сводки Совинформбюро
      19 января 1945 г.
      Борис Полевой
      В Кракове
      Внизу серебристая, слегка припорошенная снегом земля. И первое, что бросается в глаза, когда поднимаешься на самолете, - это пыль над дорогами, настоящая бурая пыль, которая пышным хвостом вьется за машинами и высоким облаком стоит над колоннами танков, пушек, броневиков, непрерывными лентами тянущихся по дорогам наступления на запад, север, юг.
      Пролетаем над чертой наших недавних укреплений -знаменитого отныне Завислянского плацдарма - и перед нами открывается картина, которая настолько поражает даже опытный глаз, что летчик не может удержаться, чтобы на миг не выключить мотор и не крикнуть восхищенно в неожиданно наступившей тишине:
      - Видали работку?
      Работа, действительно, первоклассная. На припудренной снегом равнине четко видны бесконечные зигзаги немецких укреплений, и все это поле, до самого далеко видного в прозрачном морозном воздухе горизонта, густо покрыто темными рябинами разрывов. Окидывая вот так, с самолета, район прорыва, можно с уверенностью сказать, что на всей этой огромной площади не было местечка, над которым не просвистело бы несколько смертоносных осколков. Но дальше, за этой зоной горячей схватки, все цело. Жителям края повезло. Красная Армия наступала с такой стремительностью, что немцы, откатываясь, не успевали разрушить и разграбить города и села.
      Мелькают голые, обдутые ветром холмы, а между ними - бесконечная россыпь хуторов и хуторков, маленьких деревянных костелов. На скованных морозом и пыльных дорогах - бесконечные потоки наших войск, растянувшиеся на десятки километров.
      Местность становится все более и более всхолмленной, потом открываются седые извилины не замерзшей еще Вислы, на горизонте показываются легкие, как облако, очертания далеких пологих гор. И вот перед нами облитые солнцем, затянутые серой дымкой пожара башни и шпили великолепного огромного города, широко раскинувшегося по обе стороны реки.
      Древний замок Вавель, высоко вознесенный крутым обрывистым берегом Вислы и точно парящий над ней со своими зубчатыми стенами, своими массивными башнями, стрельчатым ажуром своих костелов, стоит видением далекого прошлого среди вполне современного, отлично распланированного города.
      Покружившись над Краковом, летчик посадил свой неприхотливый самолет прямо на поле городского ипподрома. Мы в Кракове, в этой колыбели польской государственности, в древнем польском городе, который немцы с наглым тупоумием объявляли исконным немецким городом.
      На ипподроме, где мы сели, недавно стояла на отдыхе какая-то немецкая часть. В красивом гимнастическом зале под трибунами немецкие господа офицеры держали своих коней. Офицеры бежали в пешем строю, позабыв о своих конях. Берейтор Казимир Буталовский с готовностью закладывает одного из коней в беговую двуколку и в этом' несколько странном экипаже он везет меня осматривать город, вырванный Красной Армией из лап немецких захватчиков и возвращенный польскому народу.
      По пустынной Университетской улице, по которой холодный ветер гоняет бумаги, растерянные каким-то бежавшим немецким учреждением, мы направляемся к центру. Широкие улицы полны шумной, ликующей толпой. Над городом плывет густой торжественный звон. И вся эта пестрая краковская толпа, в которой можно увидеть и железнодорожника, с головы до ног украшенного блестящими пуговицами, и старика в котелке и штанах гольф, и бледных девушек с заплатанными локтями и высокой прической, и монаха-капуцина в желтой перевязанной веревкой сутане, и даму с древним пенсне на шнурочке, и худых, оборванных рабочих с бледными, но радостными лицами. Вся эта масса людей, высыпавшая на тротуары, радостно шумит, ликует, рукоплещет двигающейся по улицам батарее сверхтяжелых орудий, кричит "привет!" проезжающему на машине генералу, машет шляпами, котелками, платками.
      - Такого праздника, как сегодня, у нас еще не было, -говорит мой возница, искусно направляя наш экипаж среди бесконечного потока идущей через город советской техники и ликующей толпы.
      По широкому кольцу бульваров подъезжаем мы к древним стенам Вавеля. На самом высоком его шпиле какой-то смельчак укрепил два флага - наш, советский, красный, в честь героев - освободителей Кракова, и польский, красно-белый, впервые взреявший над этим городом за шесть последних лет. Эти два флага полощутся высоко в голубом холодном небе, как символ тесного союза и дружбы советского и польского народов.
      Через тяжелые сводчатые ворота въезжаем во двор крепости. Здесь, где веками польский народ хранил свои национальные реликвии и святыни, была резиденция одного из самых кровавых гитлеровских сатрапов - Франка и его заместителя, так называемого "доктора" Зейс-Инкварта, этих кровавых палачей, на счету которых миллионы загубленных жизней.
      По гулким сводчатым коридорам, пахнущим вековой плесенью, по мрачной череде покоев со стенами двухметровой толщины обходим мы замок. Все здесь носит следы поспешного бегства. Перед подъездом жилища генерал-губернатора - растерзанные корзины и тючки. Лестницы и переходы усыпаны бумагами, камины полны бумажного пепла. Воры и убийцы перед побегом старались ликвидировать улики и замести следы преступлений. В кабинете Франка все перевернуто, вырваны ящики стола, на окне валяется форменная фашистская куртка с какой-то бляхой в петлице.
      Удирая, Зейс-Инкварт и его сообщники по кровавой шайке приказали взорвать святыню польского народа и ценнейший памятник архитектуры. Были заминированы и дворец, и старинный собор, и усыпальница королей польских, и башни, свидетели многих столетий. Но грохот советской артиллерии под стенами города захватил палачей врасплох. У них не хватило времени зажечь запалы фугасов. Красная Армия вернула польскому народу ценнейший памятник его национальной культуры.
      Из Вавеля едем в центр города. На улицах стало еще людней. Теперь на тротуары высыпали и стар и мал - женщины с грудными младенцами, древние старики, опирающиеся на палки. Толпа срывает бланки с немецкими названиями улиц, разбивает немецкие вывески на большой площади, которую немцы назвали площадью Адольфа Гитлера. Шесть лет этот прекрасный польский город должен был терпеть эмалевые дощечки с надписями "только для немцев" и "полякам запрещено"; они висели на дверях магазинов, на колоннах театра, у входа в кафе и бары, на калитке общественного сада, даже на дверях уличной уборной. И вот сейчас жители освобожденного города, срывая со стен остатки немецких плакатов и приказов, стремятся поскорей изжить память об оскорбительных годах немецкого господства, выкурить дух пребывания немцев.
      Я видел, как на окраине на стене небольшого каменного домика встал на табуретку какой-то старец в золотом пенсне, с виду учитель или врач, и писал разведенной синькой, путая русские и польские буквы: "Да здравствуют братья-освободители! Привет великой армии российской!" И сколько таких надписей на стенах домов, на тротуарах, на заборах, - надписей простых и искренних, появилось сейчас в Кракове!
      В заключение отыскиваем на Почтовой улице редакцию фашистского листка - отвратительной газетенки, которую поляки называли не иначе как гадиной. Сотрудники гадины удрали столь же стремительно, как и их начальство из Вавеля. На столе - оттиск номера, который должен был выйти 16 января. Через всю первую полосу заголовок: "Спокойствие! Советские армии остановлены" и статья под заглавием "Большевикам не быть в Кракове". Этот номер, помеченный 16 января, так и не увидел света по не зависящим от редакции причинам.
      Мы уже в Кракове, не за горами тот день, когда будем и в Берлине.
      22 января 1945 года
      Войска 1-го Белорусского фронта, перейдя в наступление 14 января на двух плацдармах на западном берегу реки Вислы южнее Варшавы, при поддержке массированных ударов артиллерии, несмотря на плохие условия погоды, исключившие возможность использования авиации, прорвали сильную, глубоко эшелонированную оборону противника. За три дня наступательных боев войска фронта, наступавшие на двух плацдармах, соединились и продвинулись вперед до 60 километров, расширив прорыв до 120 километров по фронту.