Олег потихоньку монтировал линию розлива. Мог бы быстрее, но не хватало квалифицированных помощников. Привезли на подмогу какого-то автослесаря дядю Вову, и тот замучил его своей болтовней. Молча работать не мог, надо было обязательно пересказать всю свою жизнь от самого рождения. А когда говорил, так увлекался, что не мог работать. Вся жизнь дяди Вовы состояла из пьянок, вот о них он и рассказывал:
      - А чего, ростику во мне вот было - под табуреткой пробегал. Одним словом, военная дистрофия. В пять годиков на три выглядел. Ну, я, пока они там патефон раскочегаривали, на стул закарабкался, полрюмки - хвать! Самогонка! Вот, поверишь, прямо жар. Так до самой задницы и пронзило. А потом веселье в заднице заиграло. Ну, я тоже плясать. Давай вприсядку отчебучивать! Одним словом, весь вывалялся. Да... - Дядя Вова мечтательно прикрывает глаза, погружаясь в прошлое. - Веришь, нет, а из всего детства только это и запомнил. Прям, как сейчас, вижу.
      - Держи давай ровней! - кричит Олег, разозлившись. - Плясун хренов!
      Увлекшийся воспоминаниями, дядя Вова чуть не уронил конвейерную секцию. Олегу надо заново совмещать отверстия под болты. Старый алкоголик не бомж, у него есть прописка, квартира и жена в ней. Только жену утомили его бесконечные рассказы о выдающихся пьянках, а, главное, сами пьянки. Дядя Вова обиделся и ушел, куда глаза глядят. Поскольку глаза глядели в сторону дешевой выпивки, он оказался возле Глубокого Источника.
      Когда Олегу не требуется помощник на подхвате, дядя Вова отправляется в красный уголок. Соответствующая длинная табличка сохранилась ещё с давних советских времен. Наверное потому, что висела выше дверей, под самым потолком. Двери украдены вместе с косяками, а табличка убереглась. Красный уголок - квадратный зальчик, куда раньше мог весь персонал фермы собраться на профсоюзное собрание. Часть пола, примерно с четверть площади красного уголка, на полметра приподнята. Этим она напоминает сцену, хотя просто под этим полом проложены трубы.
      Здесь стоит крепкий спиртовый дух. На сцене возвышается алюминиевый бак литров на пятьдесят. В нем бодяжат водку. Делается это просто. В бак заливают три ведра воды и два ведра спирта, взбалтывают деревянной мешалкой. Соотношение получается как раз сорокапроцентное. Пятьдесят литров смеси разливается в сто бутылок.
      Дядя Вова больше всего любит заниматься укупоркой. Он сидит перед сверлильным станком и надевает на бутылочные горлышки жестяные колпачки-бескозырки. Потом опускает вращающийся шпиндель. Но в шпинделе зажато вовсе не сверло, а хитрая приспособа. На низких оборотах по кругу мотается подпружиненная алюминиевая шайба. Она плотно обжимает юбочку пробки вокруг горлышка. Укупорка ничем не отличается от заводской, никакая экспертиза не докажет, что эта операция производилась самым кустарным способом. А любит дядя Вова укупорку потому, что, когда видит перелив, то отхлебывает лишнее. У него и огурец специально рядышком положен, посыпанный крупной солью.
      Никакой зарплаты дяде Вове не полагается. Как объяснил Юсуф, где это видано, чтобы за пьянство на рабочем месте ещё и деньги платили? Но закуской обеспечивают. Может, не изысканной, зато в достаточном количестве.
      Бутылки наполняет Коля по прозвищу Бешеный. Возраст его определить невозможно. Он худощав и невелик, словно подросток. Глаза пусты и прозрачны, как чекушки, а по мокрым губам ползает блаженная улыбка. И все морщины на лице, можно подумать, происходят от довольного прижмуривания. Коля четырежды сидел на зоне, и всякий раз за хулиганку. Впадал в бешенство и бил кого-нибудь. Но если другие впадают в бешенство, когда выпьют, то Коля бесился по причине трезвости. Водка же действует на него, как транквилизатор. Он сразу делается тих и счастлив, протрезвев - угрюм и раздражителен. В таком состоянии лучше его не задевать - бросается сразу, очертя голову. Много раз сам бывал бит. Все судимости получил за избиения продавщиц. Выпивку в те времена продавали только с одиннадцати, а он уже в восемь начинал требовать. Олег очень удивляется Колиной кличке. Он его бешеным ни разу не видел. Впрочем, трезвым тоже.
      В руках у Коли трубка красной резины с гладким пластиковым наконечником. Раньше с её помощью в какой-то больнице клизмы больным ставили, а сейчас бодяжную водку разливают. Трубка подключена к баку на сцене. Бешеный сидит на низкой табуреточке. Перед ним в помятой банной шайке толпится батарея пустых бутылок. Он втыкает клизменный наконечник в горлышко поллитровки и с детским восторгом следит за падающей струйкой, подъемом уровня жидкости в сосуде и вскипающими пузырьками. Словно пятиклассник, впервые ставящий опыт в кабинете естествознания. И ведь не надоедает ему.
      Когда бутылки наполняются, он переставляет их в ящик, а взамен ставит пустые. Если на дне шайки собралось слишком много пролитого мимо флаконов литр-полтора, Коля выплескивает это в бак. Ящик с полными бутылками забирает дядя Вова на укупорку. Выпивает Коля понемногу, но часто. Вставляет наконечник в рот и получает глоток самотеком. Ест он крайне мало, наверное, организму хватает спиртовых калорий.
      Вместе с Колей на ферме живет и его законная жена Инна, или просто Инка. Она сама так представляется. Такая же пьяница, как муж. По вечерам она иногда вспоминает своих двух детей - Сережу и Людочку и начинает плакать. Тогда ей подсовывают пяльцы с вышивкой. Инка сразу оживляется, забывает обо всем и начинает рассказывать, какие шикарные платья вышивала раньше, какие наволочки и гобелены.
      На посеревшей тряпке, зажатой пяльцами, намечен карандашом какой-то трудноопределимый узор. По нему даже положено несколько десятков голубых стежков разного размера и способа - гладь, крестики и вообще какая-то путанка. Иногда Инка даже добавляет пару стежков, потом аккуратно втыкает иголку обратно в ткань и откладывает пяльцы до следующего раза. На вопрос, где дети, Инка отвечает: "У свекровки", а Коля: "У тещи".
      Инка любит пококетничать, но Коля, несмотря на то, что Бешеный, совершенно не ревнив. Похоже, выпивка заменяет ему секс. А, может, он просто давно забыл, что это такое. Инку же пользуют все, кто не брезглив. Но только, когда муж вырубается и спит. Иначе она стесняется. У Олега Инка вызывает отвращение. Лицо обрюзгшее, под глазами темные пятна, половины передних зубов нет. Коротко стриженные волосы всклокочены. Серое трикотажное платье насквозь пропотело, и запах немытого тела не перебивается даже резким спиртовым духом. Танцуя на вечерней пьянке под турецкие мелодии магнитолы азербайджанцев, Инка крутит обвислым задом и машет подолом, открывая грязные ноги в синяках и узловатых венах. Себе она кажется очень сексуальной. Двум молодым азербайджанцам, охраняющим ферму по ночам, наверное, тоже. Во всяком случае, иногда они по два раза за ночь таскаются к ней.
      Как-то рано утром она вломилась в кандейку к Олегу, толкнула его и спросила:
      - Это ты ночью меня трахнул? Так классно было!
      - Чего? - возмутился Олег. - Этого только не хватало!
      - Жаль, - разочарованно протянула Инка, наклонилась к его постели пониже, выронив из платья плоскую длинную грудь, и спросила шепотом: - А, может, все-таки ты? Давай повторим, а, Мастер?
      От неё так разило перегаром и целым букетом других гнусных запахов, что Олега чуть не стошнило. Он вытолкал её вон и в тот же день поставил замок на дверь.
      Инка работала этикеточницей, наклеивала водочные этикетки на наполненные бутылки. Юсуф покупал их у типографских рабочих по сто рублей за упаковку. Вначале Инка штамповала белую сторону бумажек календарным штампом, потом мазала клеем. Шесть кисточек, прибитых к общей планке, позволяли наносить шесть ровных полосок клея, неотличимых от нанесенных фабричным автоматом. Делалось это на особом пластиковом столике, где была проведена специальная черта. Этикетка ложилась нижним краем к черте, а после гуммирования (так по-научному называется намазывание клеем) по ней прокатывалась наполненная и запечатанная бутылка. Поскольку донышко бутылки катилось вдоль бортика, прибитого параллельно черте, все этикетки оказывались приклеены на одинаковой высоте и без всяких перекосов.
      Последним этапом была наклейка акцизной марки, естественно, фальшивой. Юсуф постоянно сокрушался, что марки стоят очень дорого. Ради копеечной скидки приходится брать на оптовом рынке большие партии, чуть не по сто тысяч штук зараз, а потом переталкивать лишнее партнерам. Олег подозревал, что пузатый ещё и наваривал барыш на этой нетяжелой операции. Мужик не из тех, кто что-то делает без выгоды.
      Марка приклеивалась еле-еле, чтоб только сама собой не отвалилась. Это делалось специально, чтобы реализаторша в киоске могла её легко сорвать, в вечерних сумерках выдавая бутылку подгулявшему колдырю. Время от времени Мамед или Юсуф привозили целую коробку, наполненную чуть не до верха такими бывшими в употреблении марками. Инка очень их не любила: скрученные, помятые, надорванные, каждую надо разгладить...
      Работала она очень аккуратно, старалась. И очень гордилась, что выходит неотличимо от заводской продукции. В отличие от дяди Вовы и собственного мужа, ей за работу начислялись деньги. По две копейки за этикетку и по копейке за марку. Если принять во внимание, что бригада в день могла выдать тысячу бутылок, тридцатка в смену была ей обеспечена. Но такого количества водки, к сожалению, не требовалось. Делали когда четыреста бутылок, когда шестьсот. Иногда вообще выходной выпадал.
      Периодически Инка требовала зарплату, и Юсуф, корчась от жадности и обзываясь, выдавал ей рублей сорок. Она отправлялась в поселок и покупала себе разную дешевую ерунду: губную помаду, шампунь, уцененный глянцевый журнал и немного конфет. Вечером все это шумно обмывалось. Блистающие картинки из этих журналов висели по всему коровнику, но уютней он не делался.
      По вечерам на Олега нападала тоска, но водкой он её не глушил. Постоянное общение с алкашами сделало его если не трезвенником, то человеком крайне воздержанным. Алкаши поначалу обижались, что он не желает поддержать компанию, а потом отвязались. Однажды Олег обнаружил в поселковом клубе библиотеку и погрузился в чтение. Выбор, впрочем, оказался невелик. Последние книги, поступившие в местное книгохранилище, датировались концом восьмидесятых. С тех пор закупать книги было не на что. Зато оказалось полно классики и целая полка с серией "Жизнь замечательных людей". Вечера, таким образом, он теперь проводил в компании великих художников, писателей и ученых. И среди них немало оказалось таких, кто в молодости бедствовал ещё похлеще его. А некоторые так и вовсе всю жизнь перебивались с хлеба на воду ради любимого дела. Взять того же Ван Гога. И ведь не отступались от своего.
      НАБЕГ
      Всякая работа рано или поздно бывает закончена. Исключение - труд разжалованного царя Сизифа по закатыванию валуна на горную вершину. Но это такая форма наказания, вроде армейского рытья ям с последующим закапыванием окурка.
      И линия по розливу жидких продуктов в полиэтиленовые пакеты в один прекрасный момент тоже оказалась полностью смонтированной. И все электромоторы синхронизированы, и дозатор не заедает, и даже шума при работе не больше, чем когда стояла машина в родном цехе молочного комбината. Олег даже сделал пробный пуск и попробовал отрегулировать агрегат. Вместо труб молокопровода была подсоединена железная бочка, установленная на сварную треногу. Наверх вела лесенка и был заброшен конец резинового шланга. Разбодяженный водопроводной водой до приблизительных сорока градусов спирт из другой бочки, стоявшей на полу, подавался наверх посредством дачного электронасоса "Ручеек".
      Агрегат исправно сваривал полиэтиленовую ленту в пакеты и наливал в них воду. Пока шли испытания и наладка, Олег использовал именно эту нейтральную жидкость. Пол-литровые пакеты, похожие на не слишком тугие подушечки, размеренно падали с конвейера в коробку. И так же размеренно щелкали колесики механического счетчика, отбивавшего количество запаянных кульков. Точной наладкой Олег не стал себя утруждать, грубо отрегулировав дозатор, чтобы тот отмерял не больше пол-литра. Естественно, получилось меньше. Юсуф, когда смерил объем воды из нескольких пакетов, пришел в восторг. В каждом содержалось ровно четыреста семьдесят шесть миллилитров. Двадцать четыре сэкономленных грамма превращали каждый двадцатый пакет в бесплатный.
      В порыве восторга босс решил закатить банкет. На рынок за продуктами отправился Мамед, прихватив с собой Олега. Не то в качестве поощрения, не то, чтобы самому сумки по базару не таскать. На бежевой "шестерке" азербайджанца они быстро добрались до Колхозного рынка, в свете новых веяний давно переименованного в Центральный. Минут за тридцать доехали, Олег даже не успел озвереть от бесконечного магнитофонного надрыва звезды турецкой эстрады Даркана. Хотя подпевающий колонкам Мамед уже начал доставать.
      Помпезный торговый зал, выстроенный в тоталитарном стиле, украшали присущие той эпохе массивные колонны, а также барельефы пузатых овощей, фруктов и других съедобных предметов, обозначающие товарную специализацию рядов. Окна в крыше пропускали ровно такое количество света, чтобы не напрягать глаза, следя за стрелками весов и считая деньги.
      Впрочем, времени к той поре уже было около пяти вечера, и торговля начинала сворачиваться. Но Мамеда это не волновало. Половина торговцев была его соплеменниками. Они перебрасывались фразами на родном языке, и было понятно, что земляки давали своему весомые скидки. Вскоре руки Олега оттягивала сумка с большим куском мяса и другая, с картошкой. А Мамед пытался навесить на него ещё одну - с огурцами и помидорами, поверх которых была брошена охапка увядающих, но все ещё остро пахнущих трав.
      Неожиданно под высокими сводами зала раскатилось звонкое эхо, и перепуганно заметались обитающие тут воробьи.
      - Мочи чурок!
      В распахнутые настежь двери толпой ввалились какие-то люди в спортивных костюмах. Некоторые на ходу натягивали на лица края трикотажных шапочек с прорезями для глаз. Их было десятка три. Они моментально рассыпались в цепь и слаженно ринулись в проходы между торговыми рядами. У Олега создалось впечатление, что они предварительно хорошо отрепетировали этот маневр, на такие равные команды они разделились. И теперь он ясно видел, что это молодые, крепкие и тренированные парни. В их руках мелькали железные арматурные прутья, палки и толстые клюшки для хоккея с мячом.
      - Бей черножопых! Да здравствуют воздушно-десантные войска!
      - Русских не трогаем!
      - Сегодня всем бесплатно!
      Налетчики сметали на пол товары с прилавков, сбрасывали весы. И били своими орудиями подвернувшихся торговцев и посетителей. Всех, кто казался им азиатом или кавказцем.
      - Я татарин! - завопил какой-то мужик в белой полотняной кепочке. - Я тут живу!
      И тут же замолк, рухнув на пол. На кепочке, припечатанной железным прутом к голове, проступала красная полоса. Крики, вопли, вой и истошный визг. Грохот и звон разбивающихся о каменный пол весов, стук падающих ящиков. Перепуганные насмерть продавцы бросаются под прилавки, скрючиваются на грязном полу, в ужасе закрывая голову руками. Кто-то бежит, бросив все. И тут же под шумок какой-то шустрый старикан торопливо набивает кошелку, бросая в неё все подряд - яблоки, груши, сливы и даже редьку.
      Зеленые крупные яблоки катятся по каменным плитам, раздавленные помидоры похожи на кровавые сгустки, а брызги крови на мраморе прилавков на томатный сок. Парни в разноцветных спортивных костюмах стремительно несутся, сметая все на своем пути, оставляя после себя разгромленные лотки и изувеченных людей.
      Первым порывом Олега было бежать или куда-то спрятаться. Мимо по проходу уже удирали немногочисленные в этот вечерний час покупатели. Никто из них не верил словам налетчиков о том, что русских не трогают. Олег глянул на Мамеда и ужаснулся.
      Лицо азербайджанца, ещё минуту назад смуглое, сделалось совершенно белым. Взгляд остановился. Нижняя челюсть ходила ходуном, словно вышла из повиновения. То ли Мамед пытался что-то сказать, то ли просто стучал зубами от страха. Потом ноги его подогнулись, и он мягко осел на пол, как ватный.
      И тут же подскочил долговязый парень в застегнутом до горла китайском "адидасе" из темно-лиловой плащевки. Черная трикотажная шапочка была натянута по самые глаза, закрывая уши и волосы. Парень приостановился, замахнулся метровым железным прутом. Олегу бросилось в глаза, что ребристая арматурина внизу, под рукой парня, обернута газетой.
      Так никогда Олег и не понял, что заставило его вступиться за Мамеда, влезть в схватку с налетчиком. В этот миг он вообще ничего не успел подумать. Совершенно инстинктивно, бросив сумки, обеими руками схватил с прилавка металлический лоток с грецкими орехами и махнул навстречу железяке. С грохотом и скрежетом сошелся металл с металлом. Встречный удар больно отдался в ладонях Олега. Гейзером взмыли орехи - полведра, не меньше - выплеснулись на налетчика, градом рассыпались по полу.
      А Олег уже снова махнул искореженным лотком снизу вверх. Неприцельно, лишь бы не дать нападающему опомниться. Попал по руке, прямо по кисти, сжимавшей арматурину, по самым косточкам. Взвыл парень. Выпустил железяку. Со звоном покатилась арматурина по каменному полу. А Олег уже снова размахнулся. И тут, как сигнал рефери к прекращению схватки, разнеслась громкая трель милицейского свистка. А, может, и не милицейского, может, кто-то из рыночных администраторов засвистел.
      - Уходим! Уходим! - заорал кто-то.
      И банда в спортивных костюмах стремительно ринулась через зал к заднему выходу, бросая на ходу железные прутья и палки. Только хоккейные клюшки уносили с собой. И налетчик с подшибленной рукой, изрыгнув что-то неразборчиво-матерное, тоже развернулся и бросился бежать, оскальзываясь на рассыпанных орехах. И Олег, сделав пару шагов следом, тоже оскользнувшись, запустил вдогон помятый лоток. Попал углом в поясницу. Парень аж прогнулся. Но скорости не сбавил. Вся банда мгновенно просочилась в двое дверей в складской отсек, откуда через широкий грузовой выход выбежала на улицу. Потом рассказывали, что за оградой рынка их ждал автобус.
      Мимо Олега пробежал, пыхтя, толстяк в переднике и с большим разделочным ножом в руке. Но догонять бандитов не стал. Только крикнул вслед:
      - У, шайтан! Другой раз всех зарежу!
      Потом гордо прошествовал обратно, держа нож, как меч, в полусогнутой руке. На его важном лице победителя надувался под глазом лиловый фингал. Толстяк нес его, как орден за личное мужество. Олег вернулся к прилавку. Мамед, безвольно сидя на полу, поднял на него пустые глаза.
      - Ты зачем орех бросал? - кто-то дернул Олега за рукав. - Денги кто платить будет?
      Он резко повернулся. Адреналин все ещё бушевал в крови. По ту сторону прилавка стоял горбоносый усатый кавказец в белой рубашке с закатанными рукавами. И Олег мысленно примерился кулаком ему между глаз. Кавказец отпрянул, правильно оценив его взгляд. Сразу сделал любезное лицо и затараторил:
      - Правильно бросал, слушай! Можешь каждый раз бросать! Прямо так, без денег!
      Олег нагнулся к Мамеду, спросил:
      - Ну, ты живой? Тогда поднимайся.
      С лица азербайджанца медленно сходила бледность. Оно начинало смуглеть. Глаза стали чуть осмысленней, но все равно оставались овечьими, полными покорности судьбе. Олег подцепил его под мышки и поставил на ноги. Хватая раскрытым ртом воздух, Мамед приходил в себя. Олег поднял с пола сумки, сунул Мамеду в руки. Скомандовал:
      - Бери, и пошли отсюда, пока дядя милиционер не забрал. До утра потом не открутимся.
      Мамед сразу ссутулился под грузом покупок, но ничего не уронил. К нему подскочил земляк в голубой рубашке, половина которой была бурой от грязи. Видно повалялся мужик на полу среди растоптанных виноградин и всякого мусора. Залопотал по-своему, принялся ощупывать земляка. Убедился, что тот цел и повернулся к Олегу:
      - Ай, молодец! Мужчина! Весь базар испугался, один ты молодец!
      Он торопливо схватил Олега за руку и принялся её энергично трясти, так что у того в запястье хрустнуло. Потом грязно-голубой схватил с прилавка цветной полиэтиленовый пакет с ручками и принялся бросать в него фрукты с пола, приговаривая:
      - Бери, дарагой, все забирай! Апельсин, мандарин, орех - всего бери! Гранат тоже бери. Помогай, чего смотришь?
      Эти слова он адресовал появившемуся рядом смуглому пареньку в широких белых брюках, футболке с логотипом "Кока-Колы" и бейсболке козырьком назад. И парнишка тут же принялся сгребать с пола орехи и кидать в пакет. А на помощь ему уже бежали другие земляки с полными руками фруктов, включая бананы. Видимо дядька в испачканной голубой рубахе был не из последних, а, может, из самых главных среди торгующих на рынке. Авторитет, как принято сейчас выражаться.
      Олега с Мамедом проводили до самой машины, всю дорогу восхваляя мужество русского мужчины. Олега это не смущало. Он и сам удивлялся своей смелости. Ведь крутые ребята в тридцать секунд забили бы насмерть, если б пожелали. Даже странно, что все так обошлось.
      От рынка уже отъезжали машины "скорой помощи", увозили пострадавших под надрывный вой сирен. Торопились в реанимацию. А вот и милиция появилась. Подъехал "жигуленок" с маячком на крыше и синей полосой вдоль борта. Вылез неказистого вида сержантик, с кислой физиономией стал слушать осадивших его торговцев. Полез в кабину, что-то промычал в рацию.
      Мамед сидел, вцепившись обеими руками в руль, и тупо смотрел перед собой. Олег сидел рядом, ничего не спрашивал. Ждал, пока азербайджанец отойдет от пережитого ужаса. Пакеты лежали на заднем сиденье. Наконец Мамед оклемался.
      - Вах, - сказал он горестно, - за один месяц уже третий раз убивают. Слушай, как жить? На границе чуть не сгорел. Потом чехи напали...
      - Машину, что ли через Чехию перегонял? - спросил Олег, думая, что его напарник перегонял подержанную иномарку из-за границы.
      - Не, через Ингушетию, а раньше через Грузию. - Мамед вздохнул. - С Вахидом спирт с Поти везли на том молоковозе. Пограничники стреляли - перед нами машина сгорела. Мы проскочили. Потом в Ингушетии чехи напали, чечены, значит. Охрана их убила, мы уехали все живые...
      - Да, - Олег сочувственно покачал головой, - досталось тебе. После таких стрессов может и шифер с башни съехать. То-то, я смотрю, ты как парализованный. Ехать сможешь? А то я ведь водить не умею.
      - Сейчас, подожди. Покурю немного. Домой поедем. Не могу больше никуда.
      Он достал пачку "Мальборо" и протянул Олегу вздрагивающей рукой. Впервые за все время их знакомства угостил сигаретой.
      НЕ СПИ, НЕ СПИ, БЕЗБОЖНИК!
      Ехал Мамед медленно. У светофоров мешкал, сзади нетерпеливо сигналили, торопили. Кто-то, обгоняя, обложил громким и злым матом. Жара, все стекла опущены, хорошо слышно. Наконец добрались. Оказывается, Мамед жил через три дома от квартиры Олега. Оно и понятно, вся команда Юсуфа обитала поблизости друг от друга. Так сказать, колония-поселение.
      Машину оставили на платной стоянке тут же за соседним переулком. Олег, качая головой, напомнил Мамеду, чтобы тот стекла поднял и дверцы запер. Тот, как заторможенный, еле двигался и, похоже, плохо соображал. Спросил:
      - Как думаешь, они нас не выследят?
      Олег хотел спросить, кто, но понял. И твердо ответил:
      - Да они сами боятся, как бы их не выследили.
      - Нет. Они теперь мстить будут, - не мог успокоиться Мамед.
      - Тебе не будут, - сказал Олег успокаивающе. - Мне ещё могут, да и то навряд ли. Ты же им и вовсе ничего не сделал.
      Нагруженные пакетами, они поднялись на пятый этаж обычного панельного дома. Мамед на каждой промежуточной лестничной площадке смотрел в окно, оглядывал двор и тротуар перед подъездом. На какой-то миг этот страх зацепил и Олега, но он тут же его отогнал. И дал свою оценку поведению Мамеда - мания преследования. Еще бы! Мужик чуть в спирту не изжарился, чеченам едва не попался, а час назад ему едва башку не раскроили. Он, небось и с жизнью успел проститься. Вот и ходит сейчас, как зомби, оживший мертвец.
      Трехкомнатная квартира оказалась гораздо хуже, чем кооперативка Олега. Оно и понятно - дом старой серии, почти хрущевка. Всей и радости, что комнаты и санузел раздельные. А кухонька метров пять, если не меньше. Но везде паласы настелены, по стенам ковры. Мебели, правда, маловато. Впрочем, дальше гостиной Олег не заглядывал.
      Дверь Мамед попытался открыть своим ключом, но руки слишком тряслись. Олег хотел помочь, но тот уже нажал кнопку звонка. Открыла Гюзель в длинном красном халате, в бархатных домашних шлепанцах. Удивленно опахнула Олега взглядом глубоких черных глаз. Но ничего не спросила и не сказала. Схватила из руки Мамеда сумки, потащила на кухню. Мрачный хозяин прошел следом. Олег остался в прихожей. Стоял, раздумывая: сразу уйти или сказать до свидания? Минут пять мялся, забытый хозяевами. Потом из кухни выскочила Гюзель.
      - Проходите, пожалуйста. Не надо, не разувайтесь.
      Но Олег разулся. Когда разогнулся, перехватил взгляд женщины, полный жадного любопытства. Та сразу смутилась, отвела глаза. На кухне, куда прошел Олег, в углу между холодильником и маленьким столом сидел Мамед и сворачивал блестящую головку бутылке коньяка. Гюзель торопливо выхватила из навесного шкафчика два фужера, быстро прошлась по ним полотенцем, поставила на стол. Олег присел на табуреточку.
      Мамед сосредоточенно, глядя только на бутылку, налил оба фужера почти до краев. Поставил бутылку. Олег глянул на этикетки. Азербайджанский, пять звездочек. Ну, да, армянский они, наверное, только трофейный пить будут, если когда-нибудь Карабах отобьют.
      - Давай, за все хорошее, - поднял взгляд Мамед и быстро выпил.
      Посмотрел на Олега враз затуманившимися и повлажневшими глазами, снова потянулся к бутылке. Олег кивнул в знак согласия с тостом и пригубил. Коньяк как коньяк, с обжигающим деревянным привкусом, долго сохраняющимся во рту. Хлопнула дверца холодильника, Гюзель что-то торопливо резала на столике возле раковины. Мамед уже тянул руку с бутылкой к Олегу. Тот отпил до половины фужера, поставил на клеенку в крупных розах.
      - Почему не все пьешь? - строго спросил Мамед.
      - Удовольствие растягиваю, - ответил Олег. - А ты пей, меня не жди. Тебе стресс снять надо.
      - Чего? - не понял хозяин.
      - Нервы надо успокоить, - объяснил Олег. - Выпей, расслабься.
      Мамед долил ему фужер до верха и крикнул:
      - Женщина, дай поесть!
      Олега покоробило от такой грубости. Он даже оглянулся. Но Гюзель оставалась спокойна, видимо, такое обхождение считалось в доме в порядке вещей. Она поставила перед ними тарелки с нарезанным копченым мясом, сыром, помидорами. Когда только успела столько настрогать. И снова полезла в холодильник, загремела кастрюлями.
      - А чего жену за стол не сажаешь? - спросил Олег без всякой задней мысли.
      - Зачем? - искренне удивился Мамед. - Разве женщине место за одним столом с мужчинами?
      - А разве она не хозяйка? У нас хозяева, если гостя уважают, с ним за столом сидят.
      Мамед отломил кусочек сыра, задумчиво пожевал. Протянул руку к своему наполненному до верха фужеру, но, не дотянувшись, опустил на стол.
      - Гюзель, - сказал уже нормальным тоном, - садись. Рюмку себе тоже возьми.
      - Вот это по-человечески, - одобрил Олег.
      Женщина поставила на стол деревянную тарелку с хлебом и небольшую рюмочку. Приставила табуретку и села между мужем и гостем. Мамед ей немедленно налил. Олег тем временем сделал себе бутерброд сразу с мясом и сыром, проложив между ними лист росистой петрушки. Поднял фужер:
      - Предлагаю выпить за хозяина этого гостеприимного дома, смелого мужчину, - его вдруг растащило на ветвистый тост, как ему казалось, вполне в кавказском стиле, - который трижды смотрел в лицо смерти. Пусть он живет долго и счастливо, будет здоров и весел! - И добавил, на его взгляд, вполне подходящее: - Аллах акбар.
      - Э-э, - Мамед отрицательно помахал указательным пальцем, - Аллах выпивать не разрешает. Слава богу! Вот как.
      - С нами бог! - улыбнулся Олег и опрокинул фужер.
      Коньяк прокатился замечательно, и Олег с аппетитом принялся за бутерброд. Мамед тоже выпил, зажевал кусочком сыра. Гюзель только чуть пригубила рюмочку, с тревогой взглянув на мужа.
      - Пей, пей, женщина, - махнул тот рукой.
      Гюзель поспешно выпила, очевидно, приняв эти слова за приказ. Задохнулась, даже рукой замахала. Торопливо принялась закусывать. Украдкой вытерла тыльной стороной ладони навернувшиеся слезы. Лицо Мамеда на глазах наливалось красным цветом, глаза блестели и начинали косить. Теперь он ещё больше стал похож на беглую обезьяну.
      Выпили ещё по фужеру, и бутылка опустела. Хозяин распорядился подать еще. В доме явно имелся запас. Гюзель принесла, обтирая бутылку на ходу передником. Радости на её лице не наблюдалось.
      - Может, хватит на первый раз? - осторожно поинтересовался Олег.
      - Мы что, не мужчины? На двоих две бутылки конька не выпьем? - спросил Мамед, чуть не падая из-за стола. Он стремительно пьянел.
      - Тогда давай хоть поедим немного, - предложил Олег. - Вон, хозяйка чего-то вкусного тебе приготовила. Ждала, старалась.
      Гюзель благодарно взглянула на Олега и поспешила к плите. Но, в сущности, Олегу пришлось есть наваристый суп одному. Хозяин все никак не мог донести ложку до рта. Зачерпывал, поднимал и опускал обратно. При этом все больше говорил по-азербайджански и все менее разборчиво. Но вторую бутылку распечатал и выпил еще, не замечая, что Олег поставил свой фужер на место, даже капли не отпив.
      Наконец хозяин утратил ориентировку и перестал воспринимать действительность. Затих, глядя в одну точку на столе. Олег, чтобы разрядить установившуюся нездоровую тишину, спросил у Гюзели:
      - А мальчик ваш где, на велосипеде катается?
      - Нет, - улыбнулась та, - пошел к дяде Юсуфу, к брату моему. Там ночевать будет с братишками.
      - Это правильно, - одобрил Олег. - Хозяин-то часто так прикладывается?
      - Нет, - вздохнула Гюзель, - не часто. Только после этой поездки стал. Совсем другой приехал.
      - Конечно, такое пережить, - посочувствовал Олег.