Отец беспокойно переступил с ноги на ногу.
      - Ну ладно уж, ладно. Куплю тебе новые тапочки, - покаянно пообещал он. Честное слово, прямо сейчас пойду и куплю. Только не смотри на меня таким испепеляющим взглядом. Очень прошу, единственно и исключительно.
      11
      Спустя полчаса морковка тушилась на слабом огне, очищенная картошка дожидалась своей очереди, а Целестина приводила в порядок кухню. Нетрудно догадаться, что это занятие меньше всего отвечало ее душевному состоянию. Кухню должна была убрать Юлия, причем еще накануне вечером, однако она уклонялась от подобных обязанностей с такой последовательностью, что это уже никого не удивляло. Целестина подвязала передник, с отвращением вздохнула и открыла кран с горячей водой. Застывший жир, кусочки макарон и ошметки капусты. Мерзость. Когда Цеся отскребла первую тарелку, в кухню впорхнула Юлия. В новом платье, сшитом из двух больших турецких платков, она была просто ослепительна.
      Ее чудесные черные волосы блестели заманчивым блеском, мерцали обрамленные пушистыми ресницами глаза, когда же она присела на табуретку, чтобы покрыть лаком ногти, от нее повеяло тонким ароматом духов "Масуми". Сев, Юлия закинула ногу на ногу, не сознавая ни того, сколь изумительно красива линия ее икр, ни того, что младшая сестра с завистью смотрит на нее поверх раковины, заваленной грязной посудой.
      - Что ты делаешь? - спросила она, не глядя в Цесину сторону. - Моешь посуду?
      - Нет, - неожиданно ответила Цеся и закрутила кран. - Нет, не мою.
      - Ты что, спятила? Так эта грязь и будет стоять? - встревожилась Юлия.
      - Не будет. Ты вымоешь.
      - Я?!
      - Ты! - рявкнула Целестина.
      - Я не могу, - снисходительно бросила Юлия. - У меня ногти намазаны.
      Тогда Целестина выхватила у сестры пузырек с лаком и, скрипя зубами, проехалась кисточкой по всем ногтям сразу.
      - У меня тоже! - крикнула она.
      - Что с тобой происходит? - Юлия оторопела от изумления.
      - Ничего! Только с меня хватит! Довольно на мне ездить! Все вы на мне ездите! Никто меня не любит!
      На крик стали собираться домочадцы.
      - Что она говорит?
      - Я говорю, что с сегодняшнего дня прекращаю мыть горшки! Пускай Юлька этим занимается!
      - Правильно, - поддержал Цесю отец.
      - И я так считаю, - пробормотал дедушка, защелкивая портсигар. - Юлия должна набираться опыта, того-этого. Цесе приходится много заниматься, а вы там у себя в академии...
      - Что мы у себя в академии, а? - вежливо спросила Юлия.
      - Лодыря гоняете, - пояснил дедушка. - А Цесе уже сейчас пора думать об аттестате зрелости и экзаменах в институт.
      - Юлия все колотит, - заметила мама.
      - Не имеет значения, - изрек дедушка. - Это она нарочно.
      - Ну, знаешь!.. - возмутилась Юлия.
      - Не убоимся взглянуть правде в глаза, - отважно провозгласил отец. - В этом доме существует угнетаемое меньшинство. Я имею в виду Целестину и Весю.
      - А некая художница бьет баклуши, - прошипела Целестина.
      - Я не узнаю Телятинку, - задумчиво проговорила мама.
      - Она стала многоречива, - признал Жачек. - И тем не менее наша младшая дочь права. Мы на ней ездим.
      - Да, - с жаром произнесла Цеся. - И вдобавок мне нечего носить.
      Все так и вытаращили глаза.
      - Что происходит? - поразился дедушка. - Телятинка, ты же всегда считала, того-этого, что в женщине самое важное - внутреннее содержание...
      - Я изменила мнение. Человека с внутренним содержанием платье тоже украшает.
      - Да ведь у тебя масса платьев, - сказала удивленная мама.
      - Все Юлькины. Они мне в груди широки! - со слезами в голосе воскликнула Цеся; на это никто ничего не мог возразить. - И то, в чем хорошо брюнетке, мне совершенно не идет. Каждый сразу поймет, что я таскаю обноски старшей сестры, и невесть чего подумает! Кроме, конечно, одного, что я женственна и элегантна!
      - Кто подумает? - Жачек потерял нить Цесиных рассуждений.
      - Ну... никто! Никто не подумает!.. То есть подумает, вернее... Целестина густо покраснела. Слезы навернулись ей на глаза и закапали с ресниц. - Господи, какая я несчастная! - вдруг вырвалось у нее. - Никто меня не понимает, никто не любит!
      Домочадцы, задетые за живое, переглянулись.
      - Ну что ты, Цеся... - выступил от общего лица дедушка. - Мы тебя очень любим, того-этого, поверь...
      Но на Цесю это признание не произвело никакого впечатления, закрыв лицо руками, она разрыдалась и стукнулась лбом о кухонный стол.
      - Плохо дело, - сказала Юлия. И, отставив лак, вышла.
      Минуту спустя она вернулась вместе с Кристиной, которая несла на вытянутых руках свою прелестную белую блузку. Блузка была вся в оборочках, в рюшечках и расшита несметным количеством причудливых закорючек.
      Долгих два месяца трудилась Кристина над этим шедевром, целые часы проводя за рукоделием и теша себя мыслью о грядущих днях, когда она снова станет стройной и элегантной.
      - Получай на время это чудо, - торжественно произнесла Юлия, а Кристина вручила Цесе блузку, радостно кивая рыжей головой.
      - Но... я не могу... - пробормотала Цеся без особой убежденности.
      - Бери, бери, - сказала Кристина. - К твоей цветастой юбке очень подойдет.
      - Наверняка понравишься, - заявила Юлия.
      - Кому? - спросил отец немножко громче, чем следовало бы.
      - Ну... каждому. Что, нет, Цеська?
      Цеся уже не плакала. Она взяла блузку, просияла и убежала переодеваться.
      - В самом деле, - вполголоса заметила Юлия, - она права. Пора покупать дочке наряды, дорогие родители.
      - Что ты говоришь! - отмахнулся отец. - Цеся еще ребенок.
      - Ребенка тоже нужно одевать. К тому же Цеся как раз вышла из детского возраста, - сказала мама. - Я так считаю, Жачек: нужно пересмотреть бюджет и выкроить немного деньжат.
      Отец помрачнел: он ужасно не любил говорить о деньгах. У него, как правило, не хватало средств для удовлетворения всех безумных потребностей своих домочадцев.
      - Снова прикажешь залезать в долги?
      Жачек явно намеревался подавить мамину инициативу.
      - Мне скоро заплатят за "Орлицу I", - робко напомнила он. - Можно было бы купить Цесе дубленку и красивые сапожки. И платье.
      - Сколько тебе заплатят? - спросил отец сурово.
      - А, не знаю.
      - Почему не знаешь?
      - Ну, не знаю, почему не знаю.
      - Не знаешь, а уже покупаешь дубленку.
      - Я другое знаю, Жачек. У меня иногда складывается впечатление, что ты скуп.
      - А у меня складывается впечатление, что ты безрассудно расточительна.
      - Не ссорьтесь из-за денег! - сказала Юлия. - Ссоры из-за денег убивают настоящую любовь.
      Родители переглянулись и вдруг расхохотались.
      - Жаченька, - сказала мама, падая в объятия мужа, - я считаю, пора кончать этот спор.
      - Верно. Если наша любовь под угрозой...
      - Давай просто условимся, что...
      - ...что мы пойдем на компромисс. Дубленку покупать не станем, а купим платье.
      - И сапожки.
      - И сапожки.
      Скрипнула дверь ванной, и появилась Целестина.
      Родители умолкли и уставились на младшую дочь. Цеся выглядела прелестно. Ее лицо выражало глубокую решимость, глаза были подернуты загадочной пеленой. Она окинула своих родственников невидящим взглядом и, не проронив ни слова, шагом сомнамбулы направилась к двери.
      - Куда ты идешь? - спросила мама, испытывая странное чувство - нечто среднее между жалостью и тревогой.
      Цеся вздрогнула.
      - К одно... - сказала она. - К одной девочке. Скоро вернусь.
      12
      Собственно говоря, почему она солгала?
      Ведь всем было ясно, что ради подружки она бы не стала так наряжаться.
      Проклиная в душе свою беспредельную глупость, Цеся выбежала из подъезда и торопливо зашагала по направлению к улице Сенкевича. Павелек не помнил номера дома, в котором жил Гайдук, Цеся узнала только, что в этом доме внизу продовольственный магазин.
      Итак, на Сенкевича. Смелее.
      Было солнечно и холодно. Сильный ветер без труда пронизывал тонкое Юлино пальто и Кристинину блузку. Он дул прямо в лицо, и Цеся почувствовала, как в уголках глаз у нее скапливаются слезы. Она сама толком не знала, от ветра это или из-за хандры.
      Цеся перешла мостовую, чудом избежав смерти под колесами мчавшегося с огромной скоростью грузовика. И, поглощенная своими мыслями, даже этого не заметила.
      Родителям она соврала, потому что испугалась, как бы ее не подняли на смех. Но испугалась-то почему? Ее вышучивали столько раз, что она давно должна была приобрести стойкий иммунитет. Да и шутки всегда были беззлобные и никому вреда не приносили.
      И тем не менее на этот раз ей почему-то не захотелось, чтобы объектом шуток стал Гайдук. Бородач - пожалуйста, сколько угодно. Когда бы Зигмунд ни появлялся, отец буквально засыпал его колкостями и насмешками; кстати, бородач выдерживал натиск, не моргнув и глазом. Но Гайдук?
      Очень уж Гайдук к ним ко всем не подходил.
      Цеся ойкнула, вспомнив его злобный взгляд, и остановилась. Отвага окончательно ее покинула.
      - Привет! - крикнул с противоположной стороны улицы бородач и бросился через дорогу к Целестине.
      Видно было, что он немало потрудился над своей внешностью: из-под дубленки выглядывал воротничок шикарной клетчатой рубашки и узел модного вязаного галстука. Явно гордясь достигнутыми результатами, он остановился перед Цесей, скаля в улыбке зубы:
      - А я как раз к тебе. У меня есть билеты на "Рим" Феллини, на четыре часа. Правда до восемнадцати не пускают, но ты сегодня как-то так выглядишь... тебя пустят.
      Цеся едва обратила внимание на комплимент. Предложение пришлось совсем некстати.
      - Боюсь, я не успею. Мне еще нужно зайти к одно... к одной девочке.
      - Я пойду с тобой.
      - Ой, нет! - крикнула Цеся.
      - Если ты меня стесняешься, я могу подождать и у подъезда, - обиженно сказал бородач. - Где живет твоя подруга? - И, обняв Цесю потянул за собой.
      - На Сенкевича, - нехотя ответила Цеся и сняла со своей талии руку бородача. - Знаешь, мне что-то неохота идти в кино.
      - Не валяй дурака! - возмутился бородач. - Билетам, что ли, пропадать!
      Цеся со вздохом подумала, что пылкие брюнеты нужны не во всякую минуту жизни. Они подходили к большому дому на улице Сенкевича. Цеся оставила бородача возле продовольственного магазина и вошла в ближайший подъезд.
      В списке жильцов Гайдук не значился, но Павелек сказал, что Ежи живет у некоей пани Пюрек. Цеся стала подниматься по ступенькам, пытаясь утихомирить норовящее выпрыгнуть из груди сердце.
      Она остановилась перед дверью квартиры номер восемь. Стало быть, это здесь. Совершенно не думая о том, что делает, Цеся вынула зеркальце и внимательно на себя посмотрела. Ну конечно, никаких перемен, к сожалению.
      Еще минуты три прошло в колебаниях и топтании на месте, и наконец, внезапно набравшись решимости, Цеся нажала кнопку звонка, чувствуя, как ее сердце проваливается в желудок и там странным образом продолжает громко стучать. Звук неторопливых шагов за дверью едва не заставил ее убежать сломя голову.
      Дверь открылась; на пороге стояла старушка в темном домашнем халате.
      Цеся заставила себя заговорить:
      - Здравствуйте. А Ежи дома?
      Старушка окинула Цесю испытующим взглядом.
      - Он у себя, - сказала она тихим голосочком. Но и не подумала сдвинуться с места. Лишь внимательно оглядев Цесю, она решилась: - Заходи, пожалуйста.
      В коридоре напротив входа висела картинка, изображающая юную деву с кошечкой. Картинка была овальная, девица, изображенная на ней, - пухленькая и сияющая. Слева была узкая дверь, застекленная матовым стеклом. В ту минуту, когда Цеся оторвала взгляд от улыбающейся красотки, эта дверь приоткрылась, и мгновенно стало ясно, что картинка сулила обманчивые перспективы: Гайдук стоял на пороге мрачный и злой, хмуря брови и глядя исподлобья.
      - Привет, - сдержанно сказал он. - Входи.
      Цеся послушно вошла. Сердце у нее колотилось, щеки горели, назойливый шум в ушах заглушал все остальные звуки. Она с ужасом обнаружила, что не в силах выдавить ни единого слова. Гайдук медленно закрыл дверь и обернулся. Он тоже молчал. Все это было похоже на какой-то страшный сон. Минуты шли, оба продолжали молчать, и это молчание становилось все более нестерпимым. По коридору прошаркала пани Пюрек, зажурчала струя воды, загремел чайник. Во дворе кричали мальчишки и кто-то с грохотом захлопнул мусорный ящик. В соседней квартире разливалось радио: передавали арию из "Искателей жемчуга".
      Только Цеся подумала, что еще секунда - и она или грохнется в обморок, или разревется, как Гайдук наконец заговорил:
      - Садись. - И пододвинул ей стул.
      Цеся села и стала оглядывать комнату в надежде, что так будет легче овладеть собой. Рука Гайдука, лежавшая на спинке стула позади нее, отдернулась как ошпаренная, когда Целестина прикоснулась к ней плечом.
      - Хорошо у тебя, - сказала Цеся не очень уверенно, обводя взглядом аскетически пустую комнату.
      В ней не было ничего, кроме дивана, стола и полки с книгами. На стене висел вырезанный из газеты портрет улыбающегося мужчины на фоне исписанной мелом доски.
      Гайдук враждебно молчал.
      - Я пришла спросить, - выдавила из себя Цеся, - не нужно ли тебе помочь... ты совсем перестал ходить в школу...
      - Перестал, - противным голосом подтвердил Гайдук. - А в помощи я не нуждаюсь. Привык справляться сам. Во всех случаях.
      Они взглянули друг на друга и, смутившись, одновременно отвели глаза.
      - Ты... обиделся? - прошептала Цеся. - За то, что я тогда...
      Гайдук с усилием рассмеялся:
      - С чего бы это мне на тебя обижаться?
      - Потому что я тебя не поддержала.
      - А зачем тебе было это делать? - спросил Гайдук деревянным голосом. Каждый поступает так, как считает нужным. - И вдруг все его самообладание куда-то испарилось. - Разве я могу на тебя обижаться за то, что ты не такая, как я думал! - быстро проговорил он. И тут же, спохватившись, нахмурился и сунул руки в карманы. - Ну, а теперь иди. Не то этот тип, который тебя ждет внизу, помрет с тоски.
      - Там... никого нет!.. - горячо воскликнула Цеся. Она сама не знала, почему ей так важно, чтобы Гайдук в это поверил. Но он не поверил.
      - Я говорю о том типе, что с тобой пришел. Я вас видел из окна. Тот самый, с которым ты ходишь в кино и в парк. - Гайдук изобразил на лице нечто вроде улыбки: - От меня можешь не скрывать, я никому не скажу.
      Цеся пристыженно молчала.
      - Теперь небось тоже в кино собрались? - осведомился Гайдук с прежней неприятной ухмылкой. - Поторопись, начало, наверно, в четыре... - И, когда смертельно обиженная Цеся встала, добавил: - Да и я должен уходить. У меня свидание.
      Цеся бросила на него быстрый взгляд.
      - Ну, иди же наконец! - крикнул Ежи и зажмурился.
      Целестина, гордо выпрямившись, торопливо вышла, задыхаясь от сдерживаемого плача. Выбежав из дома, она опрометью бросилась через улицу. Бородач, о котором она совершенно забыла, посмотрел на нее с удивлением, а потом, убедившись, что это не шутки, подхватился и кинулся следом.
      - Стой, голубушка, - сказал он, обнимая ее сзади за плечи. - Что происходит?
      Цеся посмотрела на него невидящим взором:
      - Ничего, ничего. Пошли. Пошли в кино.
      - Но что все-таки случилось? Эта идиотка тебя обидела? Говорил - не ходи.
      - И был прав, - сказала Цеся безжизненным голосом. - Был прав, был прав, был прав.
      - Ну что с тобой? - Бородач взъерошил Цесину челку. - Не расстраивайся!
      Цеся как будто внезапно его заметила.
      - Зигмунд! - сказала она с удивлением. И вдруг горько зарыдала. Слезы хлынули у нее из глаз, как из водопроводного крана, целыми потоками. Открытым ртом она судорожно хватала воздух, в носу громко забулькало.
      Проходящая мимо полная дама, нагруженная авоськами с картошкой и морковью, остановилась, привлеченная любопытной сценой. Бородачу, кажется, это не понравилось.
      - Люди смотрят, - буркнул он. - Успокойся.
      Цеся отчаянно ревела, обеими руками вцепившись в его рубашку. Правда, она пыталась сдержать рыдания и что-то произнести; в конце концов ей это удалось.
      - Я... ничего... не... понимаю! Я... ничего... не... понимаю! - вырвалось у нее.
      Со стороны Звежинецкой улицы приближалась другая дама. Из ее авоськи уныло торчали две бледные куриные ноги.
      - Что случилось? - громко спросила она у дамы с морковкой.
      - Не знаю, милочка. Похоже, он ее бросить хочет. Плачет, бедняжка, и плачет.
      Бородачу нисколько не улыбалась перспектива оказаться в центре общественного внимания. Вдобавок его новенькая рубашка промокла от слез и измялась. А пренебрежительное отношение, к своему гардеробу он не каждому мог простить.
      - Идем же наконец! - прошипел он. - Или я пойду один!
      - До чего ж нетерпеливый, обманщик! - Дама с цыпленком подошла поближе, готовая из женской солидарности активно включиться в действие.
      Бородач схватил Цесю за руку и поволок в безопасную сень подворотни. Цеся покорно последовала за ним, пряча свое отчаяние в носовой платок.
      - Чего не терплю, так это истеричек и уличные сцены! - сердито сказал бородач, когда они укрылись в темноте подворотни. - Если ты немедленно не успокоишься, я пойду в кино один.
      - Я... ничего... не... пони... - рыдала Цеся, и вид у нее был такой, будто она вот-вот начнет биться головой о стену, вследствие чего бородач, который в самом деле больше всего на свете не терпел истеричек и уличные сцены, откашлялся, поправил галстук и смело вышел из подворотни.
      Он бы удивился, если б узнал, что Цеся этого даже не заметила.
      13
      Впервые в жизни случилось так, что Телятинке не от кого было ждать вразумительного совета, и уж меньше всего - от домашних. Родные бы просто ничего не поняли, в этом она была твердо уверена, и поэтому не только не рассказала дома о случившемся днем, а наоборот, изложила фальшивую версию происшествия, которое довело ее до столь прискорбного состояния. Она сообщила, что была у одноклассницы, на обратном пути упала с лестницы, расшибла колено и исключительно по этой причине вернулась вся в слезах. Потом последним усилием воли сняла с себя восхитительную Кристинину кофточку, повалилась на диван и
      до вечера плакала, не снисходя до беседы ни с одним из своих родственников.
      Разумеется, никто в эту версию не поверил. Цесю оставили в покое, лишь за дверью время от времени слышались голоса, в которых звучало беспокойство и скрытое любопытство. Цеся поплакала, поплакала и встала. Она пошла на кухню, где в угрюмом молчании поглотила шесть консервированных огурчиков и полбаночки маринованных грибков. Затем, несколько воспрянув духом, энергично взялась за посуду, вымыла ее, натерла пастой линолеум в кухне, кое-что простирнула и почувствовала себя еще лучше.
      За окном внезапно потемнело, поднялся сильный ветер. Цеся закончила стирку, вымыла руки и помазала их кремом. Подглядывавшая сквозь щели в дверях ванной тетя Веся услыхала, как Цеся, обращаясь к своему отражению в зеркале, говорит вполголоса:
      - Ну и хорошо. Оч-ч-чень хорошо. О чем речь, идиотка? Ты больше никогда в жизни не скажешь ему ни слова. Побольше гордости, побольше гордости. Единственно и исключительно.
      Тетя Веся на цыпочках отошла от двери и доложила семейству, что Телятинка как будто пришла в себя.
      И в самом деле, Цеся, сохраняя горькую усмешку и слегка меланхолическое выражение лица, свойственное человеку, получившему от жизни суровый урок, попудрила нос и под аккомпанемент бури села ужинать вместе с остальными. Дождь хлестал в окна, стены старого дома сотрясались от ураганных порывов ветра.
      - Опять не купили ветчины, того-этого, - сетовал дедушка, не одобрявший беспорядочного ведения домашнего хозяйства.
      - Что ж ты хочешь, папа, ведь завтра выходной, - машинально ответила мама Жак, украдкой наблюдая за младшей дочерью.
      - Меня надо было попросить, я бы купил без очереди, - заметил отец. - Могу очаровать любую продавщицу. Единственно и исключительно. - А сам подумал, с грустью поглядывая на Цесю: "Может, ее кто-нибудь обидел? Что произошло сегодня днем?" - Из всей нашей семейки люблю одну корейку, - процитировал дедушка свою излюбленную шутку. За столом вежливо рассмеялись. С улицы доносился свист ветра и грохот падающих черепиц. - А вы что больше всего любите? - обратился он к молчащей Кристине.
      На тротуар со звоном посыпались стекла.
      - Шампанское, - странным голосом ответила Кристина.
      - Моя мышка тоже любит шампанское, - заявил Бобик.
      Жачека это сообщение заинтересовало.
      - Откуда ты знаешь? Давал ей пробовать?
      - Нет. Она мне вчера сказала, - серьезно ответил Бобик.
      - О, - проговорил Жачек и с интересом посмотрел на племянника.
      - Я-то сам больше всего люблю мясо, - разоткровенничался Бобик. - Кроме курочки. Курочка мне надоела. Смешно, что у нее с птицей одинаковое название. Или вот рыба. Называется в точности так же, как то, что плавает.
      - А это и есть одно и то же, - безжалостно объяснила Юлия.
      Тетя Веся подпрыгнула, отчаянными жестами пытаясь внушить племяннице, чтобы та не лишала ребенка иллюзий. Однако Бобика уже поглотило другое занятие: он наблюдал за Кристиной, которая попеременно то бледнела, то краснела, пока наконец не выронила со стуком вилку.
      - Мама, что с тетей? - спросил Бобик.
      - Боюсь, что, к сожалению... - гробовым голосом произнесла Цесина мама.
      - Да, уже! - жалобно простонала Кристина.
      - Что такое? Что - уже? - потребовал объяснений Бобик.
      Инженер Жак сорвался с места.
      - Такси!!!
      - Где такси? Зачем такси? - чуть не плакал Бобик, любивший получать полную информацию.
      - Что за шутки? - вскипела Юлия. - Ведь еще не пришло время!
      Но время как раз пришло. Новому обитателю планеты не терпелось взглянуть на нее собственными глазами. Как известно, на земном шаре ежеминутно рождается двести тридцать пять детей. И всякий раз это одинаково прекрасно.
      В квартире Жаков мгновенно вспыхнула паника. Ибо выяснилось, что телефон не работает. Правда, роддом был недалеко - в каких-нибудь двух кварталах от дома, - но ведь на дворе бушевала буря. Никто не осмеливался предложить Кристине, чтобы она отправилась в больницу пешком.
      - Спокойно, у нас еще масса времени, - повторяла мама Жак, ни секунды не веря, что говорит правду.
      - Господи, что же будет? - рыдала Кристина.
      - А что должно быть, того-этого? - неловко утешал ее преисполненный сочувствия дедушка. - Все будет хорошо. Кто сказал, что нужно бояться того, что естественно?
      - Мама, я хочу есть, - заявил Бобик, чувствуя себя заброшенным.
      Цеся собралась с мыслями: "Минуточку. Кто здесь намерен стать врачом? От врача требуется умение, самоотверженность и здравый смысл. Первого у меня нет. Второе, может, и есть, но без первого не в счет. Третьим вроде бы я обладаю. Так воспользуемся же этим".
      - Я ухожу, папа, - сказала она.
      - Куда? - испугался Жачек. - Уже половина девятого.
      - К Новаковским. У них же есть телефон.
      - Я с тобой.
      Они спустились вниз. Дверь открыл младший Новаковский. На нем была пижамка из ситца, расписанного красными уточками.
      - Предки пошли в кино, - сообщил он, нахально хрупая леденец. - А в чем дело?
      - Можно нам воспользоваться телефоном? - вежливо спросил Жачек, который до сих пор не имел случая близко познакомиться с восьмилетним Новаковским и не знал, что это за фрукт.
      - Нет, - ответил Новаковский. - Папа не велел никого впускать, потому что вокруг полно разных жуликов и маньяков.
      - Не думаю, что он имел в виду соседей, ха-ха! - подлизывался Жачек.
      - Прочь с дороги, Новаковский, - сказала Цеся и, не вдаваясь в объяснения, втолкнула отца в прихожую. Затем она порекомендовала потомку дантиста выплюнуть конфету, почистить зубы и снова лечь в кровать.
      - А я еще и не ложился, - заметил малолетний сосед. - Я смотрю по телевизору детектив.
      - Ты меня, Новаковский, лучше не зли! - предостерегла его Цеся. - Я еще с тобой не расквиталась за мышей! Марш в постель! Телевизор я выключаю, этот фильм не для тебя.
      Новаковский посмотрел на нее иронически и больше не произнес ни слова, даже когда незваные гости вторглись в кабинет, где стоял телефон.
      Тут Жачек простонал, что не помнит номера неотложки.
      Но Цеся знала все. С покровительственной усмешкой она взяла у отца из рук телефонную трубку, набрала номер, назвала адрес и попросила прислать машину.
      - Ну и ну! - пробормотал Жачек, все больше и больше преисполняясь уважением к Цесе, по мере того как его собственные спокойствие и самообладание испарялись, казалось, безвозвратно.
      - С вас один злотый, - раздался голос от двери.
      Шустрый вундеркинд преспокойно стоял на пороге и, громко грызя леденец, холодно глядел на Целестину. Из соседней комнаты доносилось гудение вновь включенного телевизора. Юный Новаковский явно был из тех людей, которые твердо знают, чего хотят.
      - Ух, попался бы ты в мои руки, - пробормотала Цеся, направляясь к двери, - ты б у меня попрыгал! Скажи отцу, что я зайду утром, отдам злотый! крикнула она уже с лестницы, куда не спеша вышла вслед за Жачеком. - От таких типчиков, как ты, деньги лучше держать подальше! - Ей просто противно было смотреть на Новаковского, который, ухмыляясь из-под рыжей челки, стоял на пороге в своей тонкой пижамке и демонстративно помахивал пакетиком с монпансье.
      Дома отец и Цеся застали напряженную ситуацию, хотя напряжение распределялось неравномерно. Мама, дрожащая и бледная, находилась в комнате у Кристины. Она только выглянула из-за двери и, не скрывая разочарования, тотчас скрылась. По коридору пробежала тетя Веся с пылающим лицом и кружкой горячего молока в руке. В большой комнате было поспокойнее: дедушка, потягивая липовый чай, читал Гюго, а Бобик, стоя на коленках, с крайне сосредоточенным видом обучал свою мышь сложному искусству хождения по канату, то бишь по нитке, протянутой между фикусом и ножкой стула. Для страховки он подставлял под мышку свой беретик: потеряй бедняжка равновесие, она бы прямо в него и свалилась. Несчастное животное висело на передних лапках, дрожа от страха, и возмущенная Цеся велела Бобику немедленно прекратить эти домашние пытки.
      "Скорая помощь" все не приезжала.
      Жачек, бледный как полотно, почувствовал себя вконец обессиленным. Открыв трясущимися руками дверцы дубового буфета и стараясь не слушать доносящиеся из соседней комнаты вскрикивания, он достал бутылку грузинского коньяка, налил золотистую жидкость в стакан от чая, отчаянно хлебнул и... поперхнулся.
      Бобику только это и нужно было. Бросив свою жертву, он подошел к дяде и пронзил его голубым взором инквизитора.
      - Почему ты пьешь спиртные напитки? Сам всегда говоришь, что в спиртных напитках ищут утешения только слабаки и слюнтяи!
      Ошарашенный Жачек сокрушенно заморгал светлыми ресницами.
      - Ну да, - согласился он. - Но, дорогой Бобик, ты должен понять, что обстоятельства сильней меня. Я никогда не умел мужественно переносить чужие страдания.
      - Почему ты говоришь, что обстоятельства сильней тебя? - продолжал допрос Бобик своим ясным, чистым голосочком. - Сам же говорил, что у слюнтяев это главное оправдание.
      Жачек закашлялся.
      - Я не слюнтяй, - заявил он.
      - А почему пьешь спиртные напитки? Сам же говорил...
      - Бобик! Спать! - не выдержал Жачек.
      - Мне еще не хочется, - сказал Бобик.
      - Нет, ты пойдешь спать! Причем немедленно! Сдается мне, этот Новаковский оказывает на тебя очень дурное влияние!
      - Иду, иду, причем немедленно, - мгновенно согласился Бобик.
      Новаковский был его любимым другом и единственным непререкаемым авторитетом.
      В эту минуту раздался звонок в дверь. Цеся бросилась открывать.
      - "Скорая помощь"!
      Врач оказался молоденьким толстячком; на его круглом лице отражались одновременно чувство собственного достоинства и раздражительность. Зубы у него росли вкривь и вкось, отчего дикция доктора отличалась большим своеобразием.
      - Где ложенисла? - спросил он, взглядом одергивая Цесю и прерывая на полуслове ее объяснения.
      Но тут в коридор высыпало все семейство в полном составе.
      - Наконец-то! Почему так долго?!.
      - Я сплашивлаю, где ложенисла?!
      Доктора впустили к Кристине. Остальные столпились возле двери, взволнованно перешептываясь. В коридоре стояли два человека с носилками. Казалось, тяжесть этой минуты ощущается просто физически.
      Скрипнула дверь, и появился врач во всем своем великолепии.
      - Забилаем ложенислу, - распорядился он.
      Пока двое дюжих молодцов выносили Кристину на носилках, доктор устремил возмущенный взгляд на папу Жака.
      - Стланно, - заявил он, - весьма легкомыслесло.
      Бобик глядел на него как завороженный.
      - Вы мумми-тролль? - робко спросил он, осторожно дотрагиваясь до толстячка пальцем.
      - Вы должны были отплавить дочь в больнислу еще час назад!
      - Но мои дочери... - Жачек от волнения совсем потерял голову. - Скажите, доктор, Кристине что-нибудь угрожает?
      - Я спрашиваю, потому что вы говорите, как Тофсла и Вифсла, - сказал Бобик с величайшим почтением.
      - Нет, не тлевожтесль, ей ничегло не угложает... Все идет как положено, ответил доктор Жачеку.
      - Ну надо же! - в ярости воскликнула Юлия. - Зачем тогда пугаете!
      - Я не пугаю, я пледостелеглаю, - обиделся маленький доктор. - До свидания. Ложенисла будет в клинике на Польной, сплавки можно навести по телефослу, - и исчез.
      Десять минут спустя Жачек помчался в телефонную будку на углу улицы Кохановского, чтобы навести справки. Потом он наводил справки каждые пятнадцать минут, пока около полуночи не услышал сногсшибательную новость. Когда Жачек ворвался в дом, на его лице можно было увидеть выражение безоблачного счастья.