Целестина, или Шестое чувство

      - О Данке. Что ты о ней думаешь?
      Цеся в душе пожалела Дмухавеца за его наивность. Нет, все-таки все учителя одинаковы. Неужели этот воображет, что она станет ему плакаться и жаловаться на подругу?
      - Данка замечательный человек, - ответила она. - Мы еще все ахнем. Она пишет стихи.
      - Ого! - удивился Дмухавец. - Глядите только. И это ее основное достоинство?
      - Она очень умная, - продолжала Целестина. - Собственно, отсюда все ее неприятности.
      - Оттого, что она такая умная? - уточнил Дмухавец.
      - Именно. В школе она просто мучается.
      Дмухавец усмехнулся себе под нос, и некоторое время оба шли молча. Учитель размышлял о том, какого свойства наивность Целестины Жак: врожденная это черта или, быть может, его ученица в совершенстве овладела популярным методом пускания пыли в глаза? Честно говоря, у него бы нашлись занятия поинтереснее, чем подобного рода беседы с барышнями, у которых еще молоко на губах не обсохло. Однако совесть недвусмысленно подсказывала ему, что как педагог он сегодня был не на высоте.
      И Дмухавец решил в меру своих возможностей воплотиться в образ идеального педагога, каким тот ему представлялся.
      - Я считаю, что твоя Данка - особенно отвратительная разновидность лентяя, - заявил он. - Но нам с тобой была бы грош цена, если б мы не попытались ей помочь.
      - Пока, вместо того чтобы помогать, - выкрикнула Цеся, - вы на нее наговариваете!
      - Я хочу ей помочь, слово образцового педагога, - поклялся Дмухавец, с симпатией глядя на разгневанную, красную как бурак рожицу своей собеседницы. Только не знаю, как. И хотел бы попросить у тебя совета.
      Цеся ожесточенно молчала, недоверчиво поглядывая на Дмухавеца. Сказать в такой ситуации, что она сама не знает, с какого боку подступиться к Данке, было бы равносильно предательству. А проблема предательства в последнее время стала для Целестины особенно острой и болезненной.
      - Я разговаривал с Данкой на перемене, - продолжал учитель, - мне мало что удалось из нее выудить: она загодя решила, что я ее злейший враг. Заявила только, что не виновата, если уродилась слабовольной. А потом замолчала, и конец.
      - Да, - печально согласилась Цеся, - она постоянно это твердит. Невозможно вбить ей в голову, что все зависит от нее самой.
      - Что все зависит от нее самой... - повторил Дмухавец. - Не знаю, быть может, ты не совсем права... А как у нее дома?
      - Никогда там не была.
      - Почему?
      - Мы недавно подружились... Она ни разу к себе не приглашала. Мы всегда занимаемся у меня.
      - Завтра же к ним зайду, - решительно сказал Дмухавец. - Поговорю с ее родителями, погляжу, какая там обстановка.
      Они перешли дорогу возле зоопарка.
      - Теплее стало, а? - пробормотал Дмухавец и распустил замотанный вокруг шеи шарф.
      Голые ветки на деревьях сплетались в кружевные узоры. Гайдука, конечно, нигде не было видно. "Ясное дело, - подумала Целестина. - Зачем слоняться по улицам, когда можно пойти пообедать? Кстати, интересно, где он обедает? И вообще, кто заботится о том, чтобы он был накормлен?"
      - У меня к тебе большая просьба, - сказал Дмухавец, ловко обходя островок размякшей на солнце грязи, чтобы тут же вляпаться в соседнюю лужу. - Мне бы хотелось, чтобы ты была верной подругой. Не обижалась из-за ерунды, как это умеют девчонки, и не порывала дружбы без серьезной причины. Постарайся быть терпеливой и настойчивой, в особенности если ты считаешь, что Данка действительно хороший человек. Или скорее, скажем, материал, из которого может получиться хороший человек. Пойми, что ты если еще не стала, то должна стать опорой для своей подруги и образцом для подражания.
      - Я? Да что вы! - изумленно воскликнула Целестина.
      - Повторяю: ты должна стать для нее образцом. Я знаю, что говорю. Помни, Целестина, я на тебя рассчитываю.
      21
      Возле Цесиного дома Дмухавец остановился и галантно распрощался со своей ученицей. С нескрываемой симпатией пожав ей руку, он посмотрел налево и перешел улицу, что-то бормоча себе под нос. Разговором он остался удовлетворен.
      Цеся не могла сказать того же про себя. В сущности, она скорее даже
      почувствовала раздражение. Самым неприятным было то, что на нее взвалили дополнительную нагрузку, причем даже не спросив согласия. Кроме того, у нее возникло тягостное предчувствие, что ей не справиться с новой задачей и никакими силами не убедить Данку, чтобы та в целях самоусовершенствования с жаром отдалась учебе.
      Цеся стояла в подъезде перед почтовым ящиком, бессмысленно разглядывая запечатленный на нем номер их квартиры. До конца учебного года осталось меньше трех месяцев. Каким чудом можно за такой короткий срок уговорить упрямую Дануту в корне изменить жизненную позицию и исправить все ошибки? Не говоря уж о том, что никак не хватит времени заполнить зияющие пробелы в ее образовании. Данка страшно отстала по всем предметам, о чем Целестине было известно лучше кого-либо другого.
      "Необходимо принять какие-то радикальные меры", - подумала Цеся, поравнявшись с вырезанной из дерева львиной мордой, венчающей перила. Теперь только она сообразила, что распрощалась с Дмухавецом, не высказав ему всех своих сомнений. А стоило бы! Может ведь так случиться - и даже обязательно случится! - что она не сумеет переубедить Данку и потерпит полное фиаско в своих жалких попытках выполнить поставленную Дмухавецом задачу.
      "Как я могла на все согласиться, даже не попытавшись подстраховаться? сердито подумала Цеся, готовая на всякий случай сразу же начать себя грызть за то, что не оправдала доверия. - Надо было cказать, что Данка не намерена заниматься, что она ленива и упряма и поручиться я за нее не могу". Ну да, но это бы означало, что Целестина попросту на нее донесла. И вообще, предохранять себя от возможных неприятностей Цесе было просто противно - это никоим образом не совмещалось с ее представлениями о порядочности.
      По лестнице Цеся начала подниматься с ощущением тяжести на душе и зуда в правом глазу. От солнца у нее, как всегда, потекли слезы, а от слез - тушь с ресниц, и защипало в глазу. Цесю обуяла злоба, однако секунду спустя от нее не осталось и следа. Злобу неожиданно вытеснила радость, смешанная со страхом: на площадке между этажами сидел на подоконнике Ежи Гайдук. Прикусив нижнюю губу, он смотрел на Целестину непроницаемым взором.
      Цеся остановилась как вкопанная, оцепенев от волнения. И, разумеется, потеряв дар речи. Яркий румянец разлился по шее и по щекам, а в голове стучала одна-единственная мысль: "У меня потекли ресницы, у меня потекли ресницы, у меня потекли ресницы".
      Ежи Гайдук не только не заметил, что у нее потекли ресницы, но именно в эту минуту пришел к убеждению, что Цеся - самое прекрасное существо на всем земном шаре. Зардевшаяся, испуганная, белозубая, с мерцающими зелеными глазами и выбившимися из-под шапки светлыми волосами, она была просто фантастически хороша. Решись он в эту минуту поступить соответственно тому, что чувствовал, ему бы следовало подойти к Цесе, обнять и крепко поцеловать.
      - Привет, - сказал он вместо этого. - Где так долго пропадала?
      Цеся, которая до этой секунды чувствовала себя находящейся на вертком воздушном шаре, с неслыханным облегчением ощутила под ногами более или менее прочную почву.
      - Дмухавец ко мне прицепился, - объяснила она, - Из-за Данки. - Это уже смахивало на нормальный товарищеский разговор, и обоим сразу стало легче.
      - Может, сядешь? - предложил Ежи не слишком вежливо.
      Однако Цеся решила не обращать внимания на такие мелочи, по крайней мере до тех пор, пока не выяснится, с какой целью он сюда явился, и села рядом с ним на подоконник. Ежи кашлянул и отодвинулся в глубину оконного проема.
      Цеся разгладила юбку на коленях, и они даже посмотрели друг на друга, но говорить вдруг оказалось не о чем. И оба в панике опять поспешно отвели глаза.
      По лестнице грузно поднималась пани Новаковская. Проходя по площадке, она с любопытством оглядела парочку на подоконнике. Это не могло способствовать разрядке напряженной атмосферы. Цеся невзначай отодвинулась от Гайдука насколько было возможно и вжалась в противоположный угол оконной ниши. "Мы как две пуганые вороны", - подсказало ей шестое чувство.
      "Почему она смеется?" - тотчас встревоженно подумал Ежи.
      Потом оба одновременно, как марионетки на одной ниточке, повернулись друг к другу и раскрыли рты.
      - А ты... - сказали они в один голос и смущенно умолкли. Их пальцы, лежащие на подоконнике, соприкоснулись, но ни он, ни она не отдернули руки.
      - Что ты хотела сказать?
      - Н-ничего...
      - А я хотел спросить: ты еще сердишься?
      - Хм... ну... я тоже... это...
      - Ну, так как? Сердишься?
      - Н-нет, - сказала Цеся. - А ты?
      Неизвестно, каким образом его пальцы вдруг оказались поверх Цесиных.
      - За что мне на тебя сердиться...
      - Ох! Н-не знаю... - сказала Цеся замирающим голосом. От пальцев Ежи исходило какое-то таинственное тепло.
      - В чем дело? Мне все время нужно тебя видеть... не знаю, почему, - шепнул Ежи и нахмурил брови, чтобы скрыть волнение.
      В тишине - такой глубокой, что слышно было жужжание раньше срока проснувшейся мухи на оконном стекле, - раздался какой-то глухой, мерный стук. Цеся попыталась понять, откуда он идет, и наконец сообразила, что это бьется ее собственное сердце.
      - Мне тоже... - прошептала она, не слыша своего голоса.
      Но Гайдук услышал. Цеся никогда бы не поверила, что на его лице можно увидеть такую радость.
      - Он прав, - сказал Гайдук, глядя ей прямо в глаза. - Мир в самом деле прекрасен и гармоничен.
      - Кто прав?
      - Фейнман.
      - Это тот, который... по квантам и кваркам?
      - О господи! - воскликнул Ежи и вскочил, выпустив Цесину руку. - Неужели ты знаешь, кто такой Фейнман?
      - Ну конечно, - ответила Цеся, в душе благословляя отца за его монологи и одновременно сгорая от стыда за свое невежество. - Ричард Фейнман, лауреат Нобелевской премии, награжден за разработку основ квантовой электродинамики. К сожалению, это было все, что она знала.
      На Ежи ее слова произвели неописуемое впечатление.
      - Ты правда необыкновенная. Я это знал с первой минуты.
      Цеся поняла, что, если хочет сохранить хотя бы чуточку уважения к собственной персоне, должна сегодня же взяться за изучение основ квантовой электродинамики.
      - Ты куда пойдешь после школы? - спросил Ежи.
      - В медицинский.
      - А я на физический. Или на астрономию. Точно еще не решил. Понимаешь, мне все интересно.
      - Угу.
      - А еще... - сказал Ежи, - я хочу тебя поблагодарить.
      - За что?
      - Ты знаешь, за что, - шепнул он. - За все, просто за все.
      Снова воцарилось то особенное молчание, которое Цеся уже научилась распознавать. Но теперь оно не казалось мучительно неприятным. Напротив, приносило робкую радость.
      - За то, что ты есть, - прошептал Ежи, глядя на Целестину счастливыми глазами.
      - Я...
      - Ты еще сердишься? За то, помнишь?
      - Нет. Уже давно нет.
      - Ты больше никогда не сердись, - попросил Ежи. И вдруг залился темной краской, будто в нем погас какой-то источник света. - А как поживает тот тип?
      - Кто?! - стремительно выпрямилась Цеся.
      - Тот, с которым... с которым... - мучился Ежи.
      - Я никогда... я его никогда... - пробормотала Цеся. - Я с ним уже давно не встречаюсь, - закончила она.
      Но внезапно все вокруг как-то сразу поблекло. Ежи сидел, опустив голову, и казался очень далеким. Он ни слова не говорил, только насвистывал что-то сквозь зубы. В Цесе нарастало ощущение вины. Между ними как будто выросла толстая стеклянная перегородка. От прежнего настроения не осталось и следа.
      И вдруг Цеся взбунтовалась. С какой стати она сидит, точно виноватая? Нет уж, извините. Тоже мне выискался: ходячая добродетель. И, соскочив с подоконника, она заявила:
      - Мне пора домой, уже поздно. - Не-ет, она перед ним оправдываться не станет. Еще чего! И с бородачом сама разберется. Это ее жизнь, ее ошибки, ее собственные заботы. Ему-то какое дело? Ну и рожу скорчил! Сразу видно, о чем думает. Это невыносимо, это оскорбительно... - Тебя это вообще не должно интересовать! - крикнула она сдавленным голосом.
      Ежи понял ее как-то по-своему. Кровь отхлынула у него от лица, даже губы побелели.
      - Ах, так? - спросил он, вскакивая.
      - Именно так! По какому праву?! Чересчур много о себе воображаешь, хочешь, чтобы все было по-твоему... а я могу поступать, как мне нравится, понятно?
      - Очень хорошо. Можешь продолжать с ним встречаться.
      - Конечно, могу! - крикнула Цеся, чувствуя ужасную боль в груди. - Тебе-то что?
      Гайдук кинул на нее быстрый взгляд.
      - До свидания, - сказал он. - Прощай. - И сбежал по ступенькам, ни разу не оглянувшись.
      Глава 5
      1
      С первых же дней апреля наступила весна. Неспокойное небо, ярче блеск солнца, теплее ветер. Старый вяз под окнами дома по улице Словацкого подставил солнышку свои новые почки. На балкон стали залетать весенние птицы, а однажды, к неописуемой радости Бобика и дедушки, даже завернула большая стая скворцов. На балконе, кстати, было чудесно: растущий прямо под ним вяз так вытянулся, что верхними своими ветками доставал до перильцев ограды. В ящике для цветов, приделанном к боковой стенке балкона, два года назад вырос крохотный вяз-самосейка, и теперь семейство Жак с восхищением обнаружило, что отважный малыш выпустил первые ростки намного раньше своего великана-родителя. Жившие в водосточной трубе голуби начинали ворковать, к сожалению, уже в шесть утра и будили маленькую Иренку, о которой можно было бы много чего порассказать, кроме того, что она соня.
      За неделю до пасхи, в последний день перед началом школьных каникул, Жачек вернулся из довольно длительной служебной командировки. Время было обеденное, и крепко проголодавшийся отец рассчитывал застать дома привычные шум и суету, предшествующие всякой трапезе. К своему изумлению, он нашел квартиру тихой и необычно чистой. Это странное впечатление еще усугублялось ярким светом, льющимся из вымытых окон и профильтрованным сквозь белые, пахнущие свежестью занавески. Полы сверкали, как зеркало, в вазах стояли цветы. Все это, вместе взятое, в совокупности с тем фактом, что Целестина, вполовину похудевшая, сновала по квартире, не замечая собственного отца, складывалось в картину весьма и весьма тревожную.
      - Телятинка, у тебя неприятности, - уверенно сказал отец.
      - Откуда? - тупо ответила Цеся, даже не поглядев в его сторону.
      - Я ведь вижу. Что случилось?
      - Ничего. Честное слово. Сейчас помру от смеха, - сказала Целестина и, чтобы быть последовательной, залилась слезами.
      Отец услышал грохот кастрюль и поспешил на кухню, откуда доносились эти милые сердцу звуки. В кухне, пропитанной вкусными запахами, Юлия, распевая, мыла посуду, что тоже внушало тревогу.
      - Здравствуй, дочь, - сказал Жачек. - Скажи, Цеся, случайно, не влюблена?
      - - Понятия не имею, - спокойно ответила Юлия. - Что касается меня, то я влюблена. В Толека.
      - Конец света! - простонал отец.
      - Я ему сказала, что люблю его и что он должен на мне жениться.
      - Ты ему сказала, что он должен... - обалдело повторил Жачек.
      - ...на мне жениться. Разумеется, после того как освоится с этой мыслью.
      - Конец света!
      - Ты голодный, Жачек?
      - Чертовски, - ответил отец.
      - Мне очень жаль, но тебе придётся подождать.
      - Это еще почему?
      - С нами будет обедать Толечек. В порядке освоения.
      - Конец света!
      - Сегодня у нас рисовый суп по-королевски.
      - Цеся варила или Кристина?
      - Я, - заявила Юлия.
      - Конец света!
      - На второе "кок о вэн[12]".
      - Кок - это курица?
      - Курица, но "о вэн".
      - Ага.
      - К этому запеченный лук-порей или морковка Виши, на выбор! И гренки. На сладкое - негр в сорочке.
      - Почему в сорочке? - недовольно поморщился Жачек.
      - Таков рецепт. Это сливочно-шоколадный крем.
      - Конец света!
      - Толеку очень нравится, как я готовлю, - сообщила Юлия с улыбкой черной пантеры. - Влюблен по уши, можешь мне поверить.
      - Конец света!
      - Еще вопросы есть?
      - Естественно. Кто вылизал квартиру?
      - Цеська.
      - Вот-вот. Она всегда придумывает себе развлечения в этом роде, когда у нее на душе кошки скребут. Мне бы хотелось все-таки знать, в чем дело?
      - А не знаю, - махнула рукой Юлия. - Я, как эгоцентрик, занята только своими проблемами. Да и в ее возрасте все это несерьезно.
      - Она не по возрасту серьезна, - изрек отец. - Так что ничего не известно. А что говорит по этому поводу мама?
      - Мама вкалывает. Получила ответственный заказ, и мы ее почти не видим.
      Вошла Цеся, бледная, с отчаянием в отсутствующем взоре.
      - Я поступаю на физический, - сообщила она. - Или на астрономический. Папа, что такое эти проклятые кварки?
      - Гипотетические элементарные частицы, - сказал изумленный отец. - Неужели именно это мучило тебя все последнее время?
      - Нет, - ответила Целестина. - Все последнее время меня мучила мысль о совершенных ошибках. Я поняла, что за все нужно платить.
      - Наблюдение не лишено оснований, - признал отец.
      - Ничто не проходит бесследно, Что бы я ни сделала, все будет записано в историю моей жизни, так же как в историю болезни записывается каждая мелочь. Что случается, то случается, обратно ходу нет. Задним числом я уже это не могу изменить. Вроде бы и нет ничего, а на самом деле - есть. Кто-то об этом помнит, и я сама помню, и ничегошеньки нельзя сделать, чтобы это зачеркнуть.
      Отец ухватился за последнее слово:
      - Что зачеркнуть?
      - Глупый поступок. И вообще все. Раньше это было возможно, потому что я имела дело главным образом со своим семейством. Но теперь изменилось.
      - Изменилось, говоришь? - встревожился Жачек.
      - Изменился весь мир, - отчеканила Цеся и вышла, не догадываясь, что по ее милости отцу мгновенно расхотелось есть.
      За обедом Цеся сидела как истукан, уткнувшись взглядом в пустую тарелку. Родственники, которые тем временем не без удовольствия управились даже с негром в сорочке, ничего не замечали, пока мама не спросила:
      - Цеся, ты что ничего не ешь?
      Цеся даже не услышала вопроса. Погруженная в себя, она не обращала ни малейшего внимания на окружающий мир.
      - Что-то здесь не так, - шепнул отец сидевшему рядом дедушке.
      - Не так, того-этого, - согласился дедушка. - Скажи ей, пусть к подружке, что ли, сходит. Женщинам, того-этого, непременно нужно выговориться.
      - Цеся! - сказал Жачек, дергая дочку за рукав. - А почему бы тебе не пригласить свою анемичную подругу?
      В Цесиных глазах мелькнула слабая тень возмущения.
      - Анемичную?! - повторила она.
      Это уже было каким-никаким проявлением жизни, и встревоженный отец решил и дальше идти тем же путем.
      - Честное слово, мне не хватает этой худосочной дурнушки. Как там ее миндалины?
      - Ты по-прежнему имеешь в виду Данку? - чуть ли не со злостью осведомилась Целестина.
      - Да, да. Уродина она, конечно, но симпатичная, - радостно подтвердил Жачек.
      - Ты глубоко ошибаешься, - сказала Целестина, постепенно снова погружаясь в пучину своей печали. - Никакая она не симпатичная, но зато красивая. Я, например, склоняюсь к тому, что лучше быть красивой и несимпатичной, чем симпатичной и уродливой.
      - А я бы хотел быть красивым и симпатичным, - заявил Бобик, которого никто не спрашивал.
      - Ха-ха! - засмеялся Толек, который по ему лишь известным причинам был в распрекрасном настроении.
      - Толечек, хочешь еще негра? - проворковала Юлия.
      - Что ж, положи, дорогая, - милостиво позволил юный паша.
      - А я буду расписывать яйца! - закричал Бобик. - Как здорово!
      Ни у кого не хватило духу отказать ребенку в этом удовольствии, хотя расписывать яйца было еще рановато. Мысль о том, что Бобик по меньшей мере час спокойно просидит на месте, прельстила взрослых.
      - Так уж и быть, Бобик, сварю тебе десяток яичек, - согласилась мама Жак.
      - Только чтоб были свежие, - строго сказал Бобик.
      3
      Было уже пять часов, а Данка не появлялась. Цесю это не удивило: с завтрашнего дня начинались каникулы, и она, в общем-то, и не надеялась, что сегодня Данке захочется заниматься. Поэтому Целестина сидела за столом в большой комнате и апатично смотрела в окно. Жизнь казалась ей беспросветно мрачной, и никакое шестое чувство тут помочь не могло. Ежи вообще перестал ее замечать, так что в один прекрасный день Цеся назло назначила свидание бородачу. Они пошли в кино и, как нарочно (впрочем, может, и в самом деле не случайно?..), Гайдук тоже оказался там. Цеся, не ощутившая в обществе бородача ожидаемой сладости возмездия, убедилась, что это свидание окончательно зачеркнуло всякую надежду на примирение с Гайдуком.
      Последующие дни показали, что она не ошиблась. Гайдук пригласил в кино старосту Касю, и назавтра весь класс услышал из уст сей юной особы, что Ежик прелость, просто прелесть. После кино он пригласил Касю в кафе-мороженое и очень увлекательно рассказывал о латиноамериканской литературе. Цеся решила поскорей забыть эту малоприятную новость. Но в душе у нее застряла заноза и даже как будто там укоренилась, выпустив новые колючие отростки.
      В половине шестого наконец пришла Данка.
      - Я только забежала но дороге, - сообщила она. - Надеюсь, сегодня ты меня оставишь в покое и не прикажешь садиться за зубрежку?
      После каникул тебя спросят по польскому, но химии и по математике, напомнила Целестина.
      - Но ведь у меня впереди целая неделя! - воскликнула Данка
      - Не неделя, а шесть дней, - уточнила Цеся. - Ты сама говорила, что должна за праздники один день посидеть дома и навестить родственников.
      - Ну, должна, - со злостью сказала Данка. - А ты не должна?
      - Разве тебя это заботит? - язвительно спросила Цеся, в последнее время начисто утратившая природную мягкость. - До сих пор ты всегда считала, что мое время принадлежит тебе и если уж ты мне оказываешь милость, позволяя с собой заниматься, то я обязана откладывать все свои дела и занятия.
      - Ошибаешься, дорогая, я вовсе не заставляю тебя со мной заниматься, процедила Данка с изысканной вежливостью.
      - Верно. Но кто-то другой заставляет, и ты об этом прекрасно знаешь.
      - Тогда почему тебя это так волнует?! - с раздражением воскликнула Данка.
      - Потому что я ему обещала тебя подтянуть!
      Данка вскочила.
      - А мне плевать! - крикнула она. - Заладили одно: подтянуть, подтянуть! Идиоткой меня считают. Ну и пусть. Мне все равно!
      - И тебе не обидно потерять год?!
      - Я его не потеряю, - заявила Данка. - Я его приобрету, радость моя. На год позже стану взрослой. Мне не к спеху.
      Цеся почувствовала, что у нее нет больше сил. Что делать? Как помочь Данке? Как выполнить легкомысленно взятые на себя обязательства? Она настолько устала и так была расстроена, что голова отказывалась работать. По совести говоря, ей бы хотелось сейчас исчезнуть. Забиться куда-нибудь в угол, укрыться черным пледом и заснуть, заткнув пальцами уши. Просто-напросто исчезнуть и не видеть всего этого.
      Данка посмотрела на часы и села за стол.
      - Можешь угостить меня чаем, - сказала она. - В шесть мы встречаемся с Павлом. Я еще успею выпить чашечку.
      - А я не хочу угощать тебя чаем, - взбунтовалась Цеся.
      - Не хочешь, не надо, - обиделась Данка. - Ах да, я видела твоего Гайдука с Касей. Они даже немножко меня проводили, до твоего подъезда.
      - Да? - проговорила Цеся равнодушно, в то время как черное отчаяние разлилось в ее душе. - Гляди-ка... - И вдруг голос у нее дрогнул.
      Вскочив, она выбежала из комнаты, чтобы скрыть от Данки постыдное проявление своей слабости. Укрыться было негде. Цеся чувствовала, как на глаза у нее навертываются слезы, и понимала, что, если немедленно куда-нибудь не спрячется, устроит недурной спектакль на потеху всем родственникам и посторонним, пребывающим под крышей этого дома. Ей хотелось кричать, биться головой об стенку, колотить посуду, наконец, выпрыгнуть в окно. Найти убежище было просто необходимо.
      Пробегая по длинному коридору, Цеся торопливо прикинула в уме свои возможности и убедилась, что все до единого помещения в доме, не исключая ванной, заняты. Поэтому она бросилась к двери, ведущей на чердак, и, позволив себе громко расплакаться, помчалась вверх по ступенькам на башню.
      Там она рыдала примерно минут десять, когда же вынуждена была взяться за полотенце, поскольку носовой платок промок насквозь, вдруг почувствовала, что ей становится весело. Потом Цеся посмотрелась в висящее на стене зеркальце и, увидав свою равномерно вспухшую, покрытую ярко-красными пятнами физиономию, фыркнула. Съев пачку печенья в шоколаде, она уже собралась было поставить пластинку Скарлатти, когда на лестнице послышались легкие Данусины шаги.
      Цеся непроизвольно подскочила к двери и повернула в замке ключ. Потом удобно расположилась на надувном матрасе, и на ее лице расцвела веселая улыбка.
      - Однако это весьма недурная идея, - тихонько сказала она себе. - Хотя, конечно, и плагиат.
      4
      Целых два часа Бобик расписывал яйца. Оставшись наедине со своей музой, он сосредоточенно и педантично, с тихим благоговением размалевывал скорлупу Юлиной плакатной тушью. До самого полдника. На его мордашке было написано, что он чрезвычайно горд своими достижениями.
      - Ну, как дела, Бобик? - спросила мама Жак, входя в комнату с подносом в руках. - Каковы плоды детского творчества? Все в порядке?
      - Сама посмотри, - предложил Бобик.
      - Сейчас, сейчас, - сказала мама Жак, расставляя чашки с чаем. В комнату вошла Бобикина мама.
      - Ну, как дела, Бобик? - задала она не слишком оригинальный вопрос. - Как твои писанки?
      - Сама посмотри, - повторил Бобик, смутно догадываясь, что ни ту, ни другую его шедевры особенно не интересуют. Он даже слегка обиделся. Тетя Веся подошла к сыну.
      - О господи! - вдруг раздался ее вопль. Мама Жак выронила сразу все ложечки.
      - Что случилось? - крикнула она.
      - Сама посмотри, - простонала Веся.
      Мама Жак подошла ближе и окаменела. Писанки Бобика, выдержанные в красивых чистых тонах, с первого взгляда казались прелестными. Со второго взгляда они вызывали неясную тревогу. Но стоило к ним хорошенько приглядеться, они открывали свою зловещую суть.
      - Что это? - воскликнула мама Жак, указывая на яйцо, испещренное страшными, скрюченными червяками.
      - Это? - уточнил Бобик. - Это бактерии.
      - А это? - поинтересовалась Веся.
      - Это? Битва под Сомосьеррой[13]. Танковая атака.
      - А это? - беззвучно спросила Веся, зная, к сожалению, каков будет ответ.
      - Это? - сказал Бобик. - А, это. Это Гитлер.
      Прочие экземпляры - а Бобик старательно изрисовал все десять яиц наглядно продемонстрировали тете Весе, что у ее ребенка крайне односторонние интересы. Отступлением от военной тематики можно было считать лишь два изображения - бактерий и витаминов, оба чрезвычайно мрачные, и портрет мыши всего один, но зато мышка на нем вышла как живая.
      - Ну как? - допытывался Бобик. - Красиво? - С некоторой грустью он отметил, что плоды его напряженных творческих усилий не нашли признания в глазах матери и тетки. Причины этого он совершенно не понимал. - Может, чересчур грустные цвета? - спросил он.
      - Нет, почему же, - ответила мама, не слишком, как ему показалось, искренне. - Цвета очень даже веселенькие.
      - Да, да, - поддержала ее тетя Жак. - Что-что, а цвета - просто блеск.
      Бобик только собрался заметить, что все остальное тоже блеск, когда хлопнула дверь, и в комнату ворвалась Данка.
      - Цеся заперлась в башне и не хочет выходить! - крикнула она.
      Если она думала, что эти слова произведут впечатление на Целестинину мать, то глубоко ошибалась.
      - Да? - рассеянно спросила пани Жак. - Ну-ну. Подумать только.
      - Я считаю, - сказала тетя Веся, - что Бобик должен подарить эти писанки Новаковскому. Обязательно.
      - Отличная идея, - обрадовалась мама Жак.
      - Новаковскому? - обиделся Бобик. - Я же их делал для нас к пасхе!
      - Цеся не хочет выходить! - упрямо твердила свое Данка.
      - Ну и пусть, - небрежно бросила мама Жак.
      - Бобик, не будь эгоистом. Новаковскому тоже нужно сделать приятное. Подари ему вон то, с Гитлером.
      - С Гитлером самое лучшее! - с возмущением крикнул Бобик.
      - Именно поэтому ты должен отдать его другу, - объяснила сыну Веся. Ничто так не укрепляет нас в сознании собственного благородства, как собственное благородство. Ирена, ты не считаешь, что я сказала нечто очень умное?
      - Она сказала, что не выйдет оттуда до самой смерти! - умоляюще вскричала Данка. - Спасите ее!
      - Кого спасать? - удивилась мама Жак.
      5
      В это время Целестина находилась на кухне, где преспокойно запасалась продовольствием на первый период затворничества. Она уложила в корзинку сковороду, десяток яиц, целую буханку хлеба, несколько луковиц, баночку топленого сала, соль, сахар и чай, кусок эдамского сыра, килограмм яблок и банку соленых огурцов. Потом отнесла все это в башню и снова спустилась, дабы основательно помыться в ванной. Еще она прихватила наверх будильник, чтобы беспрепятственно пользоваться ванной, вставать теперь придется в четыре утра, когда все в доме крепко спят.
      Напевая себе под нос, Цеся взяла плед и подушку с родительского дивана и несколько новых книжек, которые до сих пор у нее не было времени прочитать. Проходя на цыпочках мимо большой комнаты, она услыхала диалог мамы с Данкой и сочла, что пока все идет, как задумано.
      Настроение у Цеси сделалось преотличное. "Правда, ничего лучше нельзя было придумать", - сказала она себе, поравнявшись с Кристининой комнатой, откуда доносились яростные вопли голодного младенца..
      Поднявшись на башню, она тщательно заперла дверь изнутри. О господи, до чего здорово. Каникулы! Настоящие каникулы!