Целестина, или Шестое чувство

      - Я бы не стала так много требовать, - сказала Цеся мечтательно. - Вовсе не обязательно, чтоб он меня понимал.
      - Ну конечно, - буркнула Данка. - Когда и понимать-то особенно нечего...
      - Что? - рассеянно переспросила Цеся.
      - Ничего.
      - Знаешь что?
      - Пока нет.
      - Я бы могла влюбиться без взаимности, - призналась Цеся. - Если хорошенько разобраться в своих чувствах, можно прийти к выводу, что неважно, любят ли меня, - важно только, люблю ли я.
      - Ты что!
      - Серьезно,
      - Ну, а твой бородач? - полюбопытствовала Данка. - Он ведь довольно интересный, нет?
      - Не-ет, - сказала Цеся. - Нисколечко.
      - Хорошо одевается...
      - Дурак он.
      - Почему дурак?
      - Спорил, что "Кориолана" написал Верди.
      - А не он написал?
      - Нет.
      - Действительно. Зачем спорить?
      Цеся перевернула пластинку на другую сторону и снова плюхнулась на матрас.
      - Здорово здесь, - сказала она. - Ничегошеньки делать не хочется.
      - И мне! - обрадовалась Данка. - Знаешь что? Не будем сегодня заниматься!
      - О нет!!! - неожиданно крикнула Цеся и вскочила как ужаленная. - За работу!
      На нее вдруг навалилось гнетущее ощущение случившейся беды. Ведь сегодня Данка получила двойку по физике, а она, вместо того чтобы спасать положение, вместо того чтобы восполнять свои упущения на ниве просвещения, еще потворствует этой лентяйке.
      Чего только весна не делает с человеком...
      8
      Спустя несколько дней Данка схватила очередную двойку, причем - о ужас! у Дмухавеца. Урок польского подходил к концу, и учитель не успел до звонка израсходовать весь запас язвительности, каковым его наделила матушка-природа. Поэтому он поймал Целестину на перемене и, презрительно фыркая, задал ей вопрос, который угодил прямо в цель:
      - Что, Жак, подводим?
      Испуганная Цеся смиренно стояла перед классным руководителем. Робость, эта проклятая болезнь, смешалась с чувством вины в такой трудноперевариваемый коктейль, что бедная Телятинка не могла выдавить ни слова.
      - Я тебя просил, Жак, - куражился Дмухавец, - вытянуть за уши эту бездельницу Филипяк. Но ты не только этого не сделала - ты сама покатилась вниз. Что означает несчастная тройка с минусом, которую тебе поставил биолог? А?
      Цеся молила проведение, чтобы Дмухавец вдруг потерял голос. Спектакль привлек уже нескольких любопытных, а под соседним филодендроном стоял ее одноклассник Ежи Гайдук, со всегдашним своим высокомерным видом погрузившись в чтение ежедневной газеты.
      - О, сколь жестоко ошибается человек, одаряя доверием ближних! - зычно воскликнул Дмухавец. Проходившая по коридору завуч смерила Цесю взглядом, выражающим осуждение и безоговорочную солидарность с учителем. - В чем дело, скажи, пожалуйста! - рявкнул классный руководитель. - У тебя неприятности? Ты плохо себя чувствуешь и не справляешься? Ты влюбилась?
      Цеся обрела дар речи.
      - Нет!!! - крикнула она. Не хватало только, чтобы клеветнические измышления Дмухавеца были услышаны под филодендроном и неправильно истолкованы.
      - Что же с тобой, в таком случае? - спросил Дмухавец неожиданно тихо и ласково. Одновременно взмахом руки он разогнал зевак.
      - Я постараюсь... - простонала Цеся.
      - Хотелось бы в это поверить, - с сомнением сказал Дмухавец и внимательно присмотрелся к Цесе. - Ты плохо выглядишь. К тому же отмечается некоторая вялость ума. Как будто ты регулярно не высыпаешься.
      "Так оно и есть", - подумала Цеся не без иронии. Иренка по-прежнему подымала дикий крик в два часа ночи. Войтек и Кристина, не зная, как справиться с ребенком, однажды ночью, придя в крайнее отчаяние, разбудили сладко спавшую в башне Цесю, и с той поры это вошло в обычай, ибо одна Телятинка умела вместо молока напоить дитя чаем из травок, приготовленным особым способом, - так, чтобы Иренка даже не заподозрила обмана. Кроме того, Цеся придумала гениальный способ, как перехитрить ребенка: во время ночного кормления Иренку не брали на руки, а только слегка приподымали изголовье кроватки. Когда малышка опорожняла бутылочку, следовало с превеликой осторожностью и очень медленно опустить постельку в прежнее положение, чтобы насосавшийся, как пиявка, младенец ничего не почувствовал и не открыл закрывшиеся в процессе еды глазки.
      Затем надлежало в течение двух секунд на цыпочках выйти из комнаты, и тогда можно было надеяться, что Иренка заснет хотя бы часа на три.
      - Ты как будто отупела, - продолжал Дмухавец. - Скажи, что ты прочла за последнее время?
      - "Болезни детского возраста", - не задумавшись, ответила Цеся.
      - Что?! - оторопел Дмухавец.
      - Ну... это такой учебник... - смутилась Целестина.
      - Сдается мне, ты читаешь не те учебники, - ехидно заметил Дмухавец и подскочил, потому что в эту секунду над самой его головой оглушительно зазвенел звонок.
      Перемена окончилась. Целестина могла возвращаться в класс. В дверях образовалась пробка, ,так как все стремились войти в класс одновременно. Цеся, чтобы не толкаться, отошла в сторонку.
      - Чего он от тебя хотел? - спросила Данка, неожиданно вырастая у нее за спиной.
      - Отстань, - буркнула Цеся.
      - Обо мне что-нибудь говорил?
      - Отстань.
      - Ну скажи!
      - Говорил.
      - Что?
      - Что я во всем виновата, и что мне нельзя доверять, и что он во мне обманулся, раз я не сумела тебя вытянуть, - выпалила Цеся, глядя подруге в глаза.
      - Да? - усмехнулась Данка, отводя взгляд. - Ну-ну... Надеюсь, ты не очень огорчена?
      - Очень, - отрезала Цеся. - Мне нужно с тобой серьезно поговорить.
      - Хо-хо ! И когда же?
      - После обеда... - рассеянно произнесла Цеся.
      Гайдук стоял напротив, по другую сторону осаждающей дверь толпы. Под мышкой у него торчала сложенная газета. Посвистывая сквозь зубы, он, не замечая Цеси, высматривал кого-то в глубине коридора. Высокий, прямой, с большим гордым носом и глазами, светящимися внутренним светом. "Ежик", мелькнуло у Цеси в голове, и она поймала себя на том, что загляделась на Гайдука. Продолжалось это от силы минуту, но ей было достаточно, чтобы вспыхнуть при одной мысли, что кто-то может перехватить ее взгляд. Резко повернувшись, Цеся вклинилась в гущу толпы и пролезла в класс.
      9
      Был ясный теплый день. Мартовский воздух пах свежестью и солнцем. Окна квартиры на третьем этаже дома с башенкой по улице Словацкого были широко распахнуты. Посторонний наблюдатель, если б ему удалось подняться на такую высоту и заглянуть в квартиру, увидел бы, что в захламленных, по обыкновению, комнатах царит лихорадочная суета. Цеся и Данка, которые, не на шутку разругавшись, притащились из школы унылые и мрачные, естественно, не могли снаружи увидеть, что происходит в доме, и потому, едва переступив порог, остановились, охваченные чувством надвигающейся катастрофы.
      - Что случилось?! - крикнула Цеся, увидев своих родственников, суетливо бегающих по коридору.
      - Трагедия! Трагедия! - воскликнула мама Жак, хватаясь за голову. - Цеся! Дануся! Спасите!
      - Что все-таки случилось?! - рявкнула Цеся.
      Но мама Жак, нервно подпрыгивая, уже удалялась в направлении кухни.
      - Катаклизм, - меланхолически произнес отец, стоявший, скрестив руки, посреди большой комнаты. - Катаклизм. Право, не знаю, чем я так разгневал судьбу. А ведь говорил, просил, умолял: я хочу иметь сыновей. Нет, мне, разумеется, навязали дочерей. И вот вам плоды этого рокового легкомыслия. - И, мрачно качая головой, ушел в свой кабинет.
      Из кухни выскочила тетя Веся.
      - Где Бобик? Где мой ребенок?! - кричала она.
      - Что случилось?! - Цеся больше не владела собой.
      - Бобик в песочнице, - сообщил дедушка, шлепая по коридору. - Строит с Новаковским двухэтажный замок для мышей. И слава богу - хоть этих не будет, когда они придут.
      - Кто придет? - гаркнула Цеся.
      Дедушка посмотрел на нее, как на бесноватую.
      - Чего ты кричишь? - с упреком сказал он. - Пришла из школы, того-этого, и нет чтобы поздороваться - с ходу начинает орать. И на кого? На престарелого больного пенсионера. У меня мог начаться сердечный приступ, того-этого.
      Цеся застонала. "Чистое безумие!" - в бессильном отчаянии подумала она.
      - Папа, что происходит? - кротко спросила Цеся, входя в комнату отца.
      Жачек сидел на диване, глядя в пространство остекленевшим взором, и остервенело чистил на себе башмаки.
      - Папа, ты можешь в двух словах объяснить, что опять стряслось?
      - Я тебе сказал: катаклизм. Минуту назад позвонила твоя сестра. Они с Толеком и его родители вышли погулять, и им взбрело в голову нанести нам маленький визит.
      - О боги! - цепенея, прошептала Цеся.
      - Вот так-то, - сказал Жачек. - Через пятнадцать минут они будут здесь, голубушка.
      - Мы с Данкой идем на башню, - заявила Цеся.
      - О нет! - крикнула мама, врываясь в комнату и ныряя в бельевой шкаф. Никуда вы не пойдете, нужно прибраться. Ради бога, где кремовая скатерка?
      - В стирке, - сказала разумница Цеся. - Я вчера погладила другую, в клеточку.
      - В клеточку! - воскликнула мама, ломая пальцы. - Придет графиня и этот... как его... лорд, который читает французских просветителей, а ты мне клеточку предлагаешь! Дануся, вот деньги, сбегай в кондитерскую за пирожными. Выбери какие-нибудь понеобыкновеннее!
      - А может, лучше торт? - предложила Данка, беря у мамы Жак кошелек и застегивая пальто.
      - Да, торт, пожалуй, лучше, - согласилась мама. - А ты, Цеся, тащи щетку, надо тут хотя бы подмести!
      - Все равно ничто уже не поможет, - уныло заметил Жачек.
      Цеся сбросила сапожки, подвязала фартук и принялась за уборку. Тетя Веся тем временем торопливо мыла посуду, мама побежала вниз к Новаковским одолжить фарфоровый кофейный сервиз, отец продолжал чистить башмаки, и даже дедушка, дабы не отстать от других, ковырялся в своей трубке. Когда через двадцать минут раздался звонок в дверь, все было более или менее разложено по местам, начищено и выковыряно. Более или менее - внимательный наблюдатель без труда заметил бы выглядывающие из-под шкафа заляпанные грязью резиновые сапоги Бобика, пыль на телевизоре, потрескавшиеся от старости стены и потертый ковер. Звонок прозвенел во второй раз.
      - Здравствуйте, - лучезарно улыбаясь, сказала мама Жак, открывая дверь. Какая приятная неожиданность!
      У Юлии были испуганные глаза и лицо белее мела. Толек, тоже взволнованный, держал под руку худую элегантную даму с породистым профилем, в костюмчике с меховым воротником, сшитом по последней парижской моде. На запястьях у нее позвякивали старинные серебряные браслеты.
      - Здравствуйте, - сказала дама великосветским тоном.
      Оробевший Жачек тем временем тряс руку сухонькому светловолосому джентльмену, который, несмотря на оттопыренные розовые уши, действительно смахивал на лорда.
      - Очень приятно, очень приятно, - наперебой твердили оба.
      В кухне тетя Веся лихорадочно перетирала фарфор Новаковских. Данка и Цеся вынули из коробки торт и положили его на красивую тарелку.
      - Я туда не пойду, - заявила тетя Веся. - Нет, нет, с такой прической... я неделю не была в парикмахерской.
      - Тетя! Ты должна! - шепотом воскликнула Цеся. - Вот я точно не пойду, ни за какие коврижки!
      - Пойдешь, пойдешь, - сказала тетя. - Меня не уговоришь. Кроме того, погляди - я в домашнем платье.
      - Я иду наверх, - сообщила Данка. - Позанимаюсь немножко.
      Цеся вздохнула, налила воды в чайник и поставила его на газ. Потом
      пошла в ванную - причесаться и привести себя в порядок. Ситуация была более чем серьезная, следовало пустить в ход все козыри. "Бедная Юлька", подумала Целестина и щедрой рукой наложила на веки голубые тени.
      10
      - А вот и Цеся! - сказала мама.
      Человек, не знакомый с мамой Жак, глядя на нее, никогда бы не подумал, что эта красивая полная дама со спокойными движениями и милой материнской улыбкой взволнована до последней степени. Зато у домашних не было сомнений, отчего дрожит ее голос и трепещут черные ресницы.
      - Садись, дорогая, - ободрила Цесю мама и взяла у нее из рук поднос с фарфором Новаковских.
      Пока величественная дама и ее лордоподобный супруг оглядывали Цесю с головы до ног, Толек дружески подмигнул ей со своего места.
      - Славная барышня, - наконец вынесла свой приговор дама. - А какой смелый грим.
      В самом деле, Цеся, дабы не упасть в грязь лицом перед высокими гостями, использовала все возможные средства из своего и Юлиного арсеналов. Судя по вытянувшейся физиономии отца, она, пожалуй, перестаралась.
      - Молодо-зелено, того-этого, - сказал дедушка и смущенно закашлялся, почувствовав на себе панические взгляды родственников, как будто он выдал позорную семейную тайну.
      - Юлия, разумеется, гораздо серьезнее, - поспешил заверить гостей отец.
      Юлия судорожно улыбнулась и облизнула пересохшие губы.
      - Мы очень любим Юлечку, кхе-кхе, - заявил вдруг лорд, покашливая. - Она такая нежная. Как цветочек.
      - Кому кофе?! - молниеносно вмешалась Цеся, молясь в душе, чтобы никому из родных не захотелось оспорить это мнение.
      К счастью, беседа свернула на гастрономические темы, и Жаки позволили себе немного расслабиться.
      - Прелестный фарфор, - восхитилась изысканная Толекина мама, беря двумя пальцами хрупкую чашечку с кофе. - Именно такие мелочи, семейные реликвии, переходящие из поколения в поколение, создают атмосферу дома.
      Никто ей не возразил. Разве она была не права?
      Цеся резала торт, стараясь, чтобы треугольнички получались идеально ровными и аккуратными. Дедушка неожиданно нашел общий язык с отцом Толека: разговор у них зашел относительно "Опыта о нравах и духе народов" Вольтера. Тема была нейтральная, и Юлия вздохнула с облегчением. Пока все шло более или менее гладко. Жачек развлекал Толекину мать, популярно объясняя ей основы квантовой механики. Мама Жак взяла в свои руки бразды правления и руководила беседой, вставляя то деликатное замечание по поводу квантов, то глубокомысленный комментарий к Вольтеру. Было в самом деле очень мило. Но идиллия продолжалась недолго.
      Внезапно дверь с грохотом распахнулась, и в комнату ворвался Бобик зареванный, с грязными дорожками от слез на щеках.
      - Новаковский его замуровал! Новаковский его замуровал! - едва выговорил он, рыдая. - Живьем! Живьем!
      - Кого?! - крикнула мама Жак.
      - Моего мыша! Моего мыша! - всхлипывал поглощенный своим горем Бобик, ничего не замечая вокруг. - Посмотрите! Посмотрите! - сказал он, кладя на стол безжизненное мягкое тельце с безволосым хвостиком. - Он, наверно, умер! Умер!
      Юлия в мгновение ока позеленела.
      - Забери это со стола, - простонала она.
      - Дядя, сделай ему искусственное дыхание! Сделай ему искусственное дыхание! - причитал Бобик.
      Мышка неподвижно лежала среди дивной красоты фарфоровых чашек и аппетитных кусочков орехового торта, а желтые нарциссы в темно-синей вазе скорбно склоняли над ней свои анемичные головки. Жачек отнесся к делу серьезно.
      - Принеси нашатырный спирт, - сказал он. - Попытаемся привести ее в чувство. - И коснулся мыши пальцем. - Еще теплая, - проговорил он задумчиво.
      - Папа!!! - сдавленным голосом сказала Юлия.
      - Он умер от разрыва сердца? - плакал Бобик.
      - Не говорят "он", говорят "она", - машинально поправила его мама Жак.
      - Почему? - спросил Бобик.
      - Мама!!! - сказала Юлия сдавленным голосом.
      Но было уже поздно. Машина пришла в движение.
      - Потому что мышь женского рода, - объяснила мама.
      - Всякая? - заинтересовался Бобик: даже рыдания перестали срываться с его серых от пыли губ.
      - Всякая. Говорят не "этот мыш", а "эта мышь".
      - А самцы тоже женского рода? - пожелал узнать Бобик.
      - Гм... самцы. Нет, не женского.
      - Это очень интересно, - отметил Бобик, уже окончательно успокоившись и готовый задавать дальнейшие глубокие вопросы.
      Мышка на столе пошевелилась, и немного желтого песка ссыпалось с ее шубки. Мать Толека сидела, как загипнотизированная, и глядела на подергивающее лапками существо так, словно перед ней была бомба замедленного действия.
      - Жив! Жив! - завопил Бобик. - Дайте ему торта, дайте ему торта! Просиявший ребенок недолго думая вскарабкался на колени к гостье и, поерзав, устроился, как ему было удобно.
      Элегантная дама сидела не шевелясь. Она была удивлена, но не подавала виду.
      - Какой милый мальчуган, - заметила она из-за взлохмаченной головки Бобика, стараясь не прикасаться к его запыленной курточке.
      - За-бе-ри-те э-ту мышь, - с трудом пролепетала Юлия, близкая к обмороку.
      - Ах, в самом деле, - спохватилась вдруг мама Жак и, помогая себе ложечкой, положила мышь на тарелку. - Жачек, унеси эту несчастную тварь. Извините нас, ради бога. У Бобика бывают такие заскоки.
      - Ничего, ничего, - поспешили успокоить маму гости.
      Мышь была унесена. Цеся сманила Бобика с колен величественной дамы, положив на тарелочку большущий кусок торта и поставив эту приманку на противоположный конец стола. Дедушка ловко свернул разговор на Вольтера, отец возвратился к квантам, Юлия постепенно начала обретать нормальный цвет лица. Однако родные ошибались, полагая, что Бобик позволит заткнуть себе рот тортом. Проглотив, чудом не подавившись, огромный кусище, он слизал крем с пальцев и заметил:
      - О, что я вижу? Сервиз Новаковского!
      - Вкусный тортик? - надрывно вскричала мама Жак.
      - Замечательный, - немедленно откликнулась гостья.
      - Замечательный, кхе-кхе!
      - Я по голубым рисуночкам узнал, - похвастался Бобик. - У меня глаз наметанный. Мама Новаковского говорила, что они за него заплатили в антикварном...
      - Бобик! - сказала Юлия.
      11
      И все-таки, несмотря ни на что, прием прошел удачно. После кошмарной промашки Бобика ничего худшего случиться уже не могло. Сознание этого принесло всем членам семьи Жак острое чувство облегчения: лед внезапно был сломан, и общая атмосфера заметно потеплела. Вторая часть встречи прошла в приятной беседе без перебоев.
      Выяснилось, что родители Толека, по сути дела, просто счастливы: наконец-то им удалось попасть в круг людей, близких по духу, людей, с которыми можно потолковать о неслыханно увлекательных вещах - таких, как современные проблемы квантовой механики или качество керамической глины отечественного производства. Не говоря уж об обоюдном интересе к знаменитым французским просветителям, который обнаружился у дедушки и Толекиного папы. Правда, дедушка со cвойственной ему чистосердечностью несколько нарушил общую гармонию сообщив, что о Руссо сказать пока ничего не может, поскольку еще его не прорабатывал - он добрался только до буквы "Д", - однако в задушевной обстановке, которая сложилась к тому времени, его заявление прошло незамеченным.
      Когда отец и мать Толека поднялись из-за стола, никто уже не помнил ни о мыши, ни о сервизе Новаковского. Чаепитие благополучно завершилось, и после заключительного обмена любезностями, приглашениями в гости и взаимных восторгов от знакомства со столь интересными людьми окрашенная в белый цвет входная дверь наконец захлопнулась за Толеком и его родителями.
      - Ушли, слава богу! - сказал Жачек и вздохнул с облегчением бессильно прислонясь к вешалке для верхней одежды. И в ту же секунду в дверь легонько постучали.
      Это отец Толека вернулся за своим зонтом.
      - Он наверняка слышал! - с отчаянием прошептала Юлия, когда Жачек, на этот раз проявив большую осмотрительность, проводил гостя вместе с зонтом на площадку и удостоверился, что тот окончательно ушел.
      - Ничего он не слышал, - буркнул Жачек без особой уверенное тщательно закрывая дверь на задвижку. - Он немного глуховат, я сам видел.
      - Господи, что ты мог видеть?
      - Что он глух. Как пень, - сказал Жачек и добавил с оттенком высокомерия: - И вообще, напрасно ты волнуешься, дорогая, не такие уж они аристократы.
      - Неправда, он не глух как пень! - безумно вращая глазами, в кликнула Юлия.
      - Глух. Глух, как Бетховен. Я своими глазами видел, что пользуется специальным рожком. Вставляет его в ушную раковину.
      - Сам ты раковина! - зарычала Юлия. - С рожком! А он еще хоть куда и наверняка расслышал твое бестактное высказывание. О господи, почему вы все такие ужасные?
      - Юлия, а что, этот юноша хочет на тебе жениться? - полюбопытствовал дедушка.
      - Н-не знаю, - вспыхнула Юлия. - Я вообще ничего не знаю.
      - Конечно, хочет, - убежденно сказала мама. - Иначе зачем ему было приводить родителей?
      - Он-то хочет, - изрек Жачек тоном пророка, - но как они к этому отнесутся, вот вопрос.
      Юлия неожиданно начала всхлипывать:
      - Это все из-за вас! Из-за вас и из-за этого чудовища Бобика!
      - Ну, ну, полегче насчет чудовища, - возмущенно сказала тетя Веся, выглядывая из ванной. - Ты знаешь, я не люблю, когда его так называют.
      - А я считаю, что по-другому его никак не назовешь.
      - А я нет!
      Атмосфера явно накалялась, и Цеся предпочла убраться подальше от эпицентра склоки. Захватив из кухни несколько оставшихся от обеда холодных картофельных оладий, она поднялась на башенку.
      12
      Данка, разумеется, лежала на матрасе и писала стихи. Из проигрывателя неслись звуки флейты, и вообще не похоже было, что кому-то здесь хочется заниматься.
      Цеся поставила перед Данкой картофельные оладьи и приглушила проигрыватель.
      - Данка! - строго сказала она. - Пора поговорить серьезно.
      - Я пишу, - заметила Данка.
      - Ты должна начать что-то делать.
      - Не мешай.
      - Учиться, к сожалению, нужно, от этого не отвертишься, как ни старайся, продолжала Цеся, твердо решившая не сдаваться. - У тебя что, совсем нету честолюбия?
      - Нету. Я пишу. Не мешай мне, черт подери!
      Цеся выключила проигрыватель.
      - Нет, ты меня выслушай! Мне надоело! - крикнула она. - Ты относишься ко мне как к вещи! Даже не соизволишь посмотреть в мою сторону!
      Данка посмотрела на Телятинку с издевательской ухмылкой и села на матрасе, откинув со лба блестящие каштановые волосы.
      - Ну, давай говори, хотя я заранее знаю, что ты собираешься сказать.
      Цеся, растерявшись, молчала.
      - Ну? - подбодрила ее Данка. - Ты остановилась на том, что у меня нет честолюбия.
      - Вот именно. И элементарного чувства благодарности, - выпалила Цеся. - Ты даже не замечаешь, что я трачу на тебя все свободное время. Я хочу тебе помочь, но ведь ты сопротивляешься! Ты так чудовищно ленива, что у меня просто руки опускаются!
      - Ну, ну...
      - Хоть намек на чувство собственного достоинства у тебя есть? Ты не понимаешь, что это унизительно, когда тебя перед всем классом постоянно называют лентяйкой? А ведь ты не глупей других, даже совсем наоборот...
      Данка встала и нервным движением одернула юбку.
      - Послушай, - сказала она, снимая невидимую ниточку с рукава зеленой вязаной кофты, - условимся раз и навсегда, что у меня нет честолюбия, чувства благодарности, чувства собственного достоинства и что я лентяйка. Сразу станет легче жить. И тебе будет спокойнее, и я смогу писать без помех.
      - Ничего не понимаю. Ты что, хочешь остаться на второй год? - застонала Цеся, хватаясь за голову.
      - В принципе мне все равно, - призналась Данка. - У меня уже столько хвостов...
      - Да ведь я хочу тебе помочь!
      - Не станешь же ты за меня учиться.
      - Послушай, - сказала Цеся. - Еще одно. Я за тебя отвечаю. Я обещала Дмухавецу, что тебя вытяну, и обязана это сделать.
      - Чего тебе дался этот старик? - обозлилась Данка. - К учителям надо относиться по-особому. Были б они обыкновенные люди - другое дело, но это же надзиратели.
      - Ха! - возмутилась Цеся. - И Дмухавец?
      - Ну, может, он в меньшей степени.
      - Дануся... - снова начала Целестина просительно. - Ты такая умная, талантливая, у тебя столько замечательных качеств... подумай о своем будущем. Чем скорее ты кончишь школу, тем раньше станешь свободна! Ты непременно будешь великой поэтессой. Отец Толека сказал, что у тебя талант, а уж он-то в литературе разбирается...
      Данка подняла голову и нахмурилась:
      - Что? Что? Как это он, интересно, может судить о моем таланте?
      - Я ему показала тетрадку... с твоей поэмой... - поперхнулась Цеся.
      - С поэмой "Отчуждение"?! - спросила Данка бледнея.
      - Да, он пришел в восторг... - Цеся почувствовала, что Данку это сообщение не особенно обрадовало, и осеклась.
      - Принеси мне эту тетрадь, - проговорила подруга безжизненным голосом. - И заодно отдай маме кошелек. Когда я пришла с тортом, была такая суматоха...
      - Данка, ты... ты сердишься? - с замиранием сердца робко спросила Цеся.
      Дануся недвижно, как изваяние, сидела на матрасе, прислонясь к стене, и лицо ее было лишено всякого выражения.
      - Принеси тетрадь, - повторила она.
      Цеся, в ужасе от того, что натворила, помчалась в столовую, где возле тарелки с тортом еще лежала Данкина тетрадь - увы, уже не в том виде, в каком была: Бобик, воспользовавшись случаем, нарисовал в ней акварелью танк, атакуемый вертолетом со множеством людей на борту. Телятинка почувствовала сухость в горле и странную пустоту в голове. Она не в силах была вообразить, как ее подруга раскроет тетрадь, где на лучших страницах "Отчуждения" намалеван танк. Больше всего ей хотелось отдалить эту минуту в бесконечность. А пока что она решила пойти к маме.
      13
      Родители были у себя в комнате, и Цеся, заглянув в дверь, позавидовала их душевному спокойствию и возможности работать в нормальной обстановке.
      Мама, повязав поверх юбки какую-то тряпку, за большим столом лепила из глины изящные сахарницы в форме гиппопотамов. Разгороженная пополам книжным стеллажом комната освещалась двумя одинаковыми лампами. Однако одна половина нисколько не походила на другую. Вокруг мамы царил хаос: на полу - глина, на столе - гипс и глина, на стульях - глина и гипс; на полках стояли бутылочки и баночки с глазурью, кисти в стеклянных банках и высохший стебель кукурузы в бутылке от вина. Мама была весела и полна трудового энтузиазма, пальцы ее двигались быстро и ловко, красивые губы тоже были в движении - она что-то напевала. Отец сидел в своем углу в наушниках, предназначенных для индивидуального пользования телевизором. Однако в данном случае наушники ограждали его от посторонних звуков. Он работал и не желал слушать всякие там дурацкие куявяки[7]. Склонившись над сверкающим чистотой столом, Жачек аккуратно чертил что-то на большом листе кальки. Его книги стояли на полках ровными рядами, чертежные приборы были в идеальном порядке разложены по правую руку, а цветочки в вазе, хоть и очень скромные, выглядели свежими и красивыми.
      - Мама, - позвала Цеся.
      - Да, да? Смотри, доченька, какой смешной у меня получился гиппопотамчик.
      - Гиппопотамчик что надо. Мама, я тебе принесла кошелек.
      - Какой кошелек?
      - Ну, кошелек. Ты разве не помнишь, что его отдала?
      Мама рассмеялась:
      - Не помню. - Покосившись на Жачека, она с облегчением убедилась, что на ушах у него звуконепроницаемые наушники.
      - Мама, - спросила Цеся, глядя на мать с нежностью, - ты любишь деньги?
      - Я? - удивилась мама. - А что?
      - Ничего. Просто мне вдруг интересно стало, как ты к ним относишься.
      - Хм! - мама задумалась. - Я б сказала - как к человеку, по которому я скучаю, хотя он меня явно избегает. А что, деньжата понадобились? Много, боюсь, я не наскребу.
      - А сколько их у тебя вообще, ты знаешь?
      - Не-а, не знаю.
      - Никогда-никогда не знаешь?
      - Никогда, - призналась мама, фыркнула и тут же, спохватившись, поглядела на Жачека. - Только ради бога, не проболтайся отцу! Я знаю, это мой серьезный недостаток. Но мне недосуг думать о деньгах. Столько других интересных вещей на свете... По-моему, если работаешь не покладая рук и получаешь за это деньги, наплевать, сколько именно их у тебя.
      - Ты у нас трудовая пчелка.
      - Что, это плохо?
      - Наоборот. Ты молоток.
      - Ну, спасибо тебе большое, деточка, - обрадовалась мама, - Приятно заслужить уважение собственной дочери.
      - И гиппопотамчики у тебя получаются прелестные.
      - Еще бы. Они пользуются грандиозным успехом. А тебе должны нравиться хотя бы потому, что благодаря им ты получишь новую кофточку.
      - Серьезно?
      - Единственно и исключительно. Что вы там с Данкой наверху сделаете?
      Цеся мгновенно вспомнила, что произошло.
      - Ох! З-занимаемся, - ответила она, а сама подумала, отчего это появляется все больше и больше вещей, о которых нельзя рассказать родителям, хотя она старается жить честно и следовать их советам?
      Цеся тяжело вздохнула.
      - Что, хандра? - спросила мама.
      - Э, нет. Просто жизнь тяжелая.
      - Фу, какая банальность! - поморщилась мама. - Могла бы сформулировать то же самое более оригинально.
      - Эх, жизнь, жизнь! - изрекла Целестина.
      - И вообще, ко всему нужно относиться проще, детка. Знаешь, сколько у человека чувств?
      - Э-э-э... в принципе пять, - сказала Цеся, будущий медик.
      - Шесть у него чувств. Причем шестое - может быть, самое нужное. Я имею в виду чувство юмора. Чем сильнее оно развито, тем легче кажется жизнь.
      - Хм-м-м... - с сомнением сказала Цеся и отправилась на башенку.
      Чувство юмора, ничего себе.
      Вероятно, мама не совсем права. Когда заденешь самые возвышенные чувства другого человека, никакой юмор не спасет. Цеся поднималась по ступенькам с ощущением, будто сердце ее весит тонну. Добравшись до площадки перед входом в башенку, она повернула дверную ручку.
      Дверь была заперта. За тонкими досками явственно слышались громкие рыдания.
      - Эй! Открой! - крикнула Цеся.
      - Иди отсюда! - донеслось из-за двери.
      - Данка! Не валяй дурака! Надо поговорить...
      - Мне не надо! Иди, разговаривай с этим типом! Читай ему стихи! О боже, боже, что за люди живут на этом свете!
      - Дануся... извини... я правда, правда...
      - Все небось слушали, да? - Всхлипывание.