Зал ожидания 1956

Ткань больничного халата обтягивала плечи Мэри Газали, как сухая кожица хризалиды. Она смотрела сквозь стекло оранжереи на далекие ивы, кипарисы и тополя и представляла себе, что это головы великанов, пробивающихся из-под земли сквозь гладкую траву лужаек. В оранжерее было жарко, как в густых джунглях. Воздух был насыщен первозданной солью, а одинокая ворона на чистом, без единого облачка, небе казалась птерозавром, вспорхнувшим со своего гнезда. Здесь все так быстро менялось, увядало, не успев расцвести. Мэри вытянула пальцы навстречу теплым лучам. Это руки Мэри Газали. Медсестры восхищались ее уцелевшим обручальным кольцом: серебро, вплавленное в золото, луна, захваченная в плен солнцем. От этого кольца веяло древностью. Мэри Газали начала насвистывать, но мелодия вскоре сошла на нет.

Она сидела в компании четырех пациенток, две из которых были дряхлыми старушками, у третьей были повреждены лобные доли, а четвертая, как и сама Мэри, страдала от амнезии. Однако в случае Джойс потерю памяти было труднее объяснить и она имела другую симптоматику. Иногда Джойс могла вспомнить восемь взаимоисключающих версий своего прошлого, ни одна из которых, по словам ее родственников, даже отдаленно не напоминала ее реальную историю. Определенно она была шизофреничкой. Всякий раз, когда доктору Мейлу удавалось изгнать вселившуюся в нее личность, болезнь принимала новую форму, меняла личину, и пациентку оставляли в стенах Вифлеемской психиатрической больницы.

Они сидели в старомодных садовых шезлонгах, поставленных так, чтобы открывался вид на летние цветы, искусственные пруды, на прогуливающихся посетителей. Классно черт побери классно черт побери классно черт. Сейчас выражение лица Джойс было спокойным. Черты ее искажались и становились уродливыми, когда она чувствовала угрозу. У нее была нежная бледная кожа, серебристые волосы, тонкие черты изможденного лица, огромные серые глаза. В спокойном состоянии она бывала счастлива, потому что тогда она прокручивала в голове какую-нибудь приятную историю. Аннабел покраснела от настойчивых ухаживаний сэра Руперта, но не смогла подавить чувство удовольствия, охватившее все ее существо. Мэри Газали поражало, как эти банальные литературные персонажи за считанные секунды начинали жить самостоятельной полнокровной жизнью.

Солнце, нагрев крышу оранжереи, стало припекать. Мэри подумала, что так и загореться недолго. Она встала, чтобы подвинуть кресло. Рейчел, та, что пережила лоботомию, в точности повторила ее движения. Миссис Парсонс и миссис Три, седые и древние, как привидения, что-то щебетали, погрузившись в свои изолированные, наполненные фантазиями миры. Миссис Парсонс грезились гуси и свиньи на ферме, а перед глазами миссис Три раскинулся аэродром, с которого то и дело поднимались аэропланы. Лилли Лэнгтри забирается в открытую кабину своего «Глостера Гладиатора». Нетрудно понять, куда она направляется! А кто это там подруливает следом за ней в «Авро-шестьсот сорок два» ? О, я должна была догадаться! Это царица Александра, красивая, как всегда. Добрый день, радиослушатели! Добро пожаловать в Кройдон! Тем, кто только присоединился к нам, наверное, приятно будет узнать, что мистер Макс Бирбом собирается через полчаса опробовать свой новый «Юнкерс-восемьдесят четыре». На нем довольно элегантный кожаный костюм… Рейчел выжидала, пока Мэри сядет. Мэри обмахнула лицо рукой. Рейчел сделала то же самое.

— Как жарко сегодня. Пойду-ка пройдусь.

Когда Рейчел вела себя так, как сейчас, Мэри становилось не по себе. Не желая обидеть Рейчел, но зная, что той не разрешалось выходить без сопровождения, Мэри решила, что это самый простой способ покинуть всю компанию, и шагнула в прохладный полумрак коридора.

— Можно на улицу?

Сидевшая с газетой в руках сестра Коггс кивнула, даже не подняв головы, так что Мэри открыла боковую дверь в сад.

— Ой, нет, только не вы, дорогая! — крикнула сестра Коггс Рейчел.

Со всеми пациентами здесь обращались как с домашними питомцами, хотя некоторые из них, подобно Мэри, считавшейся, видимо, более «дрессированной», чем остальные, пользовались большей степенью свободы. От сада пахнуло жаром, и Мэри чуть не задохнулась. Но это был жар возбуждающий. Кругом цвели розы в разнообразии запахов и красок. Мэри словно пьянела. Осторожно ступая сандалиями на покрытую гравием дорожку, она пересекла лужайку и, остановившись у аккуратно подстриженного хвойного дерева, промокнула платочком лоб. В ее жизни еще не было такого лета. «Королева Мария», «Джозеф Лоу», «Миссис Кокер», «Артур Б. Гудвин», «Мюриел Адамсон», «Мадам Харли», «Уильям Лобб», «Румянец Девы»… Пунцовые, желтые, белые… Сладкие розы.

— Гибридные сорта.

— Но откуда я знаю их названия? — Она увидела через плечо крупную фигуру какого-то джентльмена. Он медленно приближался к ней. — Мы знакомы?

— Джозеф Кисс, — представился он и протянул ладонь.

Она подала руку и ощутила легкий поцелуй. Она, кажется, вздохнула. Он был прекрасен, как сияющий Будда.

— Мистер Кисс? А я Мэри Газали.

— Своей красотой вы можете сравниться с розами, мисс Газали.

— Я была замужем. — Польщенная, она сделала вид, что разглядывает розы.

— Дитя, когда вы успели?

— Овдовевшее дитя, мистер Кисс. — Улыбаясь, она остановилась понюхать розу сорта «Капитан Ф. С. Харвей-Кант», полюбоваться насыщенным розовым цветом ее бутона. — Меня привезли сюда задолго до того, как я проснулась. В специализированное отделение.

— Что? Вы спали? — Его волосы были длинными, кожа — загорелой, глаза — неестественно голубыми.

— Спала, с сорок первого года. Тогда мне было семнадцать. А сейчас, разумеется, больше тридцати. Но я не чувствую своего возраста.

— Я бы дал вам пятнадцать, — сказал он быстро. — Вы ровесница Маммери. Ах, черт! Так вы и есть Спящая красавица! Вы уже стали местной легендой. Кто же вас разбудил? И почему вы не на свободе?

— Я просто взяла и проснулась. А уйти смогу, когда пройду все анализы и врачи сочтут меня совершенно здоровой.

— Разве так бывает?

— И будут уверены в том, что я смогу сама о себе позаботиться.

— Да, да.

— Ну а вы?

— Я должен убедить их, что не буду нарушать покой общества, переворачивать тележки с яблоками, причинять беспокойство своей сестре. Я не сумасшедший, просто слишком вспыльчивый.

Он помолчал, запахивая пестрый халат, потом сказал:

— А вы знаете, у меня есть высокопоставленные друзья.

— Вы имеете в виду, в правительстве?

— Скоро будут и там. — Он задумался. — Совсем скоро, я уверен. Не то чтобы близкие друзья… Между прочим, доктор Мейл — мой зять. Я мог бы замолвить за вас словечко, чтобы он не тянул с диагнозом.

— О, не стоит. Я спала четырнадцать лет, так что теперь мне некуда спешить.

— Прошу прощения. — Он поклонился. — Вы должны простить меня.

— За что, мистер Кисс?

Ей показалось, что он вот-вот заплачет. Слишком уж резко он отвернулся и начал нюхать фуксии. Впервые она встретила здесь мужчину, с которым ей хотелось поговорить подольше.

— Может быть, вы дадите мне какой-нибудь полезный совет?

— Мэри, за вашими плечами стоит только ваш опыт. Чрезвычайно интенсивный, вероятно, и в этом нет ничего опасного. Но пользы от него мало. Это не житейский опыт. Не ошибитесь. Здесь мы в раю. Защищены.

— Но не свободны.

— Вы помните, что значит быть свободной? Когда вы были свободны? До Блица?

— Я вышла замуж совсем молоденькой.

— Тогда мир был другим. Постарайтесь избежать новых страданий.

— Я свое отстрадала, мистер Кисс. Говорят, у меня был ребенок. — Она беспомощно всплеснула руками. — Я попала под бомбежку. В огонь. Все рушилось, нас завалило. Мой муж погиб. Я это знаю. У меня был ребенок.

— Я не сказал, что у вас не было никакого опыта. Я предположил, что у вас не было опыта житейского. — Он глубоко вздохнул.

— Вы не видели здесь одного мальчика, Маммери? Я как раз искал его. Он взял у меня почитать старые журналы про Бантера и Уортона.

— О, я помню Билли Бантера!

— Да, война их не пощадила. Он читает старые выпуски, которые я сам читал в детстве. Даю ему по одному номеру раз в неделю. Это отвлекает его от вестернов. Он увлекается ими с той же непосредственностью и тем же удовольствием, как и я когда-то. Это нас объединяет. Но «Магнет» пора забрать.

— Он совсем ребенок. Как он здесь оказался?

— Ему пятнадцать, и нервы у него на пределе. Проходит обследование, проверки. Вроде ваших, я думаю. Сейчас у него каникулы. В этом году он заканчивает школу. Они сказали его матери, что попытаются «спасти» его. А вы как думаете?

— Не знаю.

— В вас нет сарказма. Простите. Итак, вы чувствуете себя заново родившейся, да? Родившейся этим чудесным летом? Лучшим летом, выпавшим с тридцать девятого года.

— Тогда тоже было прекрасно. Я взяла велосипед. Мы отправились в Хивер. Часть пути проехали поездом. Да, вы правы, это было замечательное лето. У меня есть что вспомнить, мистер Кисс.

— Думаете, я вам не верю?

Он двинулся вперед, и она пристроилась рядом. Они обошли вокруг ограды. На лужайке рядом с фонтаном, где медные русалки лили тонкими струйками коричневатую воду в заросший лилиями пруд, лежал на животе мальчик. Он махал голыми ногами в парусиновых туфлях с развязанными шнурками, грыз яблоко и был явно поглощен чтением.

— Вернон Смит уже побывал в «Лесовике», играл в карты и курил, — сказал ей Джозеф Кисс, — а теперь, полагаю, к нему подослали шантажиста.

— Мне всегда нравился Вернон.

— Наверное, так и было задумано. Автор передал ему больше своих черт, чем остальным мальчикам. Маммери! Познакомься еще кое с кем, кто может отличить Тома Мерри от Гарри Уортона.

Мальчик неохотно поднял голову, и Мэри увидела его карие глаза, загорелое лицо, длинный нос и тонкие губы.

«Что со мной?» — подумала Мэри Газали. Она прежде, кажется, не испытывала подобных ощущений. О боже, так сладко, но это лишает меня сил. Наверное, это неприлично.

— Ну что, понравилось?

Будто три части одной, некогда единой души, они встретились и воссоединились. Это чувство принесло ей удовлетворение. Она была счастлива.

— Осталось полстраницы. Но конечно, это здорово. Просто классно.

— И мне так кажется. Это один из моих любимых рассказов. Ты знаком с Мэри Газали?

Он был воспитанный мальчик. Она видела, что ему хочется дочитать до конца, но он понимает, что обязан встать. Она остановила его рукой:

— Нет-нет, читай дальше. Мы не уходим.

Они подошли к выщербленной стене, увитой плющом, поднимающимся по проволоке к терракотовой черепице. По ту сторону шумел городской транспорт. Когда-то здесь была деревенская усадьба. Теперь же, когда провели автостраду, до центра Лондона добраться можно было быстрее, чем до соседних ферм. С крыши дома, а точнее, со сказочной круглой башни, покрытой до самого флюгера модным шифером, доносились звуки скрипок и виолончели. Там шла репетиция концерта, который должен был состояться на будущей неделе. Между тем внизу шестеро или семеро мужчин нервно играли в крикет.

— Это просто. — Джозеф Кисс повел ее вперед. — Просто, Мэри? Не возражаете?

— Идет! — Она вдруг вспомнила, что когда-то была бойкой на язык и почти никогда не терялась. — Не возражаю. Но вы для меня останетесь мистером Киссом. Ничего?

— Конечно ничего.

Она почувствовала себя уютней, хотя сладкий голод желания еще не покинул ее. Тут они дошли до Старого английского сада, и она остановилась, чтобы надышаться ароматом вероники и маргариток.

— Я знавал другой такой сад, очень похожий, только гораздо меньше этого. В Кенсингтоне. Сад на крыше. — Мистер Кисс явно получал такое же наслаждение от ее ощущений. Его рука, касавшаяся ее руки, была теплой. — Вы там не бывали?

— Нет, я никогда не была в тех краях. — О, какой запах, какой сильный!

— Когда мы окажемся на свободе, то съездим туда.

— Я хотела бы побывать в Кенсингтоне. Мы все собирались пройтись по музеям, знаете? Но когда появилась свободная минутка, выезжали за город. В замки. Арундел прекрасен. Это в Лидсе, кажется?

— Вы родом из Кента?

— Я ничего не помню о своей семье, никаких подробностей, но один из психологов пытался нарисовать что-то вроде фамильного древа. Вы верите в кровные узы, мистер Кисс?

— Во что? В наследственность?

— В какую то связь, наверное.

— Не знаю. Но почему вы об этом спрашиваете? Вас волнуют предки?

— Скорее тайна моего отца, то ли американца, то ли ирландца. А Газали, конечно, — ложный след. Это фамилия моего мужа. Он был родом из Суффолка. Я проверяла. В Суффолке живет один Гезли, а еще несколько Газли были контрабандистами на восточном побережье. К концу жизни они были очень богаты. Пат говорил мне, что его дедушка был судовладельцем. Кое-кто из них занялся промышленностью и перебрался в Питерборо. Но конечно, это никуда не ведет. Мы же сами Фелгейты. Куда более простая фамилия. Фелгейт — искаженное от «филд гейт», что значит «ворота в поле». Так ведь? Дорога, ведущая в поле! Ворота в поле! — Она рассмеялась. — И опять что? Ничего. С другой стороны, Кисс — очень необычная фамилия. — Ей казалось, что никогда прежде она не чувствовала себя так легко. — Она очень экзотическая! — Медленно, с наслаждением проговорила она.

— Часто думают, что это польская или еврейская фамилия, но это такая же старая английская фамилия, как и любая другая. Киссеры были кожевенниками, выделывали кожу. А Кисс происходит от Киссер. Встречается в хрониках со времен Вильгельма Завоевателя, а значит, такая же обыденная, как и ваша.

— А я-то надеялась!

— Но со стороны матери в нашем роду были цыгане.

— А мой отец, говорят, был лудильщиком.

— Вот и докопались! Мы получили свое ясновидение от тех, кто привык странствовать! — Он слегка коснулся ее плеча, чтобы показать, что говорит все это шутя.

Они дошли до другой стены. Территория больницы поначалу казалась Мэри большой, но в последнее время сокращалась с каждым следующим днем ее пребывания здесь. Они все еще слышали скрипки и голоса игроков в крикет, но теперь жужжание пчелы, направляющейся к клумбе, звучало куда громче. Они присели на лужайку. Сладкий запах свежескошенной травы приятно кружил голову. Она откинула голову, словно подставляя губы для поцелуя.

— Мне будет жаль, когда придет пора расстаться, — сказал он, нарушая то настроение, в котором они пребывали оба. — Но я оставлю адрес и все такое. Вы заглянете ко мне? Было бы здорово иметь друга отсюда. Обычно я не завожу здесь друзей. А в этот раз даже двое, так повезло.

— Вы регулярно ложитесь в Вифлеемскую больницу?

— Да. — Он улыбнулся. — Но ни разу не встречал здесь ни Иосифа, ни Марию.

От такого богохульства она даже подскочила.

— О нет! Не надо! Пожалуйста.

— Простите. Я не подумал. Сейчас так мало, кто…

Она нахмурилась.

— Верит? Патрик воспринимал все это всерьез. Кажется. — Она почувствовала, как пересохло у нее во рту. — Извините меня, пожалуйста. Я знаю, вы просто пошутили. Вы меня не обидели. — Она опять встревожилась, не уйдет ли он. И попыталась пошутить сама. — А где же младенец Иисус?

— Нет, нет, нет! — поднял он обе руки. — Не нужно. Мне чрезвычайно жаль.

— В этом было и что-то очень хорошее. Мы редко ходили в церковь. Даже бабушка. Она была суеверна, но не религиозна. — Мэри заставила себя опять лечь на траву и прокашлялась. — Я имею в виду, что в ней был страх божий, совершенно примитивный. Знаете, когда я росла, я много читала. И меня заинтересовало христианство. Сама идея. — Она медленно повернула голову, чтобы взглянуть на него под еще непривычным для себя углом.

— Да, конечно! А что вы читали в последнее время? — спросил он с неподдельным интересом. — А раньше?

— Когда проснулась, много газет, много журналов. Надо было понять, что происходит, перестать чувствовать себя Рипом Ван Винклем. Оказалось, что с войны мало что изменилось. Для простых людей. Фамилии мелькают, конечно, другие, но патриотическая риторика та же самая. Смешно, правда? Я не жалею, что проспала коронацию, но обидно, что наш бедный Георг не дожил до шестидесяти. Я думала, с ним все в порядке. Бабушка всем этим очень интересовалась. А вот дедушка был демократом. Он их ненавидел. Раньше я читала беллетристику. Всякие глупости — баронессу Орци, «Секстона Блейка», Вудхауза. Детские книжки терпеть не могла, а вот истории с продолжением обожала. Скорее всего, у меня не было вкуса. Сейчас я попыталась опять прочитать это, но мне стало скучно. Теперь мне нравится Джейн Остин. Она умна и придает мне сил. Что касается сестер Бронте, то мне кажется, что им не хватает воздуха и они не говорят, а кричат. И злодеи у них наказываются слишком жестоко. — Она повернула к нему открытое лицо и улыбнулась, — Я прочитала почти всю «макмиллановскую» серию иллюстрированной классики. Вы когда-нибудь читали «Иакова Благоверного»? Капитан Марриат очень занятен. И миссис Гаскелл тоже. Фенимор Купер, Томас Лав Пикок. Удивительный винегрет и с замечательными картинками. Джордж Элиот, Мария Эджуорт, Джордж Борроу. Вы думаете, я пытаюсь отгородиться от мира?

— От чего, дорогая?

— От больницы.

— От чего здесь отгораживаться? Разумеется, миссис Краик куда интересней, чем сестра Коггс.

— Вы знаете сестру Коггс?

— Прежде она заведовала мужским отделением.

— Она довольно мила. Обычно врачи обращаются с нами в такой снисходительной манере, которая просто выбивает из колеи.

— Думаю, нас здесь для этого и собрали. — Джозеф Кисс надул щеки. — Я никогда не мог до конца понять, почему они так любят унижать нас. Чтобы это понять, надо, наверное, стать одним из них, приобщиться к власти. А вы хотите власти, Мэри?

— Только если она поможет отстоять мне мою личную свободу, мистер Кисс. Не уверена, что вполне вас понимаю. Что значит власть? Мне иногда кажется, что я могу читать чужие мысли. Но здесь многим так кажется.

— Очень многим. Но разве ваш дар — лишь заблуждение?

— Может, вы мне подскажете.

Он провел ладонью по стриженой траве.

— Ну а врачи на что? Может быть, проблема в языке? Они пытаются влиять на наше состояние, не понимая его сути. А вы понимаете, Мэри?

— Какой из меня аналитик? А вот вам, наверное, сподручнее.

Теплая земля, казалось, ходила волнами, но ей это нравилось. Она бы так говорила и говорила, лишь бы он оставался рядом. А потом ей вдруг стало ясно, что она ведет себя как малое дитя. Она холодно взглянула на него. На его лице было нежное, мечтательное выражение. Ее смущение уменьшилось, когда она поняла, что он просто обдумывал ее слова. Он слушал ее, и это само по себе было непривычным, почти пугающим.

— Не совсем. — Он перевернулся на живот. — Моя жена — она сейчас в Амстердаме — считала меня неспособным докопаться до корня проблемы. Она всерьез полагает, что я навязываю миру нечто вроде альтернативной реальности. Наверно, моя реальность оказалась сильнее ее реальности. Во всяком случае, она меня в этом обвиняла, помимо всех прочих преступлений.

— Так вы преступник? — К маргариткам подлетела пестрая бабочка.

— Думаю, она так считает. Не знаю.

— Она вас бросила? — спросила Мэри, будто ее это не касалось.

— Уехала вместе с детьми. К голландскому полицейскому.

— Какой ужас! — Мэри распахнула глаза.

— Так что я должен спросить себя: «А не была ли она права?»

— У вас сильный характер, и вы никогда не нападаете первым.

Он покачал головой:

— Не нападаю на вас, Мэри. Но и дружу далеко не со всеми.

— Так чем же вы занимаетесь?

Телевизионное шоу завораживало ее. Она молилась, чтобы по воскресеньям никто не мешал ей во время просмотра. Хотя кое-кто из врачей считал телевидение вредным для пациентов, медсестры сами любили посидеть перед мерцающим экраном. Ей нравилось цитировать фразы из этого шоу. Благодаря этому она чувствовала себя частью современного общества.

— Когда-то я зарабатывал на жизнь телепатическими сеансами. Пока это не стало слишком опасным. Потом выступал в больших и малых залах, на ярмарках, в цирках. Я артист с довольно широким амплуа. Жене не нравились мои постоянные гастроли, а также отсутствие «настоящего» успеха, и поэтому она хотела, чтобы я вернулся к своему первоначальному ремеслу, к телепатии, которая мне так удавалась. Но именно так я и попал в ряды душевнобольных, Мэри. Я бредил. У меня пена шла изо рта. Я никогда не был так плох, как тогда. Но теперь я с радостью беру для себя передышку, укрываясь в психушке. И при этом даже могу выбирать, в какой именно! — Он говорил легко, но без иронии. — У меня большой опыт. Мотаюсь по психбольницам с сорокового года. С самого начала войны. Так что, можно сказать, у нас есть кое-что общее. Я не сравниваю, конечно.