Чтобы производить более современное впечатление, он отрастил бороду и волосы, но по-прежнему стойко сопротивлялся тому чудовищному давлению, которое пытался оказать на него диктат моды. Во время его последнего пребывания в психиатрической больнице другие пациенты даже удивлялись его незнанию современного говора и отказу использовать даже то малое количество жаргонных словечек, которое он все-таки знал. Выписали его довольно скоро, но он запомнил, как старшая медсестра, проводив его до дверей и глядя, как он идет по дорожке к такси, на котором за ним приехала мать, на прощанье насмешливо сказала: «Тоже мне умник!»

Время — сумасшедший паук. Слякоть на тротуарах. Не двигайся пусть пройдет этот человек сердце бьется я не могу этого не замечать. Все эти нищие так воняют не только одежда я поеду дайте мне шанс. Здесь нет номера сорок шесть!

Солнечный свет и явно повысившееся за последние годы благосостояние большей части горожан были, конечно, утешением. Теперь Маммери стало гораздо легче жить, он не чувствовал себя объектом всеобщего внимания. Лондон перестал обращать на него внимание. Хотя Маммери считал началом перемен выход первого сингла «Битлз», большинство его друзей связывали улучшения с победой лейбористов в 1964 году.

Атмосферу разогрели и недавние иммигранты из Америки, которые обнаружили в Лондоне творческую перспективу, жизненную энергию, желание сотворить что-то грандиозное — то есть те качества, которые, по их мнению, совершенно иссякли на их собственном континенте. Эта утопия была прямым продолжением американской мечты, хотя Луиза, его подруга из Вирджинии, уже начинала выражать легкое разочарование Лондоном. Луиза считала, что город не способен реализовать собственный потенциал. Маммери возражал, утверждая, что англичане и раньше были ленивыми, тупыми и жадными.

— Мы как японцы, — говорил он ей. — Наша страна прошла долгий путь в истории только благодаря пиратству и набегам на материк. Можно вспомнить и колониальную авантюру. Во времена Виктории мы лицемерно скрывали правду. Идеалисты страдают до сих пор. Несчастный Осборн, например. Тебе лучше считать нас варварами и ксенофобами.

— Похоже, — сказала Луиза, — ты этим вполне доволен.

— Мы деградируем, Лу, — ответил он. — Закатываемся. В этом и состоит наша подлинная привлекательность. Правда, закат не может длиться вечно и нам уже не помочь. Мы знаем, куда катимся, но нас это не волнует.

Она считала, что он не должен смотреть на вещи с таким пессимизмом. Она любила его. Ему льстила ее забота, но он предчувствовал, что в конце концов она спишет его со счетов как очередную неудачу. Кроме того, она совсем не боролась с его болезнью, с его слабым характером, воспринимая и то и другое как неизбежные издержки культурного наследия. И с Историей она была не в ладах.

Чувак ты не поверишь мы же почти ничего не делали но эти суки палачи, так что мы все ломанулись в Англию. Вот черт с чего ты взял почему нельзя. По-твоему у индейцев был рак легких?

Войдя в контору двоюродного брата — помещение с гигантскими фикусами в кадках и дымчатым пластиком в стиле «хай-тек», Маммери назвал свое имя секретарше и сказал, что у него назначена встреча с боссом. Секретарша тут же предложила ему присесть в кресло, а сама подняла телефонную трубку и быстро что-то проговорила. Маммери был рад за кузена, совершившего головокружительную карьеру. Бульварная пресса долго смаковала любовную историю, в результате которой Льюис женился на дочери известного медиа-магната. После женитьбы он быстро пошел в гору. Два года назад основал журнал «Город Лондон», который, по идее, должен был составить конкуренцию «Вог» и «Куин». Его замысел блестяще удался. Теперь у него были и заокеанское издательство, и пять изданий на иностранных языках. Как держатель контрольного пакета акций, Льюис был теперь богаче собственного отца, но тот по-прежнему не желал иметь с ним никакого дела.

Маммери не пришлось долго ждать. Его проводили в сверкающий медью синевато-серый лифт, который поднял его на самый верх. Там тоже было много зелени, а интерьер отличался хорошим вкусом. Маммери подошел к столу, возле которого стояла молодая женщина в серовато-зеленом платье — безукоризненная платиновая блондинка с бледным макияжем. Она улыбнулась Маммери и, назвавшись помощницей мистера Гриффина, пригласила проследовать за ней. Она провела Маммери в кабинет, из которого открывался вид на Флит-стрит, сверкающую за ней Темзу, и любезно предложила присесть, однако не успел он это сделать, как, широко улыбаясь, вошел Льюис Гриффин. Он почти не изменился с былых времен. Держа в левой руке сигарету, он протянул правую, словно покрытую патиной, как антикварная дорогая вещь, ладонь.

— Дэвид! Здорово! Наконец-то!

Уже несколько недель Маммери сотрудничал с журналом. Его колонка называлась «Гордость Лондона». Когда в прошлый четверг появилась его первая публикация, его попросили позвонить своему двоюродному брату, который очень обрадовался, узнав, что кузен работает на него. Маммери же был очень рад тому, его материал был принят без помощи родственных связей, а также тому, что Гриффин все еще испытывал по отношению к нему дружеские чувства. С тех пор как Гриффин съехал из Фулема, их жизненные пути не пересекались.

Гриффин провел Маммери в глубь просторного офиса, пол которого был устлан ковром персикового цвета. Удобные кресла пастельных тонов, большой письменный стол, еще более панорамный вид на Лондон.

— Неплохо, да? Видишь, как я поднялся? А ведь я думал, что эта затея долго не продлится. Грех жаловаться, да? Лучше, чем играть на ирландском тотализаторе.

Маммери не ожидал услышать от кузена такой откровенности и потому был немного растерян. Черноволосый и чернобровый, белозубый, немного одутловатый, в тройке от Кардена и полосатой сорочке от Джегера, Гриффин был похож на младшего партнера в семейном банке, а потому просто обязан был излучать самоуверенность и грубоватое самодовольство.

— Мы отправимся на ланч в «Парик и перо», если ты не против. — Усевшись в одно из кресел, Льюис покрутился в нем, чтобы оказаться лицом к Маммери. — Помнишь, как несколько лет назад мы с тобой надрались там до чертиков?

Маммери улыбнулся.

— Да, там душновато, еда не ахти, но зато какие люди! Все, кто правит страной, общественным мнением, вершит правосудие! Либо пьяницы, либо маразматики, либо и то и другое вместе. В любом случае, посмотреть стоит. Я пригласил Томми Ми. Не возражаешь? Томми будет рад повидаться с тобой.

Маммери был разочарован. Этот Ми был женат на сестре Льюиса и недавно стал депутатом-тори от Восточного Кенсингтона. В свое время Маммери работал у Ми в лондонском транспортном издательстве внештатным сотрудником. Когда тот узнал о его психических проблемах, то завел манеру говорить с Маммери снисходительным тоном.

— Честно говоря, я не в восторге от Томми.

— Черт! Слушай, извини, Дейви! Но уже ничего не поделаешь. С его слов я понял, что вы приятели. Но мы отделаемся от него, как только поедим. А сами отправимся в «Эль-вино», чего-нибудь выпьем.

Поняв, что обречен на один или даже два неприятных часа, Маммери быстро осушил предложенный ему «кампари» с содовой. Они спустились на Флит-стрит и прошли мимо Дома правосудия. На той стороне улицы находился клуб «Парик и перо» с баром, маленькой столовой, узкими лестницами, дубовой обшивкой и выцветшими коврами и картинами девятнадцатого века. Обстановка клуба несколько отличала его от местных пабов, но, как и они, он был полон табачного дыма и мужского смеха. Почти все присутствующие, кроме Маммери, были в темном.

Как только они уселись в углу у выходившего во внутренний двор окна и взяли в руки меню, появился Томми Ми и помахал им с таким видом, словно приветствовал свой электорат. Томми был стройным, светловолосым и светлоглазым, у него были выдающиеся вперед зубы и темное пропитое лицо. Одет он был в костюм, который десять лет назад считался шикарным. Он крепко пожал руку Маммери и сказал, что рад видеть его в добром здравии, после чего, приняв уважительный вид, схватил Гриффина под локоть. Как оказалось, Льюис подумывал о покупке кое-какой недвижимости, в основном под новые офисы. А Ми был его советчиком в этом деле.

Пока Томми распространялся о модернизации участков старой застройки, Маммери последовательно съел стейк, пирог из почек с грибами, жареную картошку, сыр и запил все это пинтой бледного эля.

— В ближайшие десять лет Лондон ожидают колоссальные перемены, — говорил Ми. — И что особенно важно, население начнет сокращаться. Это огромное преимущество для тех, кто понимает, что происходит.

— О какой части населения вы говорите? — с интересом спросил Маммери.

Удивленный вмешательством Маммери, Ми моргнул:

— Конечно, о той, которая не сможет себе позволить по-прежнему жить здесь! — Он поправил свой жилет. — Все они отправятся за город, на свежий воздух. В Милтон-Кейнс, Харлоу и тому подобные места. Так всем будет лучше. Именно для этого и создают города-спутники. Даже ваши приятели-леваки понимают это. Никто лучше их не умеет строить воздушные замки, а потом требовать деньги на их ремонт. Ха-ха-ха. Цены растут не от увеличения себестоимости, а от спроса. Одежда, еда, наркотики. Можете сами продолжить список.

— Но людям нужно иметь прибежище. Это необходимость, ведь так?

— О, конечно! — Томми Ми усмехнулся.

Один пустой спичечный коробок на другом. Ушел чтобы стать барабанщиком. В три часа ночи играл на их клавесине. Такой напыщенный самодовольный чуть не упал в пруд. Сказал что хотел поступить как положено джентльмену. Ис кхебер ка эк, эк херф сэч хэй. Одиннадцать лет в трауре. Заставила его надеть черный презерватив, сказала моя жена.

Гриффин сдержал слово. Извинившись, что у него срочные дела, он поторопил их с едой. Сказав, что позвонит Томми в палату общин, он увел Маммери на Флит-стрит, где, свернув направо, они попали в уютный полумрак «Эль-вино» за пятнадцать минут до закрытия.

— Томми — придурок, но он мне полезен, и к тому же я не хочу семейных проблем. Моя жена считает его смешным. А ты еще не женился, Дейви? — Они оба взяли по двойному бренди и уселись у шумной барной стойки.

— Я живу с одной очень толковой американской девушкой.

— Завидую. — Гриффин с уважением кивнул головой и зажег сигарету. — Новая кровь… Часто там бываешь? Нью-Йорк — удивительный город.

— Я еще не был в Америке. — Маммери вдруг стало стыдно. — Собираюсь в этом году.

— Не верь всякой болтовне. И Лос-Анджелес тоже чудесен. — Гриффин допил свой стакан. — Слушай, Дейви, извини меня насчет Томми. Хочешь еще? — Он сделал знак бармену. — Приходи-ка со своей дамой к нам в гости. Пожалуйста. Насколько я знаю, Кэтрин планирует маленький званый обед. Будет несколько друзей. Никого вроде Томми, обещаю.

Маммери был тронут.

— Это было бы здорово, Льюис. Спасибо.

— В следующую среду, в семь тридцать. Идет?

Расплачиваясь за вторую порцию, Льюис мельком взглянул на часы.

— Черт! У меня телевизионщики через полчаса. Ну да ладно. Твои статьи потрясающие. Ностальгия без сантиментов. Отлично, словом! Ты знаешь, где мы живем? Челси, Парадиз-Пэссидж, тридцать два.

Уже давно Маммери не бывал на званых обедах. Большинство друзей приглашали его только в рестораны. Что ж, это возможность повидать кое-кого из богатых родственников, а на Луизу наверняка произведет впечатление дом Гриффина. С таким аспектом Англии она еще не встречалась.

Выйдя из бара навеселе, он расстался с Гриффином и направился в узкие переулочки Друри-лейн, где редакции нескольких журналов устраивали в тот день конференцию в помещении над типографией, в которой большинство из этих журналов и печатались. Эти издания не всегда платили за статьи, во взглядах Маммери было мало общего со взглядами других авторов, но Луиза одобряла его радикализм, а редакторы с энтузиазмом реагировали на его вдохновенные идеи.

Теперь они были уже довольно старыми и стриглись у дешевых парикмахеров. Наткнулся на останки немецкого летчика. Кто-то уже срезал парашют. Обмундирование подрастащили. И конечно, часы и вещи. Говорю тебе, держи дом в холоде, и никогда не будешь жаловаться на одиночество. Дети будут ласкаться. Кошки — сидеть у тебя на коленях. Собаки останутся верными. Кернер хо гая! Шабаш! Тум хамара бат джантер хэй? Давай быстрей, как хороший мальчик.

Взобравшись наконец по скрипучим ступенькам на верхний этаж, Маммери увидел пышноволосую девушку в белом замшевом платье. Она радостно воскликнула:

— Привет, Дейви!

Он не помнил ни ее, ни в какой газете она работает. Она пыталась что-то сделать с портативным магнитофоном. Маммери вошел в большую комнату, где на стене висели плакаты Роберта Крамба, GratefulDead и «Черных пантер», а посредине стоял круглый стол. Все помещение было завалено пыльными газетами, а по углам лежали кучи старых журналов и папок. Большинство из тех, кто сидел за столом, напоминали персонажей вестернов. У всех были длинные волосы, широкополые шляпы, ковбойские сапоги, широкие ремни, массивные пряжки, штаны из оленьей кожи с бахромой, хлопчатобумажные рубашки. Остро и соблазнительно пахло гашишем. Присев на свободное место, Маммери принялся слушать рассуждения о дистрибьюторской стратегии и возможности объединения нескольких газет. Тиражи упали. Даже полиция перестала обращать на них внимание. Все, кто прежде дарил талант радикальной прессе, теперь торговали вдохновением на более оплачиваемом рынке, например писали для музыкальных журналов. Прошел и спрос на христианские ценности, популярные в конце шестидесятых. Мрачный Дик Баррон, немного толстоватый для своих кожаных штанов, сказал:

— Мы так долго были под кайфом, что не заметили, как времена изменились. Мы уже сделали все, что собирались. Нам нужно либо сворачиваться, либо искать новые цели. Хватит дурить.

Ковырялся у меня в спинном мозгу сказал что процесс регенерации идет нормально меня конечно всего затрясло я мог бы умереть там от их лечения…

Косяк шел по кругу. Маммери не разделял всеобщего недовольства дискуссией.

— Мы должны сохранять веру, старина, — поднял воспаленные глаза Пит Балдок, одетый в зеленую вельветовую рубашку. — Пусть все эти ублюдки работают на «Саунд» и «Виллидж войс». Но что плохого в лозунге мира и любви?

— Это мог быть наш шанс, понимаешь? — Гладко выбритый, с круглыми серыми глазками и грязными светлыми волосами, молодой человек, который сидел рядом с Маммери, был ему незнаком. — Понимаешь?

Маммери затянулся как можно глубже и стал ждать следующей затяжки. Он начал расслабляться. Только теперь он понял, как нервничал в обществе своего двоюродного брата. Гашиш поплыл в голове, и он решил оставаться на собрании до конца.

— Это уже история. — Он почувствовал, что должен внести свой вклад в разговор. — Дик прав.

— Но мы не можем отказаться от революционной стратегии! — Похожий на дровосека своей окладистой черной бородой и рубахой из шотландки, Джим Эневольдсон, американский редактор «Френдз» четвертого состава, всего месяц как приехал из Амстердама. — Не могу поверить, что это происходит!

Спор становился абстрактнее по мере того, как народ обкуривался. В этой знакомой ситуации, когда ни от кого не требовалось никакого действия, Маммери чувствовал себя уютно. Он был уверен, что Золотой век закончился с распадом «Биттлз». Он был старше большинства присутствующих и поэтому помнил реальный ужас пятидесятых. Теперь он наслаждался жизнью. Ни о какой другой, лучшей, чем эта, он и мечтать не мог. Воинскую повинность отменили как раз перед его призывом, экономика начала приходить в чувство, и теперь он не собирался жаловаться.

В полшестого Дик Баррон поднялся из-за стола:

— Я иду в «Нелл Гвинн».

Маммери отправился с ним. Они весело протопали вниз по ступенькам, вышли на запруженную Друри-лейн, а оттуда — на Холборнский виадук, в свой любимый кабачок с лепниной ярких фруктов в красных, зеленых и желтых тонах и огромными зеркалами в дубовых рамах. Когда-то давно Маммери часто бывал здесь наверху в «Новых социалистах».

— Если хочешь продаваться, Дик, продавайся красиво и дорого. — Маммери заказал им обоим по порции двойного виски. — Я теперь постоянно сотрудничаю с «Городом Лондоном».

— А я сочиняю беллетристику. И песни пишу, конечно. — Положив локти на массивную барную стойку, они смотрели на входящих. Баррон наклонился поближе к Маммери: — Видишь того типа в углу? — Он показал на узколицего седовласого господина лет пятидесяти, который одиноко сидел за маленьким столиком у открытой двери. — Это тот самый коп, который арестовал меня два года назад. Приходит сюда каждый день, меня даже не узнает. Как трогательно, да?

— Думаешь, он знает, кто ты?

— Да он нас с тобой не сможет отличить друг от друга.

Полицейский повернул голову и посмотрел на них осторожным собачьим взглядом. Дик Баррон поднял стакан и подмигнул:

— Добрый вечер, офицер!

Маммери испытывал страх перед возможным арестом, а потому занервничал и принялся смотреть в сторону, будто не имея отношения к провокации Баррона.

— А ты знаешь, какой сегодня день? Я писал об этом в своей колонке. День желудя, и пенсионеры Челси украшают одежду дубовыми листьями в память о реставрации Карла Второго.

Какая жуткая трагедия с этими несчастными младенцами. А миссис Салим еще жива? Я нисколько не желаю следовать их традиции, но надежда небольшая. Люди не так уж плохи, за мной ухаживали очень заботливо. Засадить бы ей по самые помидоры живо узнала бы кто я такой. Йюзмеден йюзмее фарк вар. Я все это давным-давно видел в Уиклоу.

— Прошлое бьет меня по лицу, как сорванный ветром парус. Угрожает, хочет меня задушить. Оно словно приклеилось к моему телу. — Театральным жестом «Харгривз» погасил окурок. На нем были мешковатые вельветовые штаны, а красной кожей и спутанными волосами он был похож на куклу. — Не уходи, Хизер. Побудь еще. У тебя куча времени.

— Мне нужно успеть на поезд. Я сказала матери, что буду дома к ужину. Я понимаю, Джо. — Осторожно, чтобы не замочить пивом рукав, она протянула руку погладить его. Ее прерафаэлитские волосы сочувственно коснулись его лица. — Мы ведь увидимся завтра, правда? В школе.

— Я боюсь сегодняшнего вечера. Понимаю, что это звучит слишком драматично…

Она поднялась прежде, чем он успел в очередной раз пригрозить самоубийством. Сняла с вешалки красный плащ. В «Нелл Гвинн» становилось слишком шумно. Люди из «Интернешнл таймс» обступили седого коротышку и горланили о новых наездах полиции на их редакцию.

— Я позвоню тебе, если смогу, — сказала она. — Позже.

— Сколько таких, как я? В эту секунду? Сегодня вечером? Все они похожи на меня? Я отыскал его. Я искал его по всему городу. Милая, вернись ко мне.

Хизер Черчилль стало очень стыдно, и стыд придал ей сил.

— Допей свое пиво и иди домой, Джо. Или заночуй в Ноттинг-Хилле. Леон всегда рад тебя видеть.

Опустив голову на руки, он прошептал что-то. Прошел уже почти год с тех пор, как Дональд покинул Лондон. Выйдя из больницы, он вернулся в Бери, снял комнату в Хемпстед-Хите у одного парня, а тот его избил и ограбил, на пару с сообщником. Дональд кричал, звал на помощь, но Джо пошел домой в Чалк-Фарм. На следующий день зверски избитый Доналд отказался разговаривать с Джо.

У самой двери Хизер остановил какой-то мальчик и заплетающимся языком начал рассказывать ей о тоннеле, который ведет прямо из паба в тайный мир вечного лета, в котором, если она правильно поняла, правит милосердный и добрый король Карл. Хизер крикнула Джо:

— Иди домой!

Она оттолкнула посланца Летнего Королевства и вышла на улицу. Вокзал находился на той стороне виадука. Она шла поверху, а внизу, по Фаррингдон-стрит, шел человек, толкая перед собой большую тележку, доверху наполненную весенними цветами. Восхитительный аромат нарциссов, гиацинтов, лилий и роз был таким сильным, что достигал той высоты, на которой находилась Хизер. Держась за перила, она прикинула, хватит ли ей времени на то, чтобы спуститься вниз и купить букетик для мамы. Но стоило ей взглянуть на часы, как ее охватила паника. У нее оставалось всего три минуты. Пытаясь на бегу нащупать билет в сумочке, она ворвалась в здание вокзала, пробежала через зал и чуть не закричала, когда низко, почти коснувшись ее головы, над ней пролетел скворец. Захлопнув сумку, она кинулась на платформу и вздохнула с облегчением. Успела.

Нетвердо ковыляя за ней, Джо Хотон видел, как она увернулась от птицы, как развевались на бегу ее рыжие волосы. Видение натолкнуло его на мысль о новой картине. Внезапно привычное отчаяние оставило его, и он почувствовал прилив радости. Тем временем Хизер исчезла за барьером, но он уже решил, что завтра попросит ее позировать. А сегодня вечером, пока не исчез образ, сделает наброски. Расправив плечи, он пошел искать ближайший к метро выход. Ему нужно было добраться до Ноттинг-Хилла. Над головой, за стеклом и сложными чугунными переплетениями он увидел стаи птиц, кружившихся в синем вечернем небе. Их голоса сливались в один протяжный крик. Он представлял себе Хизер, бегущую с растрепанными волосами, в которых запутались скворцы. Они отчаянно пытаются вырваться, чтобы догнать свою, исчезающую, как дым над полями, по которым проносится поезд, стаю. Она бежит к реке. Руки простерты вперед. Значит, она может утонуть.

Ему хотелось догнать ее, но поезд уже отошел от платформы. Он почесал голову, сам пораженный тем, что к нему вернулись вдохновение и уверенность в собственных силах. Сейчас он думал только о Хизер, ее судьба была единственным, что занимало его воображение. На станции метро «Сент-Полз», что-то насвистывая, он побежал за билетом. Все, что ему нужно, — это работа. Холст уже был натянут, и он надеялся до завтра закончить наброски. Хизер останется посидеть всего пару часов, чтобы он смог верно передать цвет. И тогда он успеет представить картину Королевской академии. Это будет его лучшее полотно.

С громким скрежетом подошел поезд. Он вошел в вагон и плюхнулся на пустое сиденье. Пытаясь определить пропорции будущей картины, он начал делать наброски на форзаце нашедшейся у него в кармане книжки в мягкой обложке. Потом заклевал носом и едва не пропустил свою станцию, однако, выйдя на воздух в Ноттинг-Хилле и пройдя вниз по Кенсингтон-Парк, вновь почувствовал бодрость. Груз бесчисленных кружек пива больше не давил на него, он словно помолодел лет на десять. Он собирался пойти прямо домой на Адела-стрит, но, свернув на Ладброук-Гроув и увидев знакомые уютные серые стены бара «Элджин», решил заглянуть туда и рассказать Леону о своих планах. Он распахнул двери и прошел сквозь полумрак в дальнее помещение, где Леон обычно играл в бильярд. И действительно, рядом с музыкальным автоматом под электрической лампой стоял Леон. Он отдыхал, опершись на кий, словно греческий воин на копье. Симпатичный тринидадец с тонким, своеобразным чувством юмора, очень привлекавшим Джо. Леон поздоровался с ним.

— Твоя игра следующая, старина.

Джо покачал головой.

— Сегодня вечером не могу. Я должен идти домой. Надо писать.

— Отлично. Бывай! — Подняв кий, Леон вернулся к столу.

Джо вышел на улицу и тут же попал в толпу цыган, выдворенных из расположенного на той стороне отеля «Кенсингтон-Палас», где только что случилось убийство. Он остановился купить жареной картошки в магазинчике под железнодорожным мостом, а потом радостно зашагал в свою маленькую квартирку с видом на канал.

Впервые с того времени, как произошла тягостная история с Дональдом, он принялся насвистывать свои любимые песни Ноэля Кауарда.

Гусь свинье не товарищ. Пусть отправляется ко всем чертям мне-то что. Тромбоз не пройдет. Высосала насухо думал вот-вот отвалится. Была бы ставка а уж удвою-то я ее всяко. Конь с рогом единорог. Белый знак девства. Грива из серебра глаза рубины хвост медный. Всю дорогу из Квинсленда продолжал в этом духе а она не знала как его остановить пока они не нашли фургон в Редклифф-Гарденз и года не прошло. Та же чертова токката и фуга ре-минор. Поставил на всех крест. Все теперь носят крестики. Единорог сделай воду белой небо красным деревья золотыми обдай меня серебряным дождем подари счастье! Счастливый счастливый счастливый день. Свинины в Вавилоне днем с огнем не найдешь разве что в Иерусалиме.