Абстрактные отношения 1950

Мэри Газали чуть поворачивается во сне. Сестра Китти Додд замечает это движение, но она уже к этому привыкла и поэтому устраивается поудобнее в плетеном кресле и, перелистывая «Вуманз уикли», мечтает об отпуске и о любви. Сестра Китти Додд считает Мэри Газали чудом, спасенным от грехов мира, непорочным, благословенным. Слава богу она счастлива здесь хотя бы иногда хуже всего когда она кричит но никто ее не слышит только я и Сьюзен но Сьюзен тупа как пробка. Сестра Китти Додд ощущает себя хранительницей святыни, и к ее ласковому отношению к Мэри Газали примешиваются собственнические чувства: когда Мэри Газали привезли в особое крыло Вифлеемской больницы, сестра Китти уже работала здесь сиделкой. Когда врачи приводят своих гостей показать Мэри Газали, то адресуют их к сестре Китти, и гости задают ей вопросы. С момента появления в больнице Мэри не постарела ни на один день, все органы целы и функционируют нормально. Даже ее мозг проявляет некоторую активность, словно она находится в зимней спячке. У нее редчайшая форма нарколепсии. Известны и другие случаи, например Альфред Гордон Блаунт в «Модели». Сестра Китти знает, что с такими больными нужно просто ждать, пока они проснутся. Измерение рефлексов, сердцебиения, дыхания и так далее не говорит ни о чем, кроме того очевидного факта, что она все еще жива. Она чувствует боль. У нее в порядке все органы чувств. Ее кормят. Ее моют. Все ждут. Папа сказал, что попробует смешать что-то новое с Вита-биксом — ох, это больше чем просто готовый завтрак, это лучшее из всей продукции Витабикс даже для любителей! Он подходит к чему угодно. Это пшеница, солод, соль и сахар. Отличный продукт! Полностью готовый! Великолепный! В СОВРЕМЕННОЙ УПАКОВКЕ! А теперь положите в свою сумочку освежитель дыхания!

Следя за дымным следом падающего самолета, Мэри бежит через ворота кладбища вниз по широкой, разделяющей могилы аллее, на место его падения. Сквозь пламя кабины она с облегчением видит, что»летчик катапультировался, она ищет взглядом его парашют и замечает, что в ясном небе качается что-то темное. Она видит, как он приземляется у дальней стороны часовни, и, радуясь, что он спасся, что он в безопасности, поворачивается, чтобы покинуть кладбище через выход на главную дорогу, где почти все дома разрушены и она не может узнать ни одного магазина, но трамваи снова ходят, и ей удается добраться до угла в тот момент, когда к остановке подползает семьдесят девятый трамвай, следующий до Смитфидда. Она впрыгивает в него, словно за ней гонятся. Узнав ее, кондуктор приветливо улыбается и, сдвинув фуражку на затылок, начинает насвистывать. Она рада снова видеть его, ведь это ее старый друг Рональд Кол-мен, жизнерадостный, энергичный, веселый и необычайно воспитанный.

«Взрослый билет, Мэри?» — Он щелкает компостером.

«Да, пожалуйста».

«Бьюсь об заклад, что мы едем в гости к дедушке».

Трамвай лязгает и грохочет, вагон раскачивается и трясется, повизгивая колесами на рельсах, проложенных по тлеющим улицам северо-восточного Лондона. От разрушенных каменных зданий по-прежнему поднимается знакомый грязный дым.

«Твой парень уже сошел, да?» — Вопреки правилам Рональд Колмен усаживается напротив и дерзко закуривает сигарету.

«Похоже на то, — отвечает Мэри. — А как Клодетта?»

«Лучше, чем всегда. Она сейчас в женской вспомогательной службе сухопутных войск, делает свое дело, как и все мы. Слава богу, зима уже позади. Вряд ли в мае выпадет снег, да?»

в окнах многих аптек все еще таинственно блестит древний символ алхимического ремесла. Он сообщает прохожим о том что находится внутри

На трамвайном кольце в Смитфилде Мэри радуется, увидев, что мясной рынок по-прежнему цел. Его витражи в стиле рококо резко контрастируют с торопливостью грузчиков в измазанных кровью фартуках, которые кажутся по обыкновению страшно занятыми, хотя вряд ли здесь найдется теперь какой-либо товар. Она приходит сюда всякий раз, как только выпадает случай: в конце торгового дня, иногда после обеда. Перед войной здесь всего за пенни можно было купить кусок мяса, и даже вырезка стоила дешевле, чем в любой мясной лавке. Рядом со зданием рынка находились раньше книжные киоски, но потом их заметили те, кто сбрасывал зажигательные бомбы. Немцы поджигали библиотеки и газетные киоски по тем же самым причинам, по которым сжигали книги у себя в стране. Вся Фаррингдон-роуд заполнилась грудами черного пепла, похожего на человеческий прах, и только по какой-нибудь не до конца сгоревшей обложке посреди этой кучи можно было догадаться, что это были книги. Она пробирается к красным, золотым и голубым витражам виадука, повисшего над ее родной долиной. Как и собор Святого Павла, Холборнский виадук выдерживает все налеты и продолжает пропускать автобусы, следующие с востока на запад или от Оксфордской площади до Сити над полностью разрушенной территорией, ведь немцы уже сровняли с землей все здания отсюда до Чартерхаус-стрит. Через развалины, на которых играют в прятки маленькие мальчики и девочки, а старики копаются среди осколков кирпичей в надежде найти какое-нибудь утраченное сокровище или пропавший документ, проложены временные деревянные настилы. По другую сторону Фаррингдон-роуд находятся районы Саффрон-Хилл и Блидинг-Харт-Ярд: бомбежки хотя и коснулись их, но все же разрушили не полностью. Она вспоминает, как тротуары шевелились, поднимались и обрушивались, как океанские волны, вспоминает ужасный жар и еще ветер, словно сдирающий с тебя одежду, словно выжигающий у тебя глаза. Она оглядывается вокруг, ищет свою желтую куклу.

Когда муж начинает вот так, можешь быть уверена — у него что-то на уме.

«Время прошло в Стране грез», — говорит Берил Орд, одна из любимых радиогероинь Мэри довоенной поры.

Берил может сделать так, что вы поверите, будто она — Грета Гарбо, Грейси Фиддз, Джесси Метьюз, словом, кто угодно, и хотя сейчас она притворяется Морисом Шевалье, Мэри ее узнает. Кружась, Мэри здоровается с очередным персонажем Берил, длинное лицо которой насмешливо, как всегда.

«А вот и Мэри! — Она говорит с ливерпульским акцентом. — Давненько не видела тебя на радиостанции. Ты болела, милочка?»

«Я опять ходила на кладбище, искала свою куклу и своего парня. Его самолет сегодня упал, но он спасся, и вот я здесь!»

«С твоей куклой тоже все в порядке, милочка. Я видела ее пару дней назад. Несколько воздушных налетов не повредят ей. Но если хочешь, мы дадим по радио сигнал SOS».

«Это, наверное, слишком! — смеется Мэри. — Тысячу лет не слыхала тебя, Берил. Когда все это кончится, я снова буду слушать радио».

«Я была очень огорчена, узнав о твоей бабушке. Но она ведь не мучилась?»

«Думаю, нет. — Внезапно Мэри чувствует обиду, но не показывает вида, боясь, что Берил уйдет. — Ты сделала новую прическу? Волосы стали виться». — Она касается пальцем рыжего локона.Дни поста 355

«Да, милая, ей здесь гораздо лучше, чем там».

«О да. И мне тоже» — Пытаясь засмеяться, Мэри вздыхает и присаживается на старый стальной сейф, валяющийся среди каменных развалин. С несчастным видом смотрит она на Темзу, все еще покрытую туманом.

«О да». Напоминает то время, когда по обоим берегам реки стояли ряды столбов, а к ним были привязаны женщины. Они горели под жарким солнцем, как свечки, и от их жира исходил тошнотворный смрад. То ли солдаты побежденной армии, то ли казненные бунтовщики. Мэри не может вспомнить ни причин, ни обстоятельств.

«Эй! — Берил Орд меняет маску. — А это кто?»

Мэри напрягает память.

«Грейси Фиддс. Спой нам песенку, Грейси».

«Фотокарточку отца поверни к стене, навсегда остался он на войне…» Она берет Мэри за руку, и они бегут вприпрыжку по шатким мосткам, а по обе стороны в развалинах копаются люди, пытаясь спасти то, что еще может пригодиться. Их головы закутаны мешковиной, а лица серы от пыли. Вскоре они уже взбираются по качающимся деревянным ступенькам на сам Виадук. Мэри с удивлением разглядывает знакомый мост под таким необычным углом.

«Что ж, — говорит она, — он не изменился, правда? Так немцы не победили?»

«Мы их побили. Точнее, русские. Это не имеет значения. Но герр Г. и все эти нарцисты никогда не имели значения».

Одетые в ситцевые платья с короткими рукавами, они облокачиваются на почерневшую темно-красную балюстраду рядом с гербом Сити и весьма надменной греческой леди, олицетворяющей Коммерцию. Они рассеянно глядят на юг и восток, любуясь собором Святого Павла и Блекфрайарз. Передавая друг другу одну сигарету, по другой стороне мимо них проходят трое пожилых людей в форме войск местной обороны и садятся на медленно движущийся автобус. В общем, однако, Хай-Холборн и Виадук выглядят пустынно.

«А что, все эвакуировались отсюда, Берил?»

«Боюсь, что большинство умерли», — сочувственно разводит руками комедиантка.

«Но все выглядит очень мирно». Подавив слезы, Мэри снова смотрит на реку и удивляется, что туман исчез. Осталось всего несколько черных столбов, а тел уже нет. Против чего они бунтовали? Против войны? Она замечает на реке два странного вида судна.

«Они чистили дно, — говорит Берил. — Вытаскивали все эти булыжники. На Фаррингдон-роуд было наводнение. Фрицы перебили все водостоки и канализационные трубы. Как будто все исчезло и старая река вернулась. Там, где находились мы, было не так уж плохо, но они разбомбили церковь Святой Анны в Сохо. Это был самый уродливый шпиль в Лондоне, и уцелел только шпиль! — Берил хихикает и поворачивается к Джорджу Роби, премьер-министру веселья: — Но ведь король и королева были великолепны, не так ли? Закатав рукава, они ворочали кирпичные кучи, пели песни и угощали всех чаем!»

Мэри удивлена:

«Я думала, они уехали в Канаду».

«Они собирались. Конечно, вначале они совсем не пользовались народной любовью».

«Я была там. Мы освистывали их. Богачи. Люди говорили: „Что они понимают?“».

«Они по-прежнему богаче любого из нас», — произносит Берил с шотландским акцентом, и Мэри не может определить, кому она теперь подражает.

«Поначалу они слишком задирали нос, — говорит Мэри. — Сплошное сочувствие и ни чашки чая, как говаривала моя тетушка. Но я думаю, что они просто стали такими, какими хотели их видеть люди. Этим они и удержались. И отдавать Букингемский дворец несчастным погорельцам не потребовалось».

«Не совсем так, дорогая. — Берил в образе Герти Лоуренс подмигивает своей подруге. — Им потребовалось приложить чуточку дополнительных усилий. Просто они не хотели заходить слишком далеко».

«Они все еще кажутся мне обманщиками», — мрачнеет Мэри.

«Я думаю, что в Стране грез ценности немного иные. — Берил хочет сменить тему. Она в целом достаточно консервативный человек, и такое проявление нелояльности ее смущает. — Я когда-нибудь рассказывала тебе о том, как однажды потерялась на крыше почтамта в Маунт-Плезант? Мне сказали, что можно срезать путь, если выйти через такую-то дверь на плоскую крышу и потом войти в другую дверь. Это было еще до начала моей карьеры. Я тогда работала курьером. Так вот. Я нашла дверь с выходом на крышу, но, хоть убей, не смогла обнаружить вторую дверь. Сквозь застекленную крышу я видела людей, которые сидели и работали за письменными столами, я стучала в окна, пытаясь узнать у кого-нибудь, куда мне идти. Но никто не замечал меня. Начался дождь. Там наверху были только конторы, никаких сортировочных комнат или чего-то в этом роде. И представь, что я в конце концов там углядела! Мелочь, конечно. Но я увидела там двух женщин. Двух женщин, заметь, которые целовались и обнимались. Что скажешь?»

Мэри изо всех сил пытается понять, что же могло в этом быть такого замечательного, но воображение ее подводит.

«Я жила как раз за Маунт-Плезант. Знаешь Феникс-лейн?»

Берил явно разочарована. Она смотрит на часы.

Мэри не знает, как вернуть расположение Берил.

«Наверху? Стеклянная крыша? О боже!»

«Вот и мой автобус, — рассеянно произносит Берил. — Через полчаса у меня передача. Ну пока, не плачь, деточка, вытри глазки. Береги себя, милая».

Она вскакивает на подножку автобуса номер 25, ползущего по Виадуку в сторону Вест-Энда, и машет со ступенек, поднимаясь на второй этаж.

Мэри смотрит, как она усаживается на заднее сиденье и зажигает сигарету.

«Извини, — пожимает плечами Мэри. — Наверное, я не гожусь для этого мира». Так говорила ей когда-то бабушка, улыбаясь и гладя ее по щеке. И это означало одобрение.

Мэри медленно идет по несгибаемому железному мосту к станции «Холборн», балки которой светятся на фоне бледно-голубого неба, как рыбные кости. У разрушенного кирпичного входа с искореженной каменной облицовкой Мэри видит своего отца в форме цвета хаки, с офицерским ремнем и в кожаных крагах. За спиной у него винтовка «ли-энфилд». Он охраняет вход. Поправив фуражку над золотисто-зелеными глазами, он улыбается ей и посылает воздушный поцелуй:

«Здорово, малыш! Если появится офицер, сразу отойди. Я скажу, что ты спрашивала дорогу. Как мама?»

«Я слышала, что она уехала в Канаду вместе с королевской семьей».

«Это было бы на нее похоже. Но у нее есть и хорошие черты».

«Но я слышала, что королевская семья вернулась. Может, и мама с ними».

«А почему бы не спросить их самих, любовь моя? Они сейчас внутри. Потом скажешь мне, если что узнаешь». Он подмигивает ей и снова улыбается.

Мэри входит в просторный вестибюль, на покореженных железных балках которого полным-полно птиц. На мгновение к ней на плечо присаживается маленькая пустельга. Бетонное пространство вестибюля пусто, лишь у выходов на платформы торчат несколько носильщиков, а у билетной кассы за карточным столиком за чашечкой чая сидят король и королева. Когда она приближается, они глядят на нее. Король Георг очень худой, «худосочный», сказала бы бабушка, почти бесплотный, больше похожий на школьника, а жена рядом с ним — как маленькая пухлая кукла. Мэри кажется себе неуклюжей.

«Извините, что я не делаю реверанс. Меня неправильно воспитали».

«В любом случае, забавно, — говорит королева Елизавета. — Как поживает ваш папа? Хорошо?»

«Он сказал, чтобы я спросила у вас, вернулась ли моя мама из Канады».

Глядя через стол на мужа, королева кажется встревоженной. Король Георг складывает перед собой руки:

«Вашей матушки ззз-десь нет».

Мэри забыла о его заикании.

«Не утруждайте себя».

«Он помогал вытаскивать тела. — Королева Елизавета промокает рот изящной салфеточкой. — Бедняжка. Он никогда не отличался хорошим здоровьем. Я обвиняю во всем его брата. А как звали твою мать, дорогая?»

«Нелли Фелгейт. Это моя бабушка Фелгейт сказала мне, что мама в Канаде».

Король Георг достает пачку карт и начинает раскладывать пасьянс.

«Это его успокаивает. — Королева Елизавета смахивает со лба бисеринки пота. — Мы не знакомы с Фелгейтами, дорогая. Не так ли, Дейви?»

«Не припомню ни одного с тех пор, как вернулся из К-к-ка-нады».

Его жена многозначительно смотрит на него:

«Но мы не были в Канаде с начала войны».

«Это было еще до войны, — говорит Мэри. — Может быть, лет пятнадцать назад. Ну то есть, мне же не так много лет».

«Что ж, как вы видите, вашей матушки с нами нет. — Королева становится более резкой. — Она никогда не была замужем за твоим отцом. Официально. Он был солдатом. Сегодня здесь, завтра там. Ей следовало подумать об этом заранее. В отличие от многих других вам повезло, что миссис Фелгейт присматривала за вами. И дедушка тоже. Хотя они могли делать это и лучше».

«Вы ошибаетесь, — говорит Мэри. — То есть в том, что вы говорите, есть какая-то ошибка, потому что вы никогда бы не сказали так о моем дедушке, если бы знали его. Он говорил, что вы позорите нашу страну, что вас следует изгнать, а всю вашу собственность перераспределить!»

«Мы — дух этой страны, дитя мое! — Королева Елизавета гневно складывает ручки на круглом животике. — Постыдитесь!»

«Он говорил, что вы тупые сумасброды. Если бы для того, чтобы сохранить единство империи, нам была нужна монархия, мы бы вполне обошлись куда более дешевой, чем ваша!»

«Фелгейты были такими заурядными! — сердито фыркает королева. — Не лучше, чем Газали. Потомки морских пиратов. Отребье самого низкого сорта. Вам должно быть стыдно. Но мы к этому привыкли. Вы думаете, мы не читали, что о нас пишут в газетах? Но, как говорится, живи и давай жить другим. Тебя могли бы отправить в темницу. Да-да. Или насадить твою голову на копье, у Ворот изменников».

Когда Мэри угрожают, она всегда начинает дерзить еще больше:

«Дедушка говорил, что в глубине сердца вы дикие гунны, и что рано или поздно вы покажете себя в истинном свете. Он говорил, что, когда вы приехали сюда, у вас не было даже ночного горшка, а теперь владеете половиной нашей страны!»

«Н-н-никто не говорил, что мы совершенны, — отрывается от карт Георг VI. — Успокойся, малышка. Идет война. Нам нужно держаться вместе. У меня был т-трудный день. И у т-твоей мамы тоже».

«Осторожно! — Королева встревожена. — Кто сказал, что я и есть ее мать?»

«С-сорвалось с языка. П-прости, любовь моя». Король Георг переворачивает две карты.

Теперь Мэри вцепилась в них, как терьер в свою добычу, и уже не отстанет.

«Дедушка говорил, что вас нужно выдворить из Лондона и заставить жить в деревне. А если вам там не понравится, сказал он, то вы должны уехать в Шотландию и жить там. Но такое он предлагал только тогда, когда бывал в добродушном настроении. Обычно у него наготове были для вас фонарные столбы».

«Деточка, ваш дедушка умер. — В облаке бело-голубого шифона королева Елизавета садится. — И вся ваша семья тоже. Так что отправляйтесь восвояси. Теперь вы совсем одна».

Возмущенная этим ударом ниже пояса, Мэри нападает снова:

«Он сказал, что вы не изменились, то есть внутри, под маской. Думаю, он был прав. Что вы сделали с его пенсией?»

«Никогда ее не т-трогали. — Не оставляя пасьянса, король Георг ослабляет галстук. — П-послушай, если ты будешь п-про-должать в том же духе, я вызову полицию. Мы не обязаны т-терпеть этот бред. Мы делаем свое дело. Все так г-гово-рят».

«Кроме тех, в Ист-Энде»

«Пуп Земли этот Ист-Энд! — Королева уже овладела собой. — Это все иностранная пропаганда, это пятая колонна и прочие агитаторы будоражат простой народ и внушают ему недовольство. Мы спускаемся к ним и проявляем заботу. Скоро все успокоится. Мы даже детей с собой берем. И они тоже носят форму. Чего же больше?»

«Пенсию можно было бы и вернуть!» Мэри знает, что разъярилась так из-за дедушки. Ему бы понравилось, как она использовала этот шанс, и она знает, что сделала это ради него. Если она перестанет накручивать себя, то они перестанут казаться ей ужасными. В конце концов — люди как люди.

«Никто не отбирал у твоей семьи пенсию, насколько я знаю».

Мэри решает, что с нее хватит. Вернувшись к выходу, она обнаруживает, что отец ушел. Может быть, из-за ее плохого поведения его сняли с боевого поста.

«Папа?»

А может, он дезертировал?

За ней устремляется целая туча полицейских, и она сворачивает на Холборн и бежит до Хаттон-Гарден. Полиция устремляется по ложному следу вниз по лестнице на Фаррингдон-роуд, которая блестит от воды, так как начинается прилив. Мэри испытывает душевный подъем, как будто она только что сделала что-то стоящее, как Патрик. Она так счастлива, как много лет уже не была.

«Скажи, что именно тебе нравится в Стране грез?»

Весело насвистывая, она идет в сторону Тоттнем-Корт-роуд, твердо зная, что если дальше пройти по Шефтсбери-авеню и вниз по аллее Молл через парк Сент-Джеймс, то она увидит Букингемский дворец в виде кучи щебня и серых камней на дороге. Иначе почему тогда король и королева сидят за карточным столиком на станции «Холборнский виадук», пьют чай и раскладывают пасьянсы, как любая другая бездомная супружеская пара? Она чувствует себя немного виноватой: не слишком ли сурово она с ними разговаривала? Но прежде всего она верна своему покойному деду. Более чем верна.

Британия умеет веселиться!

Перевернув страницу «Вуманз уикли», сестра Китти Додд вдруг испытывает прилив хорошего настроения, который, как она убеждена, исходит от ее пациентки. Вот что в будущем году мы адресуем всему миру на Фестивале Британии. На следующей странице вы видите джемпер, носить который будет, наверное, очень весело, поскольку на нем вышит символ Леди Фестиваля, и смоделирован он в легком летнем стиле!

Сестра Китти Додд берет присланный ей бесплатный буклет, рассказывающий об удивительных мероприятиях и выставках Фестиваля. Сама она уже решила для себя, что именно хочет посмотреть, а теперь собирается послать брошюру своему брату в Корк. Он просил об этом, потому что хочет приехать на Фестиваль вместе с женой и посмотреть все самое лучшее.

Оказавшись снова на Сохо-Сквер, Мэри садится на свою обычную скамейку, чтобы отдохнуть в мягком тепле, которые оставили за собой солнечные люди. Слева от нее Гермиона Джингольд, а справа — Джун Хейвок.

«Вот это и есть жизнь? А, мои дорогие?» И Гермиона смеется своим утробным смехом.

Светло-желтая причудливая форма, в которую одета Джун Хейвок, придает ее лицу желтоватый оттенок. Обидится она, если ей сказать?

«Я видела твою куклу, Мэри. Помнишь какую? Королевская семья пыталась найти ее для своей маленькой девочки».

«У них больше нет маленькой девочки. Но я буду рада, если ты присмотришь за куклой, когда ее увидишь». Мэри особенно нравится Джун.

«Она скоро вернется из Канады, я в этом уверена. Знаешь, сколько теперь стоит билет? Больше двадцати фунтов. — Джун открывает пудреницу и хмурится, взглянув на себя в зеркало. — Вот что значит не кушать как следует. А вот и мальчики».

Из-за угла с Фалконберг-стрит сворачивают трое морячков: одного роста, плечом к плечу, они идут ровным шагом, насвистывая песенку.

«Кажется, вы не прочь немного поразвлечься? — подмигивает им Гермиона. — А ну, бравые молодцы! На месте стой, раз-два! Только что сошли на берег?»

«И часа не прошло, дамочки! — говорят они в унисон. — Идем в город!»

«Ищете компанию?» Джун поправляет прическу.

«Добрый день… мальчики», — говорит Мэри. Ей не хватает уверенности подруг, и она едва не теряет самообладание. Ей хочется хихикать.

«Не тушуйся!» — бормочет ей Гермиона.

«Я порядочная женщина. Замужем».

«Нет, дорогая. Уже нет. Ты хорошенькая юная вдовушка».

«Патрик умер?»

«Давным-давно».

«Я видела его самолет. Мне казалось, недавно».

«Так часто случается в Стране грез».

Сестра Китти Додд замечает легкое изменение в дыхании своей подопечной, проверяет аппаратуру, трубки и провода, подключенные к Мэри Газали, и, не обнаружив ничего странного, опять погружается в свой журнал. Крис настроилась на любовь. Теперь ей не хотелось ничего другого, кроме как лежать в объятиях Жана-Луи, наслаждаться его ласками. Ей не на что было больше надеяться в этом мире! То и дело она ловила его взгляд на обнаженных женских плечах, но особенно ей было приятно, когда он смотрел на нее.

Рука об руку компания женщин и моряков весело берет курс на Пиккадилли-Сёркус. «Я скажу вам по секрету, мне по нраву парень этот!» Мэри чувствует, как слабеют ноги. Она не представляет себе, куда идет и к чему придет. Тем не менее она наслаждается бодрым весельем моряков. Вряд ли они опасны. Мэри начинает насвистывать вместе со всеми: «Эй, на корабле! Эй, на корабле!» Делая то же, что и все, она ощущает, как тает ее беспокойство. Она все еще гордится тем, как вела себя, и уверена в том, что и ее дедушка гордился бы ею, и даже бабушка гордилась бы, хотя бы и виду не подала. Вокруг — бледные краски, бесконечное разнообразие пастельных тонов: никогда она не видела Лондон чище, чем сейчас. И даже руины кажутся вымытыми и свежими.

«Ну, теперь ты знаешь, какие они, моряки!»

Она думает, а не съездить ли в Уиндмилл, где они с Патом так здорово провели время, когда он приезжал на побывку. Спою я тебе песенку, рассею печаль, сказал той ночью Патрик, перед тем как улетел, а дом рухнул. — Легко и свободно задул ветерок…

Джун Хейвок с мальчишеским задором марширует рядом со «своим» Джеком:

«Откуда ты, моряк?»

Губы у него малиновые, глаза голубые, как Средиземное море. Он еще совсем юн, и кудри столь светлые, что кажутся белыми.

«Служил в конной гвардии, но не смог выдержать. Каждый вечер приходилось драить чертовы шлемы и нагрудники, начищать пряжки, а кругом сплошные педики, которые пытаются тебя закадрить! Солдаты для маскарада!»

«Друг моего Пата говорил то же самое», — кивает Мэри и вытаскивает из маленькой бархатной сумочки жевательную резинку. Все берут по пластинке, не сбавляя шага.

Теперь они идут вниз по Шефтсбери-авеню. В магазинах полно ярких сладостей, словно ожидаются солнечные люди.

«Послушайся моего совета, — говорит его друг, беря Мэри под руку, — займись бытовыми химикатами. Или электричеством. После войны в этих областях будет бум! Пошевели мозгами! Ребенком я жил здесь неподалеку».

«И я тоже! — Мэри рада, что он вернулся к обычной беседе. — А где?»

«Сразу за Лезер-лейн. У Хаттон-Гарден. Знаешь?» — Он поднимает брови.

«Наверное, мы раньше встречались».

«Мы любили прохаживаться взад-вперед по Хаттон-Гарден, поглядывая под ноги. Все надеялись, что какой-нибудь тип обронит „камешек“. Ты же знаешь, эта улица — самый большой рынок бриллиантов в мире. Больше, чем нынешний Амстердам».

Гермиона слегка вырывается вперед. Именно она решает, куда идти дальше.

«Мы пойдем смотреть мюзикл, — объявляет она им. Что-нибудь стоящее, с Фредом Астером. Он такой лапочка. Люблю смотреть, как он порхает».

«Да, от него глаз не оторвать!» — смеется Джун своим чудесным дерзким смехом.

«У моего отца была лавка на Лезер-лейн. — Моряк более настроен на то, чтобы поддерживать обычную болтовню. — Товар скобяной. Щипцы по шесть пенсов, но девять — за пару. Работал в бесконечной запарке. Но честность его безгранична была. Так ты, значит, тут же когда-то жила?»

Мэри чувствует, что теряет ниточку разговора.

«На Калторп-стрит. — Она колеблется. — Сначала мы жили в Пибодиз, но потом у нас появился собственный дом. Со скатертью на столе и дорожкой на лестнице!»

К ней возвращается прежнее ощущение победы, а взгляд моряка становится более уважительным:

«Папа был помощником хозяина клуба на Перси-Сквер. Всегда хорошо одет, в пальто из верблюжьей шерсти. Его принимали за главаря джаз-банды».

На Серкус она опять видит Эрота, сверкающего золотом и серебром на колонне цвета изумрудного стекла. Мэри чуть не задыхается от удовольствия. Моряк Гермионы оборачивается к ней:

«Рон играл с Гарри Роем, не так ли, Рон? Обычно на тромбоне. И сейчас еще играет. Ты должна услышать его. Он в нашем корабельном ансамбле. После войны ты опять вернешься к Гарри Рою, а, Рон?»

«Если он возьмет меня», — отвечает моряк Мэри и опять начинает насвистывать.

«Построенный на руинах Бедлама, вокзал Ливерпуль-стрит был назван в честь лорда…»

Когда они сворачивают с Шефтсбери-авеню на улицы с магазинами, полными солнечных людей, лица становятся менее четкими. Голоса остаются ясными, но вскоре ее спутники уходят своей дорогой в сторону площади, оставляя ее посреди деловитой толпы. Мэри абсолютно счастлива, ибо солнечные люди защищают ее. Со всех сторон до нее доносятся обрывки разговоров. Она ныряет в стоящую на бульваре карету. «Опять ноги отекли. И о чем только я думаю. Да, точно, в Брентфорде. Мы встретились на бечевнике. Да, это было чудесно. Да». Мистер Блэкер эмигрировал с Борнео в сорок восьмом послушала бы ты как он распинается об анархистах картежниках и так далее это просто потрясающе правда всю резину у него забрали но все равно если тебе нужно сделать каяк обращайся к нему кофе его погубит он позвал к себе ту девушку и показал что надо делать она не рассказывает светлое воспоминание ни ссор ни размолвок безмятежные ручьи а вы почувствовали как вдруг повеяло холодом откуда-то хлынул свет и мы поняли что гора внизу он застрелил своего сына и явно хотел сам застрелиться врач наблюдал меня три года поприветствуем же Уолтера Деламара за штурвалом своего «ДугласаDC-3» он возвращается из Австралии где гостил"у родственников повезло дуре это уже третья попытка в следующий раз не буду ей мешать