— Что ж, было очень приятно… — Мэри села и принялась отряхивать со спины травинки. Ее руки и ноги тоже были облеплены обрезками травы и благодаря этому не обгорели на солнце. — Ах, мистер Кисс. Раз уж я хочу остаться на хорошем счету у сестры Коггс…

— Вам придется держать себя в узде там, снаружи. — Он показал на стену, тяжело опершись на другую руку, чтобы не упасть. — Но здесь не усердствуйте. Впоследствии вы собираетесь практиковать?

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — ответила она осторожно. — И мне кажется, что я уже практикую. А вы думаете, я не должна это делать?

— Да нет, я и в себе до конца не разобрался.

— Мы встретимся вечером… Нет? Мы встретимся завтра, на том же месте, в тот же час. Да?

Поднявшись с земли, он заслонил ее от солнца своим телом. Протянул ей большую чувственную руку, взглянул потемневшими глазами, чуть заметно улыбаясь.

— Да, Мэри. Это придаст смысл грядущему дню.

— А теперь я должна бежать.

Фраза была не из тех, что она использовала обычно. Это была фраза, которую она слышала по радио. Большая часть ее слов была заимствована не из книг, но, кажется, его это не волновало. А может быть, он привык общаться с людьми, которые говорили так, как она. До сих пор, по крайней мере до больницы, она общалась только с представителями рабочего класса. Другим важным источником было для нее кино. Ей нравился Шарль Бойе. И ей казалось, что Дэвид Маммери похож на молодого Шарля Бойе. На телевидении теперь мелькают совершенно новые лица. И она на самом деле не пошла, а побежала к дому.

Джозеф Кисс был взволнован меньше Мэри Газали. Замечательная девушка, самоучка, и акцент у нее странный, непонятно какой. Видимо, училась говорить заново. Как ребенок? Мейл мне расскажет. Теперь она не ребенок. Ее собственной дочке уже пятнадцать или около того. Примерно столько, сколько Маммери. Мейл был потрясен. Должен был слушать лучше. Ее кожа… Вибрирует. Согревает. Она светится. Ах, я не знаю, не знаю. Что нас разделяет? Возможно, слишком многое. Но какой чрезвычайный стимул! Однако будет ли это порядочно? Он почувствовал слабую боль в голове и почесал лоб. А потом направил свои стопы к фонтану. Наверняка Дэвид Маммери уже кончил читать и хочет обсудить прочитанное.

Мисс Полин Гоуэр, которая с тридцатого года, когда она получила права категории «Б», перевезла уже более двадцати тысяч пассажиров, летит сейчас вместе со своей подругой мисс Дороти Спайсер, племянницей известной общественной деятельницы миссис Три. Сегодня на авиалайнере «Девуатен Д-триста тридцать два», взятом напрокат у «Эр-Франс», они доставляют из Парижа в Кройдон выдающегося русского генерала Алексея Николаевича Куропаткина, главнокомандующего Северной армией.

Мэри Газали увидела, что темная палата пуста. Лучик солнечного света падал через прорезь в жалюзи на гладкую поверхность теннисного стола, а слишком явственная тишина наводила на мысль о недавнем происшествии: возможно, кто-то из пациентов «выкинул номер», как выражалась обычно сестра Коггс. Атмосфера напоминала ту, что наступает после того, как санитары уведут, утихомирив, разбушевавшегося пациента, а все остальные замыкаются в страхе, что с ними могут поступить точно так же.

Радуясь, что ее никто не видит, Мэри вгляделась в полумрак и устроилась в плетеном кресле лицом к освещенной оранжерее. Силуэты четырех фигур находились там же, где она их оставила. Рейчел тихонько качалась из стороны в сторону. Она всегда так делала, когда ей некому было подражать. Одна из старушек спала. Почувствовав присутствие Мэри, Джойс повернула голову, но не сумела разглядеть ее во тьме. Я так натерла седлом бедра, что с них просто кожа слезла, но всеравно так полюбила эту страну и простых людей племени вайнаху, что стала считать себя индианкой, ведь они считают себя частью своей земли. Это общая черта всех индейцев и Северной, и Южной Америки. Незаметными движениями стряхивая с рук налипшие травинки, Мэри с радостной дрожью думала о Джозефе Киссе и Дэвиде Маммери. Имеет ли она право соблазнить мальчика? Он такой хорошенький. Она покачала головой, чувствуя себя одержимой бесами, хотя всего лишь испытывала вожделение к Дэвиду и мистеру Киссу. Какое совпадение встретить их в один и тот же день! Тем не менее она не была полностью уверена в том, что не сошла с ума. Она вспомнила болтовню медсестер об их курортных романах, рассказы о дежурствах в других отделениях больницы, о тайных свиданиях, о побегах с возлюбленными. Возможно, это форма фиксации для любого, кто еще не впал в маразм. Как-то раз она подслушала рассказ доктора Мейла о симптоме Хантингдона — вспышке сексуального влечения, сопровождающейся, по его словам, столь же резким падением нравственных барьеров. Другими словами, как заключила она, опираясь на самостоятельно почерпнутые из книг сведения, человек превращается в «фантазию божественного маркиза». Эти выводы позабавили, но не удовлетворили ее. Она была уверена, что ее чувство не более чем обычное влечение, которое разделяет, по крайней мере, мистер Кисс. Проблема заключалась не в том, почему она возжелала одновременно и мальчика, и мужа, а в том, как их добиться. С каждым днем она все более убеждалась, что четырнадцать лет жизни прошли как во сне. Теперь она должна их наверстать. Это означало, что она готова поддаться любому порыву, пойти на любой риск, для того чтобы понять, чего именно была лишена. При этом здравый смысл подсказывал ей, что ее фантазия не основана на сколько-нибудь разумной логике и она должна принять свою судьбу просто как несчастный случай, а свое спасение — как счастливый. Многие тогда погибли на месте. Она глубоко вздохнула.

— А что это с нами случилось? — Едва сестра Коггс открыла двойные, из армированного стекла двери главного холла, за ее спиной раздались тихие рутинно-металлические звуки больницы, потек запах дезинфицирующих средств, лекарств и мочи, послышались вскрики, приглушенные вопли и смех. — Сидим в темноте. Солнышка слишком много? Не хотим получить тепловой удар, да, Мэри? Мы тут с тобой единственные, кто еще не чокнулся. Насчет себя я, впрочем, не уверена. — Такие рассуждения были обычными среди медсестер, кое-кто из которых даже верил, что психические заболевания заразны и передаются как вирус при слишком тесном контакте с больными. — Так что же с нами? Просто хотим немного тишины и покоя?

Она уселась в кресло, вытянув вперед ноги в черных нейлоновых чулках, достала газету и вздохнула. Потом рассеянно почесала свое могучее тело. От нее пахло недавно выкуренной сигаретой.

— Что-то стряслось, пока я гуляла? — спросила Мэри как бы невзначай, понимая, что, если она будет осторожной, сестра Коггс не причинит ей неприятностей.

Сестра Коггс фыркнула:

— Забавно, Мэри, как ты всегда угадываешь, что происходит. Нас навестила Элеанор. Она проснулась и решила, что Наполеон только что высадился в Дувре. А может быть, это была атака цеппелинов на Вестминстерское аббатство. Обычная чепуха. Мы отвели ее обратно в постель. С ней все в порядке. Но как быть со Старушкой Нонни, трудно сказать. То она целый день откалывает шуточки, так что животик надорвешь, то на следующий день ведет себя как сейчас. Не знаю. Все та же скучная история, которую можно услышать от половины наших больных. Ах, дорогая! — Чтобы изобразить раздражение, она шумно подвигалась в своем плетеном кресле. — Ну, как там в саду, хорошо?

— Все еще очень жарко.

— У меня будет славный уикенд. Я собираюсь с мужем на побережье. Его брат живет рядом с Брайтоном, в Сифорде. Мне нравится стоять на пирсе. А ты, Мэри, любишь бывать на море?

— Я никогда не бывала на море. Только в деревне. Другие дети ездили на море, но мы в те времена не могли себе это позволить. Когда с деньгами стало получше, у меня появился велосипед. Однажды мы поехали на поезде в Арундел. Это всего в двух милях от побережья, кажется. Если кто-нибудь спросит, жила ли я когда-нибудь на острове, я не смогу ответить. Не знаю. — Она улыбнулась.

— Ох, — только и ответила сестра Коггс и развернула газету.

— Я думаю пойти в библиотеку. — Мэри поднялась, прося разрешения.

— Ты уже перебрала кучу книг, — подняла брови сестра Коггс в знак согласия. — И в самом деле все прочитала?

— Надо же чем-то заполнять время.

Она пересекла прохладный мраморный вестибюль, где было темно из-за того, что на окна были спущены шторы, а огромная входная дверь заперта на засов. Мэри помахала Норин Смит из регистратуры и другой, незнакомой, медсестре и поднялась по широкой каменной лестнице в холл второго этажа. Здесь все было отделано камнем и деревом. Повсюду были развешаны современные картины с изображением цветов, штукатурка и деревянная обшивка потрескались, облупились и требовали ремонта. В одной из своих личин Джойс представляла себя Красавицей с Юга, живущей затворницей в каком-то разрушенном старинном доме; такая лестница идеально подошла бы для юбок с кринолином. Повернув ручку резной дубовой двери, Мэри вошла в библиотеку и поздоровалась с Маргарет Хезлтайн, длинной, угловатой библиотекаршей. Она сама была пациенткой, но ей позволили работать в больничной библиотеке, несмотря на привычку рвать в клочки книги, которые ей не понравились.

— О Мэри! Моя любимая читательница! — Она обращалась с ней, как обращалась когда-то со своими ученицами в школе, где работала до того, как была уволена, затем посажена в тюрьму и наконец сослана в Вифлеемскую больницу. — Ну, кто у нас сегодня? Джейн Остин? Но кажется, ты ее уже прочитала. Анна Радклиф тебе не нравится? Не могу ничего возразить. Так что…

— Я хотела посмотреть серию классики. — Мэри была явно смущена.

— Может, Вальтер Скотт?

— Нет, не Скотт. Я хотела бы еще раз глянуть в Дизраэли. — В компании Маргарет Мэри вдруг начинала сыпать словечками из подростковых журналов. — Он меня доконал своей «Сибиллой».

Ее удивляли собственные способности к мимикрии. Она могла имитировать любого, включая самого доктора Мейла. Это несколько облегчало ее жизнь, хотя любой другой, менее уверенный в себе пациент испытал бы на ее месте страх перед раздвоением личности.

Стеллажи с книгами были расставлены перпендикулярно к окнам таким образом, что проходы между ними легко просматривались со стола библиотекаря. Окна были завешаны зелеными шторами. Пахло деревом, пылью, старой бумагой. Маргарет не только тщательно расставила вверенные ей книги, но и регулярно их чистила. Корешки были отполированы, с обложек стерты любые пятнышки. Иногда Мэри натыкалась на старательно распрямленные уголки страниц.

Третьим в комнате был маленький старичок, которого они называли Эрнст-полисмен, из-за того что считал себя старшим инспектором уголовного розыска и читал детективы или то, что он называл «отчетами о преступлениях». Черты лица у него были мелкие, как у гномика, а бегающие глазки выражали мрачное осуждение. Угодив в Вифлеемскую больницу в первый раз, он пытался арестовать всех, включая главного врача, но теперь удовлетворялся тем, что разгадывал загадочные случаи, о которых слышал по радио. Мрачно взглянув на Мэри, он еле заметно пожал плечами и повернулся к томикам Агаты Кристи, каждый из которых прочитал уже десятки раз. Потом наугад вытащил один и проковылял к столу, где мисс Хезлтайн с молчаливым неодобрением зарегистрировала книгу, проводила его до двери неприязненным взглядом и вернулась к своим важным занятиям, невидимым за конторкой.

Собрание «макмиллановской» классики было подарено больнице миссис X. Э. Стэндлейк. Мэри любила книги этой серии главным образом потому, что они особенно не привлекали других читателей и стояли на особых полках в конце отдела художественной литературы. По крайней мере половину из них до Мэри не брала в руки ни одна живая душа. Страницы даже не были разрезаны и пахли краской. Мэри нравилась их анонимность. У всех книг были одинаковые красные корешки, тисненные поблекшим золотом и украшенные незатейливым цветочным узором, а иллюстрации часто были сделаны одном и тем же художником. Мэри уже знала их имена. Это были Фред С. Пеграм, X. Р. Миллар, С. Р. Брок, Р. М. Брок, Крис Хаммонд, Хью Томпсон, Ф. X. Таунзенд, Дж. Эйтон Симингтон и другие. Некоторых из них она помнила с детства по иллюстрациям в «Виндзор мэгезин» и других старых толстых журналах, которые часто были для нее единственным доступным чтением: их давали ей книготорговцы с Фаррингдон-роуд. Фаррингдон-роуд была за углом дома, в котором она выросла. Бесконечные ряды книжных лотков тянулись до Ладгейтской площади, мимо Бартса и Смитфилда и уходили под Виадук. Летом после обеда, во время школьных каникул, она часто ходила на книжный развал и вскоре стала известна всем лоточникам, с жаром рекомендовавшим ей своих любимых авторов, отдавшим ей задаром дешевые издания, потрепанные старые номера журналов, томики классики в бумажных обложках, напечатанные в две колонки. А сверху, с Виадука, казалось, взирали на них с ласковым одобрением кариатиды, символизирующие все викторианские добродетели. Даже после того, как она окончила школу и получила работу в Холборне, в универмаге «Гэмэджиз», меньше чем в двух минутах ходьбы от Виадука, она продолжала бродить по Фаррингдон-роуд во время обеденного перерыва. Бабушку так восхищала ее любовь к чтению, что она лишь пару раз, да и то чисто символически, посетовала на эту ее привычку. Дедушка же, становясь с каждым днем все более рассеянным, намекнул ей, что образование — единственное спасение для девушки из рабочей семьи, и умолял ее взяться за более полезные книги вроде «Страдающего человечества» и «Очерка истории».

Она вытащила «Сибиллу» с одной из верхних полок. В этой книге иллюстрации Фреда Пеграма были не слишком удачными. Мэри притворилась, что разглядывает картинки, но на самом деле наслаждалась уединением и тишиной. Наконец она отнесла роман к Маргарет Хезлтайн.

— Нашла! — бодро воскликнула она.

— Молодчина! — Мисс Хезлтайн поставила свежий штамп на листок. — Увидимся завтра?

— Или послезавтра. — Мэри взвесила книгу в руке.

Когда она вышла на лестничную площадку, сверху ее громко окликнули:

— Вот вы где! — По лестнице к ней спускался тощий, черноволосый и темноглазый доктор Мейл в полосатом костюме, с небрежно завязанным галстуком, похожий на развязную обезьяну. — Мэри! Мэри! Мэри! Мы ищем вас повсюду. И не сообразили, что вы, наверное, в библиотеке.

Она заволновалась. Не заметили ли они чего-то странного в ее поведении? Не собираются ли они поместить ее в отдельный бокс? А как же любовные планы?

— О нет, ничего страшного! — Приблизившись к ней, он оказался едва ли выше ее ростом. — Вас просят пройти наверх, в комнату для собеседований. Они хотят осмотреть вас еще раз. — Он раздраженно ухмыльнулся. — Вы не против пойти сейчас наверх? — Он показал рукой. — Я буду там.

И в это самое время она решила, что будет любить обоих, только Джозеф Кисс будет ее первым любовником. Разбуженная поцелуем. Хотя мальчик безопаснее, но в то же время — слишком юн. Даже Патрику приходилось кое-что выпытывать у моего дедушки. Она прижала «Сибиллу» к груди и поднялась на верхний этаж. Дверь в приемную была открыта, виднелась мебель из вощеного дуба, столы и стулья. Она остановилась, вглядываясь в антисептическую пустоту комнаты. Я всегда была немножко пухленькой, но он сказал, что я ему нравлюсь такой, как есть, так что мне никогда не хотелось меняться, я и не пыталась. И вообще это было так прекрасно. Мы все были так счастливы — очень счастливы, если оглянуться назад. Это было до войны, до пожара. По пятницам к чаю я жарила ему обычно немного трески. Л по субботам мы всегда ходили в кино. Она хорошо знала роль, которая им понравится, но они еще дали ей время на репетицию.

Перед ее мысленным взором прошел Джозеф Кисс, на этот раз без одежды. Она задрожала и облокотилась о дверной косяк.

— Идите! Идите! Не о чем беспокоиться, Мэри! Идите же! Смотрите, вы уронили книжку. Идите! У вас есть блестящий шанс выбраться отсюда! Заходите же! Будьте собой, Мэри! — настойчиво подбадривал ее доктор Мейл, мечтающий пойти домой. Он нагнулся. Протянул ей упавшую «Сибиллу». — С вами все в порядке?

— Все в порядке, — ответила она.

Откинув прилипшие ко лбу волосы, Мэри двинулась вперед, вдыхая запах воска, пристально глядя на дверь, в которую она должна пройти, чтобы попасть на повторный осмотр.

Я полагаю, что потеря памяти произошла из-за шока, вызванного гибелью Пата. Странно и то, что у меня, кажется, нет никаких побочных эффектов. Такое ощущение, что я могу спокойно начать с того, на чем остановилась. Хотя, конечно, ребенок вырос и все такое. Но я легко могу найти работу. Ты сверкаешь и переливаешься как ласковый и нежный зверь из литого золота, с нежным отростком. Мне это снилось. Вы оба мне снились.

— Идите, Мэри!

Изобразив на лице самую обыкновенную улыбку, она подчинилась его приказу.