– Хорошая была гитара, – сказал Сомик. Он обхватил Эстелль руками, и та спрятала лицо у него на груди, когда чудовище напало на Уинстона Краусса.

– Я и думать не думала, – сказала Эстелль. – Даже представить себе не могла, что он так поступит.

Сомик погладил ее по голове:

– И машина неплохая. Никогда не ломалась.

Эстелль отстранилась от Сомика и посмотрела ему в глаза:

– Ты ведь знал, правда?

– Я одно знал – парнишке хочется поближе к этому морскому страшилищу. Вот он и подлез поближе. А если ты не заметила – он был счастлив, когда это случилось.

– И что теперь?

– Я так полагаю, теперь нам нужно доставить тебя домой, девочка. У тебя из этого кой-какие картинки могут получиться.

– Домой? А ты со мной пойдешь?

– Раз машины у меня нет, то и ехать мне некуда. Пойду, видать.

– И останешься? И не боишься блюз потерять и впасть в довольство?

Сомик ухмыльнулся, и на утреннем солнышке во рту у него блестнул золотой зуб с выгравированной восьмой нотой.

– Дракон сожрал мою машину, гитару и усилок – девочка, да у меня блюза столько, что на мой век хватит. Я так думаю – напишу-ка я себе кой-каких новых песенок, пока ты свои картинки рисовать будешь.

– А мне бы хотелось, – произнесла Эстелль. – Мне бы хотелось нарисовать блюз.

– Если только ушей себе резать не станешь, как старина Винсент. Для мужика одноухая женщина напрочь непривлекательна.

Эстелль крепче прижалась к нему.

– Я очень постараюсь.

– Ну, конечно, знавал я одну как-то – под Мемфисом жила, у ней только одна нога была. Ее так и звали – Одноногая Сэлли...

– Я не хочу этого слышать.

– А что ты хочешь слышать?

– Я хочу слышать, как за нами закрывается дверь, как в печке потрескивает пламя, как свистит чайник на огне, а мой любимый подбирает на гитаре “Пешеходный Блюз”.

– Это просто, – сказал Сомик.

– Я так и думала, что тебе понравится, – ответила она, взяла его за паучью руку и повела вверх по склону искать, кто бы подбросил их до дому.

Тео никогда в жизни не был настолько ошеломлен. Он чувствовал, что все треволнения и опасности позади, но казалось, что над ним по-прежнему нависает тварь, такая же жуткая, как и та, что минуту назад погрузилась в пучину. Он не знал, есть ли у него работа. Непонятно даже, остался ли у него дом, поскольку хижина входила в жалованье констебля. Он не мог больше радоваться коллекции трубок, не мог больше заползти в свой триумфальный садик. Тео был в смятении и ужасе от случившегося, и не чувствовал ни грана облегчения от того, что все закончилось. Тео стоял на берегу, в десяти футах от него волны омывали Молли Мичон, и он не имел ни малейшего представления, что уготовила ему жизнь напоследок.

– Эй, – окликнул ее он. – Все в порядке?

Не оборачиваясь, Молли кивнула. О ее колени разбивались волны, пена и водоросли облепили ее до самого пояса, но она стояла неподвижно и смотрела в море.

– И дальше все в порядке будет?

– Со мной ничего не в порядке уже много лет. Кого хочешь спроси, – по-прежнему не поворачиваясь, ответила она.

– У всех свое мнение. Мне кажется, с тобой все в порядке.

Вот теперь она через плечо взглянула на него. Ее волосы спутало ветром, а на щеках остались дорожки слез.

– Правда?

– Я твой горячий поклонник.

– Ты же ни разу не слыхал о моих фильмах, пока ко мне в трейлер не зашел, ведь так?

– Так. Но я все равно твой горячий поклонник.

Молли повернулась и зашагала по воде к нему. На ее лице заиграла улыбка. В ней сквозило слишком много прошлого, но все равно получалась улыбка.

– Закадровый голос говорит, что у тебя хорошо получилось, – сказала она.

– Закадровый голос? – Тео поймал себя на том, что и он улыбается, хотя плакать хотелось так, как он не плакал с тех пор, как умер отец, – но все равно получалась улыбка.

– Ага. Это такой голос, который я слышу, когда слишком долго не принимаю таблетки. Он, конечно, мудак, но рассудительности у него больше, чем у меня.

Она уже стояла перед Тео – смотрела ему в лицо, уперев одну руку в бок, и вызывающе улыбалась, точно настоящая кинозвезда. Сейчас она больше походила на Малютку-Воительницу Кендру, чем на своих афишах: над левой грудью отчетливо багровел пятидюймовый шрам, все тело в морской соли и копоти, а в глазах – неоднократно раздолбанное ядерными бомбами будущее. У Тео перехватило дыхание.

– Как ты считаешь – мы втроем можем как-нибудь сходить поужинать?

– Только не забывай – я еще не оправилась от потеряной любви.

У Тео упало сердце.

– Я понимаю.

Молли обогнула его и стала карабкаться по склону. Констебль двинулся следом – только сейчас он начал понимать, каково было паломникам входить в пещеру к Морскому Ящеру.

– Я не сказала “нет”, – произнесла Молли. – Мне просто показалось, что ты должен знать. Закадровый голос не советует обсуждать за ужином моего бывшего возлюбленного.

Сердце Тео воспарило к небесам:

– Мне кажется, сейчас многие будут обсуждать твоего бывшего возлюбленного.

– И тебя не пугает?

– Пугает. Но не он.

– Закадровый голос говорит, что это плохая мысль. Говорит, что из нас с тобой вместе получится один отличный лишенец.

– Какой он в самом деле мудак.

– Я возьму у доктора Вэл еще немного медикаментов, и он уйдет.

– Думаешь, стоит?

– Ага, – ответила она, повернувшись к нему чуть ниже того места, где все еще ждали чего-то паломники. – Мне бы хотелось остаться с тобой наедине.

Вот чего, казалось, никак не мог понять человек за рулем: если говорить об этом конкретном “мерседесе”, то самый главный самец здесь – Живодер. От человека воняло страхом, злобой и агрессией, а также – порохом и потом, и Живодеру он не понравился, как только уселся за руль. Вторгся на новую мобильную территорию Живодера. Поэтому пришлось ему показать, кто здесь хозяин, и Живодер совершил это своим традиционным способом – сжал челюсти на глотке Претендента и стал ждать, пока тот не примет позу покорности. Однако человек сопротивлялся и даже ударил Живодера один раз, но он не сказал “плохая собака, плохая собака”, поэтому Живодер только зарычал и крепче сцепил зубы. Пока не ощутил вкус крови, а человек не затих.

Живодер все еще ждал, что Претендент покорится ему, когда Длинный открыл дверцу “мерседеса”.

– Хороший песик Живодер, хороший, – сказал Тео.

– Сними с меня на хер эту тварь, – прохрипел Претендент.

Живодер завилял хвостом и сжал зубы так, что у Претендента в горле забулькало. Длинный почесал Живодера за ухом и надел на лапы Претендента какие-то железки.

– Теперь отпусти, Живодер, – сказал Длинный. – Я его поймал.

Живодер отпустил и лизнул Длинного в лицо, а тот выволок шерифа наружу, положил на землю и поставил одну ногу ему на затылок.

Лицо у Длинного на вкус было как ящеричьи слюни. Странно. Живодер задумался на секунду, потом собачье внимание рассеялось, и он выскочил из “мерседеса” посмотреть, чем занимается Кормилец в своем фургоне. Самка Кормильца выбивала заднее окно железной палкой. Живодер предупреждающе гавкнул на нее, чтобы не вздумала сделать Кормильцу больно.

– Существо все еще там? – спросил Гейб у Молли, когда выбрался из заднего окна “субурбана”. Живодер суетился и прыгал на него, а со скованными за спиной руками биологу не очень удавалось уворачиваться от слюнявой преданности. – Лежать, мальчик. Лежать.

– Нет, он ушел, – ответила Молли, помогая Вэл и Говарду вылезти. – Здрасьте, доктор, – сказала она Вэл. – У меня, наверное, приступ был, или что-то вроде. Видимо, придется разбор полетов на сеансе делать.

Вэлери Риордан кивнула:

– Я сверюсь с календарем.

Из-за “мерседеса” вышел Тео:

– Парни, вы как?

– У тебя твой ключ остался? – спросил Гейб, поворачиваясь к констеблю спиной и показывая наручники.

– Мы слышали выстрелы, – сказала Вэл. – Кто?..

– Погиб один из антитеррористической группы. Его застрелил Бёртон. У нескольких ваших пациентов синяки и царапины, но с ними все хорошо. Уинстона Краусса съели.

– Съели? – Кровь отхлынула от лица Вэл.

– Долго рассказывать, Вэл, – ответил Тео. – Это Мэвис все придумала – после того, как вы уехали. Сомик и Эстелль выманили монстра из пещеры. А Уинстон служил приманкой.

– Ох, господи! – вздохнула Вэл. – Она же говорила, что позаботится о том, чтобы у меня не было неприятностей.

Тео приложил палец к губам и кивнул на лежащего Бёртона:

– Ничего этого не было, Вэл. Никогда. Я ничего не знаю.

Он развернул ее спиной к себе и разомкнул наручники. Затем помог Гейбу и Говарду. Изможденный ресторатор казался мрачнее обычного:

– Я так надеялся узреть это существо воочию.

– Я тоже. – Гейб вздохнул и обнял Вэл.

– Извините, – сказал Тео. Потом обратился к Вэл: – Через несколько минут здесь будут репортеры. На вашем месте я бы отсюда смылся. – Он протянул ей ключи от “мерседеса”. – Окружной прокурор отправил помощника забирать Бёртона, и я должен его дождаться. Вы подбросите Молли в город?

– Конечно. А что вы скажете репортерам?

– Хрен знает, – ответил Тео. – Наверное, буду все отрицать. Смотря что они станут спрашивать и что они уже знают. Прожив всю жизнь в отказе, я, наверное, хорошо подготовлен к интервью.

– Простите, что я... простите, что сомневалась в ваших способностях, Тео.

– Я тоже сомневался в ваших, Вэл. Я позвоню вам и дам знать, что тут происходит.

Гейб позвал Живодера, и вся компания загрузилась в “мерседес”, оставив Тео и Молли наедине. Тео не сводил взгляда со своих башмаков.

– Ну, наверное... увидимся?

Молли приподнялась на цыпочки и поцеловала его в щеку. Потом без единого слова забралась на заднее сиденье “мерседеса” к Говарду и Живодеру и захлопнула дверь.

Тео проводил машину взглядом, потом повернулся и зашагал по пастбищу к задним воротам.

– Ты сядешь со мной вместе, Кроу! – заорал из травы Бёртон.

Тео заметил у задних колес “субурбана” что-то блестящее и подошел ближе. Там лежал меч Молли. Констебль не смог сдержать улыбки – он подобрал его и шагнул к Бёртону.

– У вас есть право хранить молчание, – сказал он. – И на вашем месте я бы им воспользовался. Немедленно. – И Тео воткнул меч в полудюйме от лица шерифа, с удовлетворением отметив, как глаза Бёртона чуть не выскочили из орбит.

Зима в Хвойной Бухте – это пауза, перекур, затянувшийся перерыв на чашечку кофе. Весь город обволакивает медлительностью, и жители останавливают машины прямо посреди улицы перекинуться словом с соседом, не обращая ни малейшего внимания на заезжего туриста, изо всех сил жмущего на клаксон, чтобы следовать дальше, к местам спокойного отдыха, черт бы его побрал. Официанты и гостиничные клерки переходят на неполный рабочий день, и денежные ручейки почти полностью перемерзают. Семейные пары проводят вечера дома перед камином, принюхиваясь к дыму вымоченных дождем поленьев, а одинокие решают перебраться туда, где жизнь – сплошной оттяг.

Зима у моря холодна. Ветер пинает клочья соленого тумана, а морские слоны выбираются на берег, трубят о своей страсти и рожают детенышей. Пенсионеры напяливают на своих собачек вязаные свитера и таскают их по улицам на поводках-рулетках, устраивая ежевечерние парады собачьего унижения. Сёрферы облачаются в водоотталкивающие костюмы, не пропускающие холода штормовых волн, а белые акулы пересматривают диету и включают в меню закуску из пижонов в вакуумной упаковке на крекерах из стекловолокна. Однако зимний озноб рассыпчат, всепрощающ и все равно пробирает до костей – но так, чтобы коллективный городской метаболизм притормозился почти до спячки, и никто бы от этого не пострадал.

По крайней мере, так бывает в обычные зимы.

После нашествия Морского Ящера зима превратилась в безжалостную колесницу, в нескончаемый карнавал, сплошную досаду и золотой дождь. Отснятые с вертолетов новости транслировали через все спутники, и Хвойная Бухта потеснила Росуэлл, штат Нью-Мексико, как место паломничества номер один для чокнутых любителей потусторонней экзотики. Много в новостях разглядеть не удалось – лишь толпа, собравшаяся на берегу, и какая-то нерезкая огромная туша в воде. Но с отпечатками лап и рассказами очевидцев хватило и этого. Сувенирные лавки наполнились убогими разнокалиберными динозавриками, а кафе “Г.Ф.” вписало в меню сэндвич под названием “Теозавр” (ставшее официальным научным именем Морского Ящера, предложенным биологом Гейбриэлом Фентоном). Гостиницы ломились от постояльцев, улицы переполняла публика, а Мэвис Сэнд пришлось даже нанять второго бармена, чтобы помогал обслуживать импортных придурков.

Эстелль Бойет открыла на Кипарисовой улице собственную галерею, где торговала картинами своей новой серии, загадочно озаглавленной “Стив”, а также компакт-диском Сомика Джефферсона под названием “И-Что-Мне-Теперь-Делать-Раз-Я-Счастлив-Блюз”.

По мере того, как история о Морском Ящере разлеталась по миру и становилась сенсацией, вновь вспыхнул интерес и к забытой актрисе низкобюджетного кино Молли Мичон. Видеодиски и кассеты с сериалом “Малютки-Воительницы” заново свели и выбросили на рынок к вящей радости восторженных поклонников, а Гильдия киноактеров обрушилась на продюсеров, словно ангел бухгалтерской мести, стараясь выгрызть из них кусочек прибылей.

Практика Вэлери Риордан устоялась, когда она нашла нужный баланс между терапией и медикаментозным лечением. Ей удалось даже выкроить время на отпуск со своим женихом Гейбом Фентоном, и они его провели на борту научно-исследовательского судна в экспедиции, целью которой было найти доказательства существования теозавра в глубоководных впадинах у берегов Калифорнии.

После того, как Теофилус Кроу дал в суде показания против Джона Бёртона, и того упрятали в тюрьму пожизненно, зима опустилась на Тео теплым благословением. На второй месяц восстановления сил он понял, что его пристрастие к марихуане было ни чем иным как реакцией на обычную скуку. Будто дитя, которое весь долгий летний день ноет, что ему нечем заняться, но не прилагает никаких усилий к тому, чтобы заняться хоть чем-нибудь, Тео никогда не имел честолюбивых замыслов развлекать себя. Жизнь с Молли, однако, все переменила – Тео осознал, что хотя его часто изматывают до потери пульса как работа, так и возлюбленная, скучать ему некогда. Каждое утро они вдвоем съедали на завтрак здоровенную пиццу в трейлере Молли. По вечерам ужинали у него в хижине за столом, сделанным из катушки от кабеля. Молли отвечала на его звонки, когда он уходил на работу, а он отваживал дебильного вида поклонников, которые оборзели настолько, что подстерегали ее даже на ранчо. Не проходило ни дня без того, чтобы он не сказал Молли, какая она особенная, и закадровый голос у нее в голове постепенно смолк совсем и вякать больше не осмеливался.

А в глубокой подводной расселине у побережья Калифорнии зимы не было. В двух милях под водой все оставалось как и раньше – то же самое герметичное однообразие, в котором у своего черного гейзера с минеральным бульоном лежал и сокрушался об утраченной любви Морской Ящер. Он перестал общипывать со скал поросли глубоководных червей, и громадное тело его начало усыхать под тяжестью водяного столба и прожитых лет. Он решил никогда больше не двигаться с места – лежать там, пока сердце не остановится окончательно, а вместе с ним не прекратится непереносимая сердечная боль, – но сенсорные клетки на его потускневших боках уловили сигнал. Такого он не помнил по меньшей мере полвека – голос существа, на встречу с которым он больше никогда не надеялся. Ящер плеснул хвостом, стряхнул с себя корку черствого одиночества и тем органом, что прятался в глубине его мозга пресмыкающегося, разобрал сигнал – отчетливый женский голос. В грубом переводе его можно было понять только так:

– Эй, морячок? А хочешь, и тебе повезет?