9.27 вечера

В комнате мотеля было темно и прохладно. Голд нашел выключатель – сразу за дверью, справа. Над маленьким круглым столиком зажегся тусклый свет. Голд поставил на стол уже пятую за сегодняшний день бутылку виски и белый бумажный пакет, в ванной обнаружил стакан в стандартной дезинфицирующей обертке. Скинул ботинки, отстегнул от пояса кобуру. Револьвер, тяжело шмякнулся на стол – этот знакомый звук вселял уверенность. Голд придвинул к столику угловатое, неудобное на вид кресло и сел. Налил себе виски, развернул сандвич с салатом из цыпленка, затем подался вперед и включил телевизор. Пока он ел, экран замигал и нагрелся, на нем появилась злодейская ухмылка Дж.-Р. Юинга. Звук был отключен, и Голд не потрудился включить его. Не доев бутерброд, он встал и попытался выключить кондиционер – повернул термостат на отметку «ВЫКЛ». Жужжание, однако, не смолкло, и холодный воздух все поступал. Оставив кондиционер в покое, Голд уселся и вновь принялся за сандвич. Жевал, вяло поглядывая на экран. Прикончил сандвич и наконец почувствовал себя в достаточно хорошей форме, чтобы осторожно пригубить виски. Поесть днем Голд забыл (что часто случалось во время серьезных запоев), так что, когда он подъехал к этому мотелю в восточном конце Голливудского бульвара, его изрядно трясло. Денек выдался адов: слежка, перестрелка, потом эти дегенераты из ФБР, рапорты – и все это время Голд пил, пил, пил...

– Что-то я старею. – Он аккуратно смахнул крошки со стола в пригоршню, высыпал в мусорную корзину, потом перенес револьвер и стакан с виски на тумбочку. Растянулся на кровати, сложил ноги – лодыжку на лодыжку. Постель была такая чистая, мягкая, просто чудесная – только сейчас Голд почувствовал, как он вымотался. Наблюдая за беззвучным спором Линды Грей и Ларри Хэгмана, он погрузился в сон.

Полчаса он проспал крепко и без сновидений – пока не услышал, что дверь открывается. Спокойным инстинктивным движением его рука потянулась к оружию.

– Джек Голд, привет. Как поживаешь?

Он расслабился, закинул руки за голову и зевнул.

– Куки?

Куки была филиппинкой: маленькая, смуглая, быстрая. Ее прямые волосы опускались ниже талии. Белые брюки в обтяжку и безрукавка вызывающе контрастировали с темной глянцевой кожей.

– Джек Голд, – сказала она, зажигая длинную коричневую сигарету и присаживаясь на краешек кровати. – Ты не знаешь одного тупорылого мусора? Кнудсен его зовут. Ну Кнудсен – белый такой, как молоко, знаешь, о чем я. – Она стремительно встала и налила себе виски. – Этот поганый коп застукал меня на прошлой неделе в баре «Сансет Хайэтт». Взял, что называется, с поличным. Пришлось упрашивать его. Ну так что, может, потолкуем об этом, ты понял меня, да?

– Понял я тебя, понял, – ответил Голд.

– Да, ну так отлично. – Куки снова села на кровать. Она положила ногу на ногу и откинулась назад. Даже отдыхая, она вся излучала нервную энергию. – А, ну так вот, этот козел Кнудсен мне говорит: «Пойдем выйдем, побазарим в моей тачке». – Она сердито дернула ногой и вонзила в сигарету длинные, в красном лаке, ногти – они скорее походили на окровавленные когти. – А в машине он спросил, сколько у меня денег с собой. Я говорю: «Ну, сотни три-четыре». Он говорит: «Давай сюда». Я думаю, ну хрен с ними, все же дешевле, чем адвокату платить, знаешь. Ну, значит, я отдаю ему бабки и уже из машины вылезаю. Тут этот козел Кнудсен говорит: «Ну-ка, подожди». А я ему: «Чего ждать-то?» Тут он свой конец вытаскивает. Я говорю: «Очень смешно – это что, наказание за взятку, которую я тебе дала?!» А он: «Ха-ха-ха, ты и правда смешная – вон рядом театр комедии, тебе туда надо бы. Но только после того, как отсосешь у меня». В общем, он заставил удовлетворить его прямо на стоянке у «Сансет Хайэтт».

Сигарета потухла, и она опять раскурила ее.

– Ну так ты знаешь этого ублюдочного копа Кнудсена?

– Куки, в полиции Лос-Анджелеса служат семь тысяч копов.

– Да, но ты-то везде побывал. Ты всех знаешь. Тебя все знают.

– Но я не имею дела с новичками, Куки. Это кто-то из нижних чинов, младенцев безусых.

– И что я, по-твоему, должна делать?

– Делать? В смысле?

Ее глаза сверкнули.

– Черт возьми, Джек Голд! В смысле, с этим козлом Кнудсеном что делать? Это ведь жадный ублюдок, понял?! Он мог бы получить либо удовольствие, либо бабки. Но ведь не все сразу, жадный ублюдок! Ну, понял ты меня?

– Эй, Куки, ты же сказала, что он застукал тебя без вариантов. Сделку предложила ты. Ну а условия ставил он.

– О, Джек Голд, ты говоришь так, потому что ты мусор. Все вы... Ой, Джек Голд! О тебе говорят по ящику! – Куки подбежала к телевизору и сделала звук громче. Глубокий, без малейших следов местного говора голос Джеффа Беллами сотрясал стены:

«...Миссис Эскадириан заявила через своего адвоката мистера Милтона Шиндлера... что в ближайшем будущем она намеревается направить прокурору округа официальную жалобу на департамент полиции Лос-Анджелеса. Возможно, это произойдет в понедельник утром. Мистер Шиндлер заявил, что детективы лейтенант Джек Голд и сержант Элвин Хониуелл будут упомянуты в жалобе особо».

– О, Джек Голд! Что ты там натворил?

– Тс-с, – сказал Голд, поднялся и сел на постели.

Экран заполнила красная физиономия Джо Куша:

«Департамент выражает сожаление по поводу чувств, испытываемых заложницей, которая была освобождена благодаря решительным действиям упомянутых офицеров. Тем не менее департамент приветствует любое расследование и выражает уверенность, что расследование подобного рода докажет, что упомянутые офицеры действовали осмотрительно и разумно в соответствии со сложившейся ситуацией».

– Что за чертовщину он несет?

– Он хочет сказать, что полиция о своих позаботится.

Камера медленно скользила по окровавленной стене банка, там, где Джоджо оторвало ногу. Голос Джеффа Беллами за кадром звучал тихо и с иронией – блестящая имитация на Майка Уоллеса:

«Каков бы ни был исход будущего расследования, результат того насилия, что вершилось здесь сегодня утром в течение пяти минут, уже не изменить: один из подозреваемых убит, другой госпитализирован и останется калекой на всю жизнь. Один из заложников госпитализирован в шоковом состоянии – возможно, он так и не оправится от травмы. Вы слушали репортаж Джеффа Беллами из Западного Голливуда».

– Черт бы его подрал! – Голд вскочил с кровати и выключил телевизор. – Ему только не хватает музыкального сопровождения Джона Уильямса за кадром!

– Ты о чем, Джек Голд?

– А-а-а... – Голд презрительно махнул рукой в сторону телевизора и развернул длинную тонкую сигару.

– У тебя проблемы, Джек Голд?

Голд закурил сигару и, прищурившись, смотрел сквозь облако дыма.

– Ничего такого, с чем бы я не справился, Кук.

– Эй, Джек Голд, да ты крутой малый, дальше некуда! – Куки засмеялась, ее черные глаза заблестели. Она мотнула головой, разметав гриву своих волос: одним неуловимым движением сорвала с себя безрукавку. Груди у нее были маленькие, соски, они были чуть темнее ее смуглой кожи, твердо стояли в прохладном воздухе – кондиционер продолжал работать. Сидя за столом, Голд рассматривал ее.

– Этот Джефф Беллами придурок какой-то, а не репортер, правда ведь? А вот японская сучка со «второго канала» мне гораздо больше нравится. Если бы она захотела пожить в свое удовольствие, то уж денег бы себе заработала кучу. – Куки вылезла из брюк и аккуратно повесила их на вешалку. Она стояла перед ним почти голая – на ней остались лишь белые трусики-бикини, маленькие белые туфельки на каблуках – они назывались «трахни меня» – и кружевные носочки. Следом за брюками она сняла трусики – они были запиханы в ридикюль. Голд плеснул в стакан немного виски. Улыбающаяся Куки позировала перед ним.

– Ну как тебе, Джек Голд?

Голд отхлебнул виски.

– Потрясно. Ты просто порнозвезда, Куки.

– Давай трахнемся, Джек Голд.

Голд затянулся сигарой.

– Слушай, Куки, ты же знаешь, что это делается не так. Садись, давай поговорим. А я буду смотреть на тебя.

Куки хитро улыбнулась.

– Конечно, Джек Голд. Конечно.

Она развернула твердый пластиковый стул и оседлала его, широко расставив ноги, так что все, что было между ними, оказалось перед его глазами во всей красе и как бы в рамке: спинка стула ничего не закрывала. Она сидела, изогнувшись, свесив руки со спинки стула. Голд налил ей виски. Куки цедила его и улыбалась, разглядывая янтарную жидкость.

– А знаешь, Джек Голд, на прошлой неделе у меня был клиент – семидесятилетний старикан. Ювелир из Нью-Йорка. У этого старпера не стоял годами. Но я обслужила старого пижона как надо – когда он выходил из отеля, он чувствовал себя двадцатилетним пацаном, уже поверь мне! И он дал мне двести долларов сверх обычного!

Свет от лампочки над столом падал на бронзовые плечи Куки, ее кожа как будто светилась. Лобковые волосы были коротко подстрижены, виднелись толстые и темные края срамных губ.

– Ты выглядишь просто отлично, Куки.

Она осклабилась.

– Ты правда так считаешь?

– Куки, ты потрясающая женщина.

– Джек Голд, – ее голос упал до шепота, – давай я доставлю тебе удовольствие. – Она ласкала себя открытой ладонью – рука скользила по животу все ниже. Два пальца ушли внутрь, она начала мастурбировать. – Джек Голд, я доставлю тебе такой ка-а-айф, милый.

Голд отвернулся. Когда он вновь взглянул на Куки, она разглядывала его из-под опущенных век.

– Хочешь понюхать? – Она протянула ему блестевший от влаги палец.

Голд неожиданно вскочил с места, вспугнув ее. Вытащил из кармана пачку денег и вынул из нее две сотни. В носках он прошлепал к постели и запихнул деньги в белую кожаную сумочку, под трусики. Вернулся с ее пачкой «Шермана» – длинные коричневые сигареты в плоской красной коробке.

– На, покури, Куки. – Его голос звучал странно, еле слышно.

Куки взглянула на него, пожала плечами и взяла сигареты. Он дал ей прикурить и вновь раскурил потухшую сигару. Сел на небольшой стол – напротив нее, долил виски в оба стакана, до краев. Некоторое время пили молча, не глядя в глаза друг другу. Жужжал кондиционер.

– Джек, – спокойно начала она, – ублажать мужчин – это моя работа. Вот ты коп. Это твоя работа. Ну... президент, например: это Рейгана работа. Ну, понимаешь? – Она улыбнулась. – Знаешь, как это говорится: «Только скажите, что вам надо».

Голд слегка приподнял руки, что получилось почти по-итальянски.

– Мне просто нравится смотреть на тебя, Куки. Просто смотреть на тебя. Это доставляет мне удовольствие.

Она подозрительно оглядела его.

– Ты просто смотришь на меня и получаешь от этого удовольствие?

– И немалое, хорошая моя. Любой мужик смотрел бы на тебя не отрываясь. – Голд стряхнул с брюк пепел. – И потом, ты кое-кого мне напоминаешь.

Куки все еще недоверчиво таращилась на него.

– И ты уверен, что тебе больше ничего не нужно?

– Уверен, Куки.

– Просто смотреть на меня?

– Да, и ничего более.

– И я ничем больше не могу быть тебе полезна?

– Абсолютно ничем.

– Эй, ну какого черта?! – Она встала и воздела руки в притворном гневе. – Ты болван, Джек Голд. Я сама не пойму, чего я так стараюсь.

Стремительной, целенаправленной походкой она пошла к своей сумочке. Зад у нее был круглый и упругий. Из сумочки она выудила лак, и пилку для ногтей, и маленький тюбик суперклея. Повернув стул, она села лицом к Голду, положила ногу на ногу и принялась подтачивать ноготь.

– Тридцать пять долларов отдала за этот чертов маникюр сегодня утром на Беверли-Хиллз. – Она показала палец Голду и сразу же убрала, прежде чем он разглядел его. – Потом выхожу от маникюрши, отпираю свою тачку и – оба-на! – тридцать пять долларов коту под хвост!

– Жизнь трудна, Куки, – ухмыльнулся Голд, – особенно жизнь шлюхи.

– Не будь таким занудой.

Растопырив пальцы, она положила руку на крошечный столик и принялась чинить ноготь суперклеем.

– А кто она была? – спросила Куки, не поднимая головы.

– Кто «она»?

– Ну, девушка, которую я тебе напоминаю.

Голд молча наблюдал, как она наносит на сломанный ноготь тонкую полоску суперклея. Куки подняла голову и мельком взглянула на него.

– Это была филиппинка? – Ее внимание вновь сконцентрировалось на ногте. – Ты сказал, я похожа на нее – значит, она была смуглая. Латиноамериканка, может быть? Мексиканка? Итальянка? Эй, а не была ли это какая-нибудь еврейская шлюха?

Она вновь взглянула на Голда, потом еще раз – уже более пристально.

– Эй, Джек Голд, ну не будем говорить о ней, ты, вижу, не хочешь. Не надо вообще ни о чем говорить. Я всего лишь хотела...

– Она была черная, – сказал Голд.

– Черная! – Глаза Куки блеснули. – Как ты смеешь говорить, что я похожа на какую-то черномазую?! Я не могу быть похожа на черномазую суку! Ты на что это намекаешь? – В возбуждении Куки заерзала ногами: то раздвигала их, то опять клала ногу на ногу. По ее животу волной прокатывался едва заметный слой молодого здорового жирка.

– Куки, кожа у нее была очень светлая. Она была черная всего-то на одну восьмую. В Новом Орлеане таких называют окторунами[8]. Она из Нового Орлеана.

– Их называют окто... Как ты сказал?

– Окторун. Ну, как octo-pus, то есть осьми-ног, то есть с восемью ногами. А это негр на одну восьмую.

Куки обрабатывала восстановленный ноготь пилочкой – яростными движениями счищала лишний клей.

– Так она была красива, эта твоя окто-макаронша?

– Очень.

– Так вот почему я напоминаю тебе ее.

– Именно поэтому, Кук. – Голд затянулся сигарой и улыбнулся.

– И поэтому ты звонишь мне раз в три-четыре месяца: чтобы я приходила к тебе и расхаживала нагишом. И это возбуждает в тебе воспоминания о ней!

– Ну вот, Куки, ты и раскрыла мою самую страшную, темную тайну.

– Эй, Джек Голд, – Куки пожала плечами, – это еще не самое странное, что мне приходилось делать, уж были причуды и покруче. Но что ж ты не удержал ее? Тебе бы это дешевле обошлось, по большому счету!

Голд засмеялся, скорее даже фыркнул как-то безрадостно. Все чувства исчезли с его лица – в плохо освещенной комнате мотеля он выглядел вдруг постаревшим.

– Она умерла.

Куки вытянула руку и с удовлетворением осматривала результаты своей «реконструкции».

– Что ж, рано или поздно все там будем, – сказала она с отсутствующим видом. – Или я не права, Джек Голд?

Голд закинул ноги на стол и откинулся назад, так что стул накренился.

– Насколько я знаю, так оно и есть.

– Так не теряй же времени, пока оно у тебя есть, черт бы тебя драл! Развлекайся, гуляй, понял?!

Голд наклонился на стуле еще дальше и прижал свой стакан с виски к груди.

– А, так мы этим сейчас и занимаемся? Я сразу и не врубился, Куки.

11.52 вечера

Ночь выдалась жаркая и влажная. Эстер кое-как выбралась из бесконечных заторов на Сансет-бульваре и припарковала машину на узкой аллее у жилого дома, покрытого осыпающейся розовой штукатуркой. На крыльце ошивалось несколько молодых мексиканцев: бездельники передавали по кругу сигарету с марихуаной и бутылку «Спиньяды». Когда Эстер проходила мимо, один из них прищелкнул языком и остальные дружно заржали. Глядя прямо перед собой, Эстер подошла к исцарапанной двери в конце длинного вестибюля. Из-за двери орал телевизор – была включена испано-язычная программа. Эстер забарабанила в дверь, потом вновь, еще сильнее.

– Лупе, Лупе! Это я, Эстер!

Дверь приоткрылась, и наружу выглянула хорошенькая латинка с «хвостиком» на голове и в футболке с надписью «Universal Studio Tour».

– Сейчас-сейчас, Эстер, я как раз малышку укладываю. Она простудилась и все время просыпается.

– Еще бы ей не просыпаться – у тебя ящик орет на всю катушку!

Лупе улыбнулась.

– Ну, а ей нравится; он ей навроде приятеля. Вот только простуда ее донимает – никак не проходит.

– Ну пойдем, пойдем, девочка, работать надо!

– Идем.

Пять минут спустя, когда Эстер заводила мотор своего фургона, в машину проскользнула Лупе и села рядом, на переднее сиденье. За ней последовала еще одна девушка, потяжелее с виду.

– Эй, а это кто еще? И где Мария? – спросила Эстер.

– "La Migra"[9], – печально ответила Лупе. – Она еще в центре города где-то работала, карманы пришивала. Представь: ночью пахала на тебя, днем – в центре, а иногда еще за детьми чужими присматривала. Зарабатывала как только могла. А сегодня они приехали и увезли двадцать три девушки.

– Какой ужас! Бедная Мария!

– Ну, она еще вернется. Ей нравится в Лос-Анджелесе. "Любая работа на свете хороша, если хочешь работать" – это ее любимая присказка.

– Работала она и впрямь отлично. – Эстер взглянула на новенькую, сидевшую по ту сторону от Лупе. – Надеюсь, что твоя подружка проявит хоть половину такого трудолюбия.

– Это моя кузина, Флоренсия, только что из Соноры приехала. Она будет работать что надо, обещаю тебе.

– Ну что ж, – сказала Эстер, виртуозно поворачивая налево в неуправляемом потоке несущихся машин. – Скажи ей, чтобы работала как надо и не вздумала воровать, тогда мы поладим распрекрасно. Переведи ей.

Лупе затараторила по-испански. Флоренсия заулыбалась, закивала и тихо ответила:

– Si. Voy a trabajar fuerte[10].

– Она говорит, что будет очень стараться и работать на тебя как следует, Эстер. Я говорила ей, что ты прекрасный босс. Она очень благодарна тебе за предоставленный шанс.

– Скажи ей, что наше дело идет в гору. Наши заказы растут каждый день. Так что если будет пошевеливаться, денежки у меня заработает – переведи!

Лупе перевела.

– Она говорит, что все понимает, Эстер. Она не подведет тебя.

– Хорошо. Виепо. – Эстер улыбнулась Флоренсии. – А сейчас давайте возьмем пончиков на ночь.

Четыре часа спустя они сидели на полу в офисе архитектора в Калвер-Сити, поедали пончики, французское печенье и запивали их тепловатой колой. Они успели помыть два зубных кабинета в Уилшир-Дистрикт, закуток писателя в Брентвуде, несколько офисов юристов и студию коммерческого художникам Санта-Монике.

Эстер запихнула в рот французское печенье, запила маленьким глотком колы. Не прожевав до конца, заговорила:

– После еды я возьмусь за пол в этом офисе и в холле: мы уже три недели как не натирали полы, и это видно. Вы отдрайте ванную и вытрите пыль с чертежного стола, договорились?

– Идет, – сказала Лупе.

Эстер наблюдала, как Флоренсия поедает пончик: та ела с преувеличенной жеманностью, довольно нелепой для столь крупной девицы. Большими, глыбообразными зубами она отхватывала маленькие кусочки. Когда она жевала, массивные челюсти едва шевелились. Ацтекское лицо девушки словно бы сошло с настенных фресок ист-сайдских подземных переходов, намалеванных художни-ком-чиканос.

Флоренсия поймала взгляд Эстер и застенчиво улыбнулась, прикрывая рот тыльной стороной ладони. Эстер улыбнулась в ответ. «Я улыбалась бы побольше, кабы ты работала получше», – подумала она. Рубашка Эстер, мокрая от пота, липла к телу. Футболка Лупе – тоже. Одежда Флоренсии отличалась сухостью и свежестью. Эстер подумала, что ей будет недоставать Марии.

Доев печенье, Эстер вытерла пальцы о выцветшие джинсы, допила до дна теплую колу и протянула девушкам пачку «Салем». Лупе взяла сигарету, а Флоренсия – с жеманной улыбкой – отказалась. Эстер закурила, дала прикурить Лупе и бросила спичку в пустую банку из-под колы. Вытянув ноги, она облокотилась о стену, устало вздохнула, выпуская струю серого дыма.

Эстер уставилась в потолок.

– Ты знаешь, Лупе, у меня ведь действительно заказчиков все больше и больше. На следующей неделе буду договариваться с одним насчет уборки целого здания. Это целая корпорация: два этажа, пятьдесят помещений.

Убирать надо каждый вечер. – Она опустила глаза и встретилась взглядом с Лупе. – Как думаешь, выдюжим, Лупе?

– No problema[11], управимся легко.

– Работы будет завались, учти.

– No problema, Эстер.

Эстер взглянула на Флоренсию, но промолчала.

– Не волнуйся, – поспешно сказала Лупе. – Она ведь новенькая. Со временем у нее все будет прекрасно получаться.

– Хотелось бы надеяться, Лупе, – работы будет много.

Флоренсия увидела, что обе женщины смотрят на нее, отвела глаза и сделала вид, что возится со шнурками.

Эстер глубоко затянулась.

– Знаешь ли, Луп, мне сдается, что совсем скоро мне понадобятся две бригады. Работы будет просто невпроворот. Боссом второй бригады будешь у меня ты.

Лупе с улыбкой кивнула.

– Правда, много чего еще понадобится. Прежде всего, мне будет нужна вторая машина. Такая же, с кузовом «универсал». Или побольше, фургон. Наверное, я отдам тебе тачку с кузовом, а себе возьму фургон. Мне всегда хотелось иметь здоровый такой фургон. А ты водить-то умеешь, Луп? Хорошо, а права у тебя есть?

– Нет, Эстер. Но могу получить.

– Ну ладно, ладно. Положим, транспорт имеется: я достаю машину, ты – права. Но ведь еще мне понадобится второй полотер, второй пылесос. – Эстер на секунду смолкла и улыбнулась. – Ну, уж новая партия тряпок обойдется по дешевке. Но девушки? Мне ведь понадобится новая команда.

– Я найду их тебе, Эстер.

– Нужны хорошие девушки, – продолжала Эстер, – которым можно доверять. Которые красть не будут. Сама понимаешь – люди из этих офисов знают, что у одной черномазой и у нескольких мексиканок есть ключи и что они могут заходить после полуночи. Поэтому начнут пересчитывать все до последней скрепки. Если пропадет хоть один карандаш, нам сразу же дадут пинка под зад. Finito[12]. И слух о нас пойдет miy pronto[13]. Эти людишки, если уж поймают кого на мелочевке, то сделают все, чтобы очернить человека.

– Я буду искать только хороших девчонок. Честных.

– И чтоб работали нормально, Луп. – Эстер мельком взглянула на Флоренсию – та сидела за столом, уронив голову на руки и почти засыпая под английскую речь. – Ты должна заставить их работать так же, как работаешь сама. Это и означает быть боссом. Ну что, справишься?

– Я все организую, Эстер.

– Понятное дело, все это еще не завтра будет.

– Конечно.

– И все же не за горами тот день, когда у меня появится вторая бригада. А ты у меня единственная девушка, которая работала со мной и которой я уже могу доверить руководство.

– Я не подведу тебя, Эстер.

– Знаю, Лупе.

С минуту они молча смотрели друг на друга, потом одновременно расплылись в широкой улыбке.

– Эй, Луп, тебе не кажется, что так начинал Рокфеллер?

Лупе засмеялась.

– Ну, уж по меньшей мере Говард Хьюз.

Эстер запрокинула голову и рассмеялась вслед за подругой.

– Точно! А я буду президентом «Эстер Фиббз энтерпрайзис инкорпорейтед». Тебя возьму в вице-президенты. Будешь отвечать за... персонал. А убирать будем сами!

Они расхохотались обе.

– О да! – веселилась Лупе. – И скоро у нас денег будет выше крыши. Мы станем зажравшимися американскими капиталистами!

– Будем разъезжать по Беверли-Хиллз на «мерсах», покупать платья у Джиорджио, туфли – у Гуччи, а подстригать нас будет Хосе!