— Ты не лишен наблюдательности, — заметил Има-эро, бросив на Энеруги предостерегающий взгляд. — Проницательности твоей могли бы позавидовать многие, и, думается мне, ты прекрасно понимаешь, что проницательный человек, дабы выжить, должен обладать одним замечательным качеством…

— Умением держать язык за зубами, — подсказал невыносимый аррант.

— Оказывается, мы превосходно понимаем друг друга! А раз так, позволю себе высказать предположение, что ты не случайно спел нам именно эти песни. На первый взгляд поступок этот нельзя назвать благоразумным, но сдается мне, преследовал он совершенно определенную цель…

«Ему ведь и правда нет никакой корысти меня дразнить, — с некоторым опозданием сообразила Энеруги. — Напротив, он ведет себя как человек, готовый принять сделанное ему предложение, но стремящийся при этом дать нам понять…»

— Человек, наделенный талантом лекаря и улигэр-чи, может иметь свои странности и вправе надеяться, что к ним отнесутся снисходительно, — медленно проговорил Хурманчак и, заметив одобрительный кивок Имаэро, твердо закончил: — Если же сам Хозяин Степи проявит терпимость к чудачествам своего личного лекаря, то всем остальным придется последовать его примеру.

Слово «придется» он выделил особенно и по тому, как изогнулись уголки губ арранта, понял, что угадал правильно.

— Своими песнями я не хотел никого задеть, и если все же невольно сделал это, умоляю даровать мне прощение, — поднявшись с низкой скамеечки, аррант опустился перед Энеруги на одно колено, и она снова вспомнила Батара.

Будь что будет, но завтра, после совета наев, она примет его, как собиралась. Примет и уговорит, немедленно покинув Матибу-Тагал, отправиться в Саккарем. В какое же чудовище превратилась она, играя роль Хурманчака, если готова была обречь на смерть единственного любящего ее человека?!.

— Желаешь ли ты, чтобы Хозяин Степи как-то подтвердил дарованное своему личному лекарю право совершать мелкие благоглупости, без которых тебе, как видно, жизнь не мила?

— Желаю, — сказал аррант, поднимаясь с колен и бросая на Имаэро благодарный взгляд.

— Ты получишь золотую пайзу, — торжественно пообещала Энеруги, в который уже раз дивясь прозорливости своего хитроумного дядюшки. — Имаэро, проследи за тем, чтобы все формальности были соблюдены и мой личный лекарь ни в чем не испытывал нужды.

— Ступай за мной, — обратился советник Хурманчака к арранту и, когда они покинули Яшмовые покои, спросил: — Это правда, что ни один из раненых воинов Энкая до сих пор не умер?

— Не умер и не умрет. По крайней мере от старых ран, — ответствовал личный лекарь Хурманчака, по собственному почину ежедневно навещавший воинов Энкая, получивших ранения в схватках с саккаремцами. Быть может, ему следовало добавить, что тяжело раненные умерли еще по дороге к Матибу-Тагалу, но он почел за лучшее не обременять советника такими малозначащими подробностями.

— М-да-а-а… На моей памяти это первый случай, когда человек получает пайзу не за убийство, грабеж или донос, а за исцеление своего врага, — пробормотал Имаэро и ухмыльнулся, представив, как будут злобствовать наи, узнав о столь необычном поступке Хозяина Степи. Да хотя бы ради одного этого арранту следовало вручить золотую пайзу — пусть побесятся, то ли еще ждет их на завтрашнем совете!

Остановившие выехавшую ранним утром из Матибу-Тагала повозку «бдительные» едва взглянули на предъявленные им тремя сидящими в ней женщинами кожаные ярлыки. Помимо того, что у одной из женщин отсутствовала кисть левой руки, ничего примечательного в них не было, чего никак нельзя было сказать о двух сопровождавших крытую повозку всадниках. Статный белолицый чужеземец, скакавший бок о бок со смуглым большеглазым парнишкой, привлек их внимание уже тем, что восседал на великолепном белоснежном коне и закутан был в длинный, вызывающе белый плащ, а между тем пускаться в путь в траурном одеянии издавна считалось дурной приметой. Впрочем, даже если бы чужак был в обычном стеганом халате, дозорные все равно глазели бы на него, как на диво дивное, — не часто встретишь в Вечной Степи человека с курчавыми золотыми волосами и глазами цвета молодой травы.

А уж после того, как они рассмотрели висящую у него на груди цепочку с золотой пайзой Хозяина Степи, изумление их достигло предела и они провожали чудного путника взглядами до тех пор, пока тот не скрылся за дальними холмами. Произошло же это очень и очень не скоро, ибо в прозрачном и звонком, как хруста-ль, морозном воздухе удаляющаяся от города белая точка была видна долго-долго.

— Оборони нас, Великий Дух, от белых всадников! Неладно день начался, не к добру это! — проворчал начальник разъезда, и полдюжины верховых согласно закивали головами и начали чертить в воздухе охранительные знаки, не подозревая, что командир их единственный раз в жизни сподобился изречь пророчество, сбыться которому суждено еще до наступления ночи.

Дурные предчувствия мучили не только начальника разъезда, но и Кари, которая, глядя на молчаливо восседавшего на молочно-белом скакуне Эвриха, не могла отделаться от ощущения, что тот задумал какое-то рискованное предприятие и не собирается сопровождать их к Вратам в Верхний мир. Сам он ни словом об этом не обмолвился, но что-то настораживающее было в его поведении. Хотя бы то, что эту ночь он провел с ней и любил ее с такой страстью и горьким упоением, словно видел последний раз в жизни. Ой-е! При воспоминании о его неистовых ласках щеки девушки залил румянец и она исподтишка взглянула на погруженного в раздумья арранта. Провела кончиком языка по распухшим губам и ощутила, как от низа живота распространяется по всему телу хорошо знакомый ей жар.

Эврих не был с ней с той поры, как отправился исцелять Имаэро, и, люто возненавидев его за это, она пообещала себе забыть о нем и никогда не делить ложе с отвратительным негодяем, сколь бы ни был он искусен и неотразим.

Исцеление советника Хурманчака далось арранту нелегко — полуослепший и обессиленный, он, естественно, меньше всего помышлял о любовных утехах, а отлежавшись, снова отправился кого-то лечить. Это было необходимо, поскольку позволило Эвриху снискать расположение людей, нужных, дабы найти и освободить Алиар, Тайтэки и Атэнаань. Кари не требовалось объяснять, что данное арранту Хозяином Степи позволение забрать себе трех женщин-хамбасок мало чего будет стоить, если чиновники, ведающие имуществом Хурманчака, к коему относились теперь и захваченные на подходах к Вратам рабы и рабыни, не проявят личной заинтересованности и не станут всемерно содействовать поискам чужеземца, не имевшего ни денег, ни влияния при дворе.

Только благодаря невероятной настойчивости и обаянию арранта ей позволено было, под видом ученика и помощника лекаря-улигэрчи, рыскать по грязным и тесным баракам для рабынь, пока она не отыскала в них всех трех женщин. Причем сделала это как нельзя более своевременно, ибо Атэнаань уже собирались сволочь на Кровавое поле — кому надобна однорукая рабыня, пребывавшая к тому же явно не в своем уме? Тайтэки, на свою беду, пришлась по вкусу охранявшим бараки стражникам, и они развлеклись с ней столь омерзительно и беспощадно, что она прокусила себе вены на обеих руках и была уже на полпути к Небесным чертогам Великого Духа, когда Кари доставила ее в дом Имаэрй, где им с Эврихом было отведено несколько комнат. Что же касается Алиар, то ее уже успел приобрести какой-то кочевник из южной части Вечной Степи, собиравшийся через день-два покинуть Матибу-Тагал.

Словом, до того, как ям удалось разыскать несчастных женщин, самоотверженность Эвриха, который, возвращаясь домой, был слаб и беспомощен, как грудной ребенок, заставляла девушку гордиться своим избран-ником и с пониманием относиться к его неспособности осчастливить ее в постели. Она твердо верила, что, освободив из неволи тех, за кого он считал себя в ответе, аррант угомонится, но ничего подобного не произошло. Поручив ей заботиться о своих товарках и Атэнаань, он целыми днями продолжал пропадать невесть где, проводя, если верить слухам, которыми приходилось довольствоваться Кари, большую часть времени с За-чахаром, коего, кстати, по собственным же его заверениям, терпеть не мог. Случалось, он не приходил даже ночевать, а появляясь следующим вечером, на все расспросы уклончиво отвечал, что есть у него к придворному магу некое весьма важное дело и, вместо того чтобы ублажать сохнущую по нему девицу, запершись в комнате, метал в доску ножи, что как-то не слишком вязалось с его характером и привычками. Или, еще того хуже, подолгу просиживал в глубокой задумчивости перед опустевшим кувшином вина, разглядывая пару весело посверкивавших бронзовых цилиндров, из заклепанных торцов которых свисали похожие на мышиные хвостики веревочки, сплетенные из таких же точно волокон, как свечные фитили.

Кари удалось узнать от Эвриха, что такими вот бронзовыми, смертоносными «куколками» Зачахара «беспощадные» забросали хамбасов, однако для чего они понадобились ему самому, сообразить так и не смогла. Аррант же не только не желал объяснять ей, над чем ломает голову, какие дела связывают его с придворным магом и где пропадает он изо дня в день, но, казалось, вообще перестал обращать внимание на девушку, невзирая на ее недвусмысленные намеки, взгляды и прикосновения.

Он вел себя просто возмутительно, и Кари решила закатить ему грандиозный скандал, устроить безобразную во всех отношениях сцену, как делали это время от времени сегванки в Соколином гнезде, женщины ко-куров и, надобно думать, всех прочих племен и народов. И закатила. И возрадовалась, ибо Эврих, запи-• сывавший перед этим какие-то цифры на покрытой воском дощечке, довольно долго внимательнейшим образом слушал ее, склонив голову набок. Не спорил, не возражал, не оправдывался, что было очень разумно с его стороны. Радовалась она, правда, недолго, потому что . когда пришла пора дать слово для покаяния обвиненному ею во всех смертных грехах арранту, тот задумчиво произнес:

— Рванет так, что Вечному Небу жарко станет. — И тут же, словно'споря с невидимым собеседником, которым, разумеется, Кари не была, добавил: — Рвануть-то рванет… Но сколько еще жизней будет загублено? Кто ответит за них перед Всемилостивым Отцом Созидателем? С кого он полной мерой спросит за содеянное?..

Говоря это, аррант кривился, как от зубной боли, и было совершенно очевидно, что, размахивай перед ним Кари в этот момент мечом или отплясывай в чем мать родила какой-нибудь чувственный саккаремский танец, чего, к сожалению, делать не умела, он и тогда бы обратил на нее внимания не больше, чем на ползающую по краю его чаши муху. Мысленно махнув рукой на сумасшедшего арранта, девушка ушла в свою крохотную каморку и ревела, пока ее не сморил сон.

А вчера, вернувшись от Энеруги с золотой пайзой, Эврих устроил пир. Присутствовали на нем, впрочем, только Атэнаань, Тайтэки, Алиар с Кари и он сам. По словам арранта, игравшего на дибуле, рассказывавшего смешные истории и забывшего, казалось, обо всех снедавших его заботах, угощение с возлиянием было затеяно по случаю прощания их с Матибу-Тагалом, но Кари почему-то не покидало чувство, что веселится Эврих через силу и прощается он не столько с городом, сколько с ними — женщинами, которых успел полюбить и расставаться с которыми ему крайне тяжело. Алиар, похоже, тоже что-то заподозрила, но, не желая портить вечер, с расспросами к арранту не лезла. Помалкивала и Кари: не желает Эврих им ничего говорить, и не надо, не больно-то хотелось. Ей вполне хватало забот с Атэнаань, давно уже наложившей бы на себя руки, если бы не шевелившееся в ее чреве чадо Фукукана, и с Тайтэки, столь успешно топившей свои многочисленные горести в вине, что физические страдания от выпитого не оставляли места для душевных мучений.

Подмешал ли аррант что-нибудь в питье или сумел увлечь бесконечными байками, смешными и грустными, страшными и откровенно непристойными, но, как бы то ни было, вечер удался на славу. А потом он мышкой поскребся в дверь ее каморки, и она впустила его. Впустила потому, что глупо считаться обидами перед вечной разлукой. Глупо отказывать себе в наслаждении только потому, что он, не замечавший ее больше десяти дней, тоже получит удовольствие от общения с ней. Глупо, наконец, и потому, что это была последняя возможность расспросить его, чего, к стыду своему, сделать она так и не сумела. Поначалу, когда истосковавшиеся тела вжимались друг в друга, было не до разговоров, а потом глубокий и спокойный, как могучая река, сон унес ее в Верхний мир, где не было места насилию и смертоубийству…

— О Великий Дух! — Эврих натянул поводья коня и хлопнул себя ладонью по лбу. — Я же совсем забыл… Ах ты незадача какая! Придется возвращаться…

«Вот оно! — Кари стиснула зубы, чувствуя, как тяжко и гулко забилось сердце. — Как же мне его остановить? Что понадобилось ему в Матибу-Тагале? Для чего ему золотая пайза, если из него получится такой же личный лекарь Энеруги, как из меня — доблестный тысячник?..»

— Эврих! Скажи, зачем ты хочешь вернуться? — Она остановила своего вороного конька рядом с белоснежным скакуном арранта, отметив, что направляемая твердой рукой Алиар повозка продолжает медленно катиться вперед. — Что ты затеял? Думаешь, я слепая и ничего не вижу, не чувствую, ни о чем не догадываюсь?

— Я забыл в доме Имаэро шкатулку. Серебра в ней немного, но жаль оставлять то, что нам может пригодиться в Верхнем мире, — пробормотал аррант, глядя мимо Кари на прихваченную морозцем степь. — Да ты не волнуйся, я быстренько вас догоню.

— Врешь! — бросила девушка и на глаза ее навернулись слезы. — Не оставил ты в доме Имаэро шкатулки. Деньги, которые он тебе дал, я сама по твоему настоянию в повозке припрятала. Но если все же ты что-то забыл, позволь мне съездить и привезти.

— Разве твой вороной сравнится с моим белым? Тебя еще, чего доброго, ждать придется, а я мигом туда и обратно слетаю. Опять же шкатулку тебе искать надобно будет… — Эврих повернул голову, и, заглянув ему в лицо, Кари подумала, что плохо знает своего возлюбленного.

За мягкими речами и обходительными манерами ей трудно было разглядеть твердость характера, отвагу и упорство, которые тем не менее лекарь-улигэрчи выказывал уже не раз и не два и которые, по всей видимости, сразу подмечали в нем пастухи и табунщики. Но сама-то она долгое время принимала его за баловня судьбы, любимца богов, везунчика, у которого любое дело спорится лишь благодаря легкой руке. Она дулась и сердилась на него, как глупый избалованный ребенок, а он, улыбаясь и подшучивая, работал, как каторжный, и именно эта работа неизменно приносила свои плоды, представлявшиеся ей дарами благоволящего к красавцу арранту Великого Духа…

— Почему ты не хочешь сказать мне правду? Что общего у тебя с этим убийцей Зачахаром? Ведь я же знаю, тебя трясет от одного упоминания о нем.

— Я постараюсь вас догнать. Но если что-нибудь меня задержит… Идите в Верхний мир. И помни, о чем я просил тебя. Разыщи Тилорна, отдай ему мой пенал.

— Твой пенал? — Теперь уже Кари испугалась всерьез и, чувствуя, как дрожит ее голос, запротестовала: — Я не буду никого разыскивать! Ты сделаешь это сам! Вернешься в Верхний мир и сделаешь! Да и нет у меня твоего пенала! Я вернула тебе его после того, ках ты излечил Имаэро и тот пригласил нас перебраться жить в свой дом!

— Он лежит у тебя в седельной сумке. Хотя мне было бы спокойнее, если бы ты держала его где-нибудь на себе. Под одеждой.

— Постой, ты что же, тайком положил его… — Кари обернулась, нащупывая пальцами застежку сумки. Ломая ногти, рванула заиндевелый ремень и услышала удаляющийся топот белого скакуна, пущенного Эврихом в галоп.

— Стой! Стой, тебе говорят! Подожди!..

Белый плащ развевался, подобно траурному стягу, все тише и тише становился стук конских копыт по мерзлой, мертвой земле, а Кари продолжала звать Эв-риха, кричать, проклинать и ругаться.

Ой-е, как ненавидела она этого подлого арранта! Отвратительного наглеца, задаваку, сластолюбца, мерзкого совратителя, лжеца, кинувшего ее на произвол судьбы с тремя беспомощными женщинами на руках! Чтоб он сдох! Чтоб его конь охромел, а сам он сломал себе шею! Чтобы у него чирей на самом интересном месте вскочил! Чтоб его…

Она уже не слышала своего голоса, а слезы все лились и лились. И откуда бы в ней взяться такому количеству влаги?.. О Боги Покровители, для чего сделали вы человека столь глупым? Почему он осознает потерю, лишь когда уже ничего нельзя исправить? Почему, вместо того чтобы действовать, до последнего момента уповает он на чудо, не хочет, не может поверить очевидному? О, подлая, подлая надежда! Нет и не может быть иных чудес, кроме тех, которые творим мы собственными своими руками! И если слишком ленивы, слишком робки, неумелы и недальновидны, чтобы творить их, чего ради боги будут являть нам свою милость?..

— Приветствую тебя, мой юный друг! — Зачахар поднялся навстречу Эвриху, аккуратно положил тростниковое перо рядом с баночкой разведенной туши и подслеповато уставился на золотую пайзу, украшавшую грудь арранта. — Ого, тебя можно поздравить! Энеруги высоко ценит жизнь своего дядюшки!,

— Скорее свою собственную. Ведь завтра на месте Имаэро может оказаться он сам, и тогда хороший лекарь понадобится ему несравнимо больше всех его славных тысячников, наев и многомудрых чиновников.

— Это так, — подтвердил Зачахар и сделал приведшему арранта телохранителю знак покинуть кабинет. — У Энеруги есть причины опасаться за свою жизнь. Многие наи недовольны его нерешительностью. Славу и богатства не завоюешь, сидя в Матибу-Тагале. Находятся, конечно, и такие, кто предпочитает арху доброму саккаремскому вину и склочных худосочных степнячек ласковым саккаремским красоткам…

— И аргал звонкому золоту и полновесным лау-рам! — подхватил Эврих с коротким смешком. — Но таких немного. И я лично ни кумыс, ни молочную водку терпеть не могу.

— Я знаю, обитатели солнечной Аррантиады понимают толк в винах и женщинах. — Уловив содержащийся в словах гостя намек, придворный маг подошел к стоящему в углу комнаты шкафу, снял с полки медный, украшенный голубой эмалью кувшин и наполнил вином высокие серебряные кубки. — Пайза на твоей груди доказывает, что и в металлах твои соотечественники разбираются неплохо. Да умножатся наши слава и богатства!

— Да умножатся! — эхом отозвался Эврих, поднимая кубок. — Надеюсь, сегодняшняя демонстрация твоего нового изобретения убедит колеблющихся и Энер отдаст приказ готовиться к походу на Саккарем.

Зачахар отхлебнул из кубка, промакнул бледные бы белым платком и с сомнением покачал головой:

— Боюсь, Хозяин Степи не пожелает присутствовать на испытаниях нашей баллисты. Он сильно изменился за последние пару лет. Они с Имаэро мечтают о спокойной жизни и до смерти рады тому, что Энкай вернулся с саккаремской границы несолоно хлебавши.

— Неужели твои прекрасные изобретения оставят их равнодушными? Ни у одного владыки не было еще такого оружия! Хозяин Степи…

— Да! — нетерпеливо прервал арранта маг. — Хозяин Степи мог бы стать Повелителем Саккарема, Ха-лисуна, Нардара и Нарлака! Энеруги можно было бы склонить к великому походу, но проклятый Имаэро, Хегг его забери, хитрая лиса и умеет разговаривать с людьми. Он уже достиг всего, чего желал, и тяжким камнем висит у нас на шее! Если бы ты появился в Матибу-Тагале чуть позже… Но тогда не видать бы тебе золотой пайзы, как мне Сегванских островов. Эхе-хе… — Зачахар горестно вздохнул, украдкой наблюдая за тем, как отнесется к его речам Эврих.

— Н-ну, если дело только в Имаэро… — многозначительно протянул аррант, разглядывая чеканный узор на стенках кубка. — В конце концов дядюшка Энеруги не отличается особым здоровьем и может опять занедужить. И если я в это время окажусь в отлучке… Однако давай надеяться, что сегодняшний совет примет правильное решение и Хурманчак поведет орды своих удальцов на Благословенный Саккарем. Ты уже отослал метательные снаряды на Совиную пустошь?

— Отправил две подводы, на каждой из которых по четыре бочонка Огненного зелья. Весь мой запас на сегодняшний день. Сделанная по твоим рисункам баллиста мечет камни на расстояние в восемьсот локтей, и если уж рассказ очевидцев о нынешних испытаниях не заинтересует Энеруги, то останется предположить, что кровь в его жилах превратилась в уксус. Я, честно говоря, и сам был поражен увиденным, и мне пришли в голову кое-какие усовершенствования, которые можно внести в нашу баллисту. — Зачахар приблизился к столу и принялся раскладывать перед аррантом сделанные пером рисунки, при одном взгляде на которые тот ощутил неприятную пустоту и холод в желудке.

— Ты подметил верно, подкопы хороши, только если их никто не ждет. Усиленные дозоры на стенах, рвы и валы, которыми саккаремцы окружили свои пограничные крепости, помешали воинам Энкая захватить их, но нас они не остановят. Если вместо бочонка с Огненным зельем в ворота крепости будет направлена полая металлическая стрела, начиненная тем же самым зельем…

Склонившись над столом, Эврих кивал и поддакивал, чутко прислушиваясь, не загремят ли под окном груженные бочонками с Огненным зельем подводы, которые он подкараулил на выезде из города и, сославшись на несуществующий приказ Хозяина Степи, отправил обратно на двор Зачахара. Золотая пайза произвела на возниц и сопровождавших подводы воинов должное впечатление, и лишних вопросов они не задавали, но придворному магу ни к чему знать о его самоуправстве. И если Небожители не устроят какой-нибудь специальной пакости, Зачахар о нем не узнает.

Для чего ему утомлять свой гениальный мозг всякими мелочами перед встречей с Великим Духом? Или, вернее, с Длиннобородым Храмном. Хотя вряд ли сегванский Вседержитель захочет лицезреть мерзавца, сумевшего подглядеть, как Тилорн приготавливает Огненное зелье для расчистки места под Людоедов замок, и сообразившего прежде самого Людоеда, какие выгоды можно из этого зелья извлечь. Нет, в ближайшее время великому проходимцу, по вине которого шайка бандитов залила кровью Вечную Степь и превратилась в хозяев ее, предстоит давать отчет о делах своих Хеггу и никому другому. Пусть уносит тайну Тилорнова зелья в сумеречную страну морозов, где, согласно сегванским преданиям, суждено ему до конца света бродить голышом по морским отмелям, по горло в стылой воде, поверхность которой кишит острыми, как осколки стекла, льдинами, а в глубине, 1 вместо рыб, плавают алчущие крови мечи и кинжалы..

Эврих незаметно потрогал заткнутые за широкий кушак метательные ножи, искусству обращения с которыми учил его некогда Хрис, и криво усмехнулся. Ежедневные тренировки помогли ему восстановить былые навыки, но если все пойдет, как задумано, надобности в них не возникнет. Собственно, убить Зачахара он мог и раньше, как только тот, заинтересовавшись предложением арранта использовать широко применявшиеся на военных морских судах баллисты для метания зарядов с Огненным зельем, распорядился, чтобы телохранители его во время их бесед не присутствовали.

Он был не слишком-то умен, этот горе-маг, падок на лесть и к тому же весьма неосмотрителен. Впрочем, по-настоящему умный человек не стал бы обременять свою совесть горами трупов. Лесть была живительным источником для того, кто, украв чужое изобретение, выдавал его за свое и не мог при этом не чувствовать собственной ущербности. Что же до неосмотрительности, то тут Эврих готов был признать, что с позиции человека, после которого хоть трава не расти, маг был очень даже осмотрителен. Ибо, опасаясь стать ненужным Хурманчаку, готовил Огненное зелье в глубочайшей тайне, записей никаких не делал и намеревался унести свой секрет вместе с собой в могилу. Слепые и безъязыкие рабы, работавшие в просторном каменном бараке, стоящем во дворе двухэтажного, имеющего форму подковы дома Зачахара, даже под пытками не могли выдать тайну своего господина, а то, что после смерти его никто не сумеет приготовить Огненное зелье, придворного мага не слишком волновало.

И, надобно признать, до недавнего времени расчеты его оправдывались: покушения на Зачахара не удавались, а покушавшиеся были растерзаны в клочья разъяренной толпой, справедливо полагавшей, что Огненное зелье — один из краеугольных камней, на которых зиждется могущество Хурманчакова войска. После ряда безуспешных попыток выведать тайну придворного мага Энеруги оставил ушлого сегвана в покое, рассудив, видимо, что со временем Зачахар либо проболтается, либо сам предложит продать рецепт своего зелья по сходной цене. Возможно, впрочем, Хурманчак не донимал своего мага расспросами исходя из того, что па прошествии лет империя его станет столь сильна, что, прибегать к услугам Зачахара не будет необходимости:'

Так или иначе, убив его, аррант сослужил бы великую службу саккаремцам, да, пожалуй, и самим обитателям Вечной Степи, и, что было для него не менее важно, исправил упущение Тилорна, повлекшее за собой гибель множества безвинных людей. Тем самым он, хотя бы частично, вернул свой долг ученому, спасшему некогда ему жизнь, и, вероятно, уберег народы Нижнего мира от еще больших бед. Ибо к кому бы ни попал секрет Огненного зелья, он должен был сослужить людям скверную службу.

Мысли эти неоднократно посещали арранта во время путешествия по Вечной Степи, но он не был уверен, что рецепт изготовления Огненного зелья в самом деле был похищен у Тилорна, и, стало быть, причиненное им зло затрагивает лично его. Беседы с Зачахаром подтвердили справедливость Эвриховой догадки, хотя сегван, разумеется, ни словом не обмолвился о великом ученом, прилетевшем со звезд, а утверждал, что вдохновение снизошло на него, когда он строил замок на берегу Светыни. Оброненная вскользь фраза о замке служила лучшим доказательством того, в чем Эврих и так почти не сомневался, но к тому времени это уже не имело для него никакого значения — после избиения хамбасов миролюбивый аррант впервые в жизни возжаждал крови. Возжаждал так, что ему стало безразлично, пропустят ли его Врата в Верхний мир и уцелеет ли он вообще после убийства Зачахара.

Да-да, он страстно желал убить Зачахара и, познакомившись с ним поближе, не изменил своего намерения, ибо, по его глубокому убеждению, таким выродкам не было места под Вечным Небом. Одно дело, однако, мечтать об убийстве заклятого врага, и совсем другое вонзить нож — не важно в спину или в грудь — ничего не подозревающего человека. Пусть даже очень плохого, и все же человека.

Несколько раз в жизни ему приходилось убивать, но, как это ни странно, сожалел он после этого не столько об убитых, сколько о заказанном для него отныне пути в Верхний мир. Объяснялось это тем, что выбор был не велик: убить или быть убитому самому и скорбеть о гибели своего возможного убийцы здравомыслящему арранту представлялось занятием несколько противоестественным. Убитые не беспокоили его ни на третью ночь, ни даже во снах. Он не помнил их лиц и фигур, поскольку во время схватки с незнакомцами, желающими во что бы то ни стало лишить его жизни, был слишком занят тем, чтобы эту самую жизнь сохранить, а разглядывать мертвецов не доставляло ему ни малейшего удовольствия, нужды в этом тоже не было, да и обстоятельства к тому не располагали.

Нет, никогда не жалел он об убитых им в горячке боя, почитая защиту своей жизни неотъемлемым правом и даже обязанностью каждого человека, но убивать холодно и расчетливо было столь омерзительно, что при одной мысли об этом Эвриха начинало подташнивать. Временами аррант уже готов был отказаться от своего замысла, искренне считая, что быть жертвой несравнимо лучше, чем палачом. Но ситуация, увы, складывалась так, что, если он в ближайшее время не найдет в себе решимости сделаться убийцей и сбежит в Верхний мир, жертвами Зачахара станут сотни, а может, и тысячи людей, среди которых будут женщины, старики и дети. И смерть их от начиненных Огненным зельем горшков или бронзовых «куколок» будет на его, Эвриха, совести. День за днем, пытаясь найти выход из создавшегося положения, он все больше убеждался в том, что не способен сыграть роль хладнокровного убийцы, однако роль скудоумного добрячка, не уничтожившего, когда это было в его силах, существо неизмеримо более страшное и смертоносное, чем бешеная собака или волк-людоед, была ему еще более отвратительна…

— Ты так погрузился в мечты, что совсем меня не слушаешь— — Зачахар тронул Эвриха за плечо, и аррант вздрогнул, как от прикосновения раскаленного железа.

— Нет, почему же, я внимательно слежу за ходом твоих рассуждений. Работа катапульты сходна с работой самострелов, которые не так давно стали мастерить нарлакские оружейники. — Эврих окинул взглядом висящее на настенном ковре оружие. — У тебя я ничего подобного не вижу, да здесь, верно, о них еще и не слыхали. Если бы я знал, что тебя это заинтересует, то сделал бы подробный рисунок или даже макет катапульты, посылавшей на моих глазах булыжники на полторы тысячи локтей и дальше. Для этого не надо переделывать созданную тобой баллисту, у катапульты совсем другая конструкция.

— Нарисуй, — предложил Зачахар, протягивая ар-ранту перо.

— Я лучше покажу, чем она отличается от лука, — сказал Эврих, недоумевая, почему не возвращаются подводы с Огненным зельем. Снял со стены висевший между копий, мечей, топориков и клевцов лук, натянул предусмотрительно отпущенную тетиву и потянулся к саадаку за стрелой.

— Мне случалось видеть рисунки саккаремских катапульт, представляющих собой огромный лук, наподобие тех, с которыми мономатанцы охотятся на слонов. Оружие это на редкость неуклюжее и имеет мало общего с катапультами аррантов. Изготовляемые моими соотечественниками катапульты состоят из длинного желоба с прочной поперечной рамой спереди, по бокам которой крепятся пучки туго скрученных жил. В середину каждого пучка вставляется по рычагу…