Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Мир Волкодава (№2) - Путь Эвриха

ModernLib.Net / Фэнтези / Молитвин Павел / Путь Эвриха - Чтение (стр. 11)
Автор: Молитвин Павел
Жанр: Фэнтези
Серия: Мир Волкодава

 

 


— Чтоб этих мерзавцев Ночной Пастух забрал! О каком везении ты говоришь, когда я не знаю, остался ли жив кто-нибудь из моей семьи? — заскрежетал зубами камнезнатец. — Придумай, где мы можем оставить эти телеги! Я должен узнать, что стало с отцом, с братьями и мамой!

— Чего тут думать? Лавочка Харидада совсем рядом. Загоним телеги во двор и разбежимся. — Батар прикрикнул на осликов, и те покатили телегу вдоль набережной, к группе домиков под черепичными, загнутыми по краям кровлями, за которыми тянулся вдоль причалов самый оживленный в городе Рыбный рынок.

Дома лавочников, обнесенные плетнями и стриженым колючим кустарником, многократно перестраивались и представляли собой диковинные сооружения из белого местного камня, бамбука и натянутых на деревянные каркасы листов толстой серой бумаги. Лавки, сараи, жилые помещения и загоны для скота лепились друг к другу самым немыслимым образом, но на этот раз у Батара не было настроения любоваться этим живописным зрелищем, и, остановив телегу перед ведущей во двор Харидада калиткой, он во весь голос рявкнул:

— Атэнаань! Харидад! Эй, кто-нибудь! Встречайте дорогого гостя!

Следов пребывания здесь кочевников не было видно, и юноша начал уже надеяться, что беда миновала дом его невесты, когда калитка отворилась и на улицу выглянула испуганная и совершенно незнакомая ему женщина.

— Чего тебе надо? Кто ты и почему орешь, словно явился к себе домой?

На мгновение опешив при виде чужой, растрепанной женщины, ведущей себя, как хозяйка дома, юноша чуть приглушил голос:

— Мне нужен Харидад или его дочь Атэнаань! Я ее жених, а зовут меня Батаром.

— А-а-а, жених… — Женщина окинула взглядом прикрытые холстиной телеги и тоже заговорила на полтона ниже: — Тебя, видать, не было в Фухэе во время нашествия? Надавно в город вернулся?

— Только что въехал через Морские ворота. Так могу я видеть Харидада? — нетерпеливо повторил юноша.

— Видеть-то, конечно, можешь. Вот только поговорить с ним тебе не удастся. Он, понимаешь ли, не в своем уме, потому и пришлось мне к нему жить перебраться. Сестра я его. Мармата. Да вы проезжайте, не к чему груженым телегам на улице стоять. Нагрянет разъезд «медногрудых» — и плакало твое добро. — Она посторонилась, пропуская телеги во двор и разглядывая Батара с видом сколь заинтересованным, столь и сочувствующим.

— С чего бы это Харидаду разума лишаться? — Заведя телегу во двор, Батар спрыгнул наземь и с подозрением уставился на Мармату. — Дом цел, а добра у него не так много было, чтобы из-за него… Атэнаань?! — прервал он сам себя и шагнул к женщине.

Мармата попятилась и, выставив вперед руки в отстраняющем жесте, заговорила торопливо, захлебываясь словами:

— Увели ее «медногрудые»! Позарились на красу ее и, после того как все товары из лавки повывезли, увели! Харидад, соседи сказывают, даже в лице не переменился, когда лавку его грабили, а как степняки дочь из подвала выволокли, где схоронил он ее от них, так закричал страшно и бросился дитятко свое отбивать. А они его мечами, мечами… Да, видать, плашмя били — скоро оправился и ран, считай, нет, одни синяки да царапины. Вот только в уме повредился. То ли от горя, то ли сильно они его по голове стукнули. А дочку увезли. Они всех кто помоложе хватают. И девок и парней. Старики им без надобности, с мелюзгой тоже возиться неохота… Да ты чего молчишь-то? Ты закричи, или заплачь, или хоть ударь меня, ежели тебе легче станет… Ты не молчи! Ну хочешь, я тебя к Харидаду сведу, а?..

Следом за Марматой юноша прошел через опустевший склад, через лавку, засыпанную черепками, сорванными со стен полками и соломой, в которую Харидад любовно заворачивал купленные у него чужеземными купцами ларцы и подносы, изготовленные на улице Шкатулочников, фаянсовые кувшины, вазы и прочие изделия фухэйских ремесленников. Вышел в коридор, где пахло почему-то тухлой рыбой, и, войдя в спальню Харидада, увидел хозяина дома.

Батар не сразу признал в нем отца Атэнаань, ибо помнил его ладно скроенным, подвижным мужчиной лет сорока, с лучезарной улыбкой и красивыми черными волосами. Теперь же перед ним сидел на неубранной кровати изможденный старик с дряблыми щеками, клочьями торчащих из-за ушей седых волос и совершенно пустым взглядом полуприкрытых глаз…

Убедившись, что говорить с Харидадом не о чем, юноша не стал задерживаться в комнате сумасшедшего. Он побеседовал с соседями, видевшими, как «медногру-дые» увозили Атэнаань, но те мало что могли добавить к словам Марматы. О происходящем в лавке они ничего не знали, но, войдя в нее после отъезда степняков, догадались, что Харидад хотел защитить дочь и был жестоко избит. Пожилые супруги оказали ему посильную помощь и, когда пожары и резня в городе прекратились, сходили за его сестрой, у которой «медногрудые» увели мужа и сына. О том, куда отправляли захваченных в Фухэе пленников, они не имели ни малейшего представления и о судьбе Атэнаань, понятное дело, ничего сказать не могли.

Вернувшись в дом Харидада, юноша получил у Марматы разрешение оставить пока телеги во дворе лавки, выпил чашку крепчайшей сливовой водки, которую сердобольная женщина едва не насильно влила ему в рот, и отправился в мастерскую Харэватати. Он не заметил исчезновения Сюрга и не обратил особого внимания на предупреждение Марматы о том, что разъезды «медногрудых» хватают всех женщин и мужчин, не получивших специального кожаного ярлыка с печатью Хозяина Степи. Сестра Харидада говорила что-то и о том, кому, где и на каких условиях выдаются эти ярлыки, но все это прошло мимо сознания Батара. Сейчас он думал и молил Промыслителя только об одном: пусть будет цел и невредим мастер Тати, а уж добраться до него ему не помешают никакие разъезды, никакие «мед-ногрудые».

И они таки не помешали, хотя и старались. На улице Старой Кожи его окликнули какие-то степняки в кованых нагрудниках, гордо восседавшие на лохматых низкорослых лошаденках. Их было пятеро, и, видя, что Батар, продолжая подниматься по тропинке, проходившей мимо дома весельчака Харбада, на крики не реагирует и останавливаться не собирается, они погнались за ним. Это было так же глупо, как если бы они, прыгнув в море, пытались насадить на ъвои кривые мечи облюбованную на обед рыбину. По вырезанным в камне тропкам без привычки быстро не походишь, а лошади и шагу не сделают. Не сразу, но все же уразумев это, «медногрудые» покинули седла и начали карабкаться вслед за Батаром с ловкостью прямо-таки восхитительной, живо напомнившей юноше древесных крабов, панцири которых, случалось, тоже отливали красной медью.

Будучи мальчишкой, он часто готовил из этих крабов недурную похлебку, сбивая их со стволов деревьев метко пущенными камнями. Точно так же поступил он и теперь, с той лишь разницей, что камни, вырванные им из земли, размерами напоминали человеческую голову и кидать их приходилось не снизу вверх, а сверху вниз. После того как двое парней со свисающими до подбородка усами, отведав Батаровых гостинцев, жалобно стеная, прекратили преследование, остальные схватились за луки.

— «Глупость лишь ненамного извинительнее подлости, ибо последствия того и другого бывают одинаково плачевны», — изрек Батар цитату, слышанную им когда-то от Шингала, любившего читать рукописи полузабытых мудрецов, и, поднатужившись, уронил на затаившихся в полусотне шагов от него лучников глыбу ослепительно белого камня, вырубленную из скалы верхним соседом Харбада, когда он года три назад расширял свой маленький садик.

Камни, удаленные со своей земли, каждый житель города обязан был вывозить за свой счет, чтобы не загромождали они улицы Фухэя, но сосед Харбада оказался, к счастью, человеком прижимистым, и это, как ни странно, спасло Батару жизнь. Прижимистость Харбадова соседа вкупе с нерасторопностью старосты Петушиной улицы способствовали тому, что нити жизни двух преследовавших юношу «медногрудых» внезапно оборвались, после чего третий, смачно сплюнув и коротко ругнувшись, почел за лучшее оставить беглеца в покое. Он поступил более чем разумно, поскольку прижимистых людей в Фухэе было немало, и Батар, помянув добрым словом Цай-Дюрагат, отточивший его умение карабкаться на любые кручи, уже прикинул, что по дороге к дому мастера Тати ему должны попасться две-три подходящие глыбы, которые, при известном старании, можно спихнуть на головы неугомонных степняков.

Больше до самой мастерской Харэватати с юношей не случилось ничего примечательного. Дверь дома оказалась заперта изнутри, и Батар, восприняв это как добрый знак, пробрался в мастерскую через окно.

Окликнув мастера Тати по имени и не получив ответа,? он принялся обходить комнату за комнатой, пока не услышал доносившееся из кухни бормотание.

С первого взгляда было ясно, что Шингал сильно пьян и, судя по валявшейся на полу и на столе грязной посуде, пребывает в таком состоянии не первый день. Тут же пьет, тут же ест и спит. Серое, обросшее грязно-рыжей щетиной лицо товарища, испытывавшего прежде непреодолимое отвращение к пьяницам, свидетельствовало, что потрясение, испытанное им, сравнимо с тем, которое перенес Харидад.

— А-а, вот и любимый ученик пожаловал, — приветствовал он Батара без тени удивления и, поднеся чашу к посиневшим губам, сделал из нее добрый глоток. — Садись, помянем Харэватати и всех убиенных здесь в твое отсутствие.

Могучий, жизнерадостный гигант за прошедшее лето страшно обрюзг, постарел и погрузнел. Движения его сделались суетливыми и неуверенными, а руки при попытке пододвинуть гостю кувшин с вином предательски дрожали. «Как, интересно, он сможет после этого работать резцом?» — подумал юноша, усаживаясь напротив Шингала.

— Ты не смотри на меня, как Промыслитель на раздавленную сливу. Наливай вон и пей. Только что в город вернулся? Нигде еще побывать не успел? Ну да все равно, должен был видеть, что тут без тебя произошло. Кончился Фухэй. Всех, кто работать способен, угнали «медногрудые» в ставку Хурманчака. Будут они ему на Урзани город строить — Матибу-Тагал — Сердце Степи называется. А Харэватати не будет. Убили его. В его же доме, в мастерской. Я на ; чердаке спрятался, а он не захотел. Собственными ушами слышал, как его в этот самый Матибу-Тагал звали. ' Добром звали — кто-то успел нашептать дикарям этим, что с мастером Тати иначе нельзя. А он все равно отказался. Вот так. — Шингал смотрел на Батара налитыми мутью глазами и, казалось, не видел своего младшего товарища.

— Не будет Харэватати на Хурманчака работать. А кое-кто согласился. Умен Хурманчак. Всех, кто добровольно придет на работу наниматься, обещал поить-кормить вволю. Даже платить обещал — представляешь? Сначала похватал кого мог — и в цепи. Но всех ведь не похватаешь, верно? Попрятался народ, зря <<медногрудые" по улицам денно и нощно рыскали, вот и придумал, как хороших мастеров без хлопот заполучить…

Слушая бессвязную речь Шингала, Батар подумал, что тот малость не в себе и давно уже, верно, разговаривает сам с собой, за неимением собеседников.

— Ты почему тут пьянствуешь? Почему не дома?

— Нету у меня дома. Жены нет. Детей нет. Все пропали. Весь город обегал, никого не нашел. Ну жену, допустим, «медногрудые» увели. А кому дети-малолетки понадобились? Никого нет. Харэватати нет. Чичгана нет. Ты вот пришел, а зачем, спрашивается? Скоро и тебя не станет.

— А почему Чичгана нет? Тоже отказался на Хурманчака работать?

— Чичгана за жену убили. Вместе с детьми. Она же у него, ты знаешь, степнячка была. А своих женщин, за горожан вышедших, они предательницами считают. Долго их убивают. Мучительно. Жену Чичгана на кол посадили. Не меньше суток мучилась. Я к нему заглянул, она еще жива была, пришлось горло бедняге перерезать… '

Батар осушил чашу с вином. Не почувствовал его вкуса и налил еще.

— Как это… горло перерезать?

— Ты бы ее увидел, то же самое сделал. Знаешь, как они эти самые колья в несчастных вгоняют?..

Батар прикрыл глаза, чувствуя, что все у него внутри леденеет и каменеет. Да не попустит Промыслитель, чтобы с его Атэнаань… Он ведь хорошо помнил жену Чичгана, маленькую подвижную женщину, смеявшуюся над любой самой неуклюжей шуткой Чичгана, в которого, похоже, была влюблена без памяти…

— Как же получилось, что вы не остановили степняков? Почему они ходили по домам и резали кого хотели, уводили женщин и мужчин, словно бессловесный скот? — спросил он, аккуратно ставя чашу на забросанный плесневелыми объедками стол.

— Кто же знал, что они применят Огненное Волшебство и в мгновение ока проделают в стенах города проломы, через которые разом двадцать всадников в ряд проехать могут? Ты понимаешь, ведь даже колокола не звонили! Осада как осада, мы думали, постоят у стен, как это прежде бывало, и уйдут восвояси. А тут просыпаемся — по улицам уже скачут «медногрудые». Только оружейники успели им отпор дать. Перегородили улочки и полдня резались. Зато ныне во всем Фухэе ни одного человека из оружейных кварталов днем с огнем не сыщешь. Ни женщин, ни детей, никого. Да и кварталов больше нет — сплошное пепелище… Хурманчак шутить не любит, быстро с непокорными расправляется…

— Я убью его.

— Кого? Энеруги Хурманчака? Убей. Как раз по силам дело нашел, — Шингал криво усмехнулся. — Умные люди говорят: бык зайца догонит лишь в котле. Но почему не попытаться? За мечту платить не надо. — Он дрожащими руками потянулся к кувшину.

Батар вспомнил расплющенных каменной глыбой «медногрудых» и подумал, что, как бы ни был велик Хозяин Степи, он смертей, подобно своим воинам. Шингал не прав, за мечту приходится платить, быть может, дороже чем за что бы то ни было, однако если жизнь разлетелась вдребезги, как уроненный на кам-, ни кувшин, то оплакивать ее так же бесполезно, как склеивать черепки. Но последняя радость — радость отмщения, пусть даже ценой собственной жизни, доступна даже пчеле, так почему же он должен отказываться от нее? Ради чего? Ради возможности залить горе вином? Но не становится ли оно от этого еще горше?..

Юноша отодвинул от себя чашу и поднялся на ноги.

185

— Значит, ты все же заходил к Харидаду? — поинтересовался Шингал и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Главное зло не в Хурманчаке, а в колдуне, сумевшем сотворить Огненное Волшебство. Если б не он, чего бы стоили эти орды вшивых кочевников?

— Мне нет дела до колдуна. Он всего лишь орудие Хозяина Степи. Ремесленник, исполняющий волю заказчика. Отрубать надо голову, не руку.

— Тебе виднее. Хотя, сдается мне, не сумеешь ты добраться ни до того, ни до другого. Впрочем, месть — прекрасный предлог, чтобы поступить на службу к Хур-манчаку. Не так ли?

— Так. Расскажи мне, как это делается? — Бата-ру хотелось встряхнуть своего бывшего товарища. Даже ударить. Шингал не верил ему, презирал его, а сам способен был только наливаться винищем и ныть, подобно немощной бабе. Если все враги Хурманчака ведут себя сходным образом, опасаться Хозяину Степи нечего. Но он, Батар, не такой.

— Изволь, я расскажу тебе, — произнес Шингал и, устремив невидящий взгляд поверх головы юноши, поведал о том, как поступить на службу к Энеруги Хур-манчаку.

Невыносимо шумные, смуглотелые степнячки раздумали уходить из его башни и, вместо того чтобы оставить Эвриха в покое, с утомительным кудахтаньем принялись ухаживать за ним. Страшный ливень сделал невозможным путешествие по Вечной Степи, и женщины расположились в зале со всеми удобствами, как будто намеревались провести здесь всю зиму. Исправно поддерживая огонь в неком подобии очага, они постоянно что-то варили на нем, потчуя арранта попеременно то неведомыми ему отварами, не вызывавшими у него ни малейшего доверия, то бульоном из прогорклого, мерзко пахнущего мяса. Напрасно он умолял их оставить его в покое — методы самоисцеления, которым обучил его Тилорн, требовали полного сосредоточения, но как можно сосредоточиться на чем-либо, если эти хорошенькие бестии, развесив у огня одежду, бродят по залу полуголые и трясут перед ним упругими грудями, словно он уже и не мужчина, а полутруп, на который не стоит обращать ни малейшего внимания?

Собравшись с силами, Эврих раз за разом пытался втолковать бесстыжим девицам, что они напрасно тратят на него время и силы и лучше бы им идти своей дорогой. Как бы не так! Обаятельные дурищи восторгались его мужеством перед лицом злого недуга, причем говорили о нем так, будто аррант тут вовсе не присутствует, и вновь начинали хлопотать вокруг него, подпихивая едва ли не в центр костра. А ежели пытался он уползти или откатиться в сторону от обжигающего кожу пламени, какая-нибудь мерзавка, обычно кругло-глазая, чуть более светлая, чем две другие, кажется Алиар, укладывалась так, чтобы перегородить ему путь к бегству. Тело ее жгло не хуже огня, и не было от всей этой шайки доброхоток, всей этой суеты и сплошного издевательства над недужным никакого спасения, кроме как нырнуть в сонный омут, однако и там его преследовали соблазнительные видения обнаженных женских тел, от которых решительно некуда было деться.

Если быть честным перед самим собой, присутствие степнячек было не таким уж и невыносимым, однако даже в бреду Эвриха не покидала мысль о том, что ему и одному-то вряд ли удастся дойти до затерянных где-то в необозримых просторах Вечной Степи Врат в Верхний мир, а уж проделать этот путь в компании трех женщин и крохотной девчушки, настырно пихавшей ему в рот, чуть только он открывал глаза, ломтик облизанного мяса, будет и вовсе невозможно. Три симпатичные девицы — слишком лакомый кус, и предсказать, к чему приведет встреча их с первой же группой кочевников, не трудно: красоток тут же растащат по постелям, а его, вместе с другими рабами, отправят пасти скот или собирать аргал.

Одинокий мужчина, особенно с такой отталкивающей внешностью, какой обзавелся он за время пребывания в китовом чреве, да еще выдающий себя за целителя, вряд ли заинтересует кочевников, но если этого урода будут сопровождать три молодые женщины, то даже ему не избежать ба-аль-ших неприятностей. Эти девицы будут ему страшной обузой, камнем на шее утопающего, который, вне всякого сомнения, утянет его на дно. Мысль была подленькая — Эврих это прекрасно сознавал, — но очень даже здравая, и потому он в моменты просветления горячо молил богов, чтобы те избавили его от забот о степнячках и подвигли , их немедленно двинуться в дорогу; Ибо, ежели они поставят его на ноги, совесть не позволит ему бросить их, и тогда напрасно Тилорн будет дожидаться своего «маяка»…

Молитвы арранта на этот раз услышаны не были. Дождь за стенами старой башни лил не переставая, и женщины без крайней необходимости нос на улицу старались не высовывать. О том, чтобы путешествовать в такую погоду по Вечной Степи, к тому же без лошадей, нечего было и думать, и беглянки понемногу смирились с вынужденным заточением, утешая себя тем, что по случаю ненастья погоня за ними скорее всего выслана не будет и хоть в етом им чуточку повезло.

Неведомо, вопреки ли, благодаря ли стараниям женщин, но дня через два к Эвриху стали возвращаться силы, и, обогретый и накормленный, он, рассудив, что совместного путешествия не миновать, начал обдумывать, каким образом сделать его наиболее безопасным или, лучше сказать, наименее рискованным. И кое-какие здравые мысли уже забрезжили в его голове, когда он с изумлением обнаружил исчезновение Кари. Сначала аррант не придал ее отсутствию особого значения, но, сообразив, что девчонка отсутствовала всю ночь, не на шутку встревожился. Тайтэки с Алиар, судя по всему, знали, куда запропастилась их товарка, однако отвечать на вопросы почему-то не торопились. Представив, что Кари лежит в сотне шагов от башни со сломанной на скользких утесах ногой, Эврих, кляня все на свете, уже собрался было двинуться на поиски худышки-глазасти-ка, тем более что и дождь после полудня начал стихать, и тут-то она и заявилась: насквозь промокшая, сияющая и самодовольная, как начищенный песком и золой медный котел.

— Удалось? С добычей вернулась?.. — накинулись на нее с расспросами женщины, и аррант понял — девчонка-то, оказывается, не заблудилась и не за ракушками, водорослями съедобными, рыбой или травами ходила, а отправлялась промыслить что-то более существенное.

Догадку эту Кари тут же и подтвердила, громогласно заявив:

— Привела пять лошадей! Пошли, поможете снять с них кое-какое добро, а то меня уже ноги не держат. —. Поглядела на Эвриха и задумчиво добавила: — К тому же еще и руки отваливаются… А ты, я вижу, пришел наконец в себя? Не зря, значит, я тебе гостинец везла, поживешь еще на этом свете.

О каком гостинце идет речь, аррант понял только после того, как мешки и свертки были перетащены в башню и Кари торжественно извлекла из грубой холстины отдаленно похожий на лютню музыкальный инструмент и, под одобрительные восклицания Тайтэки, Алиар и Нитэки, сунула ему в руки с весьма многозначительным видом.

— Как эта штука называется и что я должен с ней делать? — поинтересовался. Эврих, осматривая потертый, видавший виды инструмент. Осторожно тронул провисшие струны, сделанные, похоже, из сухожилий какого-то зверя.

— Это дибула. Хура достать не удалось, но на дибулах улигэрчи тоже играют. В бреду ты бормотал какие-то улигэры на чужом языке, и мы решили, что ты не только лекарь, но и певец. А певец должен петь. У тебя нет лечебных амулетов, трав, кореньев, высушенных лягушачьих лапок и змеиных шкурок, значит, исцелять страждущих ты не можешь. Но и бродячим улигэрчи всегда найдется место у костра степняков, и если ты научишься играть на дибуле, то не пропадешь по дороге к своим Вратам.

— Ага, — сказал Эврих, тронутый заботой девущ-ки. Помнится, он просил оставить его в покое, ссылаясь на то, что сам является лекарем. Однако женщинам кажется, что врачеватель из него получится никудышный, и они желают, чтобы он освоил ремесло певца. Шутить изволят! Певец из него такой же, как сапожник, и если он бормотал какие-то стихи, засевшие в голове со времен учебы в блистательном Силио-не, это еще не значит… Погодите-ка, а что она сказала про Врата?..

— Я что же, и про Врата в Верхний мир болтал?

— Болтал-болтал! — утешила его Алиар. — Ты много чего болтал, но все на чужом языке. А как начали мы тебе вопросы задавать, стал очень даже понятно на них отвечать. Потому-то мы тебя с башни и не скинули. Идущий к Вратам не может быть плохим человеком.

— Ага, — расстроенно повторил Эврих, не зная, печалиться ему или радоваться по поводу того, что женщины эти успели узнать о нем так много.

— Ты не агакай, а играй давай! — решительно потребовала Нитэки, дергая арранта за полу плаща, полученного им от Тайтэки и являвшегося на данный момент единственным его одеянием.

— Попозже сыграю, — необдуманно пообещал Эврих. — Ты лучше попроси Кари рассказать, где она добыла коней и все остальные богатства.

От мешков и от дибулы явственно пахло рыбой, что, естественно, наводило на мысль о рыбачьем поселке, который удалось разыскать девушке. Догадка эта подI твердилась, едва только Кари, выдав каждому из присутствующих по вяленой рыбине, не без самодовольства начала повествование о своем походе, увенчавшемся столь блестящим успехом.

Эврих подозревал, что у бывшей жены кунса, равно как и у супруги нанга кокуров, были припрятаны какие-нибудь украшения, но почему жители рыбачьего поселка попросту не отобрали их у наряженной пареньком девицы, а взяли на себя труд снабдить ее всем необходимым, он так и не понял. По словам Кари, не были они ни слишком запуганными, ни слишком богобоязненными, и оставалось предположить самую удивительную и противоестественную вещь: повстречались девушке порядочные люди, не позарившиеся на чужое добро, — вот и весь сказ. Поверить в подобную удачу было нелегко, на беду свою, Эврих уже начал привыкать, что жизнь постоянно сводит его с негодяями и корыстолюбами, хотя, с другой стороны, не зря же говорят: даже Нижний мир не без добрых людей — должны, значит, ; и они изредка попадаться.

— Никто, стало быть, не признал в тебе женщину? — допытывалась Алиар, принимавшая, как выяснилось, деятельное участие в переодевании Кари и заслуженно гордившаяся тем, что надоумила ее перед входом в селение подвести брови смешанной с жиром сажей, наметить пробивающиеся усики и натереть соком полынника щеки, кожа которых была слишком гладкой и нежной для юноши.

— Не признал, — подтвердила Кари. — Была я там недолго, никто особенно и не всматривался.

— Ага! — сказал Эврих в третий раз за весьма непродолжительное время, чего, вообще-то говоря, за ним не водилось. После рассказа Кари мысли его по поводу того, как избежать неприятностей, путешествуя по Вечной Степи, обрели более или менее четкую форму и он решил, что настала пора поделиться ими с оживленно обсуждавшими первую крупную удачу женщинами.

— Скажите, почтеннейшие, не задумывались ли вы над тем, что поиски ваши майганов продлятся ровно столько, сколько успеете вы проскакать до встречи с первым племенем или отрядом кочевников? Чифлахи, криули, фасты и прочие дружественные некогда майганам, хамбасам и кокурам племена переживают ныне трудные времена, и не исключено, что среди них идет такая же грызня, как та, из-за которой вы решились покинуть берега Бэругур. Ежели это так, встреча с ними не сулит вам ничего хорошего, но даже если каким-то чудом удалось им сберечь добрососедские отношения между собой, не сочтут ли они трех очаровательных женщин своей законной добычей? Добычей, посланной им самим Великим Духом в знак… Э-э-э… Ну, в знак чего, они быстро придумают .

— Риска не избежать, — нехотя ответила Тайтэ-ки. — До недавнего времени в северной части Вечной Степи чтили Богов Покровителей и дарованные ими законы. Гость, кем бы он ни был, считался священным — за причиненную ему обиду Великий Дух строго наказывал. Встреченных в степи путников принято было приветствовать как братьев. Мир, однако, меняется на глазах, да и раньше кое-кто считал, что была бы кобыла, а хозяин сыщется…

— Вот-вот! За морем в таких случаях говорят: была бы каша, а едоки сбегутся.

— Что ж, если сбегутся едоки, им придется испробовать наших с Кари стрел. Некоторой защитой нам послужит память о моем отце, высоко чтимом в этих краях. Да и выбора у нас нет Остается надеяться на покровительство Великого Духа!

— И на то, что честь еще не стала для Сынов Вечной Степи пустым звуком! — вмешалась Кари. ,

— Боюсь, что стала. И если принять в расчет, как неладно сложились ваши жизни, на Великого Духа тоже уповать особенно не стоит, — вкрадчиво начал Эврих. — Но раз уж рыбаки не признали в Кари женщину, то, возможно, несколько изменив обличье, вы сумеете избежать слишком пристального внимания со стороны мужчин. В заморских краях это посчитали бы, пожалуй, даже богоугодным поступком, ибо красота ваша может ввести в искушение кого угодно.

— Правда? — Тайтэки обворожительно улыбнулась на щеках ее появились такие славные ямочки, что Эврих поспешно отвел глаза. На лицах Кари и Алиар тоже расцвели улыбки, и, в очередной раз убедившись, что льстить женщинам не только полезно, но и приятно, аррант продолжал развивать свою мысль:

— Помимо дружественных племен, в степи, как вы сами говорили, рыщут разъезды Энеруги Хурманчака. Если на пути им встретятся три красавицы — участь несчастных женщин предрешена. Но ежели вместо них увидят доблестные воины тощего чумазого паренька, — он покосился на вспыхнувшую от негодования Кари, — старуху с девочкой, пораженную огневкой служанку из Фухэя и лысого старика-лекаря, то вряд ли прельстятся жизнями и добром столь убогих странников. Лошадей, я надеюсь, тебе не слишком роскошных продали?

— Дрянь лошади! — честно призналась девушка. — Откуда у рыбаков другим взяться?

— Вот и отлично Лошади нас не выдадут, и, если повезет, глаз на них никто не положит, — обрадовался Эврих, чувствуя, что первый после его недомогания разговор с женщинами удается на славу. — Остается разукрасить и переодеть вас так, чтобы мать родная не узнала. Это несложно, главное, чтобы вы себя поведением своим не выдали…

— Ой-е! А с чего это ты решил, что мы тебя с собой возьмем? — перебила арранта Кари. — Лошадь я тебе достала, это верно, но в обществе мы твоем не нуждаемся. Мне на мужчину, будь он хоть трижды праведник, к Вратам идущий, до смерти смотреть тошно! И присутствие твое я здесь до сих пор терплю только потому, что жизнью тебе обязана. Вот и давай считать, что лошадью и припасами, мы с тобой расплатимся и в разные стороны разъедемся.

Раскрыв рот, Эврих несколько мгновений безмолвно взирал на наглую соплячку, а потом захохотал так, что внутри у него начало что-то екать и подрагивать, вот-вот душа с телом простится.

— Тайтэки, мы что, до умопомрачения этого чужака залечили? Над чем он смеется? Он, может быть, считает, что благодеяние нам оказывает, напрашиваясь с нами ехать? Совсем у бедного мозги ветром выдуло .. — Кари глядела на Эвриха с таким состраданием, что тот, уже было успокоившись и взяв себя в руки, вновь закатился, загоготал, размазывая кулаками слезы по обросшим золотистой щетиной, впалым, расцвеченным безобразными пятнами щекам. «Глупо будет от смеха умереть, а ведь так-то и загнуться недолго. Погибну из-за глупой девчонки. Обидно!» — думал он и хохотал, хохотал,хохотал ..

Женщины, глядя на него, хмурились все больше и больше. Потом Алиар неожиданно коротко хихикнула, прикрывая ладошкой рот. Неодобрительно покачала головой, поджав губы, но те, помимо воли, уже разъезжались в широкой до неприличия улыбке. Она попыталась спрятать лицо в ладонях и, не удержавшись, залилась глубоким горловым смехом, от которого преобразилось всегда спокойное лицо ее, засветилось, чудно похорошев. И, глядя на нее, заулыбалась и начала смеяться ничего не понимающая Нитэки. За ней Тайтэки, и вот уже зашлась истерическим взвизгивающим хохотом Кари. Хохоча, она думала о том, что непременно надобно ударить этого негодяя чем-нибудь тяжелым, но дотянуться могла только до сухой и толстой горбуши, а бить человека горбушей, пусть даже и твердой, как бревно, казалось ей почему-то совершенно невозможным…

Смеялись дружно и долго. А под конец обессиленная Тайтэки сказала арранту, что в самом деле лучше будет ему ехать разыскивать свои Врата отдельно от них. Почему они так решили, Эврих спрашивать не стал. И без того понятно: натерпелись от мужчин. Не стал он и спорить, а вместо этого, желая угодить приставучей Нитэки, требовавшей сыграть и спеть ей обещанный улигэр, весь вечер терзал дибулу, бормоча под нос читанные когда-то в блистательном Силионе стихи о Вратах.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28