Предисловие М. Семёновой

Итак, перед вами — вторая книга Павла Молитвина из цикла, посвящённого «миру Волкодава». Некогда мы вдвоём придумывали этот мир и его обитателей, собираясь писать в соавторстве… Судьба, однако, распорядилась иначе. К худу или к добру — теперь остаётся только гадать.

Все, кто читал моего «Волкодава» с продолжением и «Спутников», написанных Павлом, согласятся, что это очень разные книги. Любопытен ещё и такой факт. Тем, кто пришёл в неумеренный восторг от «Волкодава», резко не понравились «Спутники». И наоборот: те, кто отнёсся к «Волкодаву» с прохладцей, приняли книгу Молитвина, что называется, на ура.

Наверное, это было закономерно. И я до некоторой степени предвидела подобное развитие событий, загодя уведомив читателя «Спутников», что у Молитвина он найдёт многое, недостающее у меня. «Африканские» страсти, дворцовые интриги, многотысячные сражения, экзотику неведомых стран…

И вот перед вами его новая книга. Что изменилось?

Во-первых, время действия. Если «Спутники» были как бы реконструкцией предыстории главных героев (если считать нулевой точкой их встречу с Волкодавом), — и я была действительно изумлена, до чего захватывающие биографии обнаружились у каждого из троих! — то «Путь Эвриха» есть логическое продолжение «Права на поединок». Действие начинается там и тогда, где и когда кончается второй «Волкодав». И рассказ на сей раз идёт не о трёх персонажах, а об одном. О котором — явствует из названия.

Почему именно Эврих? Возможно, моё мнение субъективно, но мне кажется, что в «Спутниках» из всех троих он получился самым многообещающим и неоднозначным, то есть — самым живым. Эврих, чьё поведение в «Спутниках» порою вызывало хор возмущения со стороны самодеятельных критиков из «тусовки». Как, мол, посмел, да как можно, да что вообще за поведение для положительного персонажа! (Благополучно забывая при этом, как сами только что фыркали по поводу зубодробительных совершенств очередного супергероя на букву "В". Но это так, к слову.)

Итак — Эврих. Странствующий учёный, географ, бытописатель, восхищённый чудесами земли. Уроженец «просвещённой» Аррантиады, чья книжная наука не всегда выдерживает конкуренцию с практической мудростью «варварских» народов. Ловелас и задира, равно способный то на дурацкие вспышки, то на неподдельное мужество…

Делайте со мной что угодно, но про такого персонажа можно и должно писать интереснее, чем про однообразно положительных суперменов.

И Павлу Молитвину это, по-моему, удаётся.

Я не буду вас утомлять литературным разбором «Пути», да и не моё это дело. Упомяну лишь о том, что поразило лично меня. А именно — простите за немодное слово, о диалектике.

В «Спутниках» нас сперва познакомили с бесшабашным юнцом, школяром-шалопаем, любвеобильным повесой, готовым на всё, чтобы только спастись от уз местного божества, аналогичного Гименею. А дальше по ходу романа мы испытывали не только «физический» интерес — догонит? не догонит? отобьётся? не отобьётся?.. — мы ещё и следили за постепенным превращением беспутного озорника в молодого мужчину, не растерявшего любопытства и душевного жара, но притом умудрённого страданием и потерями, готового к ответственности, именуемой Жизнью.

Того Эвриха, которого Волкодаву предстояло отбить у воинствующих жрецов. С которым они тут же начали ссориться, находя один у другого все мыслимые и немыслимые недостатки. А потом всё-таки двинулись в дуть через полмира за «маячком» для Тилорна. Вместе. Плечом к плечу. Ибо, несмотря на постоянные уверения в обратном, бесконечно полюбили и зауважали друг друга..

…И достаточно драматично расстались в заморском городе Тин-Вилене. Вот с этого момента Молитвин и начинает свой новый роман. Далёк и непредсказуем выпавший Эвриху путь, и цель, вроде бы благополучно достигнутая, оборачивается всего лишь привалом, и опять свистит в парусах ночной ветер, и неведомо, что ждёт впереди… И продолжается жизнь, продолжается мучительное возмужание… Восхождение к пониманию, чем любовное приключение отличается от Любви…

Мы с Павлом советовались и вместе корректировали сюжет И, конечно, автор, не унизивший своё перо «стилизацией под Семёнову», решил стоявшие перед ним задачи очень по-своему. Совсем не так, как на его месте сделала бы я.

И это, право, не недостаток.

Ну и напоследок ещё кое о чём.

Сейчас принято цеплять к литературным произведениям всякие ярлычки, подразделяя их, в частности, на «мужское» и «женское» чтение. .

Перипетии «мужского» сюжета призваны вызывать у читателя всхлипы восторга по поводу небывалой физической силы, ловкости, доблести, смекалки и любовных достижений центрального персонажа. Предполагается, что читатель мужеска пола радостно идентифицирует себя с этаким воплощением несбывшихся мальчишеских мечтаний: тренированные мускулы, отточенный интеллект, суровая красота… Положа руку на сердце — какой читатель «в шляпе и очках» откажется на часок-другой перевоплотиться в несокрушимого Конана и вместе с ним совершить всё то, от чего в реальности его уберегает простой инстинкт самосохранения? И всё это — не покидая дивана?..

И что за беда, если женские образы таких романов трогательно бледны и отражают в основном полное непонимание автором психологии противоположного пола?

«Женские» романы являют собой зеркальное отражение вышеописанного. Здесь ахи и охи посвящаются немыслимым совершенствам главной героини; и какая же из наших современниц — забеганных, задёрганных, уставших сражаться с полнотой и морщинами, страдающих от дефицита мужского внимания — откажется хоть немного побыть прелестной принцессой или не менее прелестной дикаркой? Объектом поклонения и вожделения всех наличествующих в романе мужчин? Обладательницей роскошных волос и идеальной фигуры? И всё это «без изнурительных диет и утомительных упражнений»… И Бог с ним там, что о жизненности мужских персонажей, в основном призванных оттенять достоинства героини, смешно даже и говорить…

Так вот, на предлагаемый роман подобного ярлычка запросто не навесишь.

Потому что это не коммерческая поделка, призванная дёргать читателя за ниточки убого ограниченного спектра эмоций. Это — настоящая книга.

В чём я и предлагаю вам убедиться. А заодно выяснить, куда всё-таки заведёт Эвриха его Путь…

Мария Семёнова

* * *

Брат Хономер отложил стило, отодвинул от себя свиток с перечислением товаров, подготовленных для отправки в Тар-Айван, и поднял глаза на переминающегося с ноги на ногу Ташлака.

— Ты уже разузнал что-нибудь о новом Наставнике и его друге?

— Они пришли из страны итигулов. Завели осла на постоялый двор Ретилла и остановились в корчме Айр-Донна. Вельх оказался старым знакомцем венна, но вытянуть из него удалось не много. Человек, сопровождавший нового Наставника, замеченный караульщиками со стен крепости, — ученый аррант лет двадцати — двадцати пяти…

— Погоди, — остановил Хономер соглядатая. — Ар-рант — кудрявый, золотоволосый, хорош собой?

— Зеленоглазый. Писаный красавец, — подтвердил Ташлак не без зависти. Маленькое остроносое личико, серый плащ, опущенные плечи и вся манера держаться, включая привычку не смотреть в глаза собеседнику, придавали ему сходство с невзрачным вездесущим мышонком. Заметить его в толпе, а тем более запомнить, было не просто, и это способствовало успешному выполнению им самых щекотливых поручений Избранного Ученика, что ничуть не мешало ему сетовать на несправедливость Богов-Близнецов, наделивших верного их слугу столь заурядной и малопривлекательной внешностью.

— Встречал я этого зеленоглазого, Эврихом его звать, — промолвил Хономер, обладавший превосходной памятью и уже после разговора с дозорными, видевшими, как варвар венн обнимался с каким-то аррантом перед тем, как войти в крепость, заподозривший, что Прославленные в трех мирах Близнецы в третий раз сводят его с самоуверенным юнцом, успевшим некогда доставить ему немало неприятностей. — Зачем ты приплел сюда Ретилла и почему счел нужным упомянуть об осле?

— С ослом этим связана весьма любопытная история. Жители порубежной с итигулами деревни взяли за него деньги с Эвриха и нового Наставника, уговорившись, что те, добравшись до Тин-Видены, оставят осла у Ретилла. Но тот, не в добрый для себя час, решил погреть руки на чужеземцах и потребовал с них плату за осла, несмотря на переданное ему письмо, удостоверяющее, что деньги хозяевами уже получены. Не настоящее, конечно, письмо, а знаешь, такая палочка с зарубками и закорючками, в которых сам Предвечный ничего не разберет…

— Знаю! — нетерпеливо бросил Хономер и, поднявшись из-за стола, прошелся по кабинету.

— Чужаки — делать нечего — заплатили за вшивого осла второй раз, упредив Ретилла, что жадность не доведет его до добра. Тот разобиделся и велел своим мордоворотам поучить наглых пришлецов вежливости, однако у вышибал достало зоркости разглядеть в венне великого воителя.

— Ташлак, ты зануда! Допускаю, что разумность Ретилловых слуг могла произвести на тебя неизгладимое впечатление: наличие мозгов у трактирных вышибал — явление действительно редкостное. Но я велел разузнать и рассказать вовсе не о Ретилле и его костоломах!

— Ты сам увидишь, что упомянул я о них не зря, — заверил соглядатай Избранного Ученика Богов-Близнецов и продолжал: — Наверно, тебе будет интересно узнать, что не прошло и суток, как люди Муштага притащили Ретилла в корчму Айр-Донна и заставили отдать чужеземцам незаконно стребованную с них плату за осла.

— Ax вот оно что! Значит, младшая семья Сонмора покровительствует этим бродягам… Ну что ж, история про осла в самом деле исполнена смысла и рассказана тобой не зря. — Хономер нахмурился и подошел к окну, из которого открывался вид на широкий полумесяц залива, по которому стылый осенний ветер гнал длинные черные волны, увенчанные белыми барашками пены.

Понудить Кан-Кендарат обучать воинов искусству безоружного боя было далеко не просто. Ни золото, ни ссылки на волю Богов-Близнецов, ни угрозы бросить до конца жизни в сырое и темное узилище не заставили бывшую Наставницу раскрыть секреты своего дивного мастерства, и лишь обещание сжигать у нее на глазах по человеку в день сделало старую каргу сговорчивой. Но не зря говорится — насильно мил не будешь, и хотя Кан-Кендарат обучила обитателей крепости кое-каким приемам, бродяга венн быстро сумел доказать, что против такого, как он, искусника вся их выучка мало чего стоит.

Менее прозорливый человек на месте Хономера млел бы от счастья, заполучив нового Наставника для Воинствующих Братьев, однако Избранный Ученик к тридцати двум годам твердо усвоил, что древо удачи приносит щедрые плоды тем, кто его холит и лелеет, а обстоятельства чаще всего благоприятствуют успеху, если подготовлены они предварительно чьими-то заботливыми руками. Счастливый же случай — штука во всех отношениях подозрительная: попробуй-ка отыскать на базарной площади втоптанный в пыль медяк — глаза проглядишь. Зато в собачье дерьмо вляпаться — это запросто, за такими случайностями дело не станет.

Исходя из этого, столь удачное появление искусного венна в крепости не столько радовало, сколько настораживало. брата Хономера, особенно если учесть, что притворяться дикарь совершенно не умел и к предложенному за обучение Воинствующих Братьев вознаграждению проявил полнейшее равнодушие. Не появилось у него в глазах алчного блеска, и это тревожило и огорчало Избранного Ученика Богов-Близнецов несравнимо больше, чем ушибленное в поединке с венном плечо. Искусник варвар пришел неведомо откуда, неведомо зачем, и если взбредет ему в голову, при его-то ловкости, уйдет неведомо куда, как только приставленные к нему стражи утратят бдительность. А в том, что рано или поздно они ее утратят, не было у Хономера ни малейшего сомнения.

Потому-то, услышав, что есть у венна друг, и возрадовался он, ибо, заполучив арранта в заложники, мог быть уверен, что взял варвара на короткий поводок.

Какой еще якорь сможет вернее удержать непоседливого дикаря?

Не было, казалось бы, ничего проще, чем схватить Эвриха и тайно доставить в крепость, но Избранный Ученик приучил себя избегать поспешных решений, и в который уже раз предусмотрительность помогла ему уберечься от досаднейшей ошибки. Рано скромным служителям Богов-Близнецов ссориться с «семьей» Муш-тага. Рано устранять управляющий Тин-Виленой совет кончанских старейшин. Время для этого еще не приспело, и потому действовать надо тихо и осторожно, не привлекая к себе излишнего внимания…

— Удалось ли тебе разузнать еще что-нибудь об арранте? — спросил Хономер, поворачиваясь к соглядатаю, почтительно ожидавшему, когда Избранному Уче— . нику угодно будет вспомнить о нем.

— Завтра на рассвете он покинет Тин-Вилену. Ратхар Буревестник пригласил его отправиться в плавание. Он желает, чтобы аррант рассказал живущим на острове Печальной Березы родичам Астамера о его гибели.

— А чего ради Эвриху пускаться в столь дальний и небезопасный в это время года путь? — подозрительно спросил Хономер.

— Он хочет попасть на какой-то забытый всеми богами островок у Западного берега, и Ратхар согласился сделать крюк, чтобы отвезти его туда.

— Ага!.. — Избранный Ученик навострил уши Ну-ка, расскажи, что это за островок и чего надобно там арранту?

Рад бы рассказать, но он ничего нем не говорил. Ратхар же, как ты знаешь, не любопытен и редко сует нос в чужие дела.

Зря! Зря он этого не делает . — пробормотал Хономер. — Кто не интересуется делами соседей, не доживает до глубокой старости… Все три судна Ратхара идут на Сегванские острова?

Две «белухи» и «косатка».

Так-так… — Хономер пробежался по кабинету, вновь подошел к окну.

Небо заметно потемнело, сумерки скрадывали очертания стоящих в гавани кораблей, в городе один за другим начали зажигаться первые огоньки. Мало времени. Ах, как мало времени оказывается всякий раз" когда в нем возникает настоятельнейшая необходимое обидно упускать дважды подгадившего ему арранта. Еще обиднее, что не будет у него управы на венна. Но главное, прощелыга Эврих не прогулки ради собрался навестить некий безымянный островок! Что-то он опять вынюхал, что-то разузнал…

В Мономатане то ведь искал хуб-кубаву, а не гонялся, в отличие от прочих простаков, за тигровыми шкурами, слоновьими бивнями, роскошными коврами или черными алмазами. Надо думать, и с сегванами напросился плыть не ради поросших мохом валунов и выбеленных птичьим пометом утесов! Проследить бы за ним, вызнать, чем он на островке разжиться хочет, добычу отобрать, а самого в каменную клеть. На цепь. За старые обиды расчесться. Заодно и венна к себе. привязать. Плохо, времени совсем нет. Хотя коли с умом взяться, так и за ночь можно немало дел натворить. Были бы желание, звонкая монета и подходящий человек на примете…

— «Косатку» Буревестник сам поведет, а на «белухах» кто за старшего? — обратился Хономер к соглядатаю.

— Демитар и Неробих.

— Отлично! Небось они последний вечер в «Бездонной бочке» решили провести?

— Это уж как водится. До полуночи повеселятся, а завтра чуть свет — в море. Крепкие у ребят головы! — хихикнул Ташлак.

— Спускайся вниз и жди меня во дворе. Проводишь к «Бездонной бочке». Надобно мне кое с кем из мореходов до отплытия Ратхара словечком-другим перемолвиться.

Мореходы с Ратхаровых судов проводили последний вечер на суше в двух расположенных неподалеку друг от друга трактирах. Те, что любили чинное, бесскандальное застолье, обосновались в «Бездонной бочке», и среди этих вошедших в возраст, солидных мужей были, разумеется, все три капитана. Молодежь веселилась в «Утехе моряка», хозяин которой был известен своим долготерпением, а также тем, что собирал зубы, выбитые посетителями во время затеянных в его трактире драк, в высокую стеклянную посудину. Склянку эту прислуживавшие гостям девки показывали всякому желающему за мелкую монетку. Окупали вырученные за показ зубов медяки изломанную драчунами мебель или нет, сказать трудно, однако все посещавшие Тин-Вилену мореходы считали своим долгом хотя бы раз заглянуть в «Утеху моряка», дабы полюбоваться содержанием знаменитой склянки. Удовлетворив естественный интерес, в дальнейшем они, как правило, предпочитали любоваться зубками «портовых женушек», коим в «Бездонную бочку» вход был, по понятным причинам, заказан.

Степенные посетители «Бочки» коротали вечера за неспешной, уважительной беседой, из которой, порой, извлекали весьма любопытные и небесполезные для себя сведения. Случалось, сюда забредали певцы и несколько вечеров подряд услаждали слух гостей балладами, озорными куплетами и любовными виршами. Случалось, на освобожденные от кружек, кувшинов и мисок, чисто выскобленные и старательно вытертые тряпицей столы расстилались выправленные опытными капитанами карты и приглашенный каллиграф копировал их, под бдительным присмотром въедливых мореходов, сознававших, что от добросовестности художника зависит подчас не только сохранность их кораблей, но и самая жизнь.

Врут сухопутные крысы, будто никому не показывают старатели моря свои карты! Показывают и спорят, бывает, до хрипоты, сверяя линии, нанесенные на истертые и покоробившиеся пергаментные листы, уточняя направление течений, расположение отмелей и рифов. Море — их дорога, кладовая, поле кормящее и злейший враг, перед лицом которого лишь обделенные разумом не забывают старые распри и сиюмоментную корысть. Но таких не жалует Морской Хозяин и не долго терпит их в своей вотчине — место им уготовано на дне. Коли не хватает разума водить суда, пусть потешают Подводных Дев, томящихся в Жемчужном дворце…

На этот раз, впрочем, внимание собравшихся в «Бочке» мореходов привлек к себе купец из северной Аррантиады, вещавший о делах, никоим образом с морем не связанных. По словам его выходило, что в Вечной Степи объявился новый император, жестокостью и размахом не уступавший Гурцате Великому. Объявивший себя Хозяином Степи, Энеруги Хурманчак за пять лет сумел объединить несколько десятков племен и здорово потрепал западных горцев.

— Мало того, что Хурманчак заставил южных кочевников платить дань, орды его осадили Фухэй, потом Умукату и взяли приступом еще пять или шесть приморских городов…

— Да какие там города, на краю Вечной Степи? — перебил дородного купца самоуверенный хозяин рыбачьего баркаса, никогда не плававший дальше Тин-Ви-ленского залива. — Не слыхал я что-то о таких. Фу… как? Ум… что? Они же там все на лошадях скачут, траву вперемешку с кузнечиками едят, зачем им города?

— Может, ты, парень, и о нашествии меорэ не слыхал, с которого Последняя война началась? — ехидно поинтересовался Неробих — сухощавый сорокалетний сегван с рябым лицом. — Тебе-то, конечно, мнится, что только в Тин-Вилене люди живут, а чуть дальше — котлоголовые и змеерукие твари обитают, у которых лошади заместо жен и крылья из задницы растут. А я вот был в этом самом Фухэе! Красивый город, хотя дома там из бумаги и жердочек таких суставчатых бамбуком называются — сделаны.

— Во-во, дома из бумаги, корабли из тростника! — передразнил его рыбак.

— И верно — из тростника, — подтвердил аррант, ласково поглаживая толстое брюхо. — Кораблями их, правда, в полном смысле слова назвать нельзя, но рыбы они с них не меньше твоего ловят. А какие кораллы со дна морского добывают — таких здесь и не видывали! Белые, красные, розовые, черные, в синюю крапинку… О, путь туда не близкий, но уж зато посмотреть есть на что! И ежели с товаром приплыл, без прибытку не останешься. Верно я говорю? — обратился он за поддержкой к Неробиху.

— С товаром, оно везде неплохо. Но я-то в Фухэй мальцом попал, и весь мой прибыток, что морду огневка искорябала. Там эту хворобу каждый второй северянин подхватывает. — Капитан «белухи» привычным жестом коснулся пальцами изъеденных рытвинами щек. — Через Фухэй проклятый девки от меня всю жизнь нос воротят, а так — город как город, жаль, если его степняки порушили.

— Ну, про девок не тебе бы говорить, — усмехнулся Ратхар, — Радна с тебя глаз, как с моря приходишь, не сводит, даром что рябой. Трех дочек подарила. На что жалуешься, Ветрознай?

— Радна, она конечно… — смутился Неробих, прозванный Ветрознаем за исключительное умение предсказывать погоду — не то старые раны давали о себе знать, не то от рождения даром таким Богами награжден был.

— Так вот Фухэй, как и другие тамошние города, некогда меорэ возведенные, степняки, говорят, чуть не дотла сожгли, — продолжал между тем аррант. — Но самое удивительное, что щелкали они их как орехи, а ведь вокруг каждого стены — в пять человеческих, ростов. И заметьте, совсем не бумажные!

— Это точно, — припомнил Неробих. — Стены Фухэй окружали изрядные. За ними горожане из века в век от наскоков кочевников отсиживались. А сигнальные колокола на дозорных башнях предупреждали о подходе неприятеля окрестных жителей, дабы те успели вовремя за городскими стенами укрыться.

— О да, колокола там были хоть куда, более звучных мне слышать не доводилось, — оживился аррант, осушая кружку с темным местным пивом. — Если желаете, я расскажу вам легенду о колоколе, прозванном жителями Фухэя «Голосом матери».

— Отчего ж не послушать заморские байки, — согласился рыбак и покосился на остроносого человечка в сером плаще, который, возникнув словно из-под земли, шепнул что-то на ухо Демитару и направился к выходу из трактира. Здоровенный сегван отставил кружку с вином и нехотя последовал за похожим на мышь незнакомцем.

— Легенда гласит, что когда горы, извергающие пламя, раскаленный пепел и камни, ожили и острова Меорэ один за другим стали уходить на дно морское, живший на них народ сел на тростниковые корабли и отправился искать свою долю на северный материк. Отчаяние придало этим людям мужества, и где не могли они миром получить пригодные для жизни земли, там брали их силой. Принято считать, что именно их вторжение послужило началом переселения народов, из-за которого разразилась Последняя война. Может, это и правда, но не о том речь. — Аррант погладил курчавую бородку, глядя поверх голов слушателей так, словно читал историю о колоколе с развернутого за их спинами листа пергамента.

— Часть меорэ вторглась на земли Саккарема и Ха-лисуна, часть углубилась в Вечную Степь и там бесследно растворилась среди кочевников. Кое-кто из них, однако, не мог представить себе жизни без моря, не зря же островитяне называли себя «морскими людьми». Они-то и основали на юго-восточном краю Вечной Степи десятка полтора городов, и Фухэй был одним из них. Хотя иные ученые мужи утверждают, что фухэй — название народа, жившего некогда на побережье, и меорэ не строили города на пустом месте, а селились в местах, обжитых задолго до их появления…

— Ты, кажется, хотел рассказать нам про колокол? — напомнил Неробих.

— Колокол? Ну да, — купец постучал ногтем по пузатой тонкостенной кружке, давая тем самым служанке знать, что пора ей позаботиться о томимых жаждой посетителях. — Приморские города быстро богатели и вскоре стали лакомым кусочком в глазах кочевников. Степняки столь часто совершали на них набеги, что жителям пришлось возвести вокруг городов высокие стены. И все было бы хорошо, да вот беда: люди, работавшие на полях, слишком поздно узнавали о появлении кочевников и не успевали добраться до спасительных укреплений. Тех, кто пытался сопротивляться, степняки убивали на месте, остальных же превращали в рабов, заставляли пасти скот, продавали в Саккарем либо западным горцам. Тогда жители Фухэя решили отлить звонкоголосый колокол, который слышен бы был издалека, и созвали самых искусных мастеров. Те отливали колокол за колоколом, но, увы, голоса их были слишком слабыми, и кочевники продолжали хватать людей у стен города, и множились слезы, пролитые по отцам, матерям, детям, сестрам и братьям — по всем тем, кто не услышал сигнал, возвещающий о приближении врагов…

— Но вот явился чудо-мастер, — подсказал нетерпеливый рыбак.

Аррант укоризненно посмотрел на него из-под полуопущенных век и отрицательно качнул головой.

— Лучшие мастера делали все что могли. Они брали самое желтое золото, самое белое серебро, самое черное железо и вновь и вновь переплавляли безголосые колокола, годные лишь для мирной жизни. Так бы до сей поры и переливали они из пустого в порожнее, если бы дряхлый прорицатель не сказал им: «Люди! Подумайте, что делаете вы? Колокола ваши поют! А они должны кричать. Кричать во весь голос, как испуганная мать, созывающая детей своих, когда грозит им неминуемая погибель!» Над стариком посмеялись. Не может кричать железо. Не может кричать серебро. Не может кричать золото. Металлы не умеют кричать на это способен лишь зверь или человек. А кричать, как мать, созывающая детей своих, не способен никто, кроме матери. «Из ума выжил, старый дурень! Прочь пошел, прочь!»… Это я не тебе, любезнейший, — пояснил аррант вернувшемуся к столу Демитару, и тот, кивнув, отправился к стойке трактирщика, чтобы принести своим приятелям по кружке вина.

И никто из слушавших рассказ толстобрюхого арранта не удивился тому, что Демитар не кликнул служанку. Никто не заметил, что в одну из кружек он бросил щепотку желтого порошка, который, зашипев, бесследно растворился в густом и ароматном вине, привезенном сюда из солнечного Халисуна.

— Ну и что же дальше? Почему колокол закричал? — полюбопытствовал Ратхар.

— Потому что слова дряхлого прорицателя услышала пожилая женщина. Мать сыновей, зарубленных у нее на глазах кочевниками у стен города. Она-то поняла, что имел в виду мудрый старик. Впрочем, как знать, может, и другие поняли, не зря же они так яростно гнали его прочь и обзывали безмозглым дурнем. Но безутешная мать не только поняла сказанное старцем. Она дождалась, когда колокольных дел мастера в очередной раз расплавят в огромном котле самое желтое золото, самое белое серебро и самое черное железо, и бросилась в бурлящий металл. «Дура! — хором закричали мастера. — Сумасшедшая!» — закричали они, ибо им казалось, что они знают все секреты колокольного дела. И верно, они знали все секреты изготовления поющих колоколов, а тот, что получился у них на этот раз, — кричал. Он кричал, как мать, созывающая детей. Он кричал хриплым, сорванным голосом, и слушать его было страшно, но не услышать — нельзя. Аррант замолк и потянулся за кружкой.

— Спасибо, — сказал Ратхар. — Помоги нам Храмн не услышать подобных колоколов на наших Благословенных островах. А теперь давайте выпьем за «Голос матери», который хранил жителей далекого Фухэя от набегов кочевников.

Он поднял кружку, ту самую, что подал ему заботливый Демитар, и в три глотка осушил ее. Ему показалось, что густое ароматное вино из Халисуна горчит, но мало ли что может показаться, когда думаешь о матерях, которые пережили сыновей и продолжают звать их во сне, год за годом, до конца дней своих…

Трое суток, прошедших с тех пор, как суда Ратхара покинули Тин-Вилену, пролетели для Эвриха как один день. Попутный ветер, надувавший паруса «Крылатого змея» и двух «белух», развеял уныние, охватившее арранта после расставания с Волкодавом, ласковое солнце отогрело сердце, а пронзительная синева ясных осенних дней настроила на рабочий лад. Начавшееся вкривь и вкось путешествие за Тилорновым «маяком» наконец-то вошло в спокойное русло и обещало стать приятным и полезным во всех отношениях.

Глядя, как легко сегванские суда скользят по холодным водам северного моря, Эврих имел все основания надеяться, что путь до острова Спасения не займет много времени. Дотошный Тилорн так подробно расписал все, что надлежит сделать в летающей шлюпке, что ему понадобится день, в худшем случае два, чтобы включить звездный манок и подготовить к работе «маяк». Затем Ратхар отправится к острову Печальной Березы, где Эвриху предстоит провести зиму, которая, безусловно, даст ему материал для глав, посвященных Сегванским островам. Он давно мечтал посетить их, и Боги Небесной Горы пошли навстречу его желаниям…

Сидя на задней скамье «Крылатого змея», Эврих вглядывался в серые утесы, вздымавшиеся из моря по левому борту, и рука его непроизвольно поглаживала чистый пока что лист пергамента. Потрясение, едва не заставившее его выбросить свои путевые заметки за борт, помогло ему по-новому взглянуть на свой труд, казавшийся прежде едва ли не чудом совершенства. Перечитав «Дополнения», он внутренне содрогнулся от отвращения к самому себе. Это ж надо написать столь сухо и неинтересно!

Собранные им сведения изложены, что и говорить, добросовестно, с присущей ему скрупулезностью и даже не без некоторого изящества, но… Бабочка, будучи засушенной и посаженной на булавку, разумеется, не превращается в жука, однако представить ее порхающей по весеннему цветущему лугу может лишь человек, наделенный богатым воображением. И то, что достопочтенный Салегрин писал именно так, ни в коей мере не может служить оправданием ему — Эвриху. Безвылазно просидевший всю жизнь в Верхнем Аланиоле земле-описатель не мог избрать иную форму для своих сочинений. К тому же он давно уже должен был понять самое интересное из того, что довелось ему увидеть в жизни, — это люди! И стало быть, им следует уделить самое пристальное внимание. Все остальное может послужить прекрасным фоном, способным дать необходимые сведения путешественникам или новому Салегри-ну, для новых «Описаний стран и земель». А ему надобно писать о другом.