Эти взрывные устройства собирал студент-философ по имени Йозеф. Однажды он допустил небольшую ошибку, оказавшуюся для него роковой. Его руки дрогнули в тот момент, когда он подсоединял зажигательное устройство к взрывчатке. Взрывом ему оторвало обе ноги. Осколки отняли у него зрение.

На первом же допросе, который проходил в палате интенсивной терапии хирургической клиники, Йозеф согласился дать показания. Он рассказал, как делал самодельные взрывные устройства из будильника «Изовокс» и батарейки «Варта». Каким образом будильник, батарейка и доступные всем химические взрывчатые вещества, взятые вместе, дают нужный эффект, было описано в подробных инструкциях, которые ему вручил некий Дитер Рольник.

Найти Дитера Рольника полиции не удалось. Он исчез из города, изменил внешность и разжился новыми документами.

Пока врачи боролись за жизнь искалеченного собственной бомбой студента-философа, сотрудники ведомства по охране конституции с помощью металлодетекторов прочесывали городские лесопарки Гейдельберга, ориентируясь по планам Йозефа. Они искали склад, заложенный Рольником. Им повезло в районе башни Бисмарка. Из глубокого тайника специалисты ведомства по охране конституции килограммами доставали ручные гранаты, запалы к ним, взрывчатку, несколько тысяч патронов для пистолетов и автоматов.

Дитер Рольник при всех расцеловал Петру. В постели она ему не нравилась — казалась слишком пресной, к тому же он предпочитал более стройных девушек, но спал со всеми тремя по очереди, чтобы поддерживать хорошие отношения в группе. Предложение похитить судью пришлось ему по вкусу.

Он раздобыл два армейских автомата со сбитыми заводскими номерами и пригнал из другого города новую машину с бельгийскими номерами. Он отобрал двоих из своей группы, дал им денег, велел постричься и купить приличные костюмы.

— У Юргена Конто в воскресенье день рождения, — вспомнила Петра. — Я могу зайти его поздравить. Раньше я так всегда делала.

Утром в воскресенье Дитер отвез её на мотоцикле в кафе на другом конце города. Он заказал ей кофе, кусок торта и сбитые сливки, которые она очень любила. Когда официантка в кружевном передничке приняла заказ, Дитер небрежно спросил, где телефон.

Петру провели в закуток с телефоном-автоматом.

— Дядя Юрген? — преувеличенно радостным голосом произнесла она в трубку, когда её соединили с судьей. — Это Петра Вагнер. Примите поздравления с вашим днем рождения. Я хотела бы заглянуть к вам на минутку.

Повесив трубку, Петра несколько секунд продолжала стоять у телефона. Она тупо смотрела на табличку с номером, по которому можно было бесплатно соединиться с полицией. Дитер Рольник заглянул к ней и твердо взял за руку.

Он заказал рюмку шнапса и заставил её выпить залпом.

В четыре часа дня, сжимая в правой руке букет роз, купленный предусмотрительным Рольником, Петра Вагнер стояла у ворот дома судьи Конто. Она нажала кнопку переговорного устройства и назвалась. Судья с помощью дистанционного управления открыл калитку и сам вышел встретить дочку своего старинного друга.

От дома к калитке вела выложенная красным кирпичом дорожка, с обеих сторон обсаженная цветами. Высокий и статный судья прихрамывал и шел медленно, опираясь на палку с фигурной ручкой.

Когда-то у судьи была пышная шевелюра, к старости он изрядно облысел, но по-прежнему выглядел в высшей степени импозантно. Очков судья не носил и ещё издалека, увидев Петру, приветственно помахал ей рукой.

Он думал о том, что дети часто огорчают родителей, и искренне сочувствовал своему студенческому другу Вагнеру. Петра была таким очаровательным ребенком. Почему она позволила дурной компании увлечь себя?

Петра, закрывая калитку, тоже неуверенно помахала судье букетом роз.

Петра Вагнер не была уж столь кровожадна, просто она не могла уклониться от исполнения этого задания. Все пережитки буржуазной морали должны быть забыты, говорила она себе, любые колебания товарищи сочтут предательством общего дела.

Когда она ушла в подполье, весь мир, которым она дорожила, сжался до размеров её группы; если группа одобрила какую-то акцию, значит, она справедлива и моральна.

Члены группы жили в совсем уж крохотном мирке. Вычеркнув из своей жизни родных и друзей, отрезанные от остального мира, они могли полагаться только на самих себя.

Не только Петра, они все полностью зависели от группы, они должны были полностью приспособиться к нелегальному образу жизни, отказаться от собственных нужд, интересов и желаний.

Каждый вечер перед ужином Дитер Рольник устраивал политзанятия в группе. Участие было обязательным для всех. Он учил их видеть врага, который должен быть сокрушен.

Врагами они считали полицейских, судей, предпринимателей, власть как таковую. Они жили в абсолютно враждебном им мире.

— Человек в форме — свинья, — внушал им Рольник. — Он не человеческое существо, и мы должны относиться к нему, исходя из этого. Бессмысленно пытаться разговаривать с этими людьми, и естественно, что применение оружия позволительно.

Если назвать врага просто свиньей и отказать ему в праве считаться человеческим существом, то заповедь «не убий» как бы и не применима к такому случаю. Пересмотр привычных норм и ценностей происходил легко — буржуазные ценности отвергались, зато принималась новая мораль группы.

Таких слов, как «террор» и «террористы», они тщательно избегали. Себя они называли «городскими партизанами».

К тому же члены группы боялись показаться трусами или недостаточно надежными. Они должны были доказать друг другу свои боевые качества.

Когда судья Конто подошел к Петре Вагнер и протянул ей руку, оба молодых террориста неожиданно выхватили из сумок автоматы. Они были горды своим первым боевым заданием. За плечами у них было только нападение на полицейского, чтобы завладеть его пистолетом, и ограбление небольшой сберегательной кассы. Они признавали Петру Вагнер за старшую, потому что она участвовала в настоящем налете на тюрьму.

Дитер Рольник поручил им взять судью Конто в заложники, чтобы обменять его на товарищей по борьбе, которые сидели в тюрьме. Это было справедливым делом и до смешного легким. Они не сомневались, что, увидев оружие, старый судья струсит: эти свиньи способны быть храбрыми только у себя за судейским столом, под охраной полиции.

Но судья Конто не испугался. Он не закричал и не побежал, а попытался вырвать автомат у Фрица, стоявшего ближе. От неожиданности Фриц забыл, как ему следовало действовать, и только изо всех сил ухватился за приклад.

Третий из террористов — Гюнтер — решил, что судья уже завладел оружием, и нажал на спусковой крючок своего автомата, содрогнувшегося у него в руках. Гюнтеру даже не надо было целиться. Очередь в упор распорола судью Конто, и он рухнул на дорожку.

На Петру словно столбняк нашел. Она смотрела на окровавленного судью и молчала. На звук выстрелов из дома выскочили какие-то люди и побежали в их сторону.

Первым очнулся Фриц. Он схватил Петру за руку и потащил за собой. Подхватив оба автомата, за ними бежал Гюнтер. Машина ждала их в условленном месте. За рулем сидел Рольник. Увидев, что судьи с ними нет, а Петра в невменяемом состоянии, он просто рванул машину с места.

Богатое уголовное прошлое научило его правильной реакции. Он ничего не спрашивал до тех пор, пока они не оказались в безопасном месте — это была квартира, которой они ещё ни разу не пользовались. Рольник снял её через верного человека, чтобы держать здесь судью Конто.

Рольник заранее доставил сюда несколько постелей и забил холодильник едой. Первым делом он вытащил бутылку шнапса и протянул Фрицу и Гюнтеру. Петру он заставил проглотить несколько таблеток снотворного и повел в комнату. Ее била лихорадка. Она говорила что-то невнятное.

Дитер умело раздел её и уложил в кровать. Скинул с себя рубашку, джинсы и лег рядом. Он вошел в неё сразу, без подготовки. Ей было больно, она закричала и попыталась оттолкнуть его. Но Дитер только крепче к ней прижимался. Ей казалось, что внутри неё работает какая-то мощная машина.

Петра продолжала сопротивляться и отталкивать Дитера, но вскоре ей стало очень хорошо. Ей никогда не было по-настоящему хорошо с мужчинами. Сейчас она нуждалась в близости сильного и надежного мужчины. А он все вонзался и вонзался в нее. Она обхватила его худые бедра своими ногами, и наконец её сотрясла мощная судорога.

Петра хотела сказать что-то членораздельное, но снотворное уже подействовало, её руки и ноги ослабели, и она провалилась в сон. Только тогда Дитер остановился. Он даже не позаботился о себе — просто выполнял свой долг как руководитель группы. Он оделся и вышел в другую комнату, где Фриц и Гюнтер неумело глотали неразбавленное виски.

Дитер Рольник умылся и тяжело опустился на расшатанный стул.

— Рассказывайте, придурки, что вы там натворили, — приказал он.

Через несколько часов по радио передали сообщение о покушении на судью Юргена Конто. Он был смертельно ранен в шею и спину и через несколько часов скончался в больнице. У полиции не было никаких версий. Судье никто не угрожал, и с тех пор, как он вышел в отставку, ни у кого не было никаких оснований желать его смерти.

К концу дня сообщение о покушении на судью Конто дополнилось информацией о розыске Петры Вагнер, судимой, 24 лет, подозреваемой в соучастии в убийстве.

Подумав, Рольник не так уж сильно огорчился. Он добился своего — его группа прославилась. Он просто не станет никому говорить, что собирался похитить судью. Он скажет, что с самого начала решил казнить Юргена Конто.

Убийство судьи поставит Рольника в один ряд с самыми знаменитыми боевиками «Революционных ячеек».

Так и получилось. Старшие товарищи, сидевшие в тюрьме, написали специальную листовку. Они поддержали Дитера Рольника.

«Мы мертвого судью оплакивать не станем, — говорилось в листовке. — Мы радуемся его казни. Эта акция была необходима, потому что она показала каждой судейской и чиновной свинье, что и он — и уже сегодня — может быть привлечен к ответственности. Эта акция была необходима потому, что она положила конец разговорам о всемогуществе государственного аппарата».

Единственное, чего Рольник не знал, — это что делать с Петрой. Она никак не могла прийти в себя. Он разговаривал с ней целыми днями.

— Если кто-то из заложников сопротивляется или не желает немедленно выполнять приказ, он должен быть убит, — внушал ей Рольник. — И это не имеет ничего общего с убийством, это военная необходимость, возникающая в политической борьбе.

— Мы ведем войну с фашистской и империалистической ФРГ, — говорил Рольник, — мы должны считать себя солдатами. Убийство политического врага — не только необходимость, но и долг.

— Это был ваш моральный долг — убить судью, — повторял Рольник. — Именно так ты должна оценивать происшедшее.

Но он напрасно старался. Петра его слушала, но не слышала. Она не то чтобы не принимала его аргументов или спорила с ним. Нет, она не возражала, она покорно слушала. Но она замкнулась в себе.

Дитер пробовал разбудить её в постели, но она больше не откликалась на движения его тела. Она лежала недвижимо, как бревно, и у Рольника появлялось ощущение, что он имеет дело с трупом. Он гордился тем, что способен любую женщину заставить кричать от восторга. Неудачный опыт с Петрой его испугал, и он больше не предпринимал таких попыток.

Остальные ребята давно обходили стороной её постель. Они сначала сочувствовали Петре, потом стали тяготиться её присутствием.

Особого порядка в конспиративной квартире никогда не было, но Петра окончательно распустилась. Она не переодевалась и мылась только тогда, когда её силком отправляли в ванную комнату.

Дитер Рольник забеспокоился: поведение Петры действовало на группу разрушительно. Надо было как-то избавиться от нее. Лучше всего отправить Петру в Ливан, в один из учебных лагерей для перевоспитания.

Какое это счастье — соблазнить мужчину!

Повалить его на кровать, оседлать, подчинить своему телу и ритму, слышать, как учащается его дыхание, как он начинает постанывать, как вопль удовольствия вырывается из его горла.

Какое это счастье — заставить мужчину испытать настоящее наслаждение в постели!

Кристина вовсе не хотела быть робкой и покорной ученицей в этом классе. Едва познакомившись с самим предметом, она поспешила освоить высшие ступени. Ей нравилось не просто получать, а брать. Она хотела соблазнять мужчину, заставлять его чувствовать желание и удовлетворять его. В постельной игре она сделала заявку на равное партнерство.

Кристи оставалась девственницей до двадцати двух лет. Сверстницы уже давно посмеивались над ней. Они начали свою жизнь смело и бесшабашно. Кристи же никак не могла решиться.

Она легла в постель с мужчиной, который по-настоящему увлек её. И не ошиблась.

Кристи совершенно не ожидала от себя такой прыти. Она вела себя в постели как взрослая, умудренная опытом женщина, а вовсе не как робкая девушка, потерявшая невинность три дня назад.

Но Кристи понимала, чья это заслуга. Она с нежностью и гордостью смотрела на Конни, похрапывавшего рядом с ней. Это он пробудил в ней настоящую женщину. Он подарил ей освобождение от девичьих страхов и страданий. Он сделал её счастливым человеком. Он самый потрясающий любовник в мире. И она всегда будет любить его.

Только на обратном пути, в поезде, Кристи перевела дух и попыталась понять, что же с ней произошло. Все случилось так стремительно. Она поехала на неделю в Москву, чтобы участвовать в международном научном семинаре, а вместо этого попала в милицию и…

Москва встретила Кристи хорошей погодой и любопытными взглядами москвичей, которые с первого взгляда безошибочно распознавали в ней иностранку.

Кристи оделась как можно проще, но московские девушки с завистливым сожалением смотрели на её джинсы, водолазку и кожаную курточку.

Семинары шли с утра и до обеда. Вечером участниц семинара везли в театр. А до вечера Кристи была предоставлена сама себе. Она могла спать сколько угодно, гулять и вообще делать все, что ей заблагорассудится. Рассказы о том, что в Советском Союзе за всеми иностранцами следят, явно относились к числу мифов.

Кристи походила по магазинам и с удивлением познакомилась со скудным выбором товаров. В продуктовых лавочках не было почти ничего из того, к чему она привыкла. Но ели в Москве значительно больше, чем у неё дома. Русские совсем не знали, что такое диета, и не заботились о своей фигуре.

Кормили Кристи необыкновенно вкусно. Когда в воскресенье переводчица западногерманской делегации пригласила Кристи в гости, то усадили её за стол, какого она и не видела. Можно было подумать, что хозяйка наготовила на неделю вперед. И при этом никто за столом не говорил о том, как теперь все дорого стоит и что приходится во всем экономить.

Кристи понравились москвичи. Они были сердечнее и приятнее, чем обитатели её родного городка.

Ее только удивляло, что люди в Москве никогда ничего не критиковали в собственной жизни и мало о чем её расспрашивали. Когда она рассказывала о Федеративной Республике, её слушали словно бы с сомнением.

В воскресенье она встала очень рано и целый день ходила по городу. Погуляла по центру, дошла до Кремля, хотела зайти в Мавзолей, но была большая очередь.

Москва не может похвастаться буйством весенних красок и умиротворяющей палитрой осени. Зато Кристи признала, что Москва прекрасна летом. Московское лето почему-то вызвало у неё ассоциацию с длинноногой блондинкой с белоснежной кожей и большими голубыми глазами.

Ей понравился этот долгий теплый вечер. Городские огни вспыхнули на фоне ещё почти светлого неба. Зелень деревьев отражалась в прудах. Правда, Кристи рассказывали, что особенно хороша Москва зимой, под серым облачным небом. В Москве бывает настоящая зима с крепким морозом и хрустящим снегом, а не привычная немцам атлантическая слякоть. Но и летом было неплохо.

Кристи отметила, что московские дома сильно отличаются, например, от парижских, где царит захватывающая дух элегантность. Для москвичей главное комфорт и уют. Они строят себе большие, высокие дома, уставленные старой и надежной мебелью. И лишь представители интеллигенции, отдавая дань времени, вешают на стену холодную абстракционистскую картину.

Переводчица, просившая называть её просто Маша, разобрала подарки, которые принесла Кристи, и осталась очень довольна. Она долго расспрашивала Кристи о родителях, о будущей работе. Ее муж Валера, тощий как спичка, с морщинистым лицом, сказал, что работает инженером в городском автобусном парке.

За столом Кристи оказалась рядом с пожилым журналистом в клетчатом пиджаке и модном галстуке. Он опрокидывал рюмку за рюмкой и чувствовал себя превосходно. При этом следил за тем, чтобы и бокал его соседки не пустовал. Кристи попробовала домашнюю вишневую наливку, и ей очень понравился терпкий напиток. Журналист был мастер произносить кавказские тосты, после которых невозможно было отказаться выпить.

Другим соседом Кристи был молодой человек лет тридцати с небольшим. На нем был хорошо отглаженный костюм устаревшего фасона. Он явно любил поесть, о чем неопровержимо свидетельствовал откровенно выпиравший из пиджака животик.

Молодой человек, скромно улыбаясь, взял на себя задачу накормить Кристи. Он перепробовал все, что было на столе, и самым вкусным угощал Кристи. Хозяйка особенно гордилась запеченной в духовке ногой сайгака с жареным картофелем, и Кристи призналась, что в жизни не ела столь нежного мяса.

Когда дошло дело до десерта, Кристи была уверена, что уже ничего не сможет съесть. Но тут Маша принесла с кухни большой домашний торт и стала всех угощать. Торт Кристи тоже не могла не попробовать. Молодой человек съел кусок, с комическим ужасом посмотрел на свой округлившийся животик и потянулся за вторым. Торт был необыкновенным.

Журналист в клетчатом пиджаке перешел на коньяк и ещё доброжелательнее смотрел на юных соседей.

— Вы женаты, юноша? — спросил он молодого человека, который угощал Кристи тортом.

Тот покачал коротко стриженной головой.

— А вы? — обратился он к Кристи.

— Увы.

— А я был, — сказал журналист. — Четыре раза. Первая и третья были женщинами.

— А вторая и четвертая? — поинтересовалась Кристи.

— Скорее, мужчинами.

— Зачем же вы на них женились? — рассмеялась Кристи.

Молодой человек подмигнул ей. Он помалкивал и следил за их диалогом.

— Не сразу сумел отличить, — ответил журналист. — Они были слишком красивые.

В его голосе чувствовалось раскаяние.

— От первой и третьей я ушел. А вторая и четвертая бросили меня. С четвертой мы ещё даже и не развелись.

— А почему вы на ней женились? — спросила Кристи.

— Это получилось само собой. Она работала секретарем в редакции — без образования, но прекрасно печатала на машинке. Лучшей машинистки я не встречал. Однажды в пятницу вечером мы остались в редакции одни.

Тут он вдруг застеснялся.

— Знаете, как это бывает. Мы получили премию Союза журналистов, у нас была вечеринка, мы с ней выпили. Нас вдруг потянуло друг к другу. Ну и вы понимаете, как это происходит. В редакции никого не осталось, свет потушили, у шефа в приемной есть диван…

Кристи смущенно улыбнулась. Молодой человек прыснул в кулак.

— Словом, утром я решил жениться. Она приняла мое предложение.

Журналист вытащил пачку болгарских сигарет без фильтра, задумчиво посмотрел на Кристи и спрятал сигареты.

— У неё не было жилья, она переехала ко мне. Мы заботились друг о друге. Она очень интересовалась моей работой, расспрашивала, чем я занимаюсь, как пишутся статьи и рецензии. Однажды она сама захотела написать рецензию. Я купил ей книгу рассказов одного молодого писателя, велел прочитать и написать, что она по этому поводу думает.

Она принесла мне пять машинописных страничек. Отпечатаны они были великолепно. Но никуда не годились. Не то что опубликовать, их даже нельзя было никому показывать. Я видел много никуда не годных рукописей с чудовищными ошибками, но автор должен хотя бы понимать, что именно он желает сказать.

Он покачал головой и как бы в рассеянности налил себе ещё коньяка.

— Что же вы сделали? — спросила Кристи.

Журналист пожал плечами.

— Написал рецензию вместо нее. Что мне ещё оставалось? Рецензию напечатали. И она всем понравилась. Позвонил сам автор книги, чтобы поблагодарить, и сказал, что хотел бы встретиться с таким тонким ценителем литературы.

По мере того как пустела коньячная бутылка, украшенная медалями, его голос становился все более саркастическим.

— Главный редактор перевел её в отдел культуры. Мы поженились, и я каждую неделю должен был писать за неё рецензию.

Молодой человек поглощал домашнее печенье и посмеивался над рассказом. Иногда он бросал взгляд на Кристи, и она чувствовала, что нравится ему.

— Как вы думаете, чем все это закончилось? — Журналист обращался в основном к Кристи. — Ее взяли в большую газету. Как только её приняли на работу, она собрала свои вещи и переехала к подруге.

— А как же вы? — спросила Кристи.

— А я остался.

— Но она же без вас пропадет, — сказала Кристи. — Кто-то же должен писать за неё рецензии.

— Желающие всегда найдутся, — меланхолично заметил журналист. — При её фигуре и улыбке.

Большим глотком он опустошил рюмку и убрал под стол пустую бутылку. Через минуту он встал и пошел прощаться с хозяевами.

— Что вы об этом думаете? — спросила Кристи, повернувшись к молодому человеку.

— Не хотел бы я быть на его месте, — ответил он.

Уходили они вместе, и он предложил Кристи проводить её.

Они расстались у её гостиницы.

— Меня зовут Кристина, — сказала она. — Для друзей Кристи.

— Меня зовут Конрад, — эхом отозвался он. — Для друзей Конни, — добавил он по-немецки.

— Вы говорите по-немецки? — обрадовалась Кристи.

— Я немец, — просто сказал Конни. — Из русских немцев, которые переехали в Россию ещё при Екатерине.

На следующий день они встретились на улице Горького и пошли в кафе-мороженое «Космос».

— Самое модное кафе в Москве, — гордо произнес Конни.

Он заказал две порции шоколадного мороженого в металлических вазочках и два бокала шампанского. Он налил немного шампанского в мороженое, которое запузырилось, и стал есть. Еще через день они вместе поехали в парк культуры и отдыха имени Горького. У Конни был отпуск. Он рассказал, что работает в радиомастерской и увлекается приемниками.

Он нравился Кристи. Он был простым, спокойным и молчаливым парнем. Говорила она одна. Он слушал её очень внимательно и уважительно. Так ещё её никто не слушал.

Они провели в парке культуры целый день, крутились на чертовом колесе, катались на лодке, ели шашлыки, и когда Кристи подумала, что им пора прощаться, Конни, краснея и смущаясь, сказал, что они могут зайти к его приятелю и выпить у него чаю. Приятель уехал отдыхать на Черное море, оставил ему ключ, и они вполне могут у него отдохнуть.

Поехали на Юго-Запад. Станция метро называлась «Университет».

— Здесь рядом новое здание Московского университета, — пояснил Конни.

Он привел её в новенький дом рядом с кинотеатром «Прогресс». Первый этаж занимал обувной магазин. Несколько пар мужских туфель, выставленных на витрине, показались Кристи музейными экспонатами. Такой обуви в Германии не носили.

— Дом улучшенной планировки, — торжественно объявил Конни, вызвав лифт.

Это была непонятная для Кристи формула. В Западной Германии дома просто делили на хорошие и плохие. Они поднялись на третий этаж. Квартира оказалась трехкомнатной, с небольшим балконом, чистенькой и даже как бы нежилой.

— Приятель не женат, — сказал Конни. — Днюет и ночует на работе.

Он снял куртку и остался в хорошо выглаженной клетчатой рубашке, летних брюках и сандалиях. В холодильнике оказался большой запас свежей провизии и даже несколько бутылок жигулевского пива. Одну бутылку он сразу откупорил. Кристи выпила полстакана. Пиво было холодное и вкусное. Она поняла, что Конни загодя приготовился к этому визиту, и мысль была ей приятна.

Кристи отправилась в ванную.

Пока она умывалась, Конни приготовил ужин, выставил несколько бутылок жигулевского пива — для себя, сок и сухое грузинское вино — для нее. В квартире нашлись даже свечи. Кристи была тронута. У них получился настоящий романтический ужин с вином и свечами.

Конни подливал ей вина, подкладывал горячие картофелины, свежие овощи, кусочки тушеного мяса.

Кристи ела мало, но незаметно для себя выпила полбутылки вина. Голова приятно кружилась. Ей было необыкновенно весело и хорошо. Она смеялась, круглое лицо Конни казалось ей необыкновенно милым, и вообще она только сейчас поняла, какой он замечательный.

Уже стемнело, когда Конни принес с кухни вскипевший чайник, дешевые чашки с золотым ободком и шоколадный торт под названием «Прага». Кристи вышла на секунду в ванную комнату, а когда вернулась, Конни поджидал её у двери. Он привлек Кристи к себе и поцеловал в губы. Ее губы ответили с готовностью.

Они целовались, наверное, целый час. Потом Конни потянул Кристи за собой к постели. Он медленно, очень медленно снял с неё рубашку, джинсы, лифчик и трусики, опрокинул на кровать, опустился рядом на колени и начал целовать её тело. При этом он продолжал говорить, какая она красивая, какая у неё пышная грудь, какая шелковистая кожа.

Он раздвинул ей ноги и погрузил лицо во влажную и трепещущую плоть.

Теперь уже он замолчал, но движения его языка были необыкновенно красноречивы. Они сказали Кристи столько нового, что она была потрясена. Об этой роскоши самые смелые её подружки никогда не распространялись. Может быть, они просто ничего подобного и не испытывали?

Когда он оторвался от нее, она присела и, обхватив руками его голову, поцеловала Конни. И тут же почувствовала на губах незнакомый вкус — её собственный вкус.

Он снова положил её на кровать и лег сверху.

Она так жаждала его, что он мгновенно проник в нее. Боли Кристи почти не почувствовала. Первое неприятное чувство сменилось сладостным ощущением полного заполнения. И эта сладость казалась бесконечной. Потом, посмотрев на часы, она поймет, что они провели в постели больше полутора часов.

Он был мягок и нежен до самой последней минуты, когда она, совершенно обессилив, распласталась на кровати.

Конни аккуратно откатил Кристи в сторону и вытащил из-под неё простыню с большим пятном. В темноте пятно казалось черным. Она стыдливо отвернулась.

— Меня будут искать, — озабоченно сказала Кристи. — Нас предупредили, что мы обязательно должны ночевать в гостинице, иначе советские власти устроят скандал.

— Чепуха, — успокоил её Конни. — Никто тебе ничего не скажет.

Она спала совершенно голой, избавившись от необходимости надевать на ночь пижаму — на чем всегда настаивала её мама. Она прижималась к нему во сне и улыбалась.

Когда они в первый раз проснулись вместе, Кристи ощутила себя другим человеком. Она не просто стала женщиной, она повзрослела.

Утром позвонила переводчице Маше и сказала, что сегодня не пойдет на экскурсию, а сама погуляет по городу. Маша нисколько не возражала. Любезность советских людей не знала предела.

Они провели вместе целый день. До обеда гуляли. После обеда сидели на скамейке на набережной Москвы-реки и пили пиво из одной бутылки.

— Ты уже нашла себе работу? — поинтересовался Конни. — У вас это трудно?

— Я уверена, у меня все будет хорошо, — беззаботно ответила Кристи. — Я отправила заявления сразу в несколько государственных ведомств и в научные институты. Кто-нибудь откликнется.

— А где бы хотела работать? Тебе-то самой что нравится? — спросил Конни.

Кристи приятен был его интерес. Она поцеловала его в щеку.

— Я ещё сама не решила. Мне нравится научная работа, и, наверное, мое место в исследовательском институте. Но для начала мне не повредило бы провести несколько лет на государственной службе — в Министерстве иностранных дел или в ведомстве по охране конституции.

Конни с удивлением посмотрел на нее.

— Ты подала заявление в ведомство по охране конституции? Но ведь это же контрразведка!

Кристи рассмеялась.

— У нас дело обстоит иначе, чем в других странах. У нас это беззубая служба. Она не имеет права арестовывать и даже не может устраивать обыски.

Конни не стал продолжать разговор на эту тему. Он достал из сумки ещё одну бутылку пива.

— Надо её выпить, а то нагреется, — сказал он. — Ты как?

— Я — за, — поддержала его Кристи.

Вечером они вернулись в квартиру. Конни вспомнил, что забыл пополнить запасы провизии, и побежал за покупками. Кристи разделась и без стеснения ходила по квартире, закутавшись в простыню. Едва он вернулся и поставил сумки на кухне, как она сбросила простыню и, переступив через нее, прижалась к нему всем телом.

Конни пришел с улицы мокрый от пота, уставший — сумки были тяжелые, но как только почувствовал страстное прикосновение, уже был готов. Он стащил с себя брюки и рубашку, не отрываясь от девушки. Они вместе дошли до кровати и рухнули на нее. На этот раз Кристи не только принимала его ласки, но и возвращала их. У Конни было чему поучиться, и Кристи старательно постигала новую и сладкую науку.

Позже он сидел в кресле, листал «Крокодил» и курил. Она принесла себе чаю, а ему большой стакан холодного яблочного сока. В холодильнике был большой запас виноградного, яблочного и томатного соков. Он пил их регулярно, чтобы перебить вкус табака, ведь Кристи не курила и не любила табачного дыма.

Спать они улеглись далеко за полночь. Конни сразу же засопел. Кристи долго не могла заснуть. Она была счастлива, хотя за весь день Конни едва ли сказал ей десяток слов. Но рядом с ним она чувствовала себя надежно и уверенно.

Такой человек мог бы стать её мужем, подумала Кристи. Он сказал тогда в гостях у Маши, что не женат. Значит, ничто не может им помешать. Правда, они граждане разных государств. Но если они поженятся, Конни может уехать вместе с ней на Запад. Для хорошего радиомеханика работа найдется.