Медовая ловушка

Она заснула в самом радужном настроении.

Но пробуждение было кошмарным. Рано утром в дверь забарабанили.

— Кто это может быть? — шепотом спросила Кристи.

Конни не ответил. Его лицо стало бледным и испуганным. Стук не прекращался. Он натянул брюки и пошел открывать. Только Конни повернул ключ в замке, в квартиру ворвалось пять человек в милицейской форме. Они мгновенно распространились по всем комнатам. Один из них грубо спросил у Кристи:

— Документы есть?

Она кивнула и потянулась за сумочкой. Милиционер вырвал сумочку у неё из рук и вывернул содержимое на стол. Он увидел западногерманский паспорт и с удивлением посмотрел на Кристи. Взял паспорт осторожно и брезгливо, как гремучую змею, и методично перелистал все до единой страницы. Потом повернулся к Кристи:

— Как вы здесь оказались?

— Я пришла вместе с…

Она замолчала, не зная, как назвать Конни. Смеет ли она считать его своим женихом?

Другой милиционер, по виду старший, уже обшарил карманы Конни, вытащил его служебное удостоверение и присвистнул.

— Это ваша квартира? — спросил он Конни.

— Товарища. Он оставил мне ключ.

— Где товарищ?

— Он в отпуске в Сочи. Но я знаю, как…

— Все ясно, — сказал старший милиционер. — Собирайтесь оба, поедем в отделение, там разберемся.

Кристи решительно спустила ноги с кровати:

— Отвернитесь, пока я буду одеваться.

Они нехотя отвернулись, хотя у Кристи не было уверенности, что они не подсматривают. Она повернулась к ним спиной и одевалась нарочито медленно, стараясь собраться с духом. Она чувствовала себя уверенно. Никто не сумеет её напугать.

В маленький лифт они втиснулись все вместе. Кристи оказалась зажатой между двумя милиционерами, которые неприязненно смотрели на нее. На улице под изумленными взглядами спешивших на работу прохожих их быстренько погрузили в желтую машину с зарешеченными окнами.

Конни недостаточно нагнулся и стукнулся головой. На него жалко было смотреть. Он был бледный, как смерть. Кристи попыталась его подбодрить:

— Все в порядке, дорогой. Не беспокойся…

— Молчать! — закричал один из милиционеров. — Не разговаривать!

Ехали совсем недолго. Отделение милиции находилось где-то рядом со станцией метро.

В отделении их разлучили. Конни увели. Кристи увидела его несчастное лицо, когда он обернулся. Милиционер толкнул его в спину, и Конни исчез за поворотом.

Кристи посадили в тесном коридоре и оставили под присмотром троих милиционеров, которые сняли фуражки и расположились отдыхать. Они не обращали на Кристи никакого внимания. Все трое, как на подбор, немолодые, пузатые, основательные. В отделении милиции было прохладно, и им никуда не хотелось идти.

Примерно через полчаса Кристи вызвали на допрос. Лысоватый скучный офицер в мятом мундире с двумя звездочками на погонах задал ей простые вопросы — имя, год рождения, цель приезда в СССР — и сел за древнюю пишущую машинку заполнять стандартный бланк. Когда она подписала бланк, её опять вывели в коридор, где ей предстояло просидеть до самого вечера. Ей разрешили сходить в туалет и за её деньги купили стакан чая и венгерскую ватрушку, в которой было много теста и немного творога. Но на допрос Кристи больше не вызывали.

Трое пузатых милиционеров провели с ней весь день. Они по очереди отлучались поесть и возвращались в наилучшем настроении. Потом они ещё сходили в кассу за зарплатой. Этот поход несколько их разочаровал и настроил на лирический лад. Они вспоминали, кто как начал службу в милиции. Кристи вела себя тихо и слушала. Интересные это были рассказы, хотя она понимала не все слова.

— Меня в первое дежурство вызвали в квартиру, где произошла семейная ссора, — рассказывал один из них, высокий блондин, который постоянно что-то жевал. — А я тому времени проработал всего пять дней, думал, чепуховое дело. Когда мы вошли в квартиру, там все рыдали. Кого ни спросишь, никто не может толком объяснить, что же произошло. Только плачут. Прошли на кухню, а там труп. Мужик ещё теплый. Нож из спины торчит. Обыкновенный такой нож, кухонный.

— А кто его?

— Жена с мужем с самого утра ссорились. Ни детей не постеснялись, ни её родителей, которые пришли повидать внуков. Он пьяный, она — в истерике. В какой-то момент жена схватила нож, ткнула мужа в спину и даже не поняла, что сделала. Сама кричит, и все кричат, никто никого не слышит… Первыми спохватились её родители: чего это зять замолчал? Подняли его, а он уже мертвый.

На лицах милиционеров не отразилось никаких эмоций.

— Такие квартиры бывают, что в кино не увидишь, — рассказал другой, чернявый. — Соседи вернулись из отпуска, услышали странный запах, сначала долго стучали, а потом взломали дверь. Обнаружили труп старушки. Ей было восемьдесят лет. Бабка умерла, судя по всему, во сне. Но это произошло неделю назад. Запах в комнате невыносимый, хотя мы окно сразу открыли.

Увезти труп было не на чем. Участковый пошел к себе звонить — квартира без телефона, район новый. А меня одного оставил. Я к окну встал и старался не смотреть на голый труп старухи, — продолжал милиционер. — Из мебели у неё был только старинный комод. Когда мы пришли, дверца комода была открыта. Я заглянул внутрь — две полки совершенно пустые, но видно, что ещё недавно здесь что-то лежало: по краям пыль, а в центре чисто. Соседи, ясное дело, прибрали что было ценного.

Третьему, самому старшему из них, тоже было что вспомнить.

— Я на первом году дежурил по ночам в Госбанке. Повадился один поганец в одно и то же время мимо меня пробегать и грубить. А я за стеклянной дверью стою. Дверь-то закрыта. Пока открою, он уже исчез в переулке. Несколько дней я терпел. Потом попросил товарища пойти со мной. Он занял мое место за дверью, а я в переулке спрятался. Ровно в половине первого ночи этот поганец мимо банка пробежал, проорал свое — и в переулок. А тут я.

У него ни шрама, ни синяка не осталось. Я ему только несколько раз дал по промежности. Думаю, его девка не скоро от него удовольствие получила.

Он ухмыльнулся, и другие тоже заулыбались.

— Да, себя надо уметь поставить, — согласились они.

Кристи вся извелась, сидя на скамейке. За себя она не боялась. В крайнем случае её просто вышлют домой. Но что будет с Конни? Он-то остается в их полной власти.

Только в девять вечера её вновь вызвали на допрос. В том же кабинете, где она уже была, вместо скучного офицера в мятой форме за большим письменным столом сидел невысокий симпатичный человек в штатском, с мешками под глазами — верный признак нездорового сердца.

— Садитесь, — сказал он.

Когда она села, он нагнулся вперед и посмотрел ей в глаза.

— Госпожа фон Хассель, я вас ни о чем не буду расспрашивать. Ваш друг мне абсолютно все рассказал. Если вы хотите, я вас немедленно отправлю домой. И закончим с этой историей. Мы уважаем гостей, но требуем, чтобы и гости уважали наши порядки.

Он говорил очень тихо, и Кристи ловила каждое его слово.

— Слава богу! — просияла она. — Конечно, я хочу, чтобы меня немедленно отпустили.

Он встал и распахнул дверь.

— Дежурный!

Прибежал милиционер с кобурой на боку.

— Приготовьте вещи гражданки Хассель и отвезите её на вокзал. Сами посадите на поезд и проследите за тем, чтобы она ни с кем не вступала в контакт и никому не звонила.

Хозяин кабинета отошел в сторону, чтобы Кристи могла выйти. Она рванулась вперед, но на пороге остановилась.

— А что будет с Конни?

— Что именно вас интересует? — вопросом на вопрос ответил он.

— Что вы с ним сделаете?

Он помедлил с ответом, внимательно глядя на нее.

— Он гражданин нашей республики, и к нему закон не будет столь же снисходителен как к вам, иностранке.

Страх охватил Кристи.

— Его посадят? — обреченно спросила она.

— Поезжайте к себе в Западную Германию, госпожа Хассель, и забудьте этого молодого человека, — сказал он. — Он благородно взял на себя всю вину, так что у вас никаких проблем не будет.

Кристи секунду молчала.

— Я не брошу Конни одного, — твердо сказала она. — Я хочу остаться с ним.

Хозяин кабинета засмеялся.

— Как вы себе это представляете? Ваша виза заканчивается, вам в любом случае завтра надо покинуть территорию Советского Союза.

— Я не уеду, пока не узнаю, что ждет Конни, — твердо заявила Кристи.

Она подошла к хозяину кабинета:

— Прошу вас, выслушайте меня.

— Хорошо, — сказал он. — Садитесь.

Он отпустил дежурного и плотно закрыл дверь.

Кристи совсем не походила на своих одноклассниц и подруг, которые мечтали поскорее уехать в какой-нибудь большой город. Когда Кристи поняла, что у неё есть собственные планы на жизнь, она задумалась: а как же мама?

Для мамы все было просто. Если Кристи не успевала вовремя накрыть на стол, она рисковала остаться без обеда или ужина. Она должна была научиться играть на двух музыкальных инструментах — на пианино и на ещё одном по собственному выбору.

В половине шестого вечера Кристи должна была быть дома — никаких игр с подружками в позднее время. До ужина и после ужина — приготовление уроков. Свет в её комнате гасился ровно в десять часов. Однажды Кристи попыталась объяснить матери, что солнечный свет идет до Земли восемь минут, поэтому она имеет право читать в постели не до десяти, а до восьми минут одиннадцатого.

Познания дочери порадовали мать, но свет был выключен ровно в десять. «Я строга с тобой, потому что люблю тебя», — говорила мать.

Накануне выпускного вечера они с мамой несколько раз ездили в магазин, где мама придирчиво изучала современные фасоны. Затем они быстро возвращались домой, и мама садились кроить платье из старого отреза. Она хотела показать дочери, что у хорошей хозяйки ничего не пропадает. И нет смысла тратить деньги на то, что можно сделать самой.

Мама шила хорошо, но в день выпускного вечера Кристи с огорчением поняла, что платье несет на себе отпечаток самодельности — другие девушки пришли в модных нарядах, купленных в дорогих магазинах.

Когда Кристи уезжала в университет, мама спустилась в кухню раньше обычного и приготовила большой завтрак. Она настояла на том, чтобы Кристи поела как следует, — это было последнее, что она могла сделать для своей дочери, которая уходила из родительского дома в самостоятельную жизнь.

А Кристи накануне отъезда позволила себе первую вольность в родительском доме. Поздно вечером, когда шел дождь, она вдруг выскользнула из дома. Ночь была черной и теплой.

Кристи подняла руки. Дождевые капли затекали под рукава. Ей нравилось стоять так. Она взглянула на горящие окна. В гостиной, склонившись над газетой, сидел отец.

Кристи поняла, что старая жизнь закончилась. Приятно было ощущать босыми ногами мокрый песок. Она надеялась, что это достаточно прочная почва для её новой жизни.

Лило, как из ведра, а Кристи все стояла и стояла во дворе.

Мать вышла на крыльцо и увидела, что Кристи стоит под дождем.

— Промокнешь. Немедленно иди домой! — закричала мать. — Лучше ничего не могла придумать?

Кристи с нежностью смотрела на маму, стоявшую под навесом.

— Марш в ванную! — приказала мать.

В ванной комнате Кристи сбросила мокрое платье, намылилась и опустилась в горячую воду. Кристи почему-то представила себя на студенческой вечеринке, где ребята наперебой станут приглашать её потанцевать. Она вынуждена будет им отказывать, потому что не любит танцевать. Это то, о чем однажды с ней говорила мама: как же ты собираешься делать то, что тебе не нравится, но что делать все равно придется?

— Кристи, не пытайтесь кому-то подражать, — сказал ей профессор на первом курсе. — Вы не похожи на других девушек, сохраните в себе эту самостоятельность.

Верхний свет в кабинете так и не зажгли, за что Кристи была только признательна. Она считала, что выглядит ужасно — после всей этой истории. Сумочку с дамскими принадлежностями у неё отобрали, и она даже не могла посмотреться в зеркальце.

Ей хотелось попроситься в туалетную комнату, чтобы умыться и причесаться, но она боялась прервать разговор с этим вполне располагающим к себе следователем. Впрочем, он не сказал, кто он такой. Она сама решила, что перед ней следователь.

Он просил называть его просто Григорием Алексеевичем. Большая настольная лампа под матерчатым абажуром освещала левую сторону его лица, оставляя в тени правую, поэтому Кристи невольно обращалась к светлой половине.

Она рассказала ему все, как на духу, со всеми подробностями и деталями. Она говорила торопливо, боясь, что следователю надоест слушать и её выставят. Но человек, просивший называть его запросто, по имени-отчеству, никуда не торопился. Он дал Кристи выговориться, потом, не теряя интереса к собеседнице, стал расспрашивать. О родителях, о детстве, об учебе в университете, о том, почему она приехала в СССР и что она здесь увидела.

— И вы любите Конрада? — вдруг просил он.

— Да.

В комнате повисла тишина. Григорий Алексеевич так же спокойно продолжал её рассматривать. Кристи сказала все, что могла, и её охватило ужасное ощущение полной безнадежности. Ей казалось, что это молчание продолжалось целую вечность, хотя на самом деле, вероятно, прошло всего лишь минут десять. Наконец Григорий Алексеевич заговорил:

— Мне нужно идти докладывать начальству. Вас пока что покормят.

Он вызвал дежурного, который увел Кристи.

Для начала Кристи попросилась в туалет и с наслаждением умылась, но не рискнула воспользоваться висевшим на стене мятым вафельным полотенцем, а обошлась собственным носовым платком. Критически осмотрела себя в маленьком зеркальце и решила, что она мало привлекательна. Слишком тонкие губы, тупой нос, широко расставленные глаза.

Ужасная мысль пришла ей в голову: что, если Конни рад возможности избавиться от нее, а она вроде как виснет у него на шее? Может, он, как это свойственно всем мужчинам, уже добился своего и теперь она ему нисколько не нужна?

Это подозрение отравило два часа ожидания. Ее отвели в буфет, где усталая официантка с кудряшками дала ей порцию сосисок с картофельным пюре и чашку горячего сладкого чая. Чай Кристи выпила с удовольствием и съела полсосиски под насмешливым взглядом дежурного милиционера, который, кряхтя и причмокивая, прикончил две порции под одобрительное нашептывание пухлой официантки.

В опустевшем коридоре, глядя в выщербленную стену, Кристи ждала решения своей судьбы почти до полуночи. Ее крепкая крестьянская природа начала брать верх, и постепенно она совершенно успокоилась. Кристи стало клонить в сон, и она бы, вероятно, уснула, если бы её не растолкали и не повели в кабинет к Григорию Алексеевичу.

Она посмотрела на него с сочувствием. Было видно, что следователь здорово устал, хотя вида не показывал. Глаза у него запали, но он слегко улыбался.

Посмотрел на Кристи оценивающе.

В девять часов вечера к нему в кабинет привели совершенно раздавленную девушку, которая была в ужасе от случившегося.

Сейчас, уже за полночь, перед ним сидела уставшая, но полностью владевшая собой женщина.

Его предупредили, что она чуть не заснула на скамье в коридоре отделения милиции — не многим это удавалось. Григорий Алексеевич сделал вывод, что перед ним женщина с сильным характером, самостоятельная и уверенная в себе, хотя ещё и очень неопытная.

С женщинами Григорий Алексеевич работал мало. Этим направлением ведали другие, поэтому он боялся промахнуться. Но право окончательного решения было за ним. И он решился.

— Я должен вам кое-кто рассказать, Кристина, — сказал он. — Я не работаю в милиции.

Он внимательно следил за её реакцией. Кристи вопросительно посмотрела на него.

— Я работаю в Комитете государственной безопасности СССР. Меня попросили заняться вашим делом, потому что товарищи из милиции подозрительно относятся к иностранцам или иностранкам, которые совершают что-то запрещенное, нарушают нормы общественной морали.

— Они решили, что я шпионка? — прервала его Кристи.

— Почти, — почему-то весело сказал Григорий Алексеевич.

Верхний свет он так и не включил. Но в сон Кристи больше не клонило. Настольная лампа по-прежнему бросала резкую тень на лицо следователя, который оказался не тем, за кого она его принимала.

— Наша милиция занимается только уголовными преступниками, у неё нет опыта работы с иностранцами, — продолжал Григорий Алексеевич.

Кристи наклонилась вперед:

— Надеюсь, вы меня не подозреваете в шпионаже?

Григорий Алексеевич ответил не сразу.

— Проблема не в вас, а в Конраде.

Теперь он говорил очень медленно, и Кристи ловила каждое его слово.

— Конрад не имел права не только приводить вас домой, но и вообще знакомиться с вами. Он совершил серьезный должностной проступок.

— Но почему? — взорвалась Кристи. — Неужели гражданам СССР запрещено любить граждан ФРГ?

— Конрад не простой гражданин, — ответил Григорий Алексеевич, словно не обратив внимания на её вспышку. — Он сотрудник Комитета государственной безопасности СССР.

И тут же добавил:

— Вас он не обманывал. Он действительно работает в радиомастерской, но мастерская принадлежит Комитету государственной безопасности, поэтому на Конрада тоже распространяются жесткие правила, принятые в нашей организации. Сами понимаете, чем это продиктовано. У вас в стране существуют такие же правила. Он обязан был сразу доложить начальству о знакомстве с гражданкой другого государства, но не сделал этого.

— Что его ждет? — устало спросила Кристи. — Насколько тяжелым считается это преступление по вашему кодексу?

Она уже все поняла. В реальном и жестоком мире их любовь стала жертвой нелепого раскола мира на Запад и Восток.

Григорий Алексеевич испытующе смотрел на нее. Он хотел быть уверенным, что правильно понимает её интонации. Лучше бы ему разобраться во всем сейчас.

— Я очень долго разговаривал с Конрадом. Он честно признался мне, что полюбил вас, что ради вас он нарушил свой долг. Он тяжело переживает случившееся, но говорит только о вас. Он очень огорчен, что вовлек вас в такую неприятную историю.

— Так что с ним будет? — упрямо переспросила Кристи.

— Ни-че-го, — отчеканил Григорий Алексеевич. — Я убедил свое начальство в том, что за любовь нельзя наказывать. Он прекрасный молодой человек, хороший специалист, которого ждет большое будущее.

— Спасибо вам. — Кристи улыбнулась впервые за весь этот долгий день, и Григорий Алексеевич убедился в том, что улыбка у неё хорошая. Фотографии это скрытое очарование передать не могли.

— Я могу его увидеть? — нерешительно спросила Кристи. — Или меня сразу же вышлют?

Григорий Алексеевич вытащил из картонной папки какую-то бумагу и стал её рассматривать.

— В принципе вам разрешено остаться в Советском Союзе ещё на неделю. Разумеется, если вы этого хотите. Визу вам продлят в отделе виз и регистраций московской милиции в установленном порядке, — ответил он.

Кристи вскочила на ноги с такой легкостью, словно было раннее утро, а не поздняя ночь. Григорий Алексеевич позавидовал этой легкости. Ему вторая бессонная ночь давалась с трудом.

— Одна просьба, — усталым жестом остановил её Григорий Алексеевич. — Ради Конрада вам не следует никому рассказывать о том, что произошло. Протокол, составленный в милиции, я изъял.

— Я все понимаю, — серьезно сказала Кристи. — Это в моих интересах.

В её глазах не было ни капли иронии.

Конни ждал на скамейке у соседнего дома. Перед зданием отделения милиции скамеек не было. Увидев её, Конни бросился ей навстречу, потом остановился. «Он не знает, как ему поступить», — подумала Кристи. Она побежала к нему. Он молча сжал её в объятиях.

Кристи убедилась, что Григорий Алексеевич сдержал свое слово. Всей немецкой делегации предложили остаться ещё на неделю в Советском Союзе — просто на отдых — и повезли в Ленинград. А Кристи спокойно прожила эту неделю в трехкомнатной квартире приятеля Конни на Ломоносовском проспекте, и больше их никто не беспокоил.

Утром он ходил в магазин за едой, а она что-нибудь готовила, днем они гуляли в парке вокруг университета, вечером покупали билеты в кино. Кристи предпочитала советские фильмы, ей было любопытно увидеть, что представляет собой социалистическое кино. Конни выбирал иностранные фильмы.

Выстояв в очереди, Кристи посмотрела вместе с ним две новые советские комедии, но она не всегда понимала, почему зрители смеются.

Ночью они занимались любовью. Кристи хронически не высыпалась, и у неё под глазами залегли круги. Теперь она, как в детстве, прикладывалась на диванчик после обеда. Конни дремал прямо в кресле.

На Белорусском вокзале Кристи заплакала. Расставание было безумно печальным. Она чувствовала, что Конни не в своей тарелке, его гложут какие-то мысли. Когда они теперь смогут увидеться?

Когда поезд тронулся, Кристи уткнулась носом в какой-то журнал, который ей подсунул Конни вместе с домашними пирожками и яблоками — в дорогу, но читать не могла. Она думала только о Конни. Она полюбила его навсегда. Другого мужчины у неё не будет, решила она. Другой и не нужен.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

У Вилли Кайзера все пошло наперекосяк — и на службе, и дома. После разрыва с женой он стал невнимательным, на совещаниях уходил в свои мысли. Подчиненные недоуменно переглядывались.

Затем по ведомству поползли слухи о том, что после выборов Вилли отправят в отставку. Скоро эти слухи достигли и ушей самого Кайзера. Это был ещё один удар, от которого трудно было оправиться.

Год назад Вилли Кайзер был назначен руководителем Федерального ведомства по охране конституции и за это время успел испортить отношения со всеми, с кем только мог.

— Под каждой овечьей шкурой обязательно прячется волк. И ведомство по охране конституции вынуждено считаться с этим обстоятельством. — Вилли Кайзер произносил эту фразу всякий раз, когда встречался с депутатами.

Депутаты подозревали его в том, что он пытается создать нечто среднее между нацистским гестапо и советским КГБ. Вилли Кайзер старался переубедить депутатов, но это у него не очень получалось. Депутаты органически не любят руководителей секретных служб.

Главу ведомства по охране конституции по его значимости в обществе можно сравнить с главой крупного концерна. Но у главы концерна работа надежнее.

Когда канцлер подписал приказ о назначении Вилли Кайзера руководителем ведомства, он сказал:

— Я ставлю перед вами четыре задачи. Во-первых, вы должны следить за левыми и правыми экстремистами, которые угрожают нашему обществу. Во-вторых, вы должны заняться террористами, которые недавно появились в республике. В-третьих, вы должны выявлять иностранных шпионов и, в-четвертых, проверять благонадежность государственных чиновников, имеющих доступ к государственной тайне.

Вилли Кайзер поклонился, пожал канцлеру руку и пошел служить.

Борьба с внутренним врагом во всех странах осуществляется полицейскими методами. Специальные службы получают право наряду с полицией проводить обыски, аресты и допросы.

В Федеративной Республике пошли иным путем.

После войны, когда Западная Германия ещё управлялась союзническим оккупационным командованием, американцы, англичане и французы решили, что ФРГ, конечно же, должна иметь контрразведку для борьбы с бывшими нацистами, а также с коммунистами, которые хотят захватить всю Германию. Но западногерманскую контрразведку лишили полицейских полномочий.

Ведомство по охране конституции не имеет права проводить аресты, обыски и допросы. Оно должно собирать информацию и анализировать её, а остальное — дело полиции, прокуратуры и судов.

Ветераны спецслужб считали, что немецкую контрразведку просто-напросто кастрировали. Но Вилли Кайзер и не думал нарушать эти правила. Если его в чем-то и можно было обвинить, это в прямолинейности. Он так и не понял, как важно сотрудничать с коллегами по правительству, и быстро поссорился с ключевыми министрами, в том числе с министром внутренних дел, который, по существу, был его начальником.

Вилли вырос в простой, но уважаемой семье. Его отец, лейтенант вермахта, участвовал в заговоре 20 июля 1944 года против Гитлера. Заговор не удался, его основных участников казнили. Среди них был и Кайзер-старший. После войны антифашистское прошлое отца открыло Вилли путь в юриспруденцию.

Западная Германия не знала, что делать со своими судьями и прокурорами. Все эти люди так или иначе участвовали в нацистских преступлениях. Но как можно избавиться от всех судей и от всех прокуроров?

Первый канцлер ФРГ Конрад Аденауэр, которого ни в чем нельзя было обвинить, потому что он сам не сотрудничал с нацистами, решил, что придется строить новую страну с помощью старых нацистов. Других чиновников у него просто нет.

Практически все западные немцы, за исключением небольшого числа эмигрантов, участников Сопротивления и либеральных писателей, были против изгнания с работы чиновников бывшей нацистской империи. Никто не вправе их судить, говорили западные немцы, потому что никто не знает, как бы он сам повел себя в таких обстоятельствах.

Бывшие нацистские юристы отчаянно защищались: как можно осуждать деяния, которые совершались в полном согласии с существовавшими на тот момент законами? Один бывший нацистский судья предложил универсальную формулу самооправдания: «То, что было правильным вчера, не может быть неправильным сегодня».

Немецкие судьи, выносившие смертные приговоры во времена нацизма, поступали так не из жажды убийства. Немецкие судьи руководствовались своей глубокой и беспрекословной верой в авторитет власти. В Западной Германии их признали невиновными, потому что они действовали в рамках законов того времени.

Но канцлер Аденауэр хотел видеть и новое поколение юристов, не связанных с Третьим рейхом. Поэтому молодого Вилли Кайзера, сына известного антифашиста, после защиты докторской диссертации охотно взяли в прокуратуру. Он хорошо вел дела, умело выступал в суде и быстро продвигался по службе.

Но работа в прокуратуре не учит гибкости, умению сотрудничать и прощать другим мелкие слабости. Скорее, наоборот. С нравами правительственного бюрократического аппарата Вилли Кайзер познакомился, уже став главой ведомства по охране конституции, и слишком поздно понял, что, если хочешь удержаться на таком посту, надо учиться ладить с людьми.

Вилли попытался откровенно поговорить с самим канцлером, но в секретариате посоветовали до выборов канцлера пустяками не беспокоить, а текущие вопросы решать с министром внутренних дел. Но этого напыщенного индюка Кайзер на дух не переносил.

Тайные поездки в публичный дом в Гамбурге, о которых знал только его старый друг, на чью скромность он мог полностью положиться, приободрили Вилли. Он не знал, рискнет ли продолжать этот опыт, но кое-что в его жизни изменилось.

Наутро после посещения Гамбурга он приезжал на работу в приподнятом настроении. Таким его давно здесь не видели.

Первым делом Вилли Кайзер потребовал составить ему справки о левом терроризме и вероятных контактах ультралевых и палестинских террористов с Восточной Германией — для доклада правительству.

Его старший помощник фрау Марион работала с Вилли Кайзером почти двадцать лет. Она была старой девой, по-своему любила и почитала своего шефа. Много раз она выводила его, пьяного и плохо соображающего, через задний выход к машине, чтобы никто не увидел своего начальника в плохой форме. Опытный водитель служебной автомашины руководителя западногерманской госбезопасности был нем как рыба.

Фрау Марион позвонила начальникам двух отделов, чтобы они срочно подготовили Кайзеру справки, а сама стала соединять шефа с людьми, которые последние дни тщетно пытались связаться с ним по телефону.

Ровно в полдень первая справка была готова. В приемную Кайзера её принесла личный помощник начальника отдела по борьбе с правым и левым терроризмом Кристина фон Хассель.

Вот уже год она работала в ведомстве по охране конституции. Первый месяц осваивала новую специальность, а ещё через два месяца начальник отдела, отметив её уникальную работоспособность, преданность делу и блестящие аналитические способности, назначил её своей помощницей.

Кристина вошла в секретариат Вилли Кайзера с папкой в руках. Две машинистки выбивали дробь всеми десятью пальцами, прилизанный молодой человек за столиком в углу что-то записывал, прижав плечом телефонную трубку.

Фрау Марион придирчиво осмотрела Кристи. Она не одобряла молодых да ранних барышень, которые подозрительно быстро делают карьеру в чисто мужском обществе. Но придраться к Кристи было невозможно. Накрахмаленная белая блузка, идеально выглаженная темно-синяя юбка, аккуратная стрижка, минимум косметики, очки в тонкой золотой оправе.

Фрау Марион провела Кристи в небольшую приемную и, оставив одну, вошла в кабинет Кайзера. Кристи присела на краешек потертого кресла, положив папку на колени, обтянутые юбкой, и приготовилась ждать.

Ждать ей пришлось недолго. Из кабинета Кайзера вдруг донеслись раскаты начальнического баса. Дверь распахнулась, и в приемную вылетел багровый от гнева Вилли Кайзер. Он продолжал кричать:

— Я в отставку не уйду! Я его самого вышибу из правительства! Да я этого паршивого министра знаю как облупленного, со всеми его грязными делишками!

Вслед за Кайзером появилась взволнованная фрау Марион. Она не успела предупредить шефа, что в приемной сидит чужой человек.

— Господин директор, — остановила она Кайзера, — справка, которую вы заказывали, готова.

Вилли Кайзер повернулся в сторону Кристи. Несколько секунд он непонимающе смотрел на молодую серьезную женщину в очках. Потом, справившись с обуревавшими его чувствами, улыбнулся и протянул руку за папкой:

— Давайте вашу справку.

Кристи почувствовала запах коньяка, но опытная фрау Марион тут же выставила её из приемной.

— Вы свободны, милочка, — сказала она и распахнула перед ней дверь в секретариат.

Вернувшись к себе, Кристи никому не рассказала о том, чему она только что была свидетелем. Она села разбирать секретные бумаги, скопившиеся в сейфе, и несекретные, которые ждали своего часа в письменном столе. К концу дня эта работа была закончена. Кристи попрощалась с начальником и сдала в службу внутренней охраны ключ. Это был её последний рабочий день, она отправлялась в отпуск.