Медовая ловушка

Утром она сказала:

— Тебе надо на мне жениться. Мы можем уехать и начать новую жизнь.

Против обыкновения Петра мыла тарелки после завтрака и, не вытирая, ставила их на полку сушиться.

— У могу родить ребенка. Еще не поздно.

Она улыбнулась, словно сказала что-то смешное.

Гюнтер встал и прошел в комнату. Закрыл за собой дверь. Он вытащил из-под кровати дорожную сумку. Она пришла и стояла в дверях, наблюдая за тем, как он укладывает вещи. Вещей было мало.

— Я возвращаюсь в лагерь, — пояснил он.

Она посмотрела на него. Лицо её было спокойным, и он решил, что прощание будет легким.

— Закрой за мной, — сказал он, — я ухожу.

На дно сумки он спрятал бутылку водки. Он уже представил себе, как сделает два больших глотка прежде, чем заведет двигатель. В этот момент Петра подошла к нему и начала вытаскивать из сумки все его пожитки. Ее руки тряслись.

— Сукин ты сын, — сказала она, убирая в шкаф его куртку, свитер, рубашки и джинсы.

Гюнтер посмотрел на нее. Она была слишком некрасива и груба для него. Зачем ему лесбиянка, которая все равно никогда не научится любить мужчину? Он повернулся и вышел. Он взял её машину и уехал. В лагерь к палестинцам он не вернулся, а обосновался где-то в Бейруте.

Петра плакала навзрыд. Кристи была первой, кому она решилась все это выложить. Кристи в состоянии была её понять. Депрессия у Гюнтера прошла, он больше в ней не нуждался. Для неё это был удар. Попытка начать нормальную жизнь не удалась.

Кристи увезла Петру к себе в гостиницу. Три года назад то же самое она сделала из сострадания. На сей раз руководствовалась только интересами дела. Одна из самых опасных в мире террористок готова была выплакаться ей в жилетку. Как же можно было упустить такую возможность?

По дороге Кристи сказала Петре, что устроилась на радио, занимается международной журналистикой, хорошо зарабатывает и очень довольна.

Когда они добрались до Бейрута, была уже ночь. Гостиничный бар, где продавали спиртное, закрылся. Но Кристи позвонила дежурному, и тот прислал официанта с бутылкой виски, льдом и содовой. Дамских напитков у запасливого дежурного не оказалось. В Бейруте по ночам женщины не требуют выпивки. Зато официант притащил большое блюдо с очищенными и нарезанными фруктами.

Голодная Кристи глотала ломтики яблок и груш. Груши были сочные, яблоки вялые. Петра есть не стала. Выглядела она ужасно. Кристи вытрясла ей в стакан побольше льда, налила на два пальца виски и добавила содовой. Петра храбро сделала большой глоток и закашлялась. Вновь поднесла стакан к губам и выпила свою порцию. Потом опустила стакан и заплакала.

Ее словно прорвало, она рыдала, что-то кричала и бормотала. Ее всю трясло. Это была настоящая истерика.

Кристи смотрела на Петру с сочувствием. Перед ней сидела не опасная террористка, а глубоко несчастная женщина, которая вдруг поняла, что она никому не нужна, что у неё нет и не будет семьи, что природа и судьба лишили её обычного женского счастья.

Кристи перерыла всю сумочку в поисках успокоительных таблеток, но ничего не нашла. Тогда она заставила Петру допить виски. Последние шесть месяцев Петра безвылазно провела в лагере, где царил сухой закон, и с непривычки мгновенно опьянела. Она начала сползать со стула, и Кристи помогла ей добраться до кровати.

Все было, как тогда, несколько лет назад, когда Кристи привезла её из тюрьмы. Только Кристи за это время стала другой. Ей нужно было, чтобы Петра заговорила. Она легла рядом с Петрой, прижалась к ней и стала гладить её волосы, лицо, шею. Она нашептывала ей на ухо что-то приятное. Пьяненькая Петра обняла Кристи. Она так нуждалась в сочувствии и утешении.

Кристи целовала Петру и спрашивала её — о жизни, друзьях, планах. Кристи уже была опытной женщиной. Она понимала, на какие кнопки надо нажать, чтобы Петре стало хорошо. Она работала с податливым телом Петры, как старательный музыкант с любимым инструментом. И Петра отзывалась. Ей стало жарко и сладко, она сбросила с себя юбку, блузку, лифчик, трусики. Она просила Кристи не останавливаться. Она говорила. Она говорила все, что она знала. Салим и Рольник задумали новое дело.

Когда Петра добралась до вершины, Кристи оставила её в покое. Она прикрыла Петру одеялом, умылась и пошла в соседнюю комнату спать. Кристи осталась совершенно спокойной. Она просто работала.

Утром Петра, у которой раскалывалась голова, решительно ничего не могла вспомнить. Кристи, напротив, помнила все, что она узнала от Петры Вагнер.

Начальник управления нелегальной разведки генерал Калганов был очень доволен последними телеграммами из Бейрута.

— Кристина дает хорошую информацию по Ливану. Надо её поблагодарить. Я дал указание разрешить Целлеру командировку в Бейрут. Кристина пробудет в Бейруте долго. Пусть Целлер порадует девушку. Она заслужила.

— Я категорически против, — немедленно ответил полковник Федоровский.

Это он руководил работой Кристины фон Хассель. Он даже был с ней знаком и регулярно встречался с важным агентом. Правда, Кристина знала его как «Григория Алексеевича». В реальности полковника звали Игорем Мокеевичем.

— Это почему же? — недовольно спросил Калганов.

— Очень опасно, — ответил Федоровский. — Когда они встречаются в Австрии, шансы провала невелики. Но в Ливане все западные люди на виду. Совсем не надо им показываться вместе.

Калганов разозлился. Федоровский отвечал за безопасность агента, и пренебречь его мнением было невозможно. Но и отказываться от своих слов Калганов не любил. Когда в достаточно молодом возрасте достигаешь генеральского звания и становишься начальником управления, то быстро привыкаешь к тому, что твои слова немедленно принимаются к исполнению, а не оспариваются подчиненными.

— Хорошо, — сквозь зубы сказал Калганов. — Я отменяю распоряжение о командировке Целлера. Но в Ливан поедете вы. С Кристиной нужно работать. Там трудная оперативная обстановка. Она нуждается в повседневном оперативном руководстве.

Когда капитану Целлеру, который уже оформлял заграничный паспорт, сказали, что его командировка отменяется, он чуть не заплакал. Для него это был ужасный удар. Ежегодные загранкомандировки составляли главное удовольствие его жизни.

А полковник Федоровский, напротив, был счастлив. Генерал Калганов думал, что унижает Федоровского, отправляя его всего лишь заместителем резидента, хотя полковник вполне мог рассчитывать на самостоятельную должность резидента. Но Федоровский давно рвался на оперативную работу. Он засиделся в центральном аппарате.

Поздно вечером во вторник шифровальщик резидентуры советской политической разведки в Бейруте получил срочную телеграмму из центра. На телеграмме была пометка — «только для резидента». Шифровальщик понял, что придется вызывать резидента в посольство, лишив того возможности приятно провести вечер.

Советник посольства в Ливане Олег Червонцев находился на приеме, устроенном в честь пятидесятилетия крупного банка. Он поехал на прием вместе с женой — молодой высокой блондинкой.

Для Червонцева это был второй брак. Его первая жена, которой он обязан своей карьерой, умерла от рака. Она уехала в Москву, чтобы проследить за дочкой, поступившей в институт, и почувствовала себя плохо. Врачи, сделав анализы, положили её в больницу. Но было поздно, она сгорела буквально в два месяца. Червонцев прилетел уже на похороны.

Вторая жена, бывшая машинистка из секретариата Министерства иностранных дел, была младше Олега на двадцать лет и выше на пять сантиметров. Посол Вавилов, увидев её, меланхолически заметил:

— Тощие высокие блондинки доводят мужчину до инфаркта быстрее выпивки и сигарет.

Личный помощник посла, худой, как щепка, ухмыльнулся в знак полного согласия с шефом. Посол ошибся. Инфаркты случаются не от блондинок.

В советском посольстве все решили, что история с захватом заложников на конференции нефтяных министров закончилась для посла Вавилова благополучно. Его выпустили с первой группой заложников, освобожденных террористами. В него не стреляли, его не били. Терорристы даже не знали, что среди заложников оказался советский посол.

Но ужасный день, проведенный под дулами автоматов, сломал Михаила Петровича Вавилова. Страх, который он испытал, нельзя сравнить с обычным страхом, который время от времени испытывают люди.

В тот день посол не сомневался, что его убьют. Он постоянно думал о том, как именно это произойдет. Он представлял себе, как его тело обнаружат в луже крови после того, как полиция все-таки одолеет террористов.

Виктору Шумилову пришлось ещё хуже. Ему, как и другим молодым мужчинам, завязали глаза. Это только усилило чувство беспомощности. Они поняли, что ничего не могут поделать. Если станут жаловаться, повязку завяжут ещё туже или вообще изобьют. Они не знали, в какой момент и с какой стороны ждать новых мучений.

Каждый выстрел, крик, вопль, грохот, вообще любой шум усиливал страх. Человек не способен такое спокойно выносить. Эмоциональная система не выдерживает. И Вавилов, и Шумилов вышли из этой истории тяжело больными людьми.

После всего того, что с ними случилось, любое напоминание о том, что произошло тогда, немедленно возвращало их в состояние животного страха, пережитого в Бейруте.

На пятый день после освобождения у Вавилова развился обширный инфаркт. Он месяц пролежал в бейрутской больнице. Потом его вывезли в Москву и с почетом отправили на персональную пенсию.

Шумилов улетел в Москву первым самолетом. Но к работе в ЦК он не вернулся.

Врачи приехали к нему домой и, посмотрев на него, немедленно положили в больницу. Через три месяца, убедившись в том, что душевная болезнь приобрела хронический характер, Шумилова перевели в Институт марксизма-ленинизма. Для занятий наукой душевные переживания не помеха.

Олег Червонцев, женившись во второй раз, открывал для себя неведомые ему прежде радости бытия. На приеме они с женой отвели в сторону владельца большого автомобильного магазина. Командировка Червонцева заканчивалась, он знал, что в Москве уже подобрали ему замену, и потому занялся устройством хозяйственных дел. Сам он предполагал, вернувшись, купить в Москве «Волгу», но жена хотела «мерседес». Теперь Червонцев обрабатывал владельца магазина на предмет скидки.

В самый ответственный момент к Червонцеву подошел официант:

— Вас срочно просят подойти к телефону.

Чертыхнувшись, Червонцев последовал за ним. В буфетной он взял трубку.

— Олег Иванович, звонят из Министерства иностранных дел, хотят немедленно с вами связаться.

Червонцев узнал голос своего шифровальщика и понял, что сегодня договорить о «мерседесе» ему не удастся. Срочную шифровку из Москвы он обязан прочитать немедля.

Приехав на территорию посольства, Червонцев пошел не к себе в кабинет, а поднялся наверх, в помещение резидентуры. Это было несколько комнат без окон, звуконепроницаемых, оборудованных всеми системами защиты от подслушивания.

В шифротелеграмме из центра говорилось:

«В ближайшие недели следует ожидать попытки покушения на советских дипломатов и офицеров нашего советнического аппарата в сирийских войсках со стороны радикальных элементов палестинского движения.

Примите меры к обеспечению их безопасности. Лично посетите министра иностранных дел, а также командующего сирийским контингентом в Ливане и попросите обеспечить наших дипломатов и советников дополнительной охраной. К вам в помощь отправляем опытного сотрудника на вакантную должность заместителя резидента».

Дитеру Рольнику позвонили из Бейрута в тот день, когда он переехал на новую квартиру в Мюнхене. Западногерманская полиция и контрразведка были уверены, что Рольник, конечно же, давно покинул Германию. Интерпол искал его по всему миру, а он преспокойно жил в Мюнхене.

Ему, правда, сделали в Аммане пластическую операцию, палестинцы помогли обзавестись новыми документами, и он чувствовал себя достаточно уверенно. Каждое утро он плавал в бассейне, а потом возвращался домой завтракать. Едва он вошел в квартиру, как раздался телефонный звонок.

— Дитер, это я, Салим, — услышал Рольник, сняв трубку.

Большего и не требовалось. Голос Рольнику был хорошо известен.

— Дитер, ты нужен. У нас все готово. Ты можешь быстро присоединиться к нам?

Салим принадлежал к числу старых друзей. Последний раз они виделись три месяца назад в Багдаде. Тогда Салим изложил ему свой план и спросил:

— Я могу попросить тебя о помощи, если понадобится?

— Да.

Рольник многим был обязан Салиму.

— Ты по-прежнему можешь сам участвовать в операции?

— Разумеется.

Тут Рольник ухмыльнулся. Салим должен был знать, что Рольник действительно получал удовольствие, принимая участие в опасных операциях.

Дитер Рольник вовсе не был патологическим убийцей. Но он наслаждался тем, как замечательно его организм справляется с самой сложной задачей. Высшее удовольствие он получал от безумного напряжения операций, в которые его вовлекали.

Путь в Бейрут лежал через Кипр. Через неделю после звонка Салима Дитер Рольник прилетел на остров.

В аэропорту Ларнака Рольник, если он вез с собой взрывчатку или оружие, обычно договаривался со своими людьми, чтобы те провели его через линию таможенного контроля.

На сей раз он не должен был ни о чем беспокоиться. Салим не попросил взять с собой снаряжение, и Рольник прилетел налегке. Сам по себе Рольник выглядел настолько ординарно, что ещё ни разу ни на одной таможне мира его не попросили открыть чемодан!

Возле остановки такси он увидел знакомое лицо — его ожидал Салим, высокий, совершенно не похожий на араба парень, с которым они познакомились три года назад. Салим обычно выдавал себя за испанца и путешествовал с ливийским или сирийским дипломатическим паспортом.

До Бейрута Салим и Рольник добрались на катере, которым командовал мрачный грек-киприот, не пожелавший даже взглянуть на пассажиров. Необычное для южного человека отсутствие любопытства объяснялось элементарной предусмотрительностью. Чем меньше капитан видел и запоминал, тем больше у него было шансов дожить до старости.

В Бейруте Рольника посадили в машину и вывезли из города. Разрушенный войной Западный Бейрут показался Дитеру пустым. Люди предпочитали не высовываться. Только дети играли среди развалин.

Дважды их машину останавливали. Один раз у заграждения, устроенного из бетонных блоков, документы проверили бдительные сирийцы. Во второй раз возле баррикады, возведенной из мешков с песком, ими заинтересовались палестинцы — молодые парни с усталыми глазами.

Машина пересекла так называемую зеленую линию, отделяющую Западный Бейрут от Восточного. Христианский Восточный Бейрут был в лучшем состоянии: военных не было видно, люди прогуливались по цветущим улицам.

Рольник много раз приезжал в Ливан, по нескольку месяцев проводил в тренировочных лагерях в долине Бекаа.

На сей раз Салим собрал лучших людей. Все приехали порознь, в гражданской одежде, без оружия. Из немцев был ещё Гюнтер из «Революционных ячеек».

Они расположились на старой вилле — хозяин предоставлял свой дом всем, кто нуждался в безопасном месте для важных бесед. Вся обслуга в доме принадлежала к одному клану, что почти гарантировало безопасность.

Возле виллы был бассейн. Дитер Рольник искупался, а затем устроился в увитой зеленью беседке, из которой открывался дивный вид на залив.

В Ливан полковника Федоровского по срочному указанию председателя КГБ оформили за неделю. Труднее всего было уговорить ливанское посольство в Москве быстро выдать ему визу. Долго объясняли ливанцам, что советский торговый представить должен немедленно вернуться в Москву, поэтому совершенно необходимо послать в Бейрут замену, чтобы не останавливалась работа.

Штат посольства в Ливане был укомплектован. Федоровскому подыскали единственную в тот момент вакантную должность заместителя торгпреда. Ее обладателю полагался дипломатический паспорт, что имело значение для «легального» разведчика. Была ещё одна сложность — в принципе место замторгпреда обычно занимал сотрудник военной разведки.

Политическая разведка (Первое главное управление КГБ) и военная (Главное разведывательное управление Генерального штаба Вооруженных сил) давно поделили места в загранаппарате. Сотрудники политической разведки обычно работали под посольской крышей, сидели в представительстве Аэрофлота, были корреспондентами. Офицеры военной разведки занимали места в аппарате военного атташата, торгового представительства и в консульстве. Впрочем, это не было догмой. Иногда «крыши» делили и как-то по-другому.

Визу Федоровскому дали вовремя, а ничего не понимавшего торгпреда телеграммой срочно вызвали в Москву. Он приехал, растерянно ходил по кабинетам Министерства внешней торговли, и никто не мог ему внятно объяснить, зачем его вызвали.

Федоровский прилетел в Бейрут вечером, просидел несколько часов в посольстве. Поздно вечером его отвезли на выделенную ему квартиру.

Машину ему сразу не подобрали, и Федоровский, узнав в посольстве, кто обитает неподалеку, попросил ближайшего из соседей — корреспондента телеграфного информационного агентства Виктора Косенко — забрать его утром и отвезти на работу в посольский комплекс.

В условленное время Косенко позвонил в дверь торгпредовской квартиры. Раньше весь подъезд занимали советские, но после сокращений за ними остались только две квартиры — корреспондентская и торгпредовская. Косенко нажал на кнопку звонка несколько раз, Федоровский не открывал. В квартире было тихо.

«Спит после вчерашнего или, наоборот, встал рано и пешком пошел?» — недоумевал Косенко. У него была куча своих дел, и он нетерпеливо стукнул кулаком по двери, которая со скрипом распахнулась.

Незапертая дверь? На наших это было непохоже. Косенко не без колебаний переступил порог и тут же отпрянул.

Через полчаса взбудораженный Виктор Косенко был в посольстве. Скучающий молодой дежурный, сидевший за столиком с двумя телефонами, обрадовался корреспонденту:

— Какие новости из Москвы, Витек?

Корреспондент, который обычно старался ладить с посольскими, не подхватил шутливого тона.

— Червонцев на месте?

Дежурный, демонстрируя легкую обиду, снял трубку внутреннего телефона, набрал номер советника по политическим вопросам.

— Не отвечает.

— Где он может быть? У посла?

— Посол уехал в резиденцию. — Дежурный помялся. — Скорее всего, Червонцев поднялся на четвертый этаж… Жди, пока спустится.

— Звони туда, — потребовал Косенко. — У меня неотложное дело.

— Ты что? — засмеялся дежурный. — Не имею права.

— Тогда я сам поднимусь, — Косенко ринулся вверх по лестнице.

— С ума сошел? — дежурный поднялся со стула, чтобы остановить Косенко, потом решил, что, если корреспонденту нужны неприятности, пусть лезет на рожон.

Четвертый этаж обширного посольского здания не был похож на три остальные. Во-первых, на четвертый этаж не поднимался лифт. Во-вторых, в длинный коридор четвертого этажа выходили только две двери. На одной была табличка с надписью «Архив», но никто из посольских за справками туда не обращался. На второй, дальней, металлической двери надписи и вовсе не было. Отсутствовала и ручка. Только глазок и отечественный звонок с облупившейся краской.

Косенко в первый раз оказался на четвертом этаже. Он проскочил мимо «Архива» и, задыхаясь, помчался к угловой двери. Взбудораженный, он не заметил звонка и, толкнув дверь, влетел в большую комнату без окон.

За накрытым столом под люстрой сидели советник посольства Червонцев, первый секретарь Вострухин, пресс-атташе Кузьмищев и шифровальщик Барабанов. Это был почти весь наличный состав резидентуры внешней разведки, работавшей под посольской крышей.

Советник Червонцев, в очках, с квадратным мощным лицом, был резидентом. Колонией правили посол и резидент. Советник-посланник, второй по рангу в дипломатической иерархии, был человек образованный, опытный, знаток арабского языка — начинал переводчиком в МИДе, но безвластный и трусоватый.

На столе стояли две бутылки армянского коньяка (одна почти пустая) и обязательный на посольских застольях «Гуляй, Вася» — то есть виски «Джонни Уокер». Из закуски родная неразделанная селедка, полбуханки черного, надорванный пакет с подсоленным печеньем и банка аккуратненьких маринованных огурчиков, купленная в лавке напротив посольства.

Коньяк, черный хлеб и селедку, понял Косенко, привез из Москвы Федоровский. Вчера, отмечая его приезд, разведчики гуляли весь вечер, а с утра, видимо, решили поправиться. Хотя тощий Вострухин, известный пристрастием к горячительным напиткам, при каждой выпивке поучал молодых коллег:

— Проснулся утром, сразу не похмеляйся, а то не остановишься и запьешь. Продержись до десяти и только тогда позволь себе пивка.

Заветы Вострухина были забыты. Это Косенко понял по шифровальщику Коле Барабанову, живой иллюстрации выражения «залил глаза». За три года командировки секретный человек Коля, редко выпускаемый за посольскую ограду, наел брюхо и пристрастился к виски «Гуляй, Вася». После первой же рюмки глаза у него исчезали за подглазными мешками.

Увидев Косенко, Червонцев метнул злобный взгляд на Колю Барабанова, которому полагалось следить за тем, чтобы дверь в помещение резидентуры была закрыта, но сдержал себя:

— Заходи, Сережа. Что-нибудь срочное?

— Федоровский… Игорь Мокеевич… — Косенко никак не мог отдышаться. — Дверь открыта… Я вошел, как договорились, а он лежит в прихожей. Уже холодный…

Вострухин и Кузьмищев остолбенело уставились на корреспондента. Коля Барабанов выронил вилку с подцепленным огурцом:

— Убили…

Первым пришел в себя Червонцев. Он надел очки и слегка охрипшим голосом спросил:

— Полиция есть?

Косенко качнул головой.

— Едем на квартиру, — приказал Червонцев. — Кузьмищев, бери Сережу, врача, спускайтесь и ждите нас.

Лысоватый Вострухин стал надевать пиджак, но никак не мог попасть в рукава.

— Алексей, — обратился к нему Червонцев, — диктуй Коле шифровку в центр. Потом садитесь за аппаратуру, фиксируйте активность полиции и спецслужб.

Помещение резидентуры было оборудовано разнообразной аппаратурой, в том числе радиостанциями, настроенными на волну полиции.

— Может, оружие возьмете? — предложил обалдевший Барабанов.

— Одурел совсем? — заорал Червонцев. — Ты дверь-то как мог оставить открытой? Домой захотел?

Внизу дежурный вскочил, увидев Червонцева, и отрапортовал:

— Я приказал вашу машину выкатить.

— Лопух! — гаркнул Червонцев. — Давай машину торгпреда!

За руль сел Кузьмищев, рядом с ним Косенко. На заднем сиденье разместился Червонцев и посольский врач, небритый, расхристанный, в джинсах. Кузьмищев сбегал за ним домой, проследил, чтобы тот захватил чемоданчик. Про внешний вид ничего не сказал. Не тот случай.

Червонцев на врача даже не посмотрел. Сидел прямой, как аршин проглотил, о своем думал.

Неужели Игоря Федоровского и в самом деле убили? Значит, предупреждение центра было точным.

На расстоянии дом лидера ливанских христиан Башира Амина казался обычным шестиэтажным зданием, но вблизи стало видно, что это хорошо укрепленная крепость.

По всему периметру были устроены барикады из мешков с песком, за которыми расположились десятки людей с оружием в руках. К дому вели железные ворота, охраняемые фалангистами.

Офицер христианской милиции долго проверял документы Кристины, прежде чем разрешить ей войти. В полутемном вестибюле Кристина увидела ещё полтора десятка охранников. Дом, построенный из больших серых камней, состоял из пятнадцати просторных комнат. Здесь было прохладно даже в жару. Маленький древний лифт поднял её наверх.

С дивана, на который она уселась, просматривался балкон со следами от пуль. Башир Амин заставил себя ждать полчаса, но когда она его увидела, то её недовольство вмиг испарилось.

Башир Амин показался Кристи очень красивым мужчиной. От его темных восточных глаз трудно было оторваться. Он легко завязал разговор и беседовал с ней совершенно непринужденно. Баширу было приятно, что иностранные корреспонденты проявляют к нему интерес.

— Моя страна унижена тем, что в ней хозяйничают иностранцы, — говорил Башир. — Израильтяне отрезали себе юг нашей страны. Сирийцы ввели в Ливан свои войска. Палестинцы ведут себя так, словно они у себя дома.

До семидесятого года Ливан процветал. В семидесятом произошли события, ввергнувшие страну в пучину гражданской войны.

Король Хусейн после короткой войны изгнал палестинцев из Иордании. Руководители Организации освобождения Палестины обосновались в мусульманском Западном Бейруте. А боевые отряды палестинцев осели в южной части Ливана, неподалеку от границы с Израилем. Они не подчинялись ливанским властям и, по существу, создали себе государство в государстве.

Палестинцы и ливанские христиане быстро стали врагами.

Все началось с небольшого эпизода. В Бейруте группа палестинцев, собиравшаяся похоронить своего погибшего товарища, случайно попала в христианский квартал и потребовала, чтобы все торговцы закрыли свои лавки в знак траура по их товарищу.

Воинственные христиане не привыкли, чтобы в их собственной стране им что-то приказывали. Возникший спор быстро перешел в потасовку. Один из христиан был убит. Им оказался телохранитель Пьера Амина, признанного лидера маронитов и отца Башира.

Христиане восприняли это как попытку покушения на своего лидера, находившегося в тот момент неподалеку на богослужении. Через несколько месяцев фалангисты напали на палестинцев в Восточном Бейруте. Еще через несколько месяцев палестинцы напали на фалангистов. Война началась.

Палестинские боевые отряды легко выбили слабую ливанскую армию из южной части страны. Тогда в Ливан вошли сирийские войска — под предлогом наведения порядка.

Обосновавшись на юге Ливана, палестинцы использовали его территорию для атак на Израиль, который отвечал немедленно и жестко. Причем страдали чаще всего ливанцы. Это привело к окончательному развалу центральной власти в Ливане.

К тому же сами христиане не были едины и периодически сражались друг с другом. Страна погрузилась в хаос.

— Палестинцы не хотят уходить из Ливана, — жаловался Башир.

Он говорил с Кристиной так, словно она представляла весь западный мир.

— Я не понимаю, почему мир не желает нам помочь? — продолжал Башир. — Палестинцы обучают в своих лагерях террористов со всего мира. Палестинцы как микробы: где они появляются, там начинает литься кровь.

Кристина с интересом смотрела на Башира. Она представляла его совершенно иным человеком. Она многое о нем знала, прочитав в своем кабинете в Кельне все, что о нем было написано.

Башир с детства имел неукротимый характер. В школе у него были постоянные неприятности, он не мог спокойно сидеть за партой. Закончить школу оказалось для него непростым делом.

Он мог запросто унизить и ударить человека, но с годами стал разумнее, научился сдерживать себя, старался не повышать голоса.

Башир начинал войну всего с пятьюдесятью бойцами, которых он перебрасывал из района в район, туда где фалангисты терпели поражение. Очень скоро старшее поколение признало его способность быть лидером.

Он и старался вести себя как хозяин столицы и страны. Открыл свой телевизионный канал и купил две радиостанции, одна из которых передавала только его любимую классическую музыку.

Башир старался даже контролировать цены в Бейруте. Каждый день его радиостанция передавала цены, установленные примерно на сто наименований товаров. Торговцы, которые нарушали правила, могли угодить за решетку.

Городские магистрали в Восточном Бейруте не справлялись с потоком машин, поэтому по приказу Башира устраивались стоянки, которые предоставлялись в пользование инвалидов — ветеранов его армии.

Башир следил за расписанием поездов и сам регулировал трудовые споры. Он не знал усталости и иногда бывал жесток и беспощаден.

Башир Амин рассказывал Кристи:

— Мои войска вынуждены были заменить государство, которое палестинцы разрушили вместе с сирийцами. Мы восстановим Ливан, когда удастся выбить из страны сирийцев и палестинцев.

— И все-таки я не могу понять, — сказала Кристина, — почему вы так ненавидите палестинцев?

На памяти Олега Червонцева заместителей резидента не убивали. Разведчики вообще не нападают друг на друга. Это глупо и себе дороже. Значит, Федоровского убили террористы?

Червонцев с тоской представил себе, сколько неприятностей его ждет. Сегодня он весь день проведет у шифровального аппарата, отвечая на запросы центра и объясняя, почему резидент игнорировал предупреждение о возможности терористических актов.

Москва пришлет людей, чтобы провести расследование. Заодно они захотят проверить, как работает резидентура. В любом случае с резидента взыщут за неспособность обеспечить безопасность личного состава. Резидент полный хозяин у себя в резидентуре, но он и отвечает за все.

«Черт бы подрал этого Федоровского, — подумал Червонцев, — и дня не проработал, а столько проблем устроил!»

Встречать Игоря Мокеевича Федоровского послали вчера Вострухина. Федоровский прилетел без жены, объяснил, что она присоединится к нему попозже, когда завершит дачный сезон и сдаст внуков молодежи.

Отдыхать после дороги крепкий, моторный Федоровский не захотел, оставил вещи в квартире и двинул сразу в посольство. Федоровский был назначен заместителем резидента, и часок они с Червонцевым поговорили наедине, посмотрели друг на друга и пришли к выводу, что сработаются.

Звание у них было одинаковое — оба полковники, но заместитель оказался на шестнадцать лет старше резидента, следовательно, подсидеть своего начальника не мог, а по характеру низенький, подвижный, веселый Федоровский понравился Червонцеву.

Как ни странно, раньше они не встречались, хотя работали по соседству: Федоровский всю жизнь на немецком направлении, Червонцев — на испанском.

Когда остались одни, Федоровский откровенно сказал резиденту:

— Ты на меня можешь положиться, не отдыхать приехал. Я пятнадцать лет в центре штаны просиживал, соскучился по оперативной работе. Все, что хочу, это повкалывать напоследок всласть. Мне же до пенсии три года. Последняя командировка, надо выложиться, потом будет что вспомнить.