Медовая ловушка

О том, что ему ко всему прочему предстоит самому напрямую работать с Кристиной фон Хассель, Федоровский резиденту не сказал. Чем меньше людей знает о ценнейшем агенте, тем лучше.

Червонцев вызвал всех сотрудников резидентуры, представил их Федоровскому. Часов в семь Федоровский по традиции спросил резидента:

— Может, посидим, отметим?

Червонцев разрешающе кивнул. Федоровский распаковал сумку, выставил подарки с родины — коньяк, жестяную, похожую на противотанковую мину, банку с селедкой, две буханки черного — ещё мягкие, грибки домашнего засола. Коля Барабанов развернул скатерку, притащил рюмки, тарелки — это хозяйство за ним было. Кузьмищева, как самого молодого, сгоняли в лавку.

Пили умеренно, приглядывались к новому начальнику. Федоровский легко опрокинул три стопки и не опьянел, а как-то воодушевился:

— Эх, ребята, вам не понять, как я этого дня ждал.

Коля Барабанов, привыкший угождать начальству, раскладывал всем грибки и огурчики. Вострухин, разливая, согласился с Федоровским:

— Страна хорошая, богатая.

Кузьмищев и Барабанов заржали. Жена Вострухина, которая в Москве была билетером в кинотеатре, ежедневно прочесывала универмаги и в преддверии скорого возвращения на родину совершала оптовые закупки.

— Все, — говорила она, втискиваясь после обеденного перерыва с тяжелой сумкой в консульство, где работали посольские жены. — Вопрос по пуловерам закрыла. Дешевые взяла, но с дорогой серии. Завтра постельным бельем займусь.

— Акимовна, как же ты с продавщицами-то объясняешься? — спрашивали её более молодые жены, которые старались выучить хотя бы несколько фраз на местном языке.

Вострухина делилась:

— Улыбаешься, на свою грудь показываешь. Она видит, что большая, и несет нужный размер. Главное — улыбайся. Нация лживая, ласку любит.

Прикончили вторую бутылку, запели. Репертуар обычный — «Каховка», «Дорогая моя столица», «Артиллеристы, Сталин дал приказ», «Широка страна моя родная». У Вострухина был высокий тенор, Коля Барабанов подтягивал. Федоровский вдохновенно подпевал, хотя слух у него отсутствовал.

Кузьмищев вышел в коридорчик покурить. В посольстве он занимался культурой и наукой. В резидентуре — внешней контрразведкой, отвечал, стало быть, за противодействие вражеской агентуре. Благодушный Федоровский, напевая под нос, вышел за ним. Светловолосый, с пшеничными усами Кузьмищев нравился стареющим женщинам и немолодым начальникам.

— Не курите, Игорь Мокеевич? — протянул пачку Кузьмищев.

— Да мне сейчас ни водка, ни сигареты не нужны. Я и так доволен. Вернулся на оперативную работу! А уж думал, и не дождусь. Столько лет сиднем сидел. Другие вербовали, а я шифровки читал, с утра до вечера бумаги носом рыл.

Федоровский заговорил о наболевшем:

— Я убил бы его собственными руками, если бы он попался мне в руки. Я бы убивал его медленно, чтобы понял, что он с нами сделал.

Пятнадцать лет назад, когда подполковник Игорь Федоровский, быстро делавший карьеру, уже исполнял обязанности заместителя резидента в Швейцарии, сбежал к американцам подчиненный ему майор Василий Шпагин. Москве пришлось отозвать практически весь состав резидентуры и послать туда молодежь из тех, кого Шпагин не знал. Федоровский стал невыездным.

— Да не я один, а весь мой отдел. Какие ребята без дела остались! Кто лучше всех знал язык? Мои ребята. Кто лучше всех вербовал? Мои ребята. Всем Шпагин жизнь поломал.

Федоровский вздохнул:

— Я же был лучшим вербовщиком в резидентуре. Когда он убежал, мне было тридцать четыре. Я возглавлял группу и вербовал. Я был уверен в себе. С резидентом, послом, в центре с кем угодно мог говорить на равных, и они признавали за мной это право. Пока он не ушел. И нас всех вывели из дела. Мои лучшие годы из-за него пропали.

Кузьмищев вежливо курил в сторону, левой рукой отгоняя дым. На лице у него было написано восхищение Федоровским.

— Еще поработаете, Игорь Мокеевич, развернетесь.

Это было накануне вечером, а сейчас Кузьмищев дважды объехал вокруг дома, где поселили Федоровского, но полиции не было видно. Червонцев, врач и Косенко вышли у подъезда. Кузьмищев покатил машину на стоянку.

Поднялись на лифте. Червонцев тщательно осмотрел коврик перед дверью, замок. Полковник Федоровский лежал в прихожей лицом вниз, неловко подложив под себя правую руку. Он был полностью одет, только пиджак валялся на полу рядом с двумя старыми чемоданами.

Кристи была удивлена тем, с какой готовностью Башир Амин отвечал на её вопросы. Ее предупредили, что Башир не сможет уделить ей больше сорока минту, но прошло уже почти два часа, а лидер ливанских христиан не проявлял никаких признаков недовольства. Напротив, ему явно нравилась беседа с немецкой журналисткой.

— Я понял, что нужно сделать, после того, как меня похитили, — рассказывал Башир.

— Похищение? О чем вы говорите? — удивилась Кристина.

— Я был первым ливанцем, которого похитили палестинцы. Они остановили мою машину и повезли в свой лагерь. Сначала избили. По-моему, один из них хотел меня убить. Потом они узнали, кто я, и отвезли назад в город. Высадили из машины неподалеку от нашего дома.

Возле дома я увидел толпу. Люди собрались, чтобы отомстить за меня. Они стали ощупывать меня, проверяя, не отрезали ли мне палец или ухо. Я позвонил отцу, он был тогда министром. Мне ответили, что он на срочном совещании у президента. Я позвонил в президентский дворец. Меня не хотели соединять: «Вы что, не знаете, что пропал его сын?»

Я испытал величайшее унижение. Унижен был весь наш народ — иностранцы так нагло вели себя в нашей стране! Я заперся дома и неделю не выходил. Я ни с кем не разговаривал. Это было что-то вроде изнасилования.

— Поэтому вы возненавидели палестинцев? — спросила Кристи.

— Я понял, что во всем виноваты мы сами, наша неспособность объединиться. Я понял, что должен сделать Ливан единым. — Он сказал это просто, без аффекта.

Кристи думала о том, что никогда ещё не видела такого сильного и уверенного в себе мужчину. Они сидели в креслах лицом друг к другу. Присутствие Башира странно волновало её. Это было нечто похожее на те чувства, которые она испытывала к Конни.

Червонцев и Кузьмищев осмотрели квартиру, в которой накануне поселился Федоровский. Постель была не расстелена. Кузьмищев распахнул дверки платяного шкафа: пусто. От сотрясения закачались тонкие металлические вешалки. В двух других комнатах мебели почти не было.

— Все как вчера, — сказал Кузьмищев, который ночью после пьянки отвозил Федоровского домой.

— Распаковаться не успел, — заметил Червонцев.

Посольский врач, присев на корточки, склонился над телом и попросил:

— Помогите его перевернуть.

Увидев искаженное лицо покойника, Косенко отвернулся. В прихожей пахло рвотой и алкоголем.

Косенко вслед за Червонцевым и Кузьмищевым прошел на кухню. Кузьмищев закурил, и сигаретный дым перебил все запахи. Червонцев распахнул холодильник — не включен. Чайник, оставшийся от предыдущего хозяина, покрыт слоем пыли.

— И чаю не успел попить, — пробормотал Кузьмищев.

Они услышали звук льющейся воды. Из ванной вышел врач, вытирая руки носовым платком.

Червонцев повернул к нему свое квадратное лицо, кивнул в сторону выхода: поговорим за дверью, здесь могут быть подслушивающие устройства. Вышли на лестничную площадку. Кузьмищев вызвал лифт, который с грохотом стал подниматься на шестой этаж старого многоквартирного дома.

— Он умер ночью. Диагноз у меня сомнений не вызывает, — сказал врач. — Острая сердечная недостаточность плюс алкогольная интоксикация. Такое случается. Одновременно и сердце схватило, и стошнило. Непосредственная причина смерти — задохнулся рвотной массой.

Косенко самому стало дурно. Кузьмищев только пыхнул сигаретой и переспросил:

— Ты на сто процентов уверен?

— На сто, — подтвердил врач.

Червонцев спокойным голосом приказал Кузьмищеву:

— Вызывайте полицию, оформляйте как положено.

Забыв о лифте, Червонцев устремился вниз по лестнице. Утренний кошмар кончился. Игорь Мокеевич Федоровский умер от счастья. Сердце не выдержало. Слишком долго ждал, когда ему вновь разрешат вербовать.

Итак, никаких убийств, никаких чрезвычайных происшествий, никаких проблем. Кроме отправки трупа на родину. Напугавшая его шифровка с предупреждением отошла на задний план.

Червонцев сел в торгпредовскую машину и поехал в посольство.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Башир предложил Кристи пообедать и показал ей свой дом.

Фотография убитой дочери стояла возле его кровати. Девочку уничтожили его политические противника — до него они пока не сумели добраться. Рядом такой же небольшой снимок убитого племянника — сына сестры, погибшего во время боевой операции.

— Вы не чувствуете себя виновным в смерти дочери? — спросила Кристи.

Спросила и сразу же пожалела, что задала бестактный вопрос. К её удивлению, Башир ответил сразу:

— Нет. Я думал об этом много раз. Нет. Я объединил христиан только потому, что применил силу. По-другому нельзя было. Они тут все превратили в зоопарк. Даже когда им нужен был бутерброд, они ехали в магазин на танке. Семьи раскололись, братья убивали друг друга.

— Но ваши люди убили столько народу. Разве это можно оправдать?

— Я не хотел этого. Но что можно требовать от людей, которые, возвращаясь домой, находили трупы своих братьев и отцов? Люди превращались в зверей. Вам этого не понять.

— Но ваши солдаты тоже убивали ни в чем не повинных мирных жителей, — возразила Кристи.

Башир Амин стоял, широко расставив ноги и распрямив грудь. В белой рубашке с расстегнутыми пуговицами он казался трогательно юным. Он старался все объяснить максимально просто.

— Насилие — это болезнь, поразившая Ливан, и вылечить от неё очень трудно. Начинать надо с того, чтобы заставить палестинцев и сирийцев уйти из нашей страны. В долине Бекаа власть не должна принадлежать палестинцам.

Долина Бекаа — это пятая часть территории Ливана. Она рассечена рекой Литани. Здесь плодородные земли. Но Кристи знала, что там выращивают самые прибыльные культуры — марихуану и опиум.

Наркотики давали хороший доход всем, кто обосновался в долине Бекаа, — сирийцам, палестинцам, иранским боевикам.

— Мы не бедуины, — говорил Башир, — которые сворачивают свои шатры и переходят на новое место. У нас есть традиции, которые мы храним. Мы гордый народ с давней историей. Но мы не хотим, чтобы в нашей стране хозяйничали чужие.

После интервью он осторожно пожал Кристине руку и со значением сказал:

— Приходите еще. Мне есть что рассказать о Ливане.

Выражение его глаз не оставляло сомнений в том, что он действительно желает её видеть.

Салим хотел, чтобы Рольник захватил советского офицера, который обучал сирийские войска, находившиеся в Бейруте. Офицера следовало выкрасть и доставить в безопасное место. Зачем это нужно было Салиму, Рольник догадался сразу. Салим надеялся выдать это нападение за враждебную акцию христиан-маронитов, чтобы заставить Москву помочь палестинцам в борьбе против Башира Амина.

По данным Салима, советский офицер находился в четырехэтажном здании — штаб-квартире сирийских войск. Задача состояла в том, чтобы проникнуть в здание, захватить офицера, убить как можно больше сирийцев и, уходя, взорвать здание.

Потом Салим отвел в сторону Рольника, который сомневался, удастся ли им вытащить оттуда советского офицера живым.

— Мы проберемся туда и возьмем его, — уверенно сказал он Салиму. — Но выбраться будет нелегко.

Салим чуть заметно пожал плечами, и Рольник его понял. По плану они должны были спуститься по веревке с крыши соседнего здания, проникнуть на третий этаж, где будет совещание, схватить офицера и, пользуясь всеобщим замешательством, выскользнуть на улицу.

— Я понял тебя, — сказал Рольник. — Но у меня один вопрос. Зачем ты посылаешь Гюнтера? Он же хочет выйти из игры.

— Дитер, — мягко ответил ему Салим, — ты же сам знаешь, что из наших игр выходят только ногами вперед.

Рольник с уважением относился к Салиму — это был хороший боец, жесткий, бесстрашный, но он привык подчиняться приказам. Рольник чувствовал себя свободнее, и поэтому ему почти всегда удавалось выйти сухим из воды.

Передвигаться по Бейруту опытному человеку совсем нетрудно. В полуразрушенных кварталах есть где спрятаться. По городу разъезжало большое количество автомобилей без номеров, полных вооруженными людьми. Затеряться среди них ничего не стоило.

Рольник не любил придумывать сложное прикрытие. Однажды он, правда, изображал водителя фургона международного Красного Креста, другой раз — журналиста из Ирландии, страны, о которой в Ливане и не слышали. Но такие игры ему не нравились, потому что ненадежное прикрытие не обманет опытных людей, а в Бейруте полно профессиональных контрразведчиков.

Рольник решил, что они будут действовать открыто — насколько это возможно. Они были в шляпах, плащах, шейных платках — в темноте немногим отличались от большинства жителей города, в котором шла война.

С собой у них было оружие, снаряжение и большая черная сумка со взрывчаткой. Поодиночке они тихо пробрались в полуразрушенное здание по соседству со штаб-квартирой сирийцев. Они должны были провести в засаде весь день, наблюдая за происходящим у сирийцев, надо было убедиться в том, что цель на месте. Если бы они ворвались в здание, а советского офицера там не оказалось, все пошло бы насмарку. Повторить атаку было бы невозможно.

Все четверо расположились в здании и занялись наблюдением. Только один из них нервничал, потому что это была его первая операция. Но Рольник не беспокоился на его счет. Он знал, что Салим не подсунет ему негодного человека.

Они почти не разговаривали. Ели очень мало, тщательно осматривали оружие. Больше всего времени ушло на подготовку снаряжения, необходимого для того, чтобы проникнуть к сирийцам. Рольник сам проверил тонкий, но крепкий канат черного цвета с алюминиевым гарпуном.

В штаб-квартиру сирийцев постоянно входили какие-то люди. У входа дежурили два вооруженных охранника, которые сменялись каждые четыре часа. Сирийцы установили жесткий контроль над всем районом и считали, что к штабу могут приблизиться только уже проверенные люди.

Наблюдение подтвердило, что все сирийское начальство расположилось в комнатах на верхних этажах — подальше от улицы, с которой могут стрелять по окнам. Рольник убедился в том, что как минимум два европейца находятся в здании. Правда, не совсем ясно, где их искать ночью — в здании четыре этажа. К вечеру стало ясно, что центр активности переместился на третий этаж.

Служба безопасности Башира арестовала четырех человек, которые приехали в Бейрут из долины Бекаа. Они пытались продать три килограмма героина в Восточном Бейруте. Один из арестованных оказался другом и сторонником отца Башира — Пьера Амина, бывшего президента Ливана. Жена арестованного бросилась к нему за помощью.

Пьер вызвал начальника службы безопасности своего сына и высокомерно приказал ему освободить этого арестованного.

Тот отказался.

— Если бы это был гашиш, я бы отпустил его. Но они продавали героин — он убивает людей.

— Они хотели продать героин за границу, это не наше дело.

— Хорошо, — сказал тот, — я посоветуюсь с Баширом.

Пьер потерял терпение.

— Тебе незачем советоваться с Баширом, если я приказываю тебе его выпустить!

Однако тот все-таки пошел к Баширу, пересказал весь разговор, но Башир велел держать торговцев наркотиками в тюрьме.

Пьер дулся на сына три недели. Он вообще часто бывал недоволен своим сыном. Пьер испытывал нечто вроде ревности — он был слишком стар, и власть уходила к молодому и полному сил Баширу.

Пьера нельзя было назвать чистоплюем, но он чувствовал себя старомодным, когда узнавал об очередной операции Башира. Башир устранил своего главного соперника среди христиан Дэни Шамуна в тот момент, когда их отцы обедали вместе и Дэни был уверен в своей безопасности. Пьер был возмущен, но не мог не признать, что операция была проведена идеально. Армия Башира стала реальной силой, остальным христианским вождям оставалось только присоединиться к нему.

Башир пользовался авторитетом отца, но следил за тем, чтобы отец не сказал ничего лишнего.

Башир однажды переводил Пьера в беседе с американскими конгрессменами, потому что отец не знал английского. Башир переводил так, как считал нужным. Когда один из конгрессменов, знавший французский, обратил внимание на то, что перевод не соответствует сказанному, Башир осадил американца:

— Простите, сэр, но я лучше знаю, что мой отец хочет сказать.

Башир устроил Кристи интервью со своим отцом. Пьер принял Кристину на террасе своего дома. Принесли кофе и печенье. Кристи нашла поведение Пьера забавным. Он словно не мог примириться с тем, что мир теперь интересуется не им самим, а его сыном.

Кристи спрашивала отца о сыне. Тот рассказывал только о себе.

Она спрашивала о том, когда в семье осознали, что у Башира есть качества лидера. Пьер рассказал о своей борьбе за освобождение Ливана от французской оккупации. Кристи интересовалась его мнением относительно слухов о том, что Башир хочет стать следующим президентом. Пьер рассказал о том, как он основал фалангистскую партию.

Самое любопытное, что на следующий день Башир заставил Кристи подробно пересказать её интервью с Пьером. В душе он все ещё был мальчишкой, который нуждался в одобрении отца.

Совещания в сирийском штабе были хуже партийных собраний у него дома. И на тех, и на других приходилось сидеть, тараща глаза на оратора. Разница состояла в том, что у себя на партсобраниях полковник Пьянков хотя бы понимал, что говорят выступающие.

На долгих и муторных совещаниях с сирийцами он совершенно терял нить разговора, хотя его переводчик — молоденький лейтенант из Дамаска, выпускник Института военных переводчиков, быстрым шепотом старательно излагал многословные и велеречивые выступления сирийских офицеров.

Пышные обороты восточных ораторов бесили Пьянкова. Он ненавидел евреев, и это объединяло его с сирийцами, но и самих сирийцев он презирал от души. Во-первых, за болтовню, во-вторых, за неспособность противостоять евреям.

Полковник Пьянков служил в штабе Московского округа противовоздушной обороны и надеялся на перевод в Западную или в Южную группу войск. Неожиданно в Десятом управлении Министерства обороны предложили Сирию.

Полковник немедленно согласился, хотя командировка была небезопасной и ехать надо было без семьи. Зато в Сирии хорошо платили, и жизнь была — с точки зрения комфорта — прямо-таки генеральской.

Ему предоставили полностью обставленный коттедж с холодильником, телевизором и видеомагнитофоном, машину с водителем. Утренние пробежки из-за жары он отменил, но много плавал в бассейне, а в Бейруте ходил ещё и в спортивный зал и чувствовал себя в наилучшей форме.

Поездка в Ливан была как бы неофициальной — по межправительственному соглашению он должен был находиться только на территории Сирии, но главный советский военный советник получил из Москвы санкцию на двухмесячную командировку полковника Пьянкова в Бейрут.

Израильские самолеты постоянно барражировали над позициями сирийцев в Ливане, и сирийцы хотели научиться их сбивать. Они доставили в Ливан пусковые установки ракет «земля-воздух», закупленные в Советском Союзе, и Пьянков помогал офицерам сирийских ПВО осваивать новую технику.

Учились сирийские офицеры не слишком рьяно. Обильные трапезы и молитвы занимали в их жизни больше времени, чем служба. Среди офицеров ПВО были выпускники советских военных училищ, понимавшие по-русски. Пьянков вовсю матерился, побывавшие в Союзе молодые офицеры, улыбаясь, слушали знакомые слова.

Ночное совещание в сирийском штабе затянулось, и полковник Пьянков решил заночевать прямо здесь.

В двенадцать ночи Дитер Рольник и его люди переместились на крышу. Сама по себе операция по переброске с крыши на крышу не сложна — в учебных лагерях они проделывали такие манипуляции десятки раз.

Ночь была безлунной, и их вряд ли успели бы заметить. Труднее всего избежать шума. Алюминиевый гарпун ударился о крышу с грохотом, и тут ничего нельзя было поделать. Но по крайней мере гарпун зацепился с первой попытки, и все пятеро быстро перебрались на соседнюю крышу.

Под крышей находились две комнаты. Двери были закрыты, но, прислушавшись, они поняли, что в обеих комнатах спали люди. Стараясь не шуметь, они спустились по деревянной лестнице вниз.

И оказались на этаже, где и ночью не прекращалась деятельность. В одной из комнат за неплотно прикрытыми дверями кто-то разговаривал, оттуда шел сигаретный дым.

Салим подобрался поближе. Остальные страховали его и держали под прицелом другие двери, чтобы никто не смог застать их врасплох.

Салим постучал в дверь. Сириец открыл и получил пулю в грудь. Затем раздался ещё один выстрел.

Глушитель вовсе не делает выстрел бесшумным. Кроме того, люди не умирают беззвучно. Один из сирийцев, падая, опрокинул стул. Рольник и Салим стали ждать, когда на шум выйдет кто-то из соседней комнаты, откуда тоже доносились голоса.

Два вооруженных человека один за другим выскользнули в темный коридор. Они ничего не увидели и ничего не успели понять. Люди Рольника прикончили их ножами — одним ударом, рассекающим горло, так что те даже не смогли позвать на помощь. На этом этаже находились одни командиры, а не бойцы, закаленные в постоянных схватках.

Один из сирийцев, оставшихся в комнате, увидев, что его товарищи как-то странно исчезли, пошел посмотреть, что же с ними приключилось. У него был автомат, но он не сумел им воспользоваться. Он и представить себе не мог, что ждет его в коридоре, и автомат держал небрежно в левой руке. Сириец был мгновенно убит, и тогда Рольник и другие ворвались в комнату, где находилось семь человек.

Салим сразу бросился на советского офицера, сидевшего на диване, и повалил его на пол. Рольник взялся за остальных. Он выпустил в сирийцев весь магазин своего автомата. Десятимиллиметровые пули разметали их по комнате.

У одного сирийца, сидевшего в стороне, был шанс сравнять счет, но он не сумел быстро взяться за свой «калашников» и умер с выражением ужаса на лице.

Советский офицер в сирийской форме без знаков различия дрался с невероятным ожесточением. На это способен только человек, понимающий, что он борется за свою жизнь. Офицер затих, когда ему приставили нож к горлу.

Снизу донеслись чьи-то встревоженные голоса. Обитатели дома ещё не поняли, что внутрь проникли враги, но шума было достаточно для беспокойства. Рольнику стало ясно, что они не смогут уйти живыми, если потащат сопротивляющегося советского офицера.

Рольник прикрыл глаза, и советскому офицеру перерезали горло. Затем Салим быстро собрал со стола все документы, карты и фотографии, и они бросились назад на крышу.

Никто пока не бежал за ними. Двери в комнаты наверху, где спали какие-то люди, были по-прежнему закрыты. Но на крыше, возле парапета стояли два ливанца и курили. У них не было оружия. Салим окликнул их и подозвал. Они колебались. Салим снова их позвал. Теперь они услышали какой-то шум внизу и поспешили на его зов. На одного сзади набросился Рольник. Другого взял на себя Салим, но оплошал, не справился. Гюнтер бросился ему на помощь и напоролся на нож ливанца.

Ливанца они прикончили. Но взять с собой труп Гюнтера не могли. Они заложили взрывчатку возле лестницы и установили взрыватель.

Оставалось пять минут на то, чтобы уйти. Они успели. Ровно через пять минут раздался взрыв. Поскольку разнесло верхний этаж, сирийцы решили, что начался обстрел и за первым снарядом последуют другие. В такой ситуации, как рассчитывали нападавшие, никто Рольника и его людей искать не станет.

Действительность превзошла ожидания Рольника. Внутри здания началась нелепая перестрелка, и сирийцы ринулись из здания в страшной панике. Рольник, Салим и его люди выскользнули из укрытия и побежали по улице, смешавшись с удирающими в панике сирийцами.

Салим заложил взрывчатку и в развалинах дома, в котором они укрывались перед нападением. Отбежав на приличное расстояние, Рольник нажал кнопку дистанционного управления, и здание разнесло до основания. Теперь уже ни у кого из сирийцев не было сомнений в том, что начался обстрел.

В условленном месте ждал микроавтобус. Они сложили в ящик оружие и переоделись.

— Где Гюнтер? — спросил сидевший за рулем Али. Он курил длинную тонкую сигарету, распространяя запах крепкого турецкого табака.

Салим развел руками.

— А труп?

— Какой уж там труп, — сказал Дитер. — Там и от здания-то мало что осталось.

Проспав всю ночь сном праведника, рано утром Дитер Рольник покинул Бейрут.

Это было плохое утро для Олега Червонцева. Он уже понял, что не выполнил указания Москвы. От главного военного советника ему сообщили, что при взрыве штаба в Бейруте погиб полковник Пьянков, специалист по организации противовоздушной обороны.

Сирийцы не знали, кто взорвал их штаб. Сотрудники резидентур ГРУ и КГБ разъехались по Бейруту. Они встречались со своими агентами, пытаясь выяснить, кто мог убить советского полковника.

В Москве о гибели Пьянкова немедленно доложили не только министру обороны и председателю КГБ, но и генеральному секретарю ЦК КПСС.

Червонцеву приказали закончить это дело и возвращаться домой. Резидент понял, что мечта его жены о собственном «мерседесе» может и не осуществиться.

Кто же устроил взрыв в штабе? Израильтяне? Те палестинцы, которых поддерживает Ирак, ненавидящий Сирию? Ливанские христиане, которые требуют вывести сирийские войска из страны? Олег Червонцев полагал, что, скорее всего, взрыв — дело рук ливанских христиан.

Сирийские саперы из-под обломков взорванного здания извлекли искалеченный труп человека с европейскими чертами лица. У него были документы инструктора христианской милиции, которую возглавлял Башир Амин.

Первый же запрос в Интерпол дал положительный ответ: погибший числился в международном розыске как активный участник западногерманской террористической группы «Революционные ячейки». Его звали Гюнтер Валле.

Об этом написали в газетах, и Кристи показала газетный лист Петре Вагнер. Петра прочитала и опустилась на стул. У неё началась истерика. И вновь Кристи выводила её из этого состояния. Она знала, как это сделать проще всего. Она увела Петру в спальню и уложила в свою постель. Нежно раздела её и стала утешать.

Петра плакала, наслаждалась и говорила. Главное для Кристи состояло в том, чтобы Петра говорила. Такого источника информации у Кристи ещё не было.

Утешив Петру, Кристи отправилась на встречу с любимым человеком.

Приезд Конни стал для Кристи подарком судьбы. Конни был чудесен. Когда после трудного дня она приходила к Конни в его гостиничный номер, он окружал её любовью и заботой. Он совершенно не думал о себе. Кристи рассказывала ему обо всем, что ей удалось узнать. Конни, который приехал в Бейрут под видом швейцарского корреспондента, передавал материалы сотруднику резидентуры советской разведки.

А в резидентуре каждый вечер обсуждались результаты поиска убийц подполковника Пьянкова. Его останки давно были отправлены в запаянном гробу на родину. Москва требовала найти наглых убийц, посмевших бросить вызов Советскому Союзу. Все друзья СССР были предупреждены, что спецпоставки приостановлены и что никто не получит ни оружия, ни денег, пока не будут найдены убийцы.

Сирийцы сразу же сказали, что подполковника убрали израильтяне, чтобы напугать советских военных, помогающих братской Сирии. Олег Червонцев не исключал такой возможности, но ему нужны были какие-то доказательства.

Доказательства получила сирийская контрразведка. Ее специалисты установили тип взрывчатки, использованной при налете на штаб сирийской армии. Этой взрывчаткой пользовались отряды христианской милиции, которые подчинялись Баширу Амину.

Червонцев потребовал от своего аппарата проверить эту версию. На складе лесоматериалов в пригороде Бейрута Червонцев встретился с Жоржем Хаббашем и его помощником Салимом, лидерами Народного фронта освобождения Палестины, немногочисленной радикальной палестинской группировки.

Салим сказал, что у него есть люди в христианской милиции Башира Амина. Они подтверждают: Башир стоит за нападением на сирийский штаб и убийством советского полковника. Башир нанял немца Гюнтера Валле, который и осуществил эту акцию.

Беседы Кристи с Амином затягивались иногда до полуночи. Именно в это время в комнату начинали заглядывать озабоченные помощники и намекали шефу, что пора идти. Башир с видимым неудовольствием благодарил Кристи за внимание. Он целовал ей руки и приказывал отвезти её в гостиницу на своей машине и с охраной.

Башир Амин сам работал двадцать четыре часа в сутки и требовал того же от остальных. Заседания руководства Ливанского фронта происходили обычно после полуночи и заканчивались под утро.

Башир твердой рукой руководил своими людьми. Он называл обсуждаемый вопрос. Желающие выступить поднимали руки, и Башир записывал их имена на листке бумаги. Потом всем предоставлял слово. Каждый имел право говорить пять минут. Башир, слушал не прерывая. Когда замолкал последний оратор, Башир объявлял решение.

Башира радио Каира назвало «крестоносцем наших дней». Он командовал 15-тысячной милицией, которой палестинцы и мусульмане ничего не могли противопоставить. Из боев в Бейруте он вышел самым сильным человеком в Ливане.

Однажды Башир собрал журналистов и объявил им:

— Теперь, помимо палестинской оккупации, мы имеем ещё и сирийскую оккупацию. Сирия виновна в том, что Ливан теперь в запустении. Сирия заставила весь мир поверить, будто нашу страну разрушает Израиль, чтобы скрыть, что она сама занимается уничтожением христиан.

Сказав это, Башир подписал себе смертный приговор.

Ливанская проблема обсуждалась на совещании руководителей КГБ и Министерства госбезопасности ГДР. Власть в Ливане переходила к Баширу Амину, и это подрывало позиции палестинцев и сирийцев. Восточные немцы предложили оказать всю потребную помощь врагам Башира, чтобы они могли остановить гибельное развитие событий в стране.