Глава 8

Было воскресенье, десять утра, и женщина, совершенно незнакомая главным действующим лицам нашего повествования, собиралась в церковь. Ее звали Селия Рой, она одиноко жила в предместье маленького городка Торнбери на побережье залива Святого Георгия; две замужних дочери да вдовья пенсия – больше ей от жизни ждать было нечего.

Она была из тех женщин, с которыми ничего необыкновенного никогда не случалось. Правда, она видела, как люди умирали, рождались дети, совершались ошибки, происходили трагедии, при носились жертвы, но для Селии все это перемалывалось, как мука под жерновами. И все же она на склоне лет мечтала, мечтала выиграть автомобиль в радиоконкурсе или бесплатную путевку на экскурсию в Голливуд в конкурсе на лучшую рекламу, или же тысячу долларов за лучший кулинарный рецепт. В четверг она собиралась попытать счастья в салоне для игры в бинго[4] при церкви, но даже это не получалось.

Стоя перед зеркалом, которым был украшен буфет, Селия надевала шляпку. Эту шляпку она носила уже три года и могла бы правильно надеть ее в кромешной тьме, к зеркалу подошла по привычке и, собственно говоря, не смотрела ни на шляпку, ни на свою особу. Руки ее дрожали от возбуждения и страха. Было воскресенье, она собиралась в церковь, а на душе у нее было тревожно, ибо она совершила неправильный поступок, возможно, даже грех. Более того, Селия не хотела никому рассказывать о том, что произошло. Пес был мертв. Она закопала его в темноте, и никто об этом не знал.

Перед домом зафыркал старенький "форд" ее дочери Мейбл и, чихнув, остановился. Всякий раз как до Селии доносилось это чихание, ей казалось, что она слышит предсмертный хрип старого мистера Терстона и что мотор уже больше никогда не издаст ни звука, однако Мейбл опытной рукой дергала подсос, то нажимала, то отпускала педаль газа, – понукала машину – и та чудесным образом оживала, тряслась всеми сочленениями, а мотор громко ревел, как бы протестуя против обвинений в старости и немощи.

Мейбл распахнула входную дверь и ворвалась в дом. Это была молодая, живая и подвижная женщина, смешливая и вспыльчивая, она терпеть не могла людей, которые, как она выражалась, тащились по жизни, словно улитки.

– Привет, мам! Ты готова?

– Почти, – ответила Селия. – Я ужасно выгляжу. А все это шляпка. Она теряет свою форму.

– А кто ее не теряет? – бодро сказала Мейбл. – Говорила ж я тебе, чтобы купила новую на Пасху.

– А откуда взять денег?

– Кстати, о деньгах. У меня ни цента, нечего положить на поднос для пожертвований. Джон не получил свой еженедельный чек, вот уже третий раз подряд задерживают. – Она увидела на плетеной жардиньерке материну сумочку и схватила ее. – Не одолжишь мне четверть доллара.

Селия сильно побледнела.

– Стой! Подожди.

– Да что с тобой?

– Я... я не люблю, чтобы лазали в мою сумочку.

– Мне ты никогда не запрещала.

– А вот теперь запрещаю. Дай сюда.

– Ну, знаешь ли, честное слово, ты как будто думаешь, что я собираюсь тебя обобрать или как?

– Не болтай языком. Подай мне сумочку.

– Мне просто не нравится, что ты считаешь меня какой-то воровкой. Да что с тобой творится? Ты дрожишь, как осенний лист.

– Уважай старших, дочка. Так давай же мне...

– Ладно, ладно. Вот твоя сумочка. Держи.

Однако Селия была уже не так проворна, как смолоду, сумочка упала к ее ногам, замок открылся, и содержимое рассыпалось по плетеному коврику: кружевной платок, карандаш, потускневшее зеркальце, помятая моментальная фотография обоих детей Мейбл, протертый простенький кошелек и бумажник крокодиловой кожи.

– Ах, извини, – сказала Мейбл. – Ей-богу, я думала, ты ее держишь. Ну, я быстренько все подберу.

Но Селия сама уже опустилась на колени, торопливо собирала свои вещицы и запихивала их обратно в сумочку решительно и сердито.

– Мам!

– Нахалка ты, вот что я тебе скажу, нахалка.

– Я и не знала, мам, что у тебя есть бумажник.

– Ты много чего не знаешь, в том числе – как вести себя со старшими.

– А где ты его взяла?

– Мне его дал один человек. В подарок.

– Похоже, он из натуральной крокодиловой кожи.

– Ну и что?

– Мам! Это же ерунда. Ну кто бы это мог дать тебе бумажник из натуральной крокодиловой кожи?

– Один человек, очень богатый человек. – Селия поднялась с колен и прижала сумочку к груди. – Больше я тебе ничего не скажу. Остальное – это мое дело, понимаешь?

– Ты не знаешь ни одного очень богатого человека.

– А вот знаю.

– Где же ты с ним встретилась?

– На дороге, у нашего дома.

– Мам.

– Так оно и было, помоги-ка мне надеть пальто. Я повстречала его на дороге. Он просто подошел, притронулся к полям шляпы и сказал: "Мадам, я очень богатый человек, вот вам бумажник из натуральной крокодиловой кожи".

– Мам!

– Перестань мамкать.

– Но это же чепуховина.

– К тому же ты вульгарно выражаешься, – презрительно сказала Селия. – Вот что значит выйти за человека, который ниже тебя по общественному положению. Говорила я тебе, что он чернорабочий и потащит тебя вниз, хотя ты кончила среднюю школу...

– Не заговаривай мне зубы, мам. Расскажи еще про очень богатого человека. Он меня чертовски заинтересовал.

– И не подсмеивайся над матерью. Я ведь говорю тебе правду и не хочу, чтобы моя собственная дочь надо мной потешалась.

– А чего же ты будешь делать, когда другие люди увидят бумажник? Расскажешь им такую же сказочку, что и мне?

– Да никто его и не увидит.

– Что же ты с ним сделаешь?

– Выброшу – и вся недолга.

– Выбросишь? Мам, ты совсем уже соображать перестала. Кто-то подарил тебе бумажник из натуральной крокодиловой кожи, а ты собираешься его выбросить. Да он стоит не меньше десяти долларов, а ты говоришь, что...

– Хватит. Отстань от меня.

– Так ведь ерунда получается, мам. Выбросить бумажник из натуральной крокодиловой кожи – в жизни не слыхала ничего глупее.

Мать и дочь уставились друг на друга, Селия была бледная и мрачная, а ее дочь раскраснелась от волнения.

– Деньги-то я оставлю себе, – сказала наконец Селия.

– Какие деньги?

– Которые в бумажнике.

– Сколько?

– Около сотни долларов.

– Сотни долларов?

– Около того. – Селия цеплялась за слово "около", будто видела в нем спасение.

– Мам, где ты его взяла?

– Я же тебе сказала. Его дал мне этот человек.

– Когда?

– Вчера вечером.

– За что?

– За Лэдди. Заплатил мне за пса.

– А при чем тут Лэдди?

– Не кричи на меня! Я не сделала ничего плохого!

– Что-нибудь случилось с Лэдди?

– Да.

– Он мертв?

– Да.

– А тебе как будто и не жаль его вовсе. Своего собственного пса.

– Жалко, да что поделаешь! Я тут не виновата, он выскочил на дорогу. Видел он совсем плохо, а машина ехала быстро.

– Какая машина?

– Такая, знаешь спортивная, без крыши.

– Ага, с откидным верхом.

– Наверное. Ее вел мужчина. На нем была кепка из шотландки, какие можно иногда увидеть в кино. Он сразу заметил, что сбил Лэдди. И, должно быть, услышал, как я закричала. Сбавил скорость, обернулся и что-то крикнул мне, кажется, "Извините!" Потом что-то выбросил на дорогу. Сначала я не поняла, что это такое.

– Но быстро сообразила, да?

– Не нравится мне твой тон. Мать не уважаешь.

– Да хватит тебе возиться с тонами, вернемся к фактам. И что произошло потом?

– Машина поехала дальше. Лэдди лежал на обочине. Я приподняла его и сразу же увидела, что он убит. И я сама похоронила его на заднем дворе.

– А бумажник оставила себе.

– Почему бы и нет?

Мейбл покачала головой.

– Мне это не нравится. Если сказать тебе правду, это выглядит даже подло.

– Но это мои деньги. Я получила их честно, по совести, за мою убитую собаку. Лэдди был ценный песик.

– Он был полуслепым десятилетним дворовым псом, и ты прекрасно знаешь.

– Даже если и так.

– Мам, а почему ты не позвонила мне вчера вечером, когда это случилось?

– Почему? Да вот по этому самому, чтоб ты не задавала так много вопросов.

– Я только пытаюсь выяснить, как было дело, и тогда мы сможем решить, что нам предпринять.

– Я уже решила. Выброшу бумажник, чтобы любопытные особы вроде тебя не совали свой нос, куда не просят, и не приставали с занудливыми вопросами. А деньги оставлю себе, они мои по чести и совести.

– Откуда ты это знаешь? Селия поджала губы:

– Что "это"?

– Человек, ехавший в машине, мог их выбросить, чтобы заткнуть тебе рот, и чтобы ты никому про него не рассказывала.

– Да зачем это было ему надо?

– А может, это был преступник, который удирал с места преступления?

Потрясенная Селия отказывалась поверить словам дочери:

– Вот еще глупости!

– Как бы не так. Он сбил Лэдди и не остановился, чтобы узнать, не может ли он чем-нибудь помочь. Это называется смыться с места дорожного происшествия. И это уже преступление. – Воображение у Мейбл было под стать ее машине, которая, тронувшись с места, тарахтела всеми сочленениями и ревела на всю округу. – Откуда ты знаешь, что он не ограбил банк и не удирал с добычей?

– Банки по субботам закрыты, – резонно заметила Селия.

– А может, он убийца. И почем тебе знать, что он сюда не вернется?

– Да зачем ему возвращаться?

– Чтобы заставить тебя умолкнуть навеки.

– Господи Боже! – Селия плюхнулась на плетеный стул и начала обмахиваться носовым платком. – Мне дурно. Я чувствую... чувствую, что сейчас упаду в обморок.

– Сейчас принесу тебе стакан воды. Посиди.

Дочь дала матери воды и, за неимением ничего лучшего, кусочек шандры. Мейбл пела партию сопрано в церковном хоре и пользовалась шандрой, чтобы лучше шли высокие ноты.

– Тебе лучше, мам?

– Нет, дочка, до смерти ты меня не довела, – горько сказала Селия. – Так пугать меня в моем возрасте!

– Я только хотела довести тебя до ума.

– Ты считаешь, умно выбросить на ветер почти сотню долларов? Если это умно, то я предпочитаю быть сумасшедшей, благодарю покорно.

– Я же прошу тебя только рассказать кому-нибудь о том, что вчера случилось.

– Кому именно?

– Ну, например, преподобному отцу Уилтону, он наверняка знает, что надо сделать.

– Через мой труп, – ответствовала Селия. – Мы с ним расходимся во взглядах на очень многие вещи.

– Тогда мистеру Личмену, констеблю.

– У мистера Личмена случаются припадки.

– А при чем тут припадки?

– Мне его собственная сестра сказала. У него бывают припадки. И даже, – добавила Селия с торжествующим видом, – выступает пена на губах.

Щеки Мейбл так разгорелись, что казалось, кожа на них вот-вот лопнет, как кожура на перезрелом помидоре.

– Может, ты все-таки перестанешь заговаривать мне зубы?

– Вовсе я не заговариваю тебе зубы. Ты упомянула мистера Личмена, я только заметила, что у него бывают припадки. И серьезные.

– Пустые слухи.

– Ах, слухи? Значит, когда ты узнаешь что-нибудь интересненькое о ком-нибудь, тебе говорят истинную правду, а я только собираю слухи?

– Надевай пальто, мам. В церковь опоздаем.

– Не хочу я идти в церковь.

– Верю, что не хочешь, но тебе это необходимо; мне пожалуй, тоже. А после службы пойдём к мистеру Личмену. Все равно, пускает ли он пузыри, как шампунь в ванне или нет, но ты расскажешь ему, что случилось, покажешь бумажник и опишешь человека в машине.

– Я его как следует не разглядела при свете фонарей.

– Но в бумажнике, небось, был какой-нибудь документ, в котором указано имя владельца?

– Да. Гэлловей. Рональд Джерард Гэлловей.

– Наверняка не настоящее, – заявила Мейбл. – Пошли, пора ехать.

Глава 9

Весть о том, что Рон Гэлловей в субботу около десяти часов вечера проехал на машине через местечко Торнбери, дошла до Эстер в воскресенье после обеда.

Она только что вернулась из охотничьего домика и раньше времени пила чай с сыновьями в их комнате для игр на третьем этаже. Мальчики вели себя несносно. Ощущая отрешенность и озабоченность матери, они чего только не придумывали, чтобы вернуть ее в повседневную реальность и обратить ее внимание на себя.

Бросались хлебными шариками, обзывали друг друга, не обошлось и без слез. В этой обстановке Эстер старалась оставаться доброй, но твердой, однако слишком велико было нараставшее в течение суток напряжение, и она сама была уже на грани того, чтобы разрыдаться, когда вошла Энни и объявила, что в библиотеке ее ждет мистер Брим.

– Разве я не сказала вам, что меня ни для кого нет дома? – резко сказала Эстер, срывая зло на служанке.

– Я ничего не могла поделать, миссис Гэлловей. Он сказал, что у него очень важные новости. А кроме того, это не кто-нибудь, а мистер Брим. – Энни сделала особое ударение на имени посетителя, чтобы придать ему особый вес, отчасти для того, чтобы оправдать свое неповиновение хозяйке дома, отчасти потому, что жаловала Гарри. Он всегда обращался с ней уважительно.

– Ладно. Присмотрите за этими сорванцами. Я ничего не могу поделать.

Энни бросила на нее взгляд, который явно говорил: "и никогда не могли", но Эстер сделала вид, что ничего не поняла. Она знала, что Энни имеет больше власти над ней, чем она над Энни. Такая расстановка сил определялась мальчиками: Энни легко и спокойно управлялась с ними, точно опытный укротитель, который знает пределы возможностей своих зверей и не ожидает от них больше того, что они в силах выполнить.

– Они же хорошие мальчики, – твердо сказала Энни.

– Да, конечно.

Гарри дожидался Эстер в библиотеке, Еще из-за двери она слышала, как он ходил взад-вперед по комнате, словно чем-то рассержен.

– Энни сказала, что у вас есть новости, – сказала Эстер. – В известном смысле.

– О Роне?

– В том числе и о нем.

– Не говорите загадками, Гарри. Не время и не место.

– А что я могу поделать? Кругом загадки.

Одежда Гарри была в беспорядке, волосы всклокочены, на щеках пылал лихорадочный румянец, словно их обожгло холодным ветром. Ростом он был невысок, но держался всегда прямо, благодаря чему казался выше и никто не считал его коротышкой.

Но в этот день он как будто съежился, стал ниже на несколько дюймов, плечи опустились, голова поникла, так что он выглядел маленьким, скрюченным и старым.

"Наверное, я сейчас выгляжу не лучше", – подумала Эстер и порадовалась, что в библиотеке нет зеркала.

– Разумеется, у вас дурные новости, – сказала она как можно более безразличным тоном.

– Нет, это не так. Во всяком случае, в том, что касается Рона.

– Выкладывайте.

– Некая женщина видела его вчера вечером около десяти часов в городишке под названием Торнбери. Он сбил машиной ее собаку.

– Что, что? – Рон переехал собаку и задавил ее насмерть. Немного притормозил, посмотрел, что случилось, и выбросил на дорогу бумажник с деньгами, чтобы возместить женщине потерю. Женщина описала машину, его самого, кепку и так далее. Это, несомненно, был Рон.

– Почему вы так уверены?

– В бумажнике были все документы, удостоверяющие его личность. Как я понимаю, ему было некогда вынуть деньги из бумажника, поэтому он выбросил бумажник вместе со всем его содержимым. Когда у него возникает какой-нибудь порыв, он способен делать такие вещи не задумываясь.

– Не задумываясь? О, нет. Он подумал, будьте спокойны. Подумал, как всегда, что за деньги можно купить все.

– Знаете что, Эстер, я мог бы сделать то же самое, если бы я был в чертовской спешке.

– А куда ему было спешить?

– Не знаю. Я просто говорю, что могло быть и так.

– И из-за этой чертовской спешки он не остановил машину? Гарри заколебался.

– А еще возможно, он чего-то опасался.

– Это уже теплей. Больше похоже на Рона. Он совершает ошибку и удирает, а чтобы не останавливаться, бросает деньги на дорогу. Да, вы правы, это, видимо, был Рон. Даже если бы в бумажнике не оказалось документов, я знаю, что это он. Повзрослеет он когда-нибудь? Сможет ли встречать что бы то ни было лицом к лицу?

– Не начинайте. Эстер...

– Где это – Торнбери?

– Примерно на полпути между Коллингвудом и Оуэн-Саундом. Через него проезжаешь по дороге в охотничий домик. Вы, должно быть, видели этот городишко сегодня.

– Не обратила внимания. – Эстер глубоко вздохнула, словно перед этим сдерживала дыхание, готовясь к нападению. – И это все новости о нем?

– Да.

– Тогда это хуже, чем никаких новостей.

– Не улавливаю вашу мысль.

Эстер отвернулась и, когда снова заговорила, обращалась как будто бы к окну:

– Вплоть до этой минуты я все время думала, что Рон исчез нарочно, чтобы не видеться со мной. Думала, может, уехал в Детройт и, помучившись какое-то время угрызениями совести, позвонит мне, скажет, где он, и все будет снова в порядке. Или вроде бы в порядке, как было до сих пор. Думала, он сделал что-то не так и не мог встретиться со мной, посмотреть мне в глаза, потому и удрал.

– Это вполне возможно.

– Нет. Теперь уже нет. Если бы он хотел скрыться от меня, он не отправился бы туда, где я стала бы искать его в первую очередь. Раз его видели в Торнбери, значит, он ехал в охотничий домик или возвращался оттуда. А в каком направлении он миновал Торнбери?

– Я не догадался спросить. Да и не было времени подумать. Инспектор вернулся в охотничий домик сразу после того, как вы уехали, и рассказал мне о том, что произошло в Торнбери. Я подумал, что вам захочется тотчас узнать об этом, и поехал прямо сюда.

– Вы могли позвонить.

– Мне нужен был предлог, чтобы убраться оттуда.

– Зачем?

– Я пытался дозвониться до Телмы. Один раз мне это удалось, но она сразу же повесила трубку. Еще несколько раз пробовал, зуммер гудел подолгу. Но никто не подходил. Теперь я знаю почему.

Он говорил таким странным тоном, что Эстер повернулась и посмотрела на него.

– Что с вами, Гарри?

– Она оставила меня, – ответил Гарри и вдруг беззвучно заплакал. Он прикрыл лицо ладонями, но слезы просачивались сквозь пальцы и с кистей падали на обшлага рубашки.

Эстер никогда в жизни не видела, чтобы взрослый мужчина плакал, от изумления на какое-то время она застыла. Не могла сказать ни слова, а первая ее мысль была о том, что Гарри нужен носовой платок, просто необходимо, чтобы кто-нибудь дал бедному Гарри носовой платок, не то он замочит слезами всю рубашку.

Когда Эстер обрела, наконец, дар речи, ее тон, тихий и напряженный, как нельзя лучше подходил к ее состоянию:

– Гарри, я налью вам выпить, а, Гарри?

– Нет. Я сейчас... совладаю с собой. Одну минуту.

Эстер снова отвернулась к окну. Тысячу раз она смотрела в окно, и всегда у нее создавалось впечатление, будто где-то за извилистой подъездной дорожкой, за высокими заборами и железными воротами жизнь протекает без нее, ибо она не попала в число приглашенных. Иногда ей казалось, что издалека из-за высоких заборов, доносятся звуки музыки, а сквозь железные решетки можно разглядеть танцующие пары.

– Я поехал домой, – продолжал Гарри. – Ее дома не было. А на кухонном столе лежала записка, в которой Телма сообщала, что ушла от меня.

– Она объяснила причину?

– Нет, во всяком случае, я ее не понял. Она писала, что ей надо все обдумать. Это я могу понять. Ведь мы были так счастливы. – На последнем слоге дыхание его прервалось, но он тотчас совладал с собой. – Все знают, как мы были счастливы. И я ничего не могу понять. Что же такое ей надо обдумать?

– Возможно многое.

– Но что именно?

– Забавное совпадение, не правда ли? Теперь они оба исчезли: и Рон, и Тёлма.

– Вы намекаете, что они уехали вместе?

– Может быть, мы с вами были слишком глупы во всем этом деле.