В тихом омуте

– А вы случайно не мистер Гэлловей?

– Нет, я его гость.

– Значит, мистер Гэлловей здесь?

– Нет. Мы – другие гости и я – ждем его со вчерашнего вечера. Как только я увидел вас, то подумал, что вы приехали сообщить нам что-нибудь о нем.

– Мы располагаем только заявлением о том, что он исчез. Я инспектор Кэвел, а это мой коллега сержант Ньюбридж. Могу я узнать ваше имя, сэр?

– Ральф Тьюри, адъюнкт-профессор Торонтского университета.

Слова эти прозвучали кичливо и претенциозно, как будто он намеренно хотел укрыться под покровом респектабельности, точно ребенок, который накрывается одеялом с головой и думает, что спрятался. Это сравнение вызвало досаду Тьюри. Несправедливо: он не совершил никакого преступления, ему нечего скрывать, почему же он чувствует себя виноватым?

Инспектор Кэвел прищурился, шрам на щеке перешел в настоящую улыбку, будто инспектор втихомолку забавлялся при виде такой детской игры, как прятанье под одеялом.

– Так обстоит дело, сэр. Теперь, если не возражаете, мы войдем в дом и немного поговорим о мистере Гэлловее. Ньюбридж, а вы оглядитесь здесь.

– Да, сэр, – откликнулся Ньюбридж, но вид у него был озадаченный, как видно, он не понимал, что ему здесь искать и что делать с тем, что найдет.

Тьюри и Кэвел вошли в дом. Эстер сидела перед камином, закинув ногу на ногу и положив руки на колени, вид у нее был спокойный и даже небрежный. Пожалуй, слишком небрежный. Тьюри заподозрил, что она подслушивала из-за двери его разговор с инспектором.

Эстер любезно улыбнулась, когда Тьюри представил ей Кэвела, однако не встала и руки не протянула и вроде бы не торопилась узнать, что же он ей скажет.

Оказалось – совсем немного.

– Я изложу вам только факты. Час назад мне сообщили из Торонто, что жена мистера Гэлловея заявила о его исчезновении. Мне известны время и место, где его видели в последний раз, марка и модель его машины и, пожалуй, это все. Я не получил приказа провести расследование или другого распоряжения в том же духе. Мне просто поручили проверить здесь, на месте, не объявился ли он и не дал ли о себе знать.

– Нет, ничего, – сухо ответила Эстер, – Никаких признаков жизни.

– Что ж, мне кажется, если он еще в пути, нетрудно будет его обнаружить. В нашей лесной глуши нечасто встретишь "кадиллак" с откидным верхом, а уж если в такую погоду верх опущен, его просто нельзя не заметить, как, скажем, пожарную машину. С другой стороны, если он устал и остался ночевать в каком-нибудь мотеле, тут у нас тоже не будет никаких затруднений. Мотелей в наших краях совсем немного.

– А если он не в этих краях?

– Почему вы так думаете, миссис Гэлловей? Он ведь собирался приехать сюда, не так ли?

– Он мог изменить свои намерения.

– Неужели его поведение настолько непредсказуемо, что он мог отправиться куда-то еще?

– Нет. Во всяком случае, раньше с ним такого не бывало.

– Он сильно выпивает?

– Иногда напивается допьяна, но с ним тогда никаких проблем. Просто идет спать.

– Мне неловко задавать такой вопрос, но по долгу службы я обязан это сделать. Есть ли у вас основания полагать, что ваш муж интересуется другой женщиной?

Перед тем как ответить, Эстер бросила быстрый взгляд на Тьюри.

– Никаких.

Она произнесла это таким убежденным тоном, что Кэвела это как будто встревожило. Чтобы хоть чем-то скрыть свое смущение, он вытащил из внутреннего кармана мундира небольшую коричневую записную книжку.

– По имеющимся сведениям, мистера Гэлловея последней видела некая миссис Брим, проживающая в Вестоне. Она ваша подруга, миссис Гэлловей?

– Ее муж и мой дружат со студенческих лет. Рон отправился в Вестен за Гарри, то есть за мистером Бримом, чтобы вместе с ним ехать сюда. Но Гарри получил срочный вызов и поэтому добрался сюда чуть попозже один. Сейчас он наверху, спит. Могу разбудить его, если нужно.

Тьюри состроил гримасу в знак протеста, но Эстер не обратила внимания.

– Я не думаю, чтобы Гарри рассказал что-то кроме того, что вам уже известно, – сказал Тьюри. – Лучше дать ему выспаться. У него была трудная ночь.

Кэвел поднял брови:

– В каком смысле трудная, мистер Тьюри?

"Надо бы мне научиться держать язык за зубами, – подумал Тьюри, – и не соваться с дополнительными сведениями. В конце концов они узнают обо всем – о Телме, ребенке и Роне, – но не мое дело доводить это до их сведения". И он осторожно сказал:

– Мы почти всю ночь не спали, пытаясь выяснить, где же Рон.

– Мы?

– Гарри Брим и я, а также другие гости, Билл Уинслоу и Джо Хепберн.

– А что именно представляли собой эти попытки?

– Мы с Гарри вернулись в Уайертон и позвонили Эстер – миссис Гэлловей – на тот случай, если Рон по какой-либо причине остался дома. Она сказала, что он уехал, и тогда мы позвонили жене Гарри. Та сообщила, что Рон приехал в назначенный час, они выпили по рюмке, и он поехал дальше.

– Это все?

– Ну, Телма – миссис Брим – сказала еще, что Рон жаловался на плохое самочувствие, может, в этом вся загадка его исчезновения, как вы думаете?

– То есть?

– Рон всегда принимает всерьез любые симптомы. Он мог поехать к врачу, возможно, даже лег в больницу.

– Он здоров, как бык, – сказала Эстер.

– Но сам-то он так не считает.

– А кроме того, он до смерти боится больницы. Его прямо-таки волоком тащили в родильный дом, когда я рожала.

Кэвел задумчиво посмотрел на Эстер.

– Мне кажется, вы не хотите принимать никакую версию, миссис Гэлловей.

– Я хочу. Но не могу. Слишком хорошо я знаю своего мужа, и ни одна из предложенных до сих пор версий не кажется мне правдоподобной.

– У вас есть своя версия, миссис Гэлловей?

– Может, и есть.

– А если так, – сухо сказал Кэвел, – какова она?

– Я думаю, Рон по какой-то причине избегает меня.

Это было настолько близко к предположениям Тьюри, что он издал удивленное восклицание, как будто Эстер прочла его мысли.

– Ас чего бы вашему мужу избегать вас, миссис Гэлловей? – спросил Кэвел.

– Не знаю. – И она снова метнула взгляд на Тьюри, словно полагая, что тот мог бы ответить на этот вопрос, если бы захотел.

"Она чертовски востра, когда речь идет о ее интересах, – подумал Тьюри. – И слишком честна, чтобы скрывать это. Ничего удивительного в том, что по временам Рону туго с ней".

– Вы можете поговорить с Гарри Бримом, – добавила Эстер, обращаясь к Кэвелу.

– Почему именно с ним?

– Он и мой муж, что называется, закадычные друзья, – Последние слова она произнесла с насмешкой. – Если у Рона были какие-то тайны, то поведать их он мог, скорее всего, Гарри.

Тьюри еще раз попытался избавить Гарри от пытки:

– По-вашему, скорей Гарри, чем мне, Эстер?

– Разумеется, и вы прекрасно знаете.

– Что ж, ладно. Пойду разбужу его.

Глава 6

Гарри спал на животе, без подушки, – как ребенок; сходство усиливалось тем, что он прижал ко рту уголок одеяла, ведь дети, как известно, перед сном сосут что-нибудь для вящего удовлетворения и спокойствия.

На ночном столике рядом с кроватью стоял флакон с красными капсулами и наполовину опустошенный стакан с водой.

– Гарри, эй, Гарри!

Тот не реагировал ни на собственное имя, ни на похлопывание по плечу. Тогда Тьюри наклонился над спящим и с большим трудом повернул его на спину. Затем взял его твердой рукой за подбородок и начал мотать его голову из стороны в сторону, пока Гарри не открыл глаза.

– Не надо, – простонал Гарри.

– Просыпайся, вставай.

– Холодно.

– Внизу теплее. Обувайся. У нас гость.

– Плевать. – Гарри снова закрыл глаза. – Черт с ним.

– Сколько этих красных капсул ты принял?

– Не помню. Какая разница?

– Есть разница. – Тьюри взял Гарри за плечи и посадил. У того голова болталась вперед-назад, будто у него была сломана шея.

– А почему? – спросил Гарри. – Почему есть разница?

– Внизу сидит полицейский, он хочет поговорить с тобой.

– О чем?

– О Роне. Они пытаются его разыскать. Эстер позвонила в полицию, заявила, что он исчез, и они прикатили сюда.

– Эстер здесь? – Гарри оттолкнул поддерживавшую его руку и сел прямо. В голосе его появилась тревога, глаза приняли осмысленное выражение. – Эстер не должна была приезжать сюда.

– Почему?

– В доме бардак.

– Ну и что?

– Надо будет срочно прибраться. Эстер терпеть не может беспорядка.

Как и остальные члены компании, Гарри побаивался Эстер. Не то чтобы она была им всем неприятна, но каким-то необъяснимым образом она всегда оказывалась права, а их повергала в смущение и замешательство. Эстер могла пройтись по комнате и, не говоря ни слова, одним своим видом или слегка поднятой бровью указать на то, что в стропилах паутина, а под коврами пыль. И если кто-то брал на себя труд проверить, оказывалось, что есть и паутина и пыль.

Гарри посмотрел на свои наручные часы:

– Еще и девяти нет.

– Знаю.

– А Эстер, должно быть, всю ночь не спал а.

– Фактически – да.

– Почему она решила приехать сюда?

– Хотела сама убедиться, что Рона здесь нет.

– Как я понимаю, нам она не доверяет.

– Да, не очень.

– Она что же: думает мы его покрываем?

– Возможно.

– А что мы покрываем, хотел бы я знать? Она, видно, думает, что мы привозим сюда женщин или как?

– Может, и думает.

– Господи, это же смешно.

– А вот ей не до смеха.

– Странная женщина Эстер. Вот Телма, например, никогда бы такое не заподозрила. Она счастлива, когда я уезжаю, чтобы приятно провести время. У нее нет эгоистической жилки.

Тьюри почувствовал, как его губы сжимаются сами собой, но все же умудрился Спокойно сказать:

– Поторопись, нас ждут.

– Ладно. – Гарри спустил ноги с кровати и начал обуваться. – Полицейский говоришь?

– Да.

– Какого сорта?

– Дежурный офицер полицейского округа. Ему радировали из Торонто и попросили проверить, нет ли где Рона.

– Говоришь, Эстер заявила в полицию?

– Да.

– Странно: когда ты говорил с ней сегодня ночью, она нисколько не беспокоилась, о полиции и слышать не хотела.

Тьюри и сам обратил внимание на несоответствие поступков Эстер ее словам, но отнес его на счет непредсказуемости женщин.

Гарри встал, причесался и застегнул ворот фланелевой рубашки.

– Надо бы мне побриться, раз тут Эстер и полиция.

– Некогда.

– Телме не понравилось бы, если бы она...

– Телмы здесь нет.

– Ну, ладно.

– Послушай Гарри, этот инспектор, кажется, очень настырный. Следи за собой.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Не болтай лишнего.

– О чем?

– О том, о чем мы говорили с тобой ночью.

– Ночью мы о многом говорили.

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– Да нет же, подскажи, о чем.

– О Телме, то есть о том, что Рон к ней неравнодушен. Не говори об этом.

Гарри заморгал.

– Да почему? Ведь на самом деле этого нет! Я же тебе сразу так и сказал. Телма любит грезить наяву, придумывать всякую всячину. Я же сказал тебе, что...

– Я помню, что ты мне сказал.

– Так что: ты мне не веришь?

– Верю, верю, – сказал Тьюри, одерживая раздражение, чтобы оно не прозвучало в его голосе. – Но инспектор может не поверить. Он не знает Телму, как все мы знаем. Так что помалкивай об этом, хороши?

– Вечно ты не доверяешь моему здравому смыслу. Должно быть, за дурака меня держишь.

– Каждый из нас в чем-то дурак.

– Что ты хочешь сказать?

– Ничего, решительно ничего, – сказал Тьюри и вышел из комнаты; Гарри двинулся за ним коротким сердитым шагом.

Внизу Эстер и инспектор вроде бы закончили разговор. Кэвел, держа в руке незажженную трубку, разглядывал корешки книг на полках, Эстер, стоя спиной к камину, глядела на инспектора молча и сосредоточенно. Она курила сигарету, часто и яростно затягиваясь, как будто ее распирало от множества мыслей, которые она хотела бы высказать, но не могла, и сигарета служила ей своего рода затычкой.

Тьюри представил Гарри Кэвелу, затем обернулся к Эстер и многозначительно сказал:

– Мы с вами можем подождать в комнате для игр. Возможно, инспектор хочет поговорить с Гарри наедине.

Эстер бросила на него пронзительный взгляд, но не стала возражать, когда Тьюри взял ее за руку и повел в прихожую.

Комната для игр, дверь в которую находилась напротив двери в кухню, могла бы служить вещественным доказательством того, что собиравшиеся в охотничьем домике мужчины увлекались не столько рыбной ловлей, сколько другими спортивными занятиями: довольно потертый ломберный столик с фишками из слоновой кости, настольная игра "загони шарик", биллиардный стол резного дерева и дюжина киев в стойке у стены из суковатых сосновых бревен.

Эстер присела на край биллиардного стола и принялась качать правой ногой с воинственным видом, будто собиралась пнуть кого-то или что-то.

– Ну, выкладывайте, – сказала она.

– Что выкладывать.

– Причину, по которой вы уволокли меня от Гарри и инспектора.

– Дорогая Эстер, – улыбнулся Тьюри, – никто вас не уволакивал. Кроме всего прочего, вы слишком взрослая девочка, чтобы так обойтись с вами.

– Бросьте играть словами. Почему вам так хотелось убрать меня оттуда?

– Ничего мне такого не хотелось. Просто я подумал, что с нашей стороны будет вежливо, если мы позволим инспектору поговорить с Гарри с глазу на глаз.

– Значит, одна из причин – вежливость?

– Конечно.

– Каковы остальные?

– Остальные?

– У вас всегда есть какой-то тайный мотив, Ральф, иногда даже несколько. Вы напоминаете мне игру из ящичков, которой забавлялись мои сыновья, когда были поменьше, – вы открываете самый большой ящик, а в нем второй, поменьше, во втором третий, еще меньше и так далее.

– Боюсь, я не улавливаю вашу мысль.

– Всякий раз как вы объясняете мне мотив того или иного поступка, я знаю, что в нем скрыт другой мотив, а в другом – третий. В каждом ящичке по мотиву.

– Но так не может продолжаться до бесконечности. Что же в самом маленьком ящичке?

– Ваше жирное маленькое "я".

Тьюри засмеялся, но в смехе его прозвучала какая-то нотка неуверенности.

– Вы меня представляете слишком уж сложным.

– Или хитрым.

– Торжественно обещаю вам, Эстер: если когда-нибудь я открою самый маленький ящичек, я приглашу вас посмотреть. Придете?

– Вприпрыжку. Такой случай я не упустила бы ни за что на свете.

– Я, разумеется, не гарантирую, что там будет ахти какой сюрприз. Просто жирное маленькое "я". – Тьюри увидел, что Эстер с удовольствием вошла в эту игру. – Как, по-вашему, оно выглядит?

– Как кукла-купидончик по рисункам О'Нейла. Из тех маленьких пластмассовых куколок, которые продаются в десятицентовых магазинах.

– Это не очень-то лестно для меня.

– Ну что вы! Очень лестно по сравнению с тем, как я представляю себе мое собственное "я" или "я" Рона.

– А что не так с его "я"?

– Рон никогда не доберется до последнего ящичка. А если бы и добрался, ни за что не пригласил бы меня или кого-нибудь еще посмотреть на то, что в нем окажется. Это была бы закрытая частная выставка.

– Мне бы хотелось, чтоб вы лучше думали о Роне.

– Мне бы тоже этого хотелось, – медленно сказала Эстер. – Я, оказывается, люблю его.

Мак-Грегор и здесь затопил камин, к этому времени воздух в комнате нагрелся настолько, что запотели окна. И у Тьюри возникло детское желание подойти к окну и написать пальцем на стекле свое имя или же изобразить сердце, пронзенное стрелой, и под ним сделать надпись:

ЭСТЕР + РОН = ЛЮБОВЬ

– Я не очень чувствительна, – сказала Эстер с безразличным видом. – Но иногда мне кажется, будто я и очень чувствительная, и в то же время практичная, деловая женщина. Однако внешность обманчива. На самом деле я дура, причем набитая, из тех, что заранее знают, чего делать не следует, но поступают наоборот. Я влюбилась в Рона с первого взгляда. Знала, что у него жена и дочь. Знала, что он испорчен большими деньгами и совершенно сумасшедшими родителями. Я знала, что по духу и по вкусам мы совсем разные. И все равно вцепилась в него зубами и ногтями. Заполучить его оказалось нетрудно. Рон был совершенно доступен. Он и сейчас такой.

– Что вы хотите сказать?

– Раз я сумела это сделать, это могла сделать и любая другая женщина. И теперь может.

– Эстер, не надо...

– Рон – из тех, кого запросто можно обвести вокруг пальца.

– Ваше положение не совсем такое же, как у Дороти.

– Да, конечно, вы правы. Но чем оно лучше?

Пожалуй, момент был благоприятным для того, чтобы рассказать Эстер все, что он знал о Телме и Роне, но у Тьюри не хватало мужества и желания, он даже не располагал фактами. Усматривал иронию судьбы в том, что Эстер оказалась теперь в том же положении, в какое поставила другую женщину много лет назад. Кто-то должен сообщить ей. Интересно, а кто сообщил Дороти?

Дороти, первую жену Рона, Ральф не видел много лет. Это была хрупкая блондинка, дочь мебельного фабриканта, так же с детства испорченная богатством, как и Рон. Лет до двадцати она страдала ипохондрией и в двадцать один год, ко времени замужества, была легкой добычей всех местных шарлатанов. Дороти редко появлялась с мужем на концертах, спектаклях и званых обедах, причем нигде не досиживала до конца, уходила в антракте или перед десертом, как правило, одна, из-за каких-то загадочных болей. Единственную беременность провела почти полностью в постели, но, ко всеобщему изумлению, родила нормальную здоровую девочку. Сразу взяли няню, потом гувернантку, так что Дороти была предоставлена полная свобода сосредоточиться на многочисленных симптомах неведомой болезни. Если Рон был, как выразилась Эстер, весьма доступен, то в этом больше всего была виновата Дороти.

Последние сведения о Дороти Тьюри получил от Гарри, который раз-два в год навещал ее по старой дружбе. Гарри рассказывал, что Дороти живет в доме своей матери в северной части города, за ней ходят две постоянных сестры милосердия, и она, не достигнув сорока лет, ведет жизнь затворницы. Она поведала Гарри, которого всегда уважала, по-видимому, из-за его интереса к таблеткам и прочим лекарствам, что страдает никому не известной болезнью крови и больше года не протянет. Пригласила Гарри на похороны, и он, как человек обязательный, приглашение принял.

Дороти и Эстер – противоположные полюсы, и Тьюри удивлялся, как это Рон мог жениться на той, и на другой. Возможно, хрупкое сложение Дороти заставляло его в большей мере чувствовать себя мужчиной, а потом, пресытившись этим, он выбрал Эстер как антипода, то есть женщину, на которую сам мог бы опереться.

– Не хотите ли сыграть партию на биллиарде? – спросила вдруг Эстер.

– Не очень.

– Да и я тоже. Просто подумала, как скоротать время. Наверно, не надо было мне приезжать сюда. Я ничего здесь не могу сделать, разве не так?

– Теперь за дело взялась полиция, пусть она и старается. Профессионалы все-таки могут сделать больше, чем жалкая кучка любителей.

– Ах, да, добрая старая полиция.

– Подойтите-ка сюда на минутку. – Тьюри вытащил из кармана носовой платок и протер одно из оконных стекол. Возле дома полицейский помоложе, сержант Ньюбридж, изучал следы шин на подъездной дорожке. – Взгляните.

Эстер посмотрела:

– Ну и что?

– Полиция свое дело знает.

– В самом деле? – Эстер отвернулась от окна. – Они могут изучить все следы шин, ведущие в ад и обратно, но по ним Рона не найдут.

– Хотите быть циничной? Ладно, – сказал Тьюри. – Но у вас, по крайней мере, хватило ума позвонить в полицию.

– Вы считаете, это было умно?

– Да.

– Может, вы и правы. Но ума хватило не у меня.

– Как?!

– Я не звонила в полицию, – спокойно сказала Эстер. – Я вообще никому не звонила.

Глава 7

В тот момент, когда Телма положила трубку, она поняла, что совершила глупость. Не сам по себе звонок, он был необходим, глупостью было то, что она назвала себя миссис Гэлловей. Но пока Телма говорила по телефону, ей казалось вполне естественным, что она представляется как жена мистера Рональда Гэлловея, это звучало для нее как нечто само собой разумеющееся.

Позвонив в полицию, она вернулась наверх и легла в постель, уснула, но через час проснулась от дурного сна. Подробностей не помнила, но суть была в том, что их всех – ее, Рона, ребенка и Гарри подхватила крутая волна и понесла в море. Они кричали, Телма проснулась от собственного крика.

И первая ее мысль была не о Роне или Гарри, а о растущем в ее чреве ребенке. Она осторожно приложила руку к животу, чтобы успокоить ребенка на тот случай, если его потревожил ее дурной сон. Телма широко раскрытыми глазами глядела в потолок и пыталась кончиками пальцев ощупать ребенка, крошечную головку, согбенную шейку, все скрюченное тельце. Она работала в приемной врача, до того как вышла замуж за Гарри, и прекрасно знала, что на этой стадии плод безобразен и вовсе не похож на ребенка. Но, воображая собственного сына, она видела его красивым, вполне сформировавшимся и изящным, как кукла.

Телма держала руку на животе, пока не почувствовала едва заметное шевеление, затем спустила ноги с кровати и встала. Сразу закружилась голова. Открыв рот, Телма глубоко вздохнула, посмотрела на себя в трельяж-бюро и подумала, какая она смешная и как она рада, что Гарри сейчас ее не видит, не задает вопросов и не дает рекомендаций.

Всю жизнь Телма страдала от сознания, что внешность у нее оставляет желать лучшего. Она знала, что хорошенькой ее не назовешь, тем более теперь, когда она уже чуточку располнела и выглядела самой настоящей коротышкой. Но беспредельная привязанность Гарри придавала ей уверенности в себе, позволяла ощущать собственное обаяние и женственность. Друзья и подруги называли ее "привлекательной", и слово это как-то затемняло, затушевывало явные ошибки природы. Основанием для такого эпитета служило главным образом выражение ее лица, теплое, дружелюбное и немножко смешливое. На улице ей улыбались дети, в магазинах продавцы были к ней особенно внимательны, незнакомые люди на автобусной остановке делились с ней самыми интимными подробностями своей жизни, и все потому лишь, что она глядела на них так, будто их дела искренно ее интересуют. Иногда она и в самом деле ощущала любопытство к собеседнику. Но чаще всего это выражение появлялось машинально, без всякой связи с ее подлинными чувствами. Тьюри говорил о "пустой улыбке Телмы", Гарри – о "сладком взгляде", Рон никогда не обращал внимания на выражение ее лица.

Когда головокружение прошло, Телма надела воскресное домашнее платье, тщательно причесала волосы и перевязала их лентой в тон платья. Глаза припухли от слез, прозрачные веки окаймляла фиолетовая полоска, какая бывает на кожице лука. Телма промыла глаза холодной водой и подержала на веках примочки из отвара ромашки, прежде чем выйти на веранду, чтобы забрать молоко и воскресную газету.

Было ясное весеннее утро, обещавшее погожий день. Соседка, вдова по фамилии Мэлверсон уже копошилась в саду над клумбой бледно-желтых нарциссов, которые только что расцвели.

– Привет, Телма!

– Доброе утро, миссис Мэлверсон.

– Хорош денек, а? Денек так денек!

– Да, денек что надо.

– А выглядите вы неважно, моя милая.

– Я прекрасно себя чувствую.

Минуту назад так оно и было, но теперь горячие солнечные лучи ударили Телму по глазам, и от их тепла она почувствовала озноб. Прижала к груди холодную бутылку с молоком.

– Готова держать пари, сегодня вы утомлены. У вас всю ночь горел свет.

"Всюду ты суешь свой нес, противная старая перечница, – подумала Телма. – Но Рона вчера ты не видела, ушла в кино, как всегда по субботам".

– Я не могла уснуть.

– А, не могли уснуть, милочка, так попросили бы у своего мужа каких-нибудь таблеток. В прошлом месяце он дал мне такое лекарство от невралгии, что я горя не знала.

– Муж уехал рыбачить на север.

– Да? Что ж, подгадал, лучше погоды не придумаешь. Вы видели, какие у меня нарциссы?

– Да, вчера вы мне их показывали.

– Компост – вот в чем секрет. Надо бы и вам с мужем заложить такой же. А как долго ваш муж будет рыбачить?

– Трудно сказать.

Миссис Мэлверсон сдвинула на затылок садовую соломенную шляпку и стерла пот со лба кружевной перчаткой. На лбу осталась грязная полоса.

– Знаете что я вам скажу? Пойдемте-ка в церковь.

– Нет, спасибо. Я не чувствую...

– Надо бы вам ознакомится с нашей маленькой церковью как следует. А сегодня будет особая служба. Наш пастор будет читать по цветам.

– Читать по цветам?

Откинув голову, миссис Мэлверсон засмеялась.

– Вы это сказали как неверующая, с гримаской и всем прочим. Ладно, я не сержусь. Сама когда-то не верила. Я говорила точно так же, как вы сейчас. Читать по цветам? Именно эти слова я тогда сказала. И тем не менее наш пастор читает по цветам, которые мы приносим, и в каждом цветке оказывается послание от дорогого нам человека, который очень-очень далеко.

Телма нервничала и стояла в нерешительности, по-прежнему прижимая к груди воскресную газету и бутылку с молоком, которая теперь весила целую тонну. Язык и глазки миссис Мэлверсон пригвоздили ее к месту так же прочно, как булавка натуралиста – мотылька.

– Телма, – тихо сказала миссис Мэлверсон. – Вы изменились. Что с вами?

– Ничего.

– Я же вижу, как вы грустите в последнее время. Вы утратили контакт с кем-то, кто вам дорог?

Телма, бледная от дурноты, молча уставилась на соседку.

– Вот оно что! Вы утратили контакт с кем-то, кто вам дорог, и вам нужно послание от него, не так ли? Да, я вижу, вам очень нужно послание. Что ж, нет ничего легче. Пойдемте со мной в церковь, и пастырь прочтет по вашему цветку.

– Нет, я, собственно...

– Цветок должен быть свежий, совершенно свежий, а если вы принесете его с корешком и запахом Божьей землицы, это еще лучше. Вы ждете послание от женщины?

– Нет.

– Значит, от мужчины. От мужчины, с которым вы утратили контакт. Нет, нет, Телма, я не допытываюсь. Мне нужно только выяснить еще одну подробность, от которой зависит цвет вашего цветка.

– Цвет?

– Да, это очень важно. Если этот человек жив, надо взять красный цветок, яркий, как кровь. Если же он, как вы говорите, мертв – мы не любим этого слова, оно далеко от истинной сути вещей, – но если он мертв, надо взять белый цветок.

Телма закрыла глаза, голова ее пошла кругом. Она почувствовала, как бутылка молока выскользнула из ее рук, услышала звон разбившегося стекла и испуганный крик миссис Мэлверсон, но сказать ничего не могла. "Если же он, как вы говорите, мертв – мы не любим этого слова – мертв..."

– Господи Боже, надеюсь, я не сказала ничего такого, чтобы вы так всполошились. – Миссис Мэлверсон, подобрав юбку, перешагнула через невысокую изгородь, разделявшую их владения, пересекла дорожку и подошла к ступеням веранды. – Давайте, я уберу.

– Нет!

– Это единственное, чем я могу вам помочь, ведь я...

– Уйдите. Просто уйдите.

– Господи, да у вас на этой неделе все из рук валится. Можно подумать, вы в интересном положении.

– Замолчите и оставьте меня в покое.

– Ладно, ладно, – сказала миссис Мэлверсон и отступила на свою территорию, сердито качая соломенной шляпкой. Вот какова награда, когда пытаешься внести хоть немного радости в чужую жизнь.

Не обращая внимания на осколки стекла и разлитое молоко, Телма вошла в дом и присела за кухонный стол. Две мухи гонялись одна за другой в открытом окне. Гладя на них, Телма подумала, что пора Гарри навесить на окно сетку...

В последнее время она частенько думала о будущем, как о продолжении настоящего, думала обо всех мелочах из тех, что надо бы сделать в доме или на участке, строила планы на уик-энд по случаю Дня памяти павших. Но при этом она знала, что ничего подобного не будет. Знала, что они с Гарри больше не будут жить в этом доме, что кто-то другой поставит на лето сетку на окно. И еще она знала, что ее ждут другие великие перемены на ближайшем повороте судьбы. Миновать поворот она уже не могла, каждая секунда приближала ее к нему неумолимо, как бы она не цеплялась за привычную повседневность.

"Гарри должен будет..."

"Нет, Гарри не должен будет, – подумала она. – Надо мне привыкнуть к мысли, что мы здесь жить не будем. Какой-то посторонний человек навесит сетку на окно в кухне по просьбе своей жены, тоже совершенно посторонней женщины. Эти двое незнакомых людей будут жить в нашем доме, очень скоро он полностью перейдет в их собственность. Да ладно, не стоит разводить нюни по этому поводу. Никогда я наш дом по-настоящему не любила. Таких домов в Онтарио – тысячи, тысячи квадратных коробок из красного кирпича. Я хочу жить в одноэтажном доме, в тех краях, где нет зимы".

В столовой зазвонил телефон. Телма была уверена, что звонит Гарри, но сразу не могла решить, снимать трубку или нет.

– Алло?

– Телма, это ты, дорогая?

– Да.

– Прошло твое недомогание?

– Да.

– Послушай, любовь моя. Я звоню из Уайертона. Рон пока что не объявился. Может, тебе что-нибудь известно?

– Нет.

– Ладно, ты не беспокойся, все будет хорошо.

– Да? – спросила Телма и повесила трубку.