Вольный стрелок

— Да вообще писать не надо! — запел свою любимую песню Миша, но главный коснулся его плеча, заставляя его умолкнуть.

— Правильно поняла, Юля, — так и надо написать. Ну, хорошо тебе стало?

— А с чего? Вы у меня отняли такую версию, а взамен ничего не дали! — Я улыбнулась чуть пошире, стараясь, чтобы атмосфера в этом кабинете стала как можно более теплой и дружественной. — Но это не важно. А вот вы мне скажите… как вас зовут — а то некрасиво получается…

— Олегом меня зовут. — Он ухмыльнулся, мотнув головой, показывая, что не ждал вопроса и ответил на него чисто автоматически. — Олег. Теперь хорошо?

Если честно, мче стало не слишком хорошо. Потому что мне показалось, что я знаю это лицо, — не узнай я его имени, не вспомнила бы, но когда узнала, память услужливо подсунула фотографию, виденную в одной книге, посвященной оргпреступности. Там такой же невысокий и массивный был мужик, и такие же глаза небольшие, и маленький рот, и нос чуть вздернутый — и волосы тоже темные и стриженные коротко. И подпись под фотографией я помнила. «Олег Уральцев, он же вор в законе Урал, во время последнего задержания на воровской сходке в 1996 году. Урал — один из влиятельнейших славянских законников, действующих на территории Московского региона».

Не то чтобы это что-то меняло в корне — но в любом случае узнавание не вызвало у меня особой радости. Потому что я поняла отчетливей, чем прежде, что все происходящее не следует воспринимать слишком легко — и раз он встретился со мной лично, значит, у него есть для этого веские основания. И мне следует быть поосторожнее. Хотя я и так уже сказала больше, чем нужно, — не зная, с кем имею дело, и рассчитывая на заступничество Кисина. А здесь оно мне вряд ли могло помочь.

— Да, Олег, спасибо, — ответила задумчиво. — Большое спасибо.

Я чувствовала, как поселившееся внутри противоречие раздирает меня надвое. С одной стороны, мне надо было сейчас вести себя так, чтобы меня поскорее отпустили, — и я готова была выполнить их требование, тем более что для этого не надо было принципиально менять материал, даже историю с аварией можно было оставить, только концовку надо было подработать немного. Так, как он этого хотел.

В конце концов, с людьми такого уровня я еще не сталкивалась — разве что заочно, черт знает, кто стоял за теми, о ком я писала свои материалы. Но сейчас была очная встреча, и я понимала, что моя статья угрожает его интересам — и ради своих интересов он, несомненно, готов на многое. А как он действует, я уже знала.

Но с другой стороны, мне жутко хотелось его разговорить — и, может быть, узнать то, чего я не знала еще. Я никогда не отличалась безрассудной смелостью — да и глупо было бы рисковать собой ради пары фраз в материале, которые лично мне ничего не дадут, зато из-за них я многое могу потерять. Но…

— Я вас поняла, Олег. — Я допила холодный кофе, философски посмотрев на пирожное. Пообещав ему, что съем его, если все пойдет так, как мне надо. А если плохо пойдет, то тоже съем — мне ведь нужна будет компенсация. — Я уже не могу снять материал — он заявлен давно, и мое начальство в курсе. У меня, между прочим, был конфликт с «Нефтабанком», куда я приезжала за информацией, так что руководство в курсе событий. Так что снять его я не могу — но могу сделать то, о чем мы с вами договорились. И в материале будет сказано, что Улитина мог убить кто угодно. Но…

Я посмотрела ему в лицо, встречая его взгляд.

— Но получится глупо — потому что эта фраза не означает, что его не могли убрать те ваши близкие люди, о которых вы говорите. Если кто-то знает, что у ваших близких людей были к нему претензии, то все равно подумают на них…

— Во замутила! — буркнул Миша, по-прежнему не сводивший с меня глаз. — Так замутила, что вилы, в натуре. Написали ж, что помер, от сердца помер, — не, давай мутить! Туфтогон какой-то про трусы написал — сосед-придурок ему по ушам проехал, он и схавал, — так и че, фамилии ж не было даже! И все, не рыпался никто! А эта замутила! Звони давай в газету — говори начальству, что туфта-все!

Я подумала, что он слишком осведомлен насчет истории появления в «Сенсации» перепелкинского материала — а значит, проломленная голова перепелкинского соседа на их совести. И я совершенно зря грешила на «Бетта-банк». И ведь знала, что никому в этой чертовой «Бетте» смерть Улитина не нужна — он ничего там не решал и никому не мешал, — но история с охранником, которого хотели заставить замолчать, меня смущала.

Зато теперь все становилось на свои места, «Бетта» тут была ни при чем — заткнули ему рот эти люди. Наверное, предупредив перед тем, как проломить голову, что в следующий раз ее оторвут. Потому что им надо было, чтобы Улитина по-прежнему считали умершим от сердечного приступа. Потому что они его убили — или, наоборот, не трогали и очень не хотели, чтобы подумали на них.

— Погоди, Миш! — Уральцев, может, и не понял, что его напарник выдал мне кое-что, — но в любом случае очень веско его заткнул, чего не делал раньше.

Он останавливал его и до этого, но более мягко, видно, они и вправду играли в хорошего и плохого — а теперь плохой свою роль уже отыграл и реплик по сценарию у него больше не было. — И что ты. Юля, хочешь сказать?

— Только то, что если бы вы мне назвали тех, кто был заинтересован в его смерти больше других — хотя бы намекнули, — это было бы идеально. — Я говорила, тщательно подбирая слова, изображая напряженную работу мысли и отсутствие четкой идеи — которая у меня уже имелась. — Вот смотрите. Одно дело сказать — его мог убить кто угодно. И другое дело — он сделал то-то, и в его смерти могли быть заинтересованы те-то. Есть ведь разница, верно? Если бы вы могли мне помочь — наверное, вашим людям так было бы лучше. Или, может быть, вы мне могли бы дать какие-то доказательства того, почему они не могли его убить…

Я удивилась тому, что наступила тишина, — я не ждала, что они так сразу и так серьезно заглотят брошенную мной приманку и начнут ее пережевывать, размышляя, настолько ли она вкусна, чтобы ради нее дать мне что-то взамен. Но они молчали пока — и я молчала. Курить я уже не могла — перекурила, в маленькой пепельнице было штук пять моих окурков, — а мне надо было чем-то себя занять.

Чем-то, что показало бы им, что я совершенно спокойна.

И я взяла в руки вилку, отламывая кусочек пирожного — прямоугольного, покрытого со всех сторон шоколадом, так что не видно было, что внутри, — и отправляя его в рот. И замирая от удовольствия — потому что это оказалось не ненавистное мне «Птичье молоко», но нечто вроде торта «Прага», только куда более сочного и нежного, чем магазинный, — и искренне жалея, что пробую такую вкусноту в такой невкусной обстановке.

— Ты че — лохов тут разводишь? — прорезался через какое-то время Миша, все-таки почуявший подвох в моих слова. — Не, в натуре — ты за кого нас тут держишь? Не, ты че — не рубишь вообще, где и с кем…

Он поперхнулся от возмущения, выдохнув уже тише что-то неразборчивое — видимо, матерную тираду, посвященную мне либо моей непонятливости. Это было неприятно — я, видимо, и вправду сделала не правильный шаг, зайдя слишком далеко, — но я изобразила саму невинность, посмотрев на Уральцева недоуменно.

Говоря без слов, что не понимаю, за что мне это — я ведь хочу как лучше. И замечая на его лице ухмылку.

— Дерзкая ты, Юля! — Он в который раз мотнул головой, видимо, это был его коронный жест. — Про другую подумал бы, что дура, — да ты ж не дура у нас, так что дерзкая, выходит. Тебе б и вправду лохов разводить — хорошие деньги б делала. А мыслишка, что ты подкинула, — любопытная мыслишка, толковая. Вот только не на кого нам кивнуть. Что сам Улитка помер — ты не веришь, да и мы не верим. Что какая-то телка его кончила — отымел он ее плохо или денег пообещал и не дал, — так ведь туфта? За банк сказали тебе — ты опять не веришь. А даже кивни мы тебе на кого, ты ж доказательств попросишь — а мы не менты, чтоб доказательства искать. Знали б, с кого спросить, — спросили бы уже, будь спокойна…

Значит, они тоже искали того, кто убил Улитина, — и тоже не могли найти. При том, что у них было побольше возможностей, чем у меня. Это была интересная информация — если только не они сами его убрали. И именно это мне и надо было попытаться выяснить.

— Может быть, вы мне тогда объясните, почему этиваши близкие люди не были заинтересованы в его смерти? — предложила, пытаясь нарисовать на лице детскую непосредствен-ность — и в то же время понимая, что разговор лучше бы закончить прямо сейчас. Но удержаться уже не могла. — Им ведь так тоже будет лучше, если я объясню в статье, почему им не надо было его убивать. Это даже лучше, чем писать, что его мог убить кто угодно. Кто угодно — значит, и они в том числе, а так мы их исключим…

Уральцев ухмыльнулся, переводя взгляд с меня яа своего приятеля, кажется, пытавшегося понять, что именно я сказала.

— Че думаешь, Мишань, — оправдаем близких, чтоб на них Улитку не вешали? Разводит нас с тобой как лохов, но дело ведь говорит. Вот тебе, Мишань, натуральный компромисс — она делает, что мы попросили, а мы делаем, что она просит. Че скажешь?

Тот открыл было рот — судя по всему, у него было на этот счет особое мнение, совсем не совпадавшее с моим, — но Уральцев опустил руку на его ладонь.

— Ну давай попробуем, Юля, — произнес уже без ухмылки. — Короче — был банкир Улитка. Улитка — не потому даже, что Улитин, а склизкий потому что.

Натурально улитка — тоже дом на себе таскал, крышу в смысле, чуть что, сразу под нее, чтоб она прикрывала. Осторожный, короче, без дерзости, втихую все делал, а чуть что — сразу под крышу. Такой был, таким и помер. Так-то круче некуда — а с серьезными людьми улитка. Бывало, что раздувало его от крутости, забывал, кто он есть, — а как напомнят, он обратно улиткой становится. Гнилая суть у него, короче…

Это было прям-таки по-писательски — образно и красиво, И я пожалела, что не могу вставить его слова в материал — оскорблять покойника все же нехорошо. Но сказано было со вкусом — и абсолютно точно, если суммировать все, что я знала о банкире.

— Он там у себя дома с братвой работал плотно, а не уважала его братва — хотя поднялся Улитка круто, большими бабками ворочал и к главному близок был который в мэрах сидел сначала, а потой в губернаторах. Не уважали, потому как шестерка он был — ничего не решал. А в Москву переехал — стал круче некуда. А тут человек, которого он дома вместо себя на банк поставил, заартачился чего-то — Улитка через него дела крутил, бабки из Москвы туда пересылал, а тот их за бугор должен был переводить. Дела такие, что Улитка чистый, а тому подстава. Ну тот сначала делал, что Улитка говорил, а потом застремался. Улитка спихнуть его пытался, другого поставить — а его и не слушает никто, он же гнилой, уважения к нему нет, как уехал, так все позиции и потерял. На братву вышел местную — а тех пацан тот, что в банке, устраивал. Так Улитка, короче, его здесь закaзать решил — вот на близких наших и вышел…

Он кашлянул, поняв, кажется, что сказал лишнее, — но я делала вид, что не особо вслушиваюсь в рассказ, потому что это пока начало, а мне нужна концовка.

— А люди близкие… отказались, короче. — Он закончил предложение куда быстрее, чем его начал, но я и так уже все знала. Алещенко рассказывал мне, что Улитин вроде бы был причастен к убийству своего .преемника, — так что сейчас я просто убрала «вроде бы». — Но суть не в том — а в том, что прихватили на этом Улитку. И стал он близким помогать бабки делать — хорошие, я тебе скажу, бабки.

Себя не забывал — но и людям помогал. А люди его прикрывали да вопросы решали, когда нужда возникала. Кто знал, что Улитка такой жадный окажется — жил же нормально, колотил себе лавэшки приличные. А как из правительства турнули того, кто Улитку на банк посадил, крыша и поехала — так начал бабки рубить, что его самого спихнуть решили. Подставу с наркотой устроили — ну да ты в курсах…

Я кивнула, подумав, что мой несостоявшийся поклонник Реваз после интервью все-таки рассказал им о том, что я интересовалась Улитиным, — может, не специально прямо сразу позвонил, может, при встрече случайно вспомнил. И получалось, что еще до того, как я попросила Кисица свести меня с ними, они уже знали, что есть я и что я задаю вопросы про покойного банкира. А после того как и Кисин им закинул ту же информацию, они приняли решение со мной пообщаться.

Испугавшись, что моя статья может выйти им боком.

— С телкой его еще подставили — Улитка силен был по этому делу, ему малолетку и подпихнули. Познакомили специально, ее научили, чтоб к нему отказалась ехать, чтоб сказала, что если хочет, то только у нее, — а террорист этот к ней и поехал. Ну и засняли — а потом и говорят Улитке, что телке шестнадцати нет и она к ментам пойдет, вложит его, заяву напишет, что изнасиловал. Оно вроде мелочь — а Улитка задергался. И к нам… к людям нашим близким. Нашли ее, телку, сняли вопросы. А Улитка осмелел — то дергался после подстав, а тут смелый стал. И давай закидывать тем, кто против него был в банке, что он их закопает. И к людям нашим — этого надо валить, того валить, третьего валить. Короче, на пять человек список. Ему говорят: крыша, что ль, поехала, Андрюха, шум на всю Москву будет, да и на тебя первого подумают. А он ни в какую — надо валить. Если меня из банка выпрут, потеряете бабки, как я их вытащу? А завалите этих — не выпрут. Люди ему говорят: ты давай вытаскивай бабки наши. А он в том плане, что поздно уже, людей его убрали, которых он в банк притащил, контроль там за ним такой, что в сортир тихо не сходишь, — вы валите кого сказал, будет порядок. А там знаешь какие бабки крутились?

Сидевший тихо Миша пробормотал что-то в привычной своей манере — видимо, снова ругательство, только вот на сей раз я была уверена, что оно адресовано не мне.

— А тут выходят на людей наших — просекли, видать, в банке, что Улитка в натуре может кой-кого заказать, коль так понтуется. Вычислили, кто за ним стоит, и к нам. — Он помрачнел — судя по всему, вспоминания об Улитине и всем с ним связанном не доставляли ему радости. — Серьезные люди на встречу приехали — без понтов, без угроз. Люди такие, что запереть кого хочешь могут или завалить, — поняла? Но с уважением приехали, по-нормальному так. И говорят нашим; банк государственный, государство президента назначает, а государству тут другой человек нужен, так что все равно Улитку уберут, не сейчас, так через пару месяцев. А придется сейчас, потому как оборзел Улитка, бабки рубит внаглую, беспредел творит. Ладно, говорят, что он себе зарплату платит «лимон» в год, что на банковские бабки тачек накупил и хат — так еще и банк грабит внаглую, напоследок большой хапок устроил в натуре…

Не удержавшийся от.комментария Миша на сей раз произнес нечто отчетливое. Всего одно отчетливо прозвучавшее слово из пяти букв, обозначавших в прямом смысле сексуальную ориентацию Улитина, а в переносном — его сущность.

— И нашим говорят: знаете, за кого встаете? Он бабок ваших знаете сколько поимел? И бумаги .показывают — а по бумагам выходит, что Улитка близких за лохов держал. Чуял, что попрут скоро, — и на банк решил потери списать, а бабки в другое место перевел. Ну люди предъявили Улитке — тот аж .белый стал. А потом давай орать, что херня это, подставляют его, он сам любые бумаги сделать может. Вы кому верите — мне или им? Не поможете — пропадут ваши бабки, они их заныкать хотят, а на меня кивнуть.

В дверь стукнули, и заглянувший водитель посмотрел выразительно на Уральцева — но тот выходить явно не хотел, кивком головы показав Мише, чтобы пошел и разобрался, в чем там дело. И, проводив его взглядом, повернулся ко мне, как только дверь закрылась.

— Вот таким Улитка был, Юля. Из банка его выпихнули, бабок он людям не отдал — и еще и предъявлять начал, что не помогли. Раз не помогли — сами виноваты, ничего я вам не должен. Объяснили ему поконкретней, срок дали — понятно ж, что сам заныкал, бумаги-то есть. А Улитка давай хитрить — вышел на других людей и начал им гнать в том плане, что наши его напрягают по беспределу, чтобы помогли с ними разобраться, он заплатит, и связи у него такие, что если с ним корешиться будут, по бабкам быстро поднимутся. Да не на отморозков попал, а на нормальных людей, которые что к чему прикинули — и к нашим. А наши давай Улитку искать — а тот прячется, из дома не вылезает. А потом вылез…

Он сделал многозначительную паузу, словно думая, рассказывать мне о неудачной улитинской вылазке или нет, — но все же решив, что не стоит. Хотя я и так уже все знала.

Без него.

— Это когда его любовнице колени прострелили? — поинтересовалась невзначай. — Я слышала…

— Это кто тебе такое насвистел?! — Он явно напрягся, но я покачала головой, разводя руками. — Ты че — писать про это будешь?

— Да я уже написала — разве это что-то меняет? — пояснила легко, но по затвердевшему выражению лица поняла, что такое объяснение его не устраивает. А значит, он может начать размышлять, откуда я это взяла, — и вспомнить про Иру Соболеву, которой я кое-что пообещала. — Это слухи — просто слухи. Вроде от самого Улитина пошли. Он кому-то сказал — а что знают двое, то знает свинья, пословица такая есть…

Я извинилась перед Улитиным за то, что перевела на него стрелки, — сказав ему мысленно, что его все равно тут не очень любят, так что своими словами я не особо испортила его светлый образ и не осквернила память о нем.

— Ну и напиши, что слухи, — мало ли кто чего болтает. — Уральцев быстро успокоился, сказав себе, видно, что от того, что такое будет в материале, ему не станет ни жарко, ни холодно. — Короче, объяснили — а Улитка через пару дней вообще с концами пропал. Искали везде — нет, и все. А через недели три близкий один, в ментовке работает, рассказывает, что Улитка на них вышел через завязки свои — сдать наших людей хочет, болтает про то, что они банкира завалили у него дома, еще там на них до кучи вешает. И вроде такой разговор идет, что если нас… близких наших кого завалят, кого примут, то проплачено будет немерено.

Прикинь, мерзота какая? Хорошо, предупредили — получилось отбашляться. Зато вычислили, где Улитка сидит — во Франции он был, замок там прикупил себе давно еще, вид на жительство, все как положено. Полетели к нему люди, разъяснили, что так дела не делают — и что долг отдавать придется один хер. Скучный Улитка стал, когда его проведали, — не думал, что найдут, решил, что тут и оставят.

Ствол достали — и ему: выбирай, отдаешь или тут закопаем? Надо было кончить гниду…

— И он отдал? — поинтересовалась через какое-то время, не дождавшись продолжения. Подумав, глядя на погрузившегося в воспоминания Уральцева, что, видимо, он лично туда летал на беседу с Улитиным, и вспоминает сейчас тот день, и жалеет, что банкира оставили в живых. Мне не хотелось ему мешать — но желание уйти отсюда побыстрее победило. — Долг он отдал?

— Да начал… — Уральцев скривился — демонстрируя свое отношение к покойному. — Знали, что он за бугор столько бабок загнал, караул, — а он мутит, что нет денег, потерял на банке том. Отдал кое-что, и замок продать заставили — а больше вроде нет. Ну че с ним делать? А он просек, что злые уже люди, — ну и давай гнать, что из Москвы уехал, потому что боялся, что кончат, а так ему в Москве место хорошее предлагают в одном банке, он там развернется, отработает, все вернет. А отрабатывал еле-еле — мелочевку. И все гонит — время надо, я тут новый человек, скоро все верну и заработаю еще больше. Вот и заработал, гнида.

И ведь остались где-то бабки его, прятал он их где-то — а толку что? Так и пропадут…

— И я могу все это написать — о чем вы рассказали? — подытожила я, не сомневаясь, что больше он ничего не расскажет. — Я правильно понимаю, Олег?

— Напиши. — Он кивнул согласно. — Профильтруй грамотно — и напиши. И что не надо было людям его убивать, потому как он денег им был должен, — это ты тоже напиши. И еще напиши, что отдавал он понемногу, — на кой его валить?

Знаешь, как бывает — должен, а не отдает, и знают, что нечего с человека взять, потому и валят. А Улитка отдавал, хоть помалу. И не было близким никакого интереса его валить.

Это было не самое логичное доказательство того, что Ули-тина убили не они. В конце концов, даже если Улитин выплачивал долг, могли возникнуть другие мотивы. Они могли узнать, что он опять обратился к кому-то с просьбой от них избавиться, и Олег приказал его убить, понимая, что рано или поздно Улитин найдет того, кто согласится выполнить его заказ. Но тем не менее я ему почему-то верила. Может, потому, что мне показалось, что он не был готов к такому разговору. И потому откровенно все выложил.

Что ж, теперь было понятно, что тех, кто убрал Улитина, я уже не назову. Мне было немного жаль — у меня все-таки была убедительно выстроенная версия смерти банкира, а теперь в конце материала появлялась неразгаданная загадка. Но зато я много чего узнала. Все это тоже можно было преподнести только как слухи — историю с малолеткой, угрозы Улитина конкурентам из «Нефтабанка», рассказ о том, как его нашли во Франции, — но они делали материал куда красочнее.

Мне надо было еще кое-что уточнить, но чувство самосохранения подсказывало, что пришло время задать финальный вопрос: могу ли я наконец уйти?

Не то чтобы я думала, что с этим возникнут какие-то проблемы, — мне показалось, что мы все же нашли компромисс. И хотелось верить, что он не будет отступать от принятого уже решения.

Но все же засиживаться тут не стоило. Потому что мне казалось, что отсутствовавшему сейчас Мише — судя по всему, его ближайшему помощнику, правой руке, так сказать, — компромисс наш пришелся не по вкусу. И захоти он убедить Олега в том, что тот поступает не правильно, и материал им навредит, и надо заставить меня его снять, — наверное, он мог бы это сделать. Поэтому следовало закончить наше общение без него. Но, кроме деталей, осталось невыясненным кое-что еще. Кое-что, что меня беспокоило и без чего я уходить не хотела.

— Я вам очень благодарна, Олег, за то, что вы мне рассказали, — потому что я предпочитаю писать правду, — произнесла, глядя ему в лицо. — И хотя обстоятельства нашей встречи были весьма своеобразными — я рада, что она состоялась. Но, признаться, я не совсем понимаю… не совсем понимаю, почему ваши близкие люди так не хотели, чтобы я написала, что Улитина убрали криминальные структуры. Разве им было бы от этого плохо?

— Они когда в улитинский банк бабки вкладывали, и других людей подтянули — тоже серьезных, авторитетных. — Он ответил не задумываясь, я неплохо замаскировала вопрос, — и спохватился только когда уже произнес то, что мне надо было услышать. — Это не пиши, не надо — для тебя пусть будет, чтоб поняла. Наши близкие своим близким хотели помочь заработать — ну и зарабатывали, и в Улитку все больше вкладывали, вот и потеряли все вместе. А тем предъявлять кому — нашим только, наших же людей был Улитка. Когда решали вместе, чего делать с ним, наши всех убедили, что пусть работает, бабки возвращает — завалить всегда мож-. но. Ну и напиши ты, что братва его кончила, — сразу и решат, что наши просекли, что не расплатится со всеми Улитка, сами втихую сдернули с него сколько могли и завалили, чтоб не узнал никто. Ты прикинь, что о наших братва начнет говорить и что с авторитетом их будет? А отдавать всем за Улитку — там знаешь какие бабки? А так заказал его кто-то другой — и все дела. Вместе решали не трогать, вместе и попали. Но это тебе — а писать не надо…

— О, конечно, — да для статьи это и не нужно. — Я улыбнулась ему лучезарно. Про себя искренне благодаря его за то, что он все мне объяснил в нескольких словах — и подозрений, что все-таки это они его убрали, у меня больше нет. — Я вам очень благодарна. И очень рада, что мы нашли такой чудесный компромисс — который устроил нас обоих…

— Ты нашла. — Он выделил тоном местоимение, показывая, что предполагал совсем другой вариант общения. — И развела заодно — и на разговор вытащила.

Дерзкая ты, Юля, — но грамотно действуешь. Теперь напиши еще грамотно…

— Разве у вас есть сомнения? — Я продолжала улыбаться, хотя последние его слова мне не понравились, мне показалось, что он начал задумываться, не зря ли со мной пооткровенничал. — Надеюсь, Вадим вам сказал, что мне можно верить и я знаю, что следует писать, а что нет…

— Да сказал, сказал. — Он уже не был так приветлив, как пять минут назад. — Только ты-то знаешь, что писать, — а нам откуда знать, что ты так, как надо, напишешь?

Я оглянулась на дверь — опасаясь, что она откроется вот-вот и появится Миша, который в данной ситуации перевесит чашу весов не в мою пользу.

— Во-первых, вы мне все рассказали — и это интересней того, о чем я уже написала. — Я кривила душой немного, но он об этом не знал все равно. — Во-вторых, я отвечаю за свои слова. А в-третьих, я не настолько тупа, чтобы обещать вам одно, а делать другое, — тогда мне проще было взять у вас деньги и вообще ничего не делать. Поверьте, проблемы с вами мне абсолютно не нужны. И наконец, я ведь все равно покажу вам переделанный материал перед тем, как его сдать. И готова завтра приехать сюда, чтобы вы его прочитали, — лучше с утра, мне в двенадцать надо быть на работе…

Это был плохой вариант — я давала ему время, чтобы еще раз все обдумать и, возможно, прийти к невыгодному для меня выводу. И завтра он мог категорично потребовать выкинуть из материала тот или иной абзац. Но, с другой стороны, я вспомнила, что каких-то двадцать минут назад ситуация была совсем иной, просто я уже об этом успела забыть, — а значит, мне надо было задобрить его. А к тому же я умела воевать за свои материалы — и доказывать, почему нельзя убрать, сократить или изменить нужный мне кусок.

— Да че встречаться? — Он пожал плечами, так легко отказываясь от того, что меня напрягало. — Если за слова отвечаешь, и так все сделаешь как надо. Ну а если не отвечаешь — покажешь одно, а начальству своему отдашь другое. Тут главное, чтоб ты понимала, что люди мы серьезные и шутки с нами шутить не надо.

Ты ж не Улитка вроде…

— О, разве я похожа на улитку? — Я оглядела себя с интересом, остановив взгляд на жирненьких грудках, а потом двинувшись ниже. — Мне кажется…

— Да не… — Он усмехнулся. — На кого, на кого — а уж на улитку никак.

Ладно, сейчас скажу, чтоб обратно тебя отвезли. Ты, короче, профильтруй все и грамотно напиши — а самой если надо будет чего, проблемы если, звони. Мобильный мой запиши и пацанов моих — привезли тебя которые? Если чего — звони, порешаем.

А сейчас все вроде…

— Не совсем, — вставила я, решив, что уж если наглеть — так наглеть. — Остались кое-какие детали — куда Улитин ваши деньги перевел, и сколько был должен, и сколько отдал, и где у него замок был во Франции. Чтобы тот, кто прочитает, не подумал, что это слухи пустые…

Он рассмеялся — впервые за все время нашего общения. Почему-то ему стало весело — хотя я опасалась, что моя настырность может произвести обратный эффект. Хотя когда через три минуты я встала, записав все, что надо, он не смеялся уже и ухмылки на лице не было.

— Ну все, Юля! — бросил устало — похоже, моя наглость утомила его в конце концов. — Встретимся еще…

— С удовольствием! — Я кривила душой, и он, наверное, об этом догадывался. Но в любом случае ничего не сказал. Тем более что мне показалось, что перспектива еще одной нашей встречи и ему не представлялась особо радостной…

Глава 23

Видимо, это был тот, для встречи с кем я сюда приехала, — потому что он приподнялся сразу, как только я вошла в зал, заулыбавшись и двинувшись мне навстречу. Худой высокий светловолосый мужчина лет сорока пяти в красивом темно-зеленом шерстяном пиджаке и черных брюках, блестящих черных туфлях и вишневом галстуке, приятно контрастирующем с голубой «оксфордской» рубашкой.

— Юлия Евгеньевна? — уточнил на всякий случай, хотя даже не стал дожидаться, пока я соглашусь тем, что это я и есть. — Куделин Анатолий Андреевич. А мы уже вас заждались…

— Пробки, — пояснила коротко, отметив, что он сказал «мы» — видимо, имея в виду второго мужика, оставшегося при моем появлении сидеть за столиком.

На часах, кстати, было без пяти два — я не только не опоздала, но и приехала на пять минут раньше. Но мне понравилось, что они меня заждались, — значит, им было что мне рассказать, и раз они так торопились поделиться со мной информацией, то встреча стоила того, чтобы на нее ехать.

— Да ничего, ничего. — Он успокаивал меня, словно решив, что я переживаю, что приехала позже, чем они. — Ну что, пойдемте?

Я кивнула согласно, направившись за ним к столику — лишь на мгновение задержавшись у вешалки, на которую повесила плащ. Я принципиально не стала снимать его на входе, проигнорировав предложение торчавшей там и явно скучавшей официантки, от нечего делать пытавшейся исполнять обязанности метрдотеля. Тем более я не знала, что они уже здесь. И сейчас повесила плащ на вешалку, причудливо изогнутый кусок железа, который с появлением на нем моего черного яркого плаща сразу ожил и преобразился, став тем, чем должен был быть, а не просто непонятного предназначения предметом.

Здесь было практически пусто, в этом небольшом ресторанчике в самом что ни есть центре, в двух шагах от Красной площади, — куча официантов и пять посетителей. Двое из которых ждали тут меня, третьей была я, и еще какая-то пара мужиков сидела на противоположной стороне зала. Наверное, для посещения ресторанов было еще рановато — всего-то два часа дня, — а может, тут были дикие цены.

Лично я была тут впервые — и никогда не слышала о существовании этого заведения. Довольно просторного, очень светлого в связи с наличием гигантских, во всю стену, окон. И весьма удобного — зал был как бы на три части разделен.

По крайней мере для приватной беседы — а меня сюда пригласили именно для этого — место было вполне подходящее.

— Андрей. Андрей Петрович, — представил тот, кто встретил меня, своего напарника, кивнувшего мне сдержанно. Он помоложе был Куделина лет так на десять и, если честно, совсем не походил на сотрудника МВД, или ФСБ, или РУБОПа — я так и не знала пока, кто они такие. Куделин, правда, тоже не походил на большинство тех, кого мне приходилось видеть в коридорах Петровки или ФСБ, в пресс-центре которого я бывала несколько раз, — уж слишком одет богато, — но этот второй явно не имел ни к каким соответствующим органам никакого отношения.