Вольный стрелок

Единственное, в чем Андрея Дмитриевича ограничили, — так это в желании посадить на ключевые посты своих, так сказать, земляков. Им предоставили неплохие должности, изобретенные специально для них Андреем Дмитриевичем, — но не самые ответственные. А так как в политику банка Улитин не влезал, то правление с готовностью потакало всем прихотям Андрея Дмитриевича. И именно поэтому уход из правительства господина, протежировавшего Андрею Дмитриевичу, никак не повлиял на судьбу самого Улитина…

Это было откровенно — даже несмотря на то что во всем сказанном не имелось ни одного конкретного факта, не считая зарплаты, представительских расходов и числа секьюрити. Что, кстати, могло быть намеренным преувеличением — дезинформацией, закинутой мне для того, чтобы потом, когда я вставлю это в материал, меня можно было обвинить во лжи. А доказав документально, что у Улитина было пять охранников, а не двадцать, можно скомпрометировать весь мой материал — мол, если она в мелочах врет, то и в главном тоже.

Поэтому я вовсе не собиралась клевать на эту фактуру, которую он так милостиво разрешил мне обнародовать, — да и заработки Улитина меня интересовали гораздо меньше, чем все остальное. Но мне казалось все же, что он откровенен, — интуиция подсказывала, которой я привыкла верить.

— Однако примерно год назад правлению стало известно, что, помимо радостей жизни, у Андрея Дмитриевича появились и другие интересы. Скажем так — финансового характера… — Он замялся. Я не сомневалась, что он заранее знал, что может мне сообщить — возможно, он даже обсудил это со своим начальством, — но, похоже, теперь он взвешивал еще раз, о чем стоит говорить, а о чем не надо.

— В частности, Улитин стал инициатором ряда финансовых операций с зарубежными банками, в результате которых «Нефтабанк» потерял значительные средства. Я не являюсь профессионалом в банковском деле — но если говорить проще, то банк в лице Улитина брал на себя обязательства, которые изначально не мог выполнить, и соответственно нес потери за их невыполнение в виде крупных неустоек. Вскрылось также несколько случаев приобретения фирм, которые исчезали сразу после перевода им денег. Заметьте, я не говорю, что все эти средства Улитин присвоил — прежде всего этому нет доказательств, — я лишь отмечаю, что это имело место.

Также стало известно о связях Андрея Дмитриевича с представителями так называемого криминального мира — и о том, что через наш банк отмываются так называемые грязные деньги. Вы сами понимаете, какой ущерб был бы нанесен репутации «Нефтабанка», если бы все это стало достоянием общественности…

Я пожала плечами — жестом говоря, что все это не очень убедительно. В конце концов, у нас почти весь бизнес криминальный, связями с криминалом никого не увидишь. А что касается хитроумных финансовых операций, в результате которых банки или другие организации якобы теряют деньги — спокойно оседающие на зарубежных счетах их руководителей, — так я об этом не раз читала, в том числе в нашей газете. Так что все это было не ново и повсеместно распространено. И я очень сомневалась, что нынешнее руководство банка не имеет компрометирующих связей и благородно игнорирует собственный карман.

— Чисто теоретически можно было бы сделать вывод, что Улитина обеспокоила отставка его покровителя и он, опасаясь что придет и его черед, начал активно обеспечивать себе безбедное будущее, — но это только теория. — Он понял вверх указательный палец, как бы предостерегая меня от ошибочного вывода, — но на самом деле намеренно подталкивая меня именно к нему. Ему важно было, чтобы я так и написала — хая лично Улитина и не трогая банк. — В связи со всем вышесказанным правление, скажем так, ограничило возможности Улитина совершать убыточные для банка операции. А что касается причастных к этим операциям сотрудников — тех самых, которых он привел с собой, — то встал вопрос об их увольнении. И все это, как вы понимаете, у Андрея Дмитриевича вызвало недовольство. Между президентом банка и правлением возник конфликт — и Улитину предложили решить его мирным путем. А именно — добровольно покинуть свой пост, дабы его ошибки не были преданы огласке. Однако Андрей Дмитриевич покидать свой пост не хотел и, более того… угрожал наиболее активным своим противникам физической расправой…

Он оглянулся на дверь, впившись в нее взглядом — словно желая увидеть каким-то образом, не стоит ли кто за ней. А потом, повернувшись и поймав мой взгляд, весело хмыкнул.

— Как вы, наверное, уже догадались, Юлия Евгеньевна, наш с вами разговор вопреки вашим опасениям никто не подслушивает и не записывает — мы с вами тет-а-тет говорим, вас ведь так больше устраивает?

Я склонила голову в знак согласия — отметив на его лице удовлетворение, означающее, что он рад, что я ему верю. Вдруг вспомнив те его слова, что донеслись до меня, когда он вышел на секунду: «Леша, четвертую». Выходит, он дал приказ отключить камеру — и действовал сейчас на свой страх и риск, взяв на себя ответственность за общение со мной.

Хотя расслабляться все равно не стоило — он пока не сказал ничего, за что можно было бы по-настоящему зацепиться, и я не знала, скажет ли. И нельзя было исключать, что на самом деле никакая запись с самого начала не велась и только потом он дал команду записывать — то ли для своего начальства, для отчета, то ли рассчитывая усыпить мое внимание и спровоцировать меня на какие-то слова или действия. А сам вел себя так, чтобы я поверила в приватность нашей беседы.

— Как вы знаете, в итоге Улитин все-таки ушел — между прочим, отказавшись от должности члена правления, которую ему предлагали. От фактической синекуры, дававшей хороший доход и позволявшей ничего не делать, даже в офисе не надо было появляться. — Он проскочил довольно большой и, насколько мне известно, полный событий временной период — но я ничего не сказала, решив, что сначала пусть расскажет все, что собирается рассказать, а там посмотрим. — Разумеется, никто не просил его возместить понесенный за время его правления ущерб — об этом не было речи, хотя к тому времени уже всплыла кое-какая информация о том, где именно находятся потерянные банком деньги.

Более того, Андрей Дмитриевич буквально за две недели до ухода — уже зная, что уходит, — купил себе квартиру, которая, между прочим, стоила банку свыше миллиона долларов. Но опять же правление не стало ничего предпринимать — предпочитая мирно расстаться со своим президентом. А теперь скажите мне, Юлия Евгеньевна, — зачем новому руководству нужна была смерть Андрея Дмитриевича Улитина?

Это было логично — то, что он хотел сказать. Более чем логично. Хотя, если честно, мне не хотелось с этим соглашаться — я уже сроднилась с мыслью, что именно «Нефта-банк» его заказал, — и я судорожно искала мотив. Плата за те потерянные деньги? Да нет, не бандиты же, которые убивают должника, неспособного отдать долг, дабы наказать провинившегося и преподать урок другим.

Месть за строптивость и угрозы? Тоже глупо — коль скоро главная цель была достигнута и Улитин ушел без шума и даже отказался от предложения Хромова поднять кампанию в прессе.

Если честно, то он разочаровал меня — потому что если верить всему, что он сказал, то выходило, что «Нефтабанк» здесь ни при чем. А значит, мне предстояло заново ответить на вопрос, кто же это сделал. Хотя — хотя почему, собственно, я обязана была ему верить?

Мне стало немного грустно. До разговора с ним все так здорово сложилось у меня в голове, такой материал ударный — я не продумывала его детально, я его чувствовала, его эмоциональную окрашенность, весомость концовки, тон повествования, он пах, имел вкус и цвет — а теперь все надо было переосмыслить.

— Я оценила вашу откровенность. — Я улыбнулась ему грустно. — Хотя вы умолчали о событиях, предшествовавших уходу Улитина из банка, — вы ведь понимаете, о чем я? Не скрою, мне было бы интересно услышать о том, как Улитина убедили покинуть свой пост. Беседы с высокими чиновниками, милицейские засады с обнаружением у него наркотиков — это я знаю, но ведь это не все, наверное?

Надо отдать ему должное — он промолчал. Не сообщая мне ничего нового — но по крайней мере не отрицая тех фактов, которые у меня уже были. И я это оценила — не став настаивать, понимая, что больше он на эту тему ничего не скажет. Но если он рассчитывал на сделку, то того, что он сказал, было для нее недостаточно. В случае заключения этой сделки я жертвовала слишком многим — конкретной версией улитинской смерти. Да вообще всем материалом — потому что от концовки зависит все, а если нет концовки, то и материала нет. А он предлагал взамен пустые слова, которые мне ничего не давали.

— И еще — я ведь не знаю, было ли на самом деле то, что вы мне рассказали, — произнесла осторожно, не желая открыто ставить под сомнение его слова, но желая подтолкнуть его к тому, чтобы он рассказал что-то еще. — Это все интересно — но фактов ведь нет?

— Почему же нет? — Он ответил после некоторый паузы — словно обдумывая серьезный какой-то шаг. — Допустим, я мог бы вам предоставить бумаги, подтверждающие покупку Улитиным весьма дорогостоящей квартиры за две недели до ухода из банка, — с его личной подписью, хотя для такой крупной, скажем так, ссуды требовалось решение правления. И другой квартиры, в прошлом году — для своей… хорошей знакомой. Допустим, я мог бы вам предоставить бумаги, подтверждающие, что представительские расходы Андрея Дмитриевича составляли сто тысяч долларов в месяц, а порой и выше. Приемы, рестораны, салоны красоты, спортивные центры… Хотя нет, этого делать не стоит — подумают еще ваши читатели, что и нынешнее руководство так же точно живет, а это не соответствует истине. Но затоя мог бы предоставить вам документы относительно неудачных, скажем так, операций, проведенных по инициативе Андрея Дмитриевича.

Какой-нибудь одной операции. И возможно… Впрочем, наверное, достаточно и того, о чем я говорил? Бумаги будут у вас завтра — если вы дадите мне обещание выполнить свою часть сделки. Вас это устроит?

Я задумалась на мгновение. Мне было жаль тот материал, который уже жил и рос во мне и теперь никогда не будет написан, потому что придется делать аборт. Даже хотя данная им фактура — с учетом предоставления документов — казалась достаточно заманчивой. Если честно, то, заявившись сюда в первый раз, я и мечтать об этом не могла — о том, что у меня будут такие факты. Но все равно мне надо было подумать. Не здесь и не сейчас — я предпочла бы сначала отсюда уйти, — но позже.

— Думаю, да, — произнесла неопределенно. — Это зависит от обещанных вами документов, но думаю, что да. А что конкретно вы хотите взамен?

— Вы не ссылаетесь на меня — документы вы получили из своих источников.

— Он загнул один палец, показывая мне, что это не последнее условие. — Далее — вы не отождествляете Улитина и наш банк и подчеркиваете, что не правильные, скажем так, решения он принимал лично и в своих интересах. А правление, узнав о них, сделало все, чтобы не допустить убыточных сделок в дальнейшем, — и именно осознание невозможности использовать банк в своих интересах послужило причиной ухода Андрея Дмитриевича. Третье — банк не имеет отношения к рассказанной вами истории с наркотиками, это просто совпало по времени с конфликтом в банке. А лучше эту историю вообще не вспоминать.

Я качнула головой — это был вкусный момент, мне не хотелось бы его опускать. И за него я готова была поторговаться — но это, к счастью, не потребовалось.

— Раз не можете без нее — пусть останется. Хотя боюсь, милиция вам вчинит иск — но это дело ваше. — Он очень легко это произнес — видимо, другие вопросы казались ему куда более значимыми и он решил не напрягать меня с не слишком принципиальными моментами. — Да, что касается какой-то аварии, которую вы упоминали и о которой мне ничего не известно, — банк здесь ни при чем, могу вас заверить. Далее — вы не разговаривали ни со мной, ни с Валерием Анатольевичем. Пусть все выглядит так, что мы не хотели порочить имя Андрея Дмитриевича, — это ведь на самом деле правда, и если бы не ваша настойчивость, вам бы никто ничего не рассказал. Да — денег вам тоже не предлагали и насильно не удерживали, поскольку вы у нас вообще не были. И пятое — кажется, это пятый пункт, я прав? — банк не имеет никакого отношения к смерти Улитина, и вы в статье не будете связывать имя банка с этим печальным событием. Вот и все. Вас это устраивает?

Условия были разумными. — и я молча прикрыла глаза, для большей убедительности склонив голову.

— Вполне, — добавила на тот случай, если ему все-таки требовались слова. — Меня это вполне устраивает. Хотя, не скрою, хотела бы услышать от вас больше, но…

— Вот и прекрасно. — Он проигнорировал мои последние слова, улыбнувшись лучезарно. — Кстати, Юлия Евгеньевна, вы не ответили на мой вопрос — зачем надо было руководству банка заказывать убийство Андрея Дмитриевича спустя полгода после его ухода и с учетом всех тех фактов, которые я вам сообщил?

Почему-то для него это было важно — убедиться, что у меня нет ответа на этот вопрос. Словно он беспокоился, что я, написав статью с учетом всех его условий, тем не менее останусь при своем прежнем мнении — которое попробую высказать с других страниц и под другой фамилией. Или изложу кому-то, кто напишет другую статью и скажет в ней то, что не сказала я.

— Незачем. — Я постаралась, чтобы ответ прозвучал твердо. Если у меня и оставались какие-то сомнения — вызванные его настойчивостью, а также тем, что мне предстояло все переосмыслить и решить для себя, кто же тогда это сделал, — то в любом случае ему ни к чему было их видеть. — Абсолютно незачем. Хотя…

Он напрягся — я сразу это заметила. Наверное, не стоило играть с огнем — но он был не дурак и должен был понимать, что если я захочу что-то написать, то не буду говорить об этом сейчас. А для меня важен был этот ход — даже очень.

— …хотя вы лишили меня такой замечательной версии, такой складной, такой красивой версии. — Я произнесла это с шутливым упреком. — И что мне теперь писать — что он умер сам?! Вы ведь первый будете смеяться, правда?

— Понимаю вас, Юлия Евгеньевна, — но помочь вам не могу. — Он с улыбкой развел руками. Неосознанно подтвердив, что тоже считает, что Улитина убили. Не то чтобы я в этом сомневалась — он лишь укрепил мою веру в то, что все случилось именно так. Он знал Улитина и знал, с кем тот связан и чем занимается, — и если уж он считал, что того убили, то я бы теперь не поверила даже результатам повторного вскрытия, если бы кому-то пришло в голову его сделать. — У Андрея Дмитриевича были разные, скажем так, деловые партнеры.

Возможно, он нарушил взятые на себя в бытность свою президентом нашего банка обязательства — вы понимаете, о чем я и о ком?

— Да-да, — ответила задумчиво. Меня не устроил уклончивый ответ — хотя на другой вряд ли можно было рассчитывать. Сейчас он намекал на тех авторитетных людей, с которыми Улитин был связан, — но на кого еще ему было кивать? Я и сама понимала, что если это не банк его убрал, то, значит, бандиты — только это нужно было доказать. Хотя бы найти какую-то причину, заставившую их это сделать — почему-то полгода спустя после того, как Улитин покинул «Нефтабанк». — А теперь я хотела бы узнать — я свободна и могу идти?

— Разумеется! — В голосе его прозвучало удивление. — Вы и были свободны — разве нет?

Я кивнула, вставая, убирая в сумку диктофон и сигареты — видя краем глаза, что и он встал, — и уже сделала шаг к двери, когда он преградил мне путь. Улыбаясь так тепло, прямо по-дружески, и глядя мне в глаза.

— Забыл вас спросить, Юлия Евгеньевна, — коль скоро вы у нас не были и вам никто ничего не рассказывал, может быть, вы не станете отказываться от премии, присужденной вам заочно, без вашего присутствия? За, скажем так, объективное освещение событий, имевших важное значение для нашего банка. И все официально оформим — вам ведь так будет спокойней? Не нравится слово «премия», оформим как договор на выполнение вами определенной работы — изучение общественного мнения, например. Когда ваша статья выйдет — через неделю, то есть в двадцатых числах апреля? А мы его маем датируем, наш договор, — юрист наш так все составит, что никто никогда не придерется. Учтем сумму налога и сделаем все так, что вы получите десять тысяч долларов чистыми — не в качестве взятки, но в знак благодарности за проявленное вами понимание. Не отказывайтесь, Юлия Евгеньевна, — в наше время лишних денег не бывает…

— Это точно. — Я тоже улыбнулась ему, прекрасно понимая, что ему надо — гарантий, что я напишу то, что обещала, и в дальнейшем эту тему поднимать не буду. Но я не собиралась отказываться наотрез — хотя бы потому, что я еще отсюда не вышла. — Давайте так — сначала выйдет статья, а потом мы обсудим эту тему. Я вам привезу пару номеров, и мы все обсудим. Просто дело в том, что я не люблю авансы — и, кстати, привыкла отвечать за свои слова…

— Но я вам доверяю, Юлия Евгеньевна. — Он изобразил на лице такую веселую обиду. — Вы же убедились в том, что я вам верю, — а вы мне, значит, нет?

— О, это совсем не так. — Я возмутилась шутливо, хотя смотрела на него абсолютно серьезно. — Просто всякое может случиться — вдруг что-то помешает выходу статьи. Или кто-то. Она все равно выйдет, это я вам обещаю. — не в одной газете, так в другой, — но брать аванс, не зная, когда ты его отработаешь, на мой взгляд, аморально.

— Ну как знаете. — Он все еще улыбался, но не так широко — ему явно не понравился мой отказ и логичное, казалось бы, объяснение не устроило. Он хотел, чтобы я оказалась на крючке, — и отпускать меня так, чистой и непорочной, не слишком хотелось. Но я не могла взять деньги — значит, должна была его как-то расслабить.

— Не сомневайтесь, я приду за своим гонораром, поскольку он мне очень нужен. Понимаете, я тоже решила заняться меценатством, как и ваш банк. — Я не улыбалась, и он смотрел на меня внимательно, пытаясь понять, куда я клоню. — Дело в том, что ваш Валерий Анатольевич — он показался мне таким благородным, таким аристократическим, таким утонченным…

Он смотрел на меня молча, всматриваясь в мое лицо в поисках улыбки — но ее там не было. А я смотрела в сторону, больше всего желая сейчас, чтобы видеокамера была-таки включена вопреки его обещанию и фиксировала наш разговор.

— Дело в том, что я хотела бы преподнести ему в дар коллекцию дизайнерского теплого белья и колготок, — закончила я наконец, улыбнувшись невинно. — Весна такой обманчивый сезон, так легко простудиться — а я бы не хотела, чтобы ваш банк понес еще одну невосполнимую утрату…

Кажется, он все еще улыбался, когда мы прощались у ведущей на второй этаж лестницы, — я сама просила меня не провожать. И отвернулась, направившись в сторону двух стоявших у выхода охранников — а он стоял и смотрел мне вслед, я чувствовала его взгляд. Я не знала, что было в нем, что он означал — но по крайней мере секьюрити расступились, а потом еще один охранник открыл мне ворота, и я оказалась на улице.

Я не знала, что было в его взгляде, которым он смотрел мне в спину.

Уважение или ненависть? Облегчение от того, что я смоталась наконец? Или сомнения по поводу того, следовало ли ему говорить мне то, что он сказал, — следовало ли отпускать меня вот так, дав мне то, что мне было надо, но не получив взамен никаких гарантий, кроме моего слова?

Или в нем была угроза .разобраться со мной, если я нарушу все обещания?

Я не знала, и это не имело для меня никакого значения. Как и то, что я прекрасно понимала, что, поведи я себя иначе, покажи испуг, дай слабину, со мной говорили бы совсем по-другому. Меня бы задавили морально и всучили бы деньги, и я бы вышла отсюда, трясясь от пережитого и собираясь завтра же заявить главному, что тема бесперспективна. Потому что тот, кто разговаривал со мной, явно был профи в своем деле и чувствовал, с кем и как надо себя вести, кому и что можно говорить, с кем и как стоит поступать.

Мне вдруг пришла в голову мысль, что, возможно, это он встречался прошлым летом с Женькой Алещенко. С Женькой, который счел себя самым умным, который пытался всех обхитрить и открыто показал, что хочет денег и будет играть за того, кто больше заплатит. Который показал, что с ним опасно иметь дело, потому что он продажен, а значит, не отвечает за свои слова. И потому и получил в итоге то, что с ним случилось.

Это было более чем вероятно — то, что именно мой недавний собеседник сначала встретился с Женькой, потом звонил ему, а потом приказал его припугнуть. По описанию он подходил, да и по преследуемым целям тоже — и с Женькой, и со мной он защищал не Улитина, но репутацию банка. Вот только в первом случае он понял, что Женьке нельзя верить, зато по мне увидел, что я не хитрю и не играю. Что я делаю то, что говорю, — это мой принцип, потому что даже у охотника за падалью должны быть принципы. И повел себя иначе. Хотя могло бы быть…

Но сейчас это не имело уже никакого значения — как могло бы быть и имел ли он отношение к истории с Женькиной семьей. Потому что Алещенко проиграл — а я выиграла. Как всегда.

Почти всегда…

Глава 19

Я стояла перед дверью — точнее, чуть в стороне, — Задумчиво поглядывая на кнопку звонка. Готовясь вдавить ее, квадратную и черную, в белую коробочку — не сомневаясь, что родится какой-нибудь необычный звук, такой крутой и новорусский. Какие положено рождать звонку в квартире экс-любовницы некогда преуспевавшего банкира.

Тут все было крутое — и район, экологически чистое и престижное Крылатское, и дом, построенный совсем недавно, и металлическая дверь, перед которой я стояла, и золоченая, причудливо изогнутая дверная ручка, и коврик с изображением Эйфелевой башни, и выложенный красивой плиткой квадрат, на который ступал тот, кто собирался войти в эту квартиру.

И стоило это круто — если верить документам, полученным мной вчера от господина Середы, квартира обошлась банку в сто двенадцать тысяч долларов. Не много по московским ценам за хорошее жилье — только вот квартира была всего-навсего однокомнатная. Так что круто получалось.

Я сплюнула мысленно — слово «круто», модное и повсеместно употребляемое, я ненавижу. Но тут сложно было сказать по-другому. Тем более что я не сомневалась, что господин Улитин, с учетом его происхождения и в соответствии с менталитетом, это слово любил — и наверняка именно так отзывался о квартире, которую купил за счет банка своей любовнице.

Правда, официально это была плата за участие фотомодели Ирины Александровны Соболевой в рекламной кампании «Нефтабанка» — однако это ни для кого ничего не меняло.

Тем более для меня, специально уточнившей вчера у Яшки, сколько получают модели, — я, признаться, удивилась ответу, потому что думала, что им куда больше платят, — и знавшей, что на модельном поприще вышеозначенная Ирина Александровна сделала только первый шаг, оказавшийся, судя по имевшейся у меня информации, и последним.

Рука потянулась к кнопке звонка, но я отдернула ее назад — чтобы еще. раз все обдумать. Правда, в квартире могло никого не оказаться — или она давно могла быть продана Ириной Александровной, или сдана в, так сказать, наем, — но все-таки был шанс, что здесь живет именно та, кого я ищу. И что она дома сейчас, в два часа дня в субботу. А значит, мне надо окончательно определить, что я ей скажу.

Ее мать так и не дала мне телефон дочери — толком ничего не объяснив. А я, ожидавшая совсем другого, потратившая столько времени на ахинею, которую плела этой чертовой мамаше, терпеливо выждавшая полтора часа, прежде чем перезвонить ей, как мы договаривались, даже растерялась. Потому что не сомневалась, что сейчас она даст мне номер. И пусть я не знала, как выстрою разговор с ее дочкой — та легко могла меня расколоть, так что мне надо было как можно быстрее договориться о встрече, сославшись на нежелание обсуждать по телефону столь важные вопросы, — но в тот момент главным было получить ее номер. И тут…

«Извините, ничем не могу вам помочь, про Иру забудьте, ей сейчас не до работы» — примерно так она сказала. И практически сразу бросила трубку, не дав мне ничего вставить. И я набрала ей тут же и сразу начала тараторить, что это очень важно, что ее дочери светит большое и обеспеченное будущее, и все в таком роде — но голос, категоричный, как и в самом начале нашей беседы, вклинился в мой словесный поток, останавливая его подобно плотине. «И не звоните сюда больше, понятно? Не звоните!» — произнес он твердо и резко, и в трубке снова зазвучали гудки. Говоря мне, что, может быть, я выиграла сегодня днем — но проиграла вечером. Потому что все время выигрывать нельзя.

Признаюсь — я огорчилась. Хотя и попыталась утешить себя тем, что в принципе эта девица мне не нужна. Потому что я уже и так знаю более чем достаточно для убойного материала — все, кроме того, кто же убил Улитина. Но в любом случае та, с кем он спал, мне этого не сообщит. А значит, даже если я ее найду — и если она еще согласится разговаривать, а точнее, если мне удастся ее разговорить, — мне это ничего не даст, совершенно. Так что расстраиваться не стоит.

Я успокоила себя тем вечером. Сказав себе, что это не она была в машине банкира в тот злополучный для него вечер. Потому что Ирину Александровну Соболеву, бывшую любовницей господина Улитина на протяжении длительного времени — это если верить Яшке и моему предположению, что за десяток ночей даже банкиры вряд ли расплачиваются квартирами стоимостью за сто тысяч долларов, — охрана должна была бы узнать. Умозаключение было не самым логичным — но в тот момент меня устроило. И я успокоилась. Хотя и знала, что это самообман — и я буду искать ее до тех пор, пока не найду.

Наутро, придя в редакцию, я попросила ребят из криминального отдела пробить, по какому адресу прописана Соболева Ирина Александровна, примерно 1978 года рождения, — есть у них эта программа, где все адреса и телефоны всех москвичей имеются. А двадцать минут спустя, попивая взятый в редакционном баре кофе, вдруг спохватилась, спросив себя, на кой мне это надо, коль скоро я уже решила, что она мне не нужна. Зная при этом ответ — заключавшийся в том, что я не люблю проигрывать. Даже в мелочах. Тем более когда все возможности одержать победу еще не исчерпаны.

Адрес, который мне принесли еще через час, — там было несколько адресов, но я сразу вычислила тот, который имел отношение к моей Соболевой, — оказался тем же, который у меня был, равно как и номер телефона. И это означало, что здесь я все-таки проиграла. Но зато еще через четыре часа, когда к редакции после предварительного звонка подъехал человек от Середы и передал мне тонкую папку с ксерокопиями документов и пояснил, что именно в этой папке, я победно усмехнулась. И не только потому, что Середа сдержал слово и предоставил мне пусть скудноватую, но зато классную фактуру по Улитину, — но и потому, что в пакете был адрес квартиры, купленной банком в апреле прошлого года для некой госпожи Соболевой.

Я не стала торопиться — хотя могла еще раз зайти в криминальный отдел и, вбив в компьютер имеющийся у меня адрес, получить номер телефона и набрать его тут же. Но я оставила это на потом — тем более что у меня были другие дела.

В том числе и часовая примерно беседа с Алещенко. Который, глядя на меня с уважением и недоверием, долго рассматривал заключенный Улитиным договор с одним французским банком — а потом терпеливо растолковывал мне, что именно означает этот договор и в чем тут хитрость.

В общем, я не стала ничего предпринимать вчера, когда получила этот адрес, — зато сегодня-вышла из дома, собираясь навестить госпожу Соболеву.

Вышла ровно в час — справедливо рассудив, что днем она должна быть дома. Она же представитель так называемой элиты — значит, у нее ночной образ жизни. Всю ночь гуляет — а потом спит полдня, набираясь сил для очередного выхода в свет. И даже если госпожа Соболева — это если верить ее маме — пребывала в глубоком трауре, она тем более обязана была быть дома в два часа дня. Хотя я бы не слишком огорчилась, ее не застав, — и вернулась бы к ней попозже, часиков в семь. А потом в десять. А потом в одиннадцать утра — и так далее. До тех пор, пока не увижу ее — или не выясню, что на самом деле квартира уже принадлежит кому-то другому.

Вычислить телефон и позвонить, бесспорно, было бы куда проще — но это был не тот случай, когда простое решение лучше сложного. Если она там не жила, мне вряд ли бы сообщили по телефону, как ее найти, даже если бы знали, — разговор тет-а-тет дал бы куда больше. Если она там жила, то тем более — потому что акулой модного бизнеса представиться я уже не могла, с журналисткой она вряд ли бы стала разговаривать, а остальные роли лучше было исполнять при очном общении. Так что я поехала — сказав себе, что даже если я никого не застану, попытка стоит того, чтобы потерять на нее полтора часа.

Тем более что мне было о чем подумать по пути — о том, кто она, кого я ищу, и какая она, и каково ей сейчас. О том, ищу я невиновную — или намеренную или невольную убийцу. Убитую горем девушку, влюбившуюся в богатого мужчину, который играл в ее жизни роль прекрасного принца, — или расчетливую девицу, сокрушающуюся по поводу потери сверхсостоятельного любовника, утешающую себя тем, что успела кое-что с него получить, и не сомневающуюся, что скоро найдет кого-то не менее богатого. Девицу, читавшую «Сенсацию» и боящуюся теперь, что и ее могут убрать, потому что она могла что-то видеть или слышать случайно, — или довольствовавшуюся версией о естественных причинах смерти любовника и знающую, что как партнерша покойного господина Улитина она никому не интересна.

Не то чтобы это имело ключевое значение — любая из них могла отказаться наотрез от беседы, и любую можно было попробовать развести на разговор, — но я пыталась просчитать все варианты. Чтобы потом, если мы все же встретимся, молниеносно принять решение, как вести себя с ней.

Так что время в дороге пролетело незаметно — несмотря на то что вместо тридцати минут я добиралась больше часа. В Крылатском я не ориентируюсь, и мне пришлось покрутиться, и дорогу узнавать, и искать подъезды к нужному мне дому.