Тропа длиною в жизнь

– Давай… в Верхний Мир! – поразмыслив, изъявил свою волю Первобрат. – К маме. И там ты расскажешь нам что-нибудь интересное.

Путь в Верхний Мир неблизок и нелегок. Дангор, как и положено Основателю Великого Рода, могущественнейшему из колдунов, то бормотал, то напевал заклинания, расчищающие путь, отгоняющие злых духов. А его Небесный Олень легкой припрыжкой трусил по каменистому склону (только бы нога не подвернулась!) и думал свои невеселые думы.

…Вначале все шло так хорошо. Дад был неизменно добродушен, полушутя-полусерьезно корил свою дочь за то, что плохо о муже заботится.

«И вкого ты только уродилась, молчунья этакая! Муж-то пока в полную силу не войдет, при тебе должен быть неотлучно, сама знаешь. Ему же поговорить, поди, охота. А у меня, старого, в горах дел невпроворот».

Что правда, то правда. Дад часто уходил в горы, и порой надолго. Зачем? Аймик понимал: не только для охоты; дичи в этих краях много и она непуганая, такую добыть можно без всякого труда и хлопот… «Видно, с духами общается Духовидец», — думал Аймик и ни о чем не спрашивал.

Мада действительно разговорчивостью не отличалась. Сама обращалась к Аймику только по делу. На его вопросы отвечала односложно: два-три слова скажет – и весь ответ. А при Даде, как ни странно, и вовсе замолкала… Впрочем, не всегда. Однажды Аймику довелось случайно (действительно случайно) подслушать их оживленную беседу. Даже слишком оживленную. Да вот только язык, на котором они спорили, был ему совершенно неведом. Впрочем, кое-что понять было можно, даже не зная значения слов: Дад явно осыпал свою дочь попреками и что-то настойчиво требовал от нее, причем голос его был таков, какого Аймику еще не доводилось слышать. Резкий, зловещий… жутко становилось от этого голоса; такому не воспротивишься. А Мада – противилась, да еще как! Впрочем, Аймик недолго слушал, поспешил уйти.

Да. Не услышь он такое своими ушами, ни за что бы не поверил, что его тесть может так говорить. Да еще со своей дочерью. С ним-то Дад говорил много и охотно. Расспрашивал о тропе, приведшей сюда, в хижину Одинокого. О своем будущем внуке любил поговорить. И кое-что рассказывал о себе самом. Оказывается, сородичи его долго не хотели отпускать, не верили почему-то, что такова воля Духов. И жену себе долго найти не мог – такую, чтобы согласилась пойти с мужем далеко-далеко, туда, где и люди-то не живут, и остаться там, вблизи от Духов-Властителей, вдали от своих сородичей. И дочь родить. И ждать, ждать, когда придет ее жених…

«Она умерла, когда Мада была уже большой, — говорил Дад, не в силах подавить вздох. – Не выдержала-таки одиночества.Даи страшновато тут бывает, по правде сказать. Не от зверья, конечно, и не от чужаков. От Хозяев!» Аймик вспомнил вдруг слова, сказанные невестой, когда их свадебный обряд завершался, да и спросил у тестя: «Стало быть, жена твоя – дочь Сайги, так? А ты сам какого Рода?» – «Сказано тебе было: я Дад Одинокий!» — буркнул тесть в ответ, и его прищуренный взгляд в тот миг не казался добродушным…

Помнится, Мады тогда не было поблизости. Кажется, за водой ходила. А на груди, в меховом мешке, уже попискивал крохотуля Дангор…

Солнце припекает голову, пот заливает шею, струится по лопаткам, по груди… Дангор здоровяк, нести на плечах такого нелегко. А сегодня они далековато забрались.

– Великий Первобрат, не отдохнуть ли нам? Твой Небесный Олень притомился.

– Ну что ж… – и шумный вздох в самое ухо «Небесному Оленю».

Они устроились на пологом замшелом склоне, в широкой тени мощной, разлапистой ели. Впрочем, Дангор недолго оставался на месте. Осмотревшись вокруг, он вдруг радостно вскрикнул и бросился куда-то в гущу теней, а через мгновение вернулся с пригоршней желтовато-коричневых грибов с блестящими, словно замшей залощенными шляпками.

– Вот! Там еще!.. Ого сколько! – говорил он, возбужденно шмыгая носом. – Я наберу, только дай во что!

– Ну давай-давай, трудис,. – усмехнулся Аймик, отвязывая напоясный мешок. – Эх ты… грибоедушка.

Больше всего на свете Дангор любил грибы. Сильнее даже, чем свежатину. Аймик растянулся на спине, подложив руки под голову. Теперь можно спокойно отдохнуть. Теперь сын не успокоится, пока все грибы в окрестности не соберет. Хорошо ему… А вот отцу даже охотиться нельзя; словно он и не мужчина…

…Да, странно все получилось. Первое время после свадьбы Дад своего зятя берег, словно слабосильное, но любимое дитя: от дома ни шагу, разве что за хворостом или по воду, да и то в сопровождении Мады. Об охоте и думать забудь. «Я же мужчина, в конце концов! — возмущался Аймик. – Охотник должен о жене заботиться, мясо приносить!» – «Ты прежде всего Избранный! — строго внушал Дад. – Ты сына должен принести жене, это главное. А о мясе не беспокойся, голодными не останетесь. Я и вовсе не охотник, да дичь сама ко мне придет».

Так говорил Дад. После Аймик убедился: правду говорил.

Когда появился Дангор, Дад стал понемногу зятя на охоту брать, – да только с ним вдвоем и шагу не моги ступить в сторону. И оружие – только его, Дада; свое делать почему-то нельзя.

Дичь действительно сама выходила им навстречу. Те тонконогие, кареглазые. Дрожит всем своим крапчатым телом, в глазах – предсмертная тоска, а идет. Прямо под удар… Ну что это за охота?

Аймик в конце концов не выдержал, сказал тестю: «Нет уж, довольно!Я охотник и сам буду дичь добывать. Как привык, как меня учили. А ты, Духовидец, общайся со своими Властителями». Ничего ему Дад не ответил тогда, только под нос что-то пробурчал да взглядом ожег.

…И что же? А ничего. Никакой дичи, только следы – словно все зверье сговорилось и за горы ушло. Аймик про-шлялся чуть ли не до ночи, из сил выбился, да так ничего и не добыл. Напоследок же совсем худое приключилось.

…Он был уже на обратной тропе, как вдруг откуда ни возьмись – кабан. Здоровущий секач. Посмотрел на Ай-мика то ли равнодушно, то ли с издевкой, хрюкнул, а напасть и не пытается и уйти не торопится. Потом словно тропу уступить надумал – повернулся левым боком, как раз для удара… А копье шагах в четырех позади него в землю вошло! Сроду с Аймиком не случалось такой оплошки. И надо же! Кабан, вместо того чтобы броситься наутек, не на шутку взъярился, завизжал – и на Избранного! А в руках – ни запасного копья, ни кинжала, ни дубинки. Хорошо – дерево рядом оказалось… До самых сумерек на толстой ветке пришлось просидеть. Напоследок кабан словно ухмыльнулся, словно прищурился, подмигнул даже…

ПОНЯЛ, КТО ЗДЕСЬ ХОЗЯИН?

…Отвернулся, нагадил, струю пустил да и был таков. Аймик слез потихоньку и пошел подбирать копье. Единственное свое оружие, Дадом сделанное, Дадом данное. Ни разу до сих пор не знавшее промаха…

(Не тогда ли началось это отчуждение?)

– Папа, во! – Дангор, пыхтя, торжественно взвалил на отцовские колени кожаный мешок, доверху набитый грибами.

– Ну, молодец! – Аймик нехотя поднялся на ноги и приторочил добычу сына к поясу. – А теперь – давай-ка поспешим, а то поздно уже… Ты как – на плечи?

– Потом.

Грибной сбор нарушил прежнюю игру. Теперь они просто – отец и сын, возвращающиеся домой после хорошей прогулки. Дангор задумчиво семенит рядом, держась за отцовский палец, и возобновлять прежнюю или начинать новую игру, похоже, не собирается. Чем ближе к дому, тем напряженнее сын. И Аймик знает – почему. — Папа! А ты… что-нибудь расскажешь? – Не знаю. Боюсь, не получится.

…Не зря боялся. Дад уже поджидает их у входа в пещеру – угрюмый, насупленный. Заметил, что зять и внук уже на подходе, и скрылся в темноте, словно и не было его тут…

(Нет! Все же настоящее отчуждение пришло после. Когда Дангор подрос и Аймик стал рассказывать ему истории о Первобратьях.)

Ели, по обыкновению, молча, не глядя друг на друга. Мясо свежее, Дад принес, но прожевывалось оно без всякого удовольствия. Словно сосновую кору жуешь. Однако сам хозяин ел шумно, со смаком. Раздробил обглоданную кость камнем о камень, со свистом высосал мозг, остатки отбросил в сторону. – Дангор!

Аймик скорее почувствовал, чем заметил, как вздрогнул сын.

– Никуда не ходи. Я подремлю, а ты следи, пока тень вон до того камня не вытянется. Тогда разбудишь. Вместе пойдем.

Встал и пошел в жилище спать. Мимо зятя – как мимо еще одного камня, только совсем уж никчемного.

Аймик, опустив глаза, разглядывал зажатый в руке еще теплый кусок козлиной ноги. Он очень не любил, когда Дад забирал внука с собой невесть зачем. Понимал: уж коли сын его Могучим Духам будет посвящен – значит, так надо! Кому, как не Духовидцу, наставлять такого избранника? Все понимал, и все же сердце обмирало, тоска наваливалась, а пальцы сами собой стискивались в кулаки, когда слышал это: «Пойдешь со мной!» Сказал бы, хотя бы намекнул, старый колдун, для чего ему сейчас нужен маленький внук? Так ведь нет, молчит. А спрашивать бесполезно.

И Дангор никогда, даже в самые самозабвенные минуты, не рассказывал о своих походах с дедом. Ничего. Ни полслова…

Да, все это началось недавно. Когда Дад услышал…

…Дело было уже к вечеру, и густые оранжевые отблески рогов Небесного Оленя горели на шкуре, закрывающей заднюю стену жилища, и таким же ярким было пламя очага, горевшего у входа, в глубокой тени. Аймик увлеченно пересказывал сыну то, что слышал когда-то от Армера о Первобратьях, об их борьбе с Духом Тьмы, наведшим на Мир Дневную Ночь. Почему-то эти истории, услышанные Нагу-подростком в стойбище детей Волка, полюбились ему больше, чем то, что говорили об Изначальных Временах его сородичи, дети Тигрольва. В тот раз Аймик был особенно доволен собой: рассказ удавался как нельзя лучше. Дангор слушал как завороженный, даже Мада…

Тень закрыла солнечные блики. Дад застыл во входном проеме, прислушиваясь к речи зятя. Аймик (потом было стыдно это вспоминать) посмотрел на тестя и чуть улыбнулся, ожидая… похвалы? одобрения? – чего угодно, но только не того, что последовало. – ЗАТКНИСЬ! – рявкнул Дад не своим голосом. (Во всяком случае, таким голосом, которого его зятю еще не доводилось слышать от тестя.)

– Тычто же это, – угрожающе шипел он. – Что позволяешь себе? Чтобы не смел больше! Никогда, слышишь?!

Аймик опешил. Он же и не помышлял скрытничать. Он же хотел как лучше. Кому, как не сыну его, предназначенному для чего-то, угодного Могучим Духам, с детства рассказывать об Изначальном? Что-то не так? Может быть; он же, Аймик, не колдун, не духовидец. Ну объясни, ну скажи! Но такая внезапная вспышка ярости… открытой ненависти… Почему, за что?!

…Конечно, Аймик оскорбился: он же не мальчишка, в конце концов. И он пришел сюда, чтобы исполнить волю Духов.Даесли бы не их воля, если бы он жил нормальной жизнью, как все охотники живут, – в своем Роду, со своей семьей, – давно бы уважаемым человеком был. Кто знает, быть может, и вождем. И дети были бы; старшие сыновья уже, глядишь, и сами бы мужчинами стать готовились. А тут – на тебе.

И все же он постарался подавить обиду. На следующий день попытался поговорить с тестем, узнать, почему такое? Да только напрасно. Острый прищуренный взгляд да: «Запомни, что слышал!» – вот и весь ответ. Дад так ничего и не объяснил – ни тогда, ни после. Только с того вечера все пошло хуже и хуже… пока не пришло к теперешнему состоянию.

Доверительным разговорам пришел конец, совместным охотам – тоже. Всякие же попытки Аймика поохотиться в одиночку оканчивались ничем. Пытался ставить силки – впустую. Рыбу подколоть – впустую. Да и водилась ли рыба в мелкой, но стремительной речонке – кто знает? Аймику, во всяком случае, она не попалась ни разу. Волей-неволей приходилось жить, по сути, без дела, у жены на подхвате: очаг там разжечь, хворост принести, шкуры разложить на просушку или-еще что… Разве это мужская работа? Сам себе сделался противен. Тесть же с зятем и разговаривать почти перестал, и показывал всячески, что зять его – никчемный дармоед. Под ногами только путается.

Если бы не сын, совсем бы худо пришлось. Конечно, Аймик и не подумал покориться приказу тестя, – еще чего. Он не мальчишка, и Дангор – его сын. Даже больше стал ему рассказывать; старательно припоминал по ночам все, что слышал когда-то. Предупредил только: «Хочешь слушать о Начале Мира и о предках, деду ни слова!» И сын в ответ закивал; малыш-малыш – а сразу все понял.

Но Дад все чаще и чаще уводил Дангора с собой. Неведомо куда. Невесть зачем.

…Аймик вздрогнул от гортанного крика. Проводил взглядом большую черную птицу, скользнувшую вниз, к реке, и словно растворившуюся среди деревьев. Огляделся и понял, что он один. Даже не заметил, как все разошлись…

…Нет, с этим нужно покончить во что бы то ни стало. Неужели ради такого проделал он весь свой путь? Все потери – во имя того, кем он стал сейчас? И что будет потом? Как он такой сможет сына подготовить к посвящению Властителям? Если же он и впрямь здесь лишний, если не нужен больше Могучим Духам, так пусть назад его отпустят; он к друзьям своим уйдет, к степнякам…

…И тут же заныло сердце: а Дангор? …Нет, будь что будет, – он попробует все исправить. Тесть не хочет с ним говорить – он поговорит с женой. И то сказать: глупо, что и сам с ней перестал общаться. Обиделся, видишь ли, ждал, что сама начнет разговор. Начнет она, как же. О другом подумать надо было, другое припомнить: ведь Мада ни разу не выдала отцу, что ее муж продолжает рассказывать сыну об Изначальном. Аймик в этом был твердо уверен.

Аймик встал, обдумывая, куда могла пойти Мада. Скорее всего вниз, к реке, она всегда уходит туда сразу после обеда… Точно. Вон она, на большом камне. Кажется, что-то полощет в воде…

Аймик принялся торопливо спускаться вниз по склону.

Мада уже надела еще влажную рубаху, уже наполнила водой оба бурдюка и готовилась в обратный путь, как вдруг увидела спешащего к ней мужа. Кольнуло: Дангор? Нет, не похоже; он слишком любит сына… Все было бы не так…

Он остановился в двух шагах, словно не решаясь что-то сказать… или сделать.

– Помочь пришел?

– Нет. Поговорить.

Мада вздохнула. Поговорить так поговорить.

– Сядем.

Она опустилась на камень рядом с Аймиком. (А он постарел. За последнюю луну сильно осунулся.) — Мада… (Ну что он тянет?)

– Мада, я больше так не могу. Ты и отец – вы мне жизнь спасли, разве такое забудешь? Ты мать моего сына, моего первого ребенка, – понимаешь? А Дангор. Он… – голос Аймика дрогнул, – он так мне дорог… Так почему же все так плохо?! В чем я виноват? Я не знаю, и отец твой сказать не хочет. Я же все для вас сделать готов, да не знаю, что нужно сделать, чтобы все было хорошо. Подумал: может, ты знаешь? Так скажи.

И, глядя в его вопрошающие глаза, Мада ответила:

– Знаю. Убей Дада.

Она сказала это так спокойно, так обыденно, словно «Принеси воды!» или «Набери хворосту». Аймик даже не сразу понял… И от его недоумевающего взгляда жена вдруг пришла в неистовство, вскочила на ноги и, сжав кулаки, закричала:

– Да! Убей Дада – и все будет хорошо! – И, отвернувшись, печально добавила: – Да только ты не сможешь. Это тебе не под силу. И никому.

…Аймик понимал: нужно что-то сказать, но слов не было, – настолько неожиданными были прозвучавшие слова. Наконец он произнес – негромко и спокойно:

– Я не понимаю. Объясни.

– Объяснить? Ну что ж, должно быть, настала пора. Так слушай…

Мада вновь опустилась на камень и, сложив на коленях руки, заговорила. Шумел горный поток, а голос ее был тих и бесцветен, но все равно Аймик отчетливо слышал каждое слово.

– Ты ничего не знаешь. Дад лгал тебе с самого начала, а я… помогала ему. Не хотела, а что было делать? Ты бы погиб, а мне… хуже смерти…

Мада закусила губу и потупила глаза. Аймик переспросил:

– Лгал?

– Во всем. Почти… «Ты – Избранный, тебя здесь ждали», как же. И Дангор – Избранный, он каким-то там Духам предназначен… А ты знаешь… ты знаешь, что я с раннего детства, сколько себя помню, столько раз о себе то же самое слышала? Это меня должны были посвятить Тем… кого Дад называет Властителями. Должны были, да не вышло. Спасибо маме, она меня спасла.

– Спасла? От чего спасла?

– Не знаю. Разве я колдунья? Не понимаю и понимать ничего не хочу в колдовских делах. Одно только знаю: от страшного спасла… Если жизни своей не пожалела. (Сжалось сердце! «От страшного»? А Дангор как же?!) – Понимаешь… тот, кого посвящают Тем, должен принадлежать Им. Только Им, и никому больше. У него не должно быть Родового Имени. А мама… Это было за год до того, как ты здесь появился. Или за два? Не важно… Помню: Дад пришел к ночи, важный такой, возбужденный, глаза горят. «Готовьтесь! — говорит. – Через три дня. И смотри: чтобы есть ничего не смели (это он матери). Ятоже готовиться буду. Вернусь за вами на четвертую ночь».

Мама ничего не сказала. Только на следующее утро она разбудила меня рано. Солнце еще не встало, но Дада уже не было. «Вставай, доченька, вставай; пойдем скорее, — шептала мама – Пойдем! Время еще есть, я тебя успею подготовить. И Посвятить успею». Со сна я ничего толком не понимала. «Отец ведь сказал – он сам меня Посвятит?» – «Нет! Нет! Не Тем! — Мама говорила с таким ужасом, что мне сделалось страшно. – Только не это!.. Ты нашему Роду будешь принадлежать. Станешь дочерью Сайги…»

Мада сидела ссутулившись, глядя в одну точку и слегка покачиваясь, словно старуха. Чем дольше длился рассказ, тем труднее ей было говорить.

– Да. Вот так я и спаслась… Когда появился Дад, мы с мамой ели мясо и красную ягоду, – так положено после нашего Посвящения. Дад увидел это и остолбенел. Слова не мог сказать. А мама посмотрела на него да и говорит: «Моя дочь Твоим принадлежать не будет. Она – дочь Сайги». Спокойно так сказала это, будто и не знала… – Она вдруг закрыла руками лицо. – Он убил маму. Сразу. У меня на глазах.

Воет река, капли дробящегося о валуны потока падают на щеки, на лоб…

– И ты…

Жена отняла от глаз ладони, печально покачала головой.

– Пыталась. Бесполезно. Он… Сильный. Ты даже не догадываешься, как он силен.

(Глубокая ночь. Посапывает во сне тот, кто отнял у нее мать; ничто его не тревожит. Ну погоди; она-то не спит. Готовится.

Бесшумно встала с лежанки, бесшумно скользнула в угол, где стоят его копья. Она женщина, но управляться с оружием умеет не хуже мужчины-охотника. Взяла любимое, ни разу не подводившее в лесу. Храпи-храпи. Вот сейчас…

От занесенного копья полыхнуло светом и жаром, страшная судорога пронзила ее тело, неведомая сила отбросила назад, на свою лежанку… Она лежала на спине, слыша, как ворочаетсяДад. Спокойно, словно ничего не случилось, заговорил он:

– И не старайся. Они всесильны, против них не устоит никто. Твоя мать оказалась дурой. И тебя подвела. Ты бы могла стать еще сильнее, чем я. Ладно, все еще поправимо; только дурой не будь. Спи. Повернулся на другой бок и захрапел.)

– …Все пыталась: и убить его, и бежать… Все бесполезно. Говорю тебе: ты и представить не можешь всей его силы…

(Она попыталась бежать сразу, как только Дад ушел на встречу со своими Хозяевами-Покровителями. Вначале все шло хорошо: перебралась через поток там, где переправа наведена, обогнула гору и по распадку углубилась в лес. Итут… Она не сразу поняла, что кружит. А когда в третий раз увидела знакомый пень – оголенный с одной стороны, с расщепленным верхом, – пришла в недоумение: как же так? Места-то еще знакомые, и тропа намечена верно: вначале вон до той раздвоенной сосны, потом на три валуна, впереди покажется скала, от горы отставшая, а

там… А там в четвертый раз показался проклятущий пень. И в пятый. И в шестой. И так – до самого заката.

А на закате послышался вой. Тягучий, надрывный, похожий и не похожий на обычный гон. Три волка вышли из чащи прямо на нее, три могучих зверя, два выступали чуть поодаль, а один, самый крупный и совершенно черный – впереди. И не страх смерти – иной, неземной ужас охватил ее при виде этих жутких посланцев Властителей. Мада знала, для чего они здесь, и понимала, что сопротивляться бесполезно. И диковинные звери повели ее – двое по бокам, а черный впереди. Назад повели. К Хозяину. К Даду.)

– …Но это еще не все. Самое страшное потом началось…

(«Самое страшное»?Да что же может быть страшнее?)

– …Дад встретил меня у входа и ничего не сказал, только усмехнулся. А наутро сам начал разговор.«Ты видишь теперь, какова моя сила? А я ведь Им даже не Посвящен изначально, только принес жертву и дал обет – посвятить Им свою плоть и кровь. Так вот…»

Я оцепенела под его взглядом, пальцем не могла шевельнуть. А он глаз не отводит и медленно так, слово за словом:

«Ты должна… понимаешь? ДОЛЖНА помочь мне исполнить обет».

Я только и вымолвила: «Как?» —а он и говорит: «Родишь ребенка для того, чтобы посвятить его Им».

«Но кто будет моим мужем?»

«Я».

Аймик и сам словно оцепенел:

– И ты…

– Я догадалась, меня словно озарило. Понимаешь… Наши Тотемы, наши Первопредки… Они Устроители Мира, они нас всему научили и дали нам Законы… Ведь так?

Аймик молча кивнул. Он столько раз рассказывал об этом Дангору, и Мада слушала…

– Ну вот. Они скрепляют Мир, и нас друг с другом соединяют. А тот, кто служит Тем, Другим, должен порвать эти связи. Чем хуже для Закона, тем лучше для Тех… И тем большую силу он получит. Только я и другое поняла: от этого можно отказаться! И никто не заставит, ни Дад, ни его Хозяева. И меня вдруг отпустило. Я могла снова двигаться и говорить, что хочу. И сказала ему: «НЕТ! И знай: посмеешь меня коснуться, все равно не будет тебе ребенка. Клянусь Великим Тотемом, клянусь Предками – покровителями нашего Рода, – я сама уйду тогда на Ледяную Тропу. Сама. Не уследишь, и все твои помощники не уследят…» Ты знаешь, Аймик… ОН ИСПУГАЛСЯ! Я видела, что он испугался, хоть и трясется от злобы. И я поняла, что победила.

Несколько дней я жила одна и радовалась: проклятый убрался к своим Хозяевам. Думала: навсегда, быть может? И меня в покое оставит? Так нет же. Появился вроде бы чем-то довольный. Прежде всего еды потребовал, – видно, постился все дни. Пожрал, а потом и говорит: «Хорошо! Будет тебе муж-инородец, раз уж родной отец тебе не люб. Сам к нам пожалует, в эту же зиму – мои Покровители позаботятся. Но тогда смотри!»

Вот так ты и появился у нас, – грустно закончила Мада. – А что мне оставалось делать? Откажись я – ты бы и дня не прожил. Решила: будь что будет. Потом все мужу расскажу, может, и придумаем вдвоем, как спастись… Давно хотела все рассказать, да вот откладывала, откладывала… Спасибо, ты сам надумал.

Аймик что есть силы ударил кулаком по поверхности камня и даже не почувствовал боли.

– Хорошо, – процедил он сквозь зубы. – Я убью его! Скажи, откуда он взялся, этот… Ведь он сам тебе сказал, что не посвящен изначально своим… своей нечисти. Какому проклятому Роду он принадлежит? Мада опустила голову и еле слышно произнесла: – Роду Сайги…

Аймик чувствовал, как ледяные мурашки волнами пробегают от кончиков пальцев к плечам и обратно; немеют руки, подкашиваются колени… Он бессмысленно озирался вокруг, словно ожидая, что вот-вот, прямо сейчас, разразится что-то ужасное. Громовая стрела ударит

и испепелит их на месте… Или вновь, как когда-то, вдруг угаснет день и настанет Дневная Ночь. Только уже навсегда…

(Закон Крови… Великие Духи, ЗАКОН КРОВИ НАРУШЕН! И значит, его жена… СЫН… Да, она же сказала: «Чем хуже для Закона, тем лучше для Тех…»)

По-видимому, его лицо было достаточно красноречиво.

– Я так и знала! – Мада всплеснула руками и посмотрела на Аймика с такой горечью, что у него, невзирая на все услышанное, сердце защемило от жалости к этой женщине, которую он, ничего не подозревая, согласился назвать своей женой, которая принесла ему сына. Первого. Единственного.

– Так и знала! Теперь ты не только меня возненавидишь, ты и от сына отвернешься. Как же! Ведь он – нечистый; у него дурная кровь! А я… Мне все равно, чистый он или нет, я его люблю и не хочу, не хочу…

Она заплакала – эта молчаливая, неулыбчивая и уж тем более никогда не плачущая женщина. Вначале она еще пыталась что-то проговорить сквозь первые слезы, но они лились неудержимо; спустя какие-то мгновения рыдала взахлеб, тело ее сотрясалось. Мада не опустилась даже – упала лицом вниз прямо на речную гальку, и Аймик, глядя на вздрагивающие плечи, с ужасом заметил, как из-под рук, прикрывающих ее лицо, по камням потекла тонкая струйка крови.

Это вывело его из оцепенения. Опустившись наземь рядом с женой, Аймик сделал то, чего уже давным-давно и не пытался делать: приобняв за плечи, попытался притянуть к себе. Резко дернувшись, Мада взвизгнула:

– Уйди!!! Кровь потекла сильнее.

Аймик стиснул ее предплечья, так, чтобы она не могла биться, и заговорил – тихо, убедительно:

– Ну почему ты так? С чего ты взяла, что я от вас отвернусь… да еще возненавижу? Разве ты виновата, что твои отец и мать – брат и сестра? Что твой отец после совершил…

– ДАД! – выкрикнула Мада. – Какой… он… отец…

– Вот-вот, и я о том же. Нет твоей вины ни в чем. А что до меня… теперь-то я знаю, как оно все на самом деле было, и не виню тебя, нет. Успокойся…

Теперь Мада безропотно позволила себя привлечь и всхлипывала, уткнувшись лицом уже не в жесткие камни, а в Аймиковы колени… впрочем, тоже не отличающиеся мягкостью. Он тихонько поглаживал ее густые черные волосы и говорил, говорил…

– …Дангор! Да он же мой единственный сын. И чтобы с ним случилось ТАКОЕ? Нет, этому не бывать.

(«А что ты можешь сделать? Ты сам-то, оказывается, и не Избранный вовсе, тебя просто приманили. Те, кому служит Дад. А твои покровители – кто, где они? Да у тебя даже простого охотничьего оружия и того нет».)

– …Я убью Дада. Убью, и мы уйдем, мы спасемся – все трое…

(«Все трое? Датебе и одному-то ног не унести. Убьешь Дада? Как? Чем? Он же черный колдун, он же тебя насквозь видит».)

– …Знаешь, там далеко, на юге, гор совсем нет, земля плоская-плоская. И травы. И звери, много зверей, такие большие-большие, с рогами… И у меня там друзья, они нам будут рады, вот увидишь…

Аймик прекрасно понимал, что лжет… во всяком случае, не говорит всей правды. Но он знал и то, что сейчас – так надо.

Мада затихла. Она уже и не всхлипывала, выплакав все слезы. Только слушала, не поднимая головы с колен своего мужа, обещающего такое невероятное счастье.

Вернувшись, по обыкновению, после заката, Дад ничего не заподозрил. Мада успела привести себя в порядок и теперь молча возилась у очага. Аймик, ни на кого не глядя, так же молча латал в своем углу дыру на рубахе, оставшуюся еще с прошлой неудачной охоты. Дангор, тихий и какой-то особенно медлительный (так бывало всегда, когда Дад уводил его с собой), неслышно проскользнул мимо отца на материнскую постель и принялся раскладывать там щепочки и шишки, что-то бормоча себе под нос.

Дад, словно не замечая зятя, подошел к дочери и кинул к ее ногам мертвую птицу. Лебедя. – На. Сердце – для меня. Сырое. Вгляделся в лицо дочери: – Что это у тебя с губой?

(Заметил-таки.)

– А! – Она говорила равнодушно, продолжая рассматривать птицу. – Поскользнулась у реки, когда ходила по воду. Хорошо, зубы целы. Уже не болит.

– Ну смотри. А то я уж подумал… – И он удостоил зятя коротким злобным взглядом и даже добрым словом: – Если что… Ты у меня живым о смерти будешь молить.

Аймик, не поднимая глаз, занимался шитьем. («Может быть, показать, что испуган? Нет. Всегда держался, а тут вдруг ослаб ни с того ни с сего? Насторожит».)

Аймик не надеялся на успех. После всего того, что он узнал, сомнений не оставалось: те, кому служит его тесть, невероятно могучи. А как же иначе, если подманили, притянули его из такой дали? И ведь ни Армер, ни Великий Ворон не наставили его, не предупредили… Не знали? Сами были обмануты? Так, быть может, Хозяева Дада и впрямь – истинные Хозяева Мира?

«Нет! Нет! – убеждал он сам себя. – Ведь Армер, говоря о Могучих, уповал на кого-то другого; ведь в его песнопениях Предвечная Тьма порождала Врага, побежденного Первобратьями. И Великий Ворон… И песнопения Рода Тигрольва…»

Но в ответ словно въявь звучал холодный насмешливый голос:

«Ну и что? А почему ты решил, что те, о ком поется в ваших песнопениях, сильнее тех, кому служит твой тесть?»

Но даже это было не самое страшное. Самой нестерпимой была мысль, которая возвращалась тем настойчивее, чем упорнее Аймик гнал ее от себя:

А что если все, что он знал, чем жил до сих пор, – ЛОЖЬ? Что, если все великие колдуны, как и Дад, служат Тем, кто вышел из Предвечной Тьмы, а людям – лгут?

Но даже если это так… Аймик знал твердо: он не сдастся. Он не будет просить милости у страшных покровителей Дада и сделает все, чтобы спасти сына от уготованной ему участи. Пути и цели Властителей людям неведомы? Пусть так; значит, у него – свой путь.

Не для того шел он через реки и горы, чтобы пресмы каться перед Дадом и его Хозяевами. Не для того мечтал о сыне, чтобы отдать его Тьме. Они всемогущи? Пусть так! Они заберут его жизнь, но не… не то непонятное неназываемое, что для него дороже жизни.