После ужина она попыталась уснуть, но сон не шел к ней. В конце концов Мередит встала и отправилась бродить по дому. Во дворе было пусто, развалины асиенды у нее за спиной стояли темные и тихие. Потом Мередит услышала откуда-то из темноты голоса и тихий перебор гитарных струн.

Она вспомнила ночи рядом с Купером, у костра, и ее охватила тоска. Чего бы она не отдала сейчас, лишь бы вернуть те дни — тропа к Тонатиуикану, успокаивающее присутствие Купера. Интересно, думает ли он о ней? Произвела ли она на него какое-либо впечатление в ту ночь, когда он силой овладел ею? Она не могла не признаться, что время смягчило ее реакцию на все, что случилось. Значит ли она для Купера что-то, или ему нужно было только сиюминутное удовлетворение желания?

Она улыбнулась. Конечно, это глупое женское тщеславие, но ей очень хотелось, чтобы он ее не забыл…

Вдруг она насторожилась. Откуда-то донесся приглушенный крик. Мередит внимательно слушала. Крик прозвучал еще раз, и она уже смогла определить откуда. В пятидесяти ярдах от главного дома стояло покосившееся строение без крыши, которое, как она знала, использовали под конюшню. Приглядевшись, Мередит различила слабый свет, исходящий оттуда.

Звук опять повторился, и теперь стало ясно, что кричит женщина. Мередит подбежала к открытой двери, остановилась и заглянула внутрь. То, что она увидела, потрясло ее. Девочка, мельком, виденная ею в коридоре, лежала на полу конюшни, ее поношенное платье было задрано; один мужчина удерживал ее за плечи, а другой склонился над девочкой, спустив брюки.

Девочка снова вскрикнула, и Мередит затошнило: она поняла, что именно этот крик она слышала предыдущей ночью. А тот, кто держал девочку за плечи, прижимая к земле, поднял руку и, загоготав, ударил ее по лицу.

Он сказал по-испански, обращаясь к своему товарищу:

— Давай-ка побыстрее. Наша дикая кошечка еще не обессилела. Если ты провозишься долго, у тебя не хватит сил удерживать ее, когда придет моя очередь.

Ярость заставила Мередит выбежать из укрытия на свет, отбрасываемый фонарем, стоявшим на полу.

— Прекратите это! Вы, скоты! Отпустите бедную девочку!

Тот, кто склонялся над девочкой, оторвался от своего занятия и повернул изумленное лицо к Мередит. А тот, кто держал девочку за плечи, снова захохотал:

— Леди гринго. Может, она ревнует, а? Дадим ей возможность узнать, что такое настоящие мужчины? Ну как?

И прежде чем Мередит осознала, что происходит, они прыгнули к ней, один — в спущенных брюках. С отвращением глядя на его напряженный член, Мередит опешила, и они вцепились в нее мертвой хваткой.

В следующее мгновение они повалили ее на землю, один держал за плечи, другой пытался сорвать с нее брюки. Мередит боролась, как тигрица, извивалась и брыкалась. Набрав побольше воздуха, она закричала во всю мощь своих легких, хотя и понимала, что это бесполезно. Кто может прийти к ней на помощь здесь?

Одному из насильников уже удалось расстегнуть ремень на ее брюках. Она ощущала его горячее дыхание на своем лице — от него разило чесноком и те килой.

И тут в дверях рявкнул чей-то бас. Насильники замерли. Голос зазвучал вновь, и Мередит поняла, что, он принадлежит Габриэлю Моралесу.

Мужчины неохотно отпустили ее и встали. Мередит, задыхаясь, вскочила на ноги. Неподалеку от нее стоял Габриэль с непроницаемым лицом. Он сделал короткий повелительный жест — и оба насильника исчезли в темноте.

— Очень неумно с вашей стороны, сеньорита, — обратился к ней Габриэль, — выходить из асиенды одной.

Если бы они взяли вас, вам пришлось бы пенять только на себя.

И он провел пальцем по шраму у себя на лице.

— Я вышла из дому потому, что услышала крик… — Мередит оглянулась, полагая, что девочка убежала. Но она лежала, свернувшись калачиком, здесь, на земле.

Взгляд у нее был неподвижным и мертвым, казалось, она не замечает их присутствия. Платье так и осталось задранным кверху.

Мередит подошла к ней и прикрыла наготу. Потом, выпрямившись, гневно проговорила:

— Эти звери напали на бедного ребенка. Я слышала, как она звала на помощь!

Габриэль бесстрастно посмотрел на девочку.

— Она привыкла к такому обращению. Хуана — индианка, пока я не привез ее сюда, она умирала с голоду.

Моим людям нужна женщина. Разве у нее есть какое-то другое занятие в жизни?

Мередит была потрясена.

— Как можно быть таким бессердечным? Индианка она или нет, но она человек, и, стало быть, вы должны с ней считаться!

— Она — ничто, — презрительно сказал Габриэль. — Ей никто ничего не должен. Ее участь — обслуживать мужчин.

— Если она смирилась с таким обращением, тогда почему она кричала? И пыталась сопротивляться этим скотам?

Его толстые губы кривились в улыбке, но глаза оставались ледяными.

— Некоторые женщины получают удовольствие от грубого обращения, разве это не так?

— Нет, не так! Я, например, не получаю! И ни одна из женщин, которых я знаю!

— Я это непременно запомню, — проговорил Габриэль, не сводя с нее черных глаз.

Мередит вспыхнула.

— Как вас понимать?

— Понимайте как хотите, — холодно ответил он. Потом сказал по-испански:

— Хуана, приходи в себя и ступай в дом.

Испуганно вздрогнув, маленькая индианка немного отползла в сторону, потом встала и выбежала из конюшни.

— Вы заслуживаете презрения, Габриэль Моралес, — сказала Мередит, — и я удивляюсь, как это ваши люди не разбегутся от такого обращения.

— Я обращаюсь со своими людьми так, как мне угодно. — Его неподвижное лицо теперь напоминало маску, глаза застыли. — Что вы знаете обо мне и о моих людях?

Вы американка, и вам неизвестно, почему я стал таким.

Его гнев заставил ее в страхе отшатнуться. И все же она сказала с вызовом:

— Если эти двое — типичные представители ваших людей, у меня нет ни малейшего желания узнавать о них что бы то ни было. Что вы собираетесь делать, чтобы наказать их?

— Наказать? — Его глаза сузились. — Наказать за что?

— За унижение, которому я подверглась в их руках.

За то, что они намеревались сделать, если бы вы их не остановили.

Тогда Габриэль закинул голову и расхохотался раскатистым смехом.

— Самовлюбленная американка! Почему это с вами нужно обращаться иначе, чем с Хуаной? Только потому, что у вас белая кожа, и потому, что всю жизнь мужчины вашей расы вас баловали? Для моих изголодавшихся по женщинам людей вы такая же, как любая другая. Вы можете доставить им такое же удовольствие, как Хуана, и я не собираюсь их наказывать.

— Господи Боже! Я слышала, что многие латиноамериканцы смотрят на женщин как на рабынь, существующих исключительно для их удовольствия! Теперь я вижу, что это правда!

— Мы — изгои, сеньорита. Чего вы можете от нас ожидать?

Мередит не могла удержаться от вопроса:

— А вы, Габриэль? И вы смотрите на женщин таким же образом?

— Конечно, сеньорита. Неужели вы ждете от меня чего-то другого?

— Не знаю, чего я жду от вас, но вы действительно на целую голову выше остальных. Вы, очевидно, получили какое-то воспитание, образование…

Его лицо опять стало неподвижным.

— Тот, кто проиграл войну, тот, за кем охотятся, как за диким зверем, кто вынужден жить на подножном корму, тот должен забыть о всяком воспитании, о всех признаках цивилизованности. Мне важно только одно — как выжить. И увидеть смерть как можно большего числа моих врагов до того, как им удастся убить меня. Но чего ради я должен объясняться с вами? — Он махнул рукой. — Пойдемте, я провожу вас до асиенды, где вы будете в безопасности.

Они молча дошли до асиенды. Ни девочка, ни те двое им не встретились. Неприязнь, которую испытывала Мередит к Габриэлю, все еще не прошла, но когда они вошли в заднюю дверь дома, она на мгновение увидела его лицо в свете фонаря. Лицо это было мрачным и задумчивым, грусть осеняла его, и от этого оно казалось не таким жестоким, как обычно. Даже шрам выглядел не таким страшным.

И, поддавшись внезапному порыву, Мередит спросила:

— Габриэль, я понимаю, как та жизнь, которую вы теперь ведете, может огрубить даже самого чувствительного человека. Но как случилось, что вы связались с революцией? Ведь сколько бы вы ни отрицали, я вижу, что вы происходите из аристократической семьи.

— Вы действительно хотите это знать? — спросил он, нахмурившись.

Она вспыхнула:

— Иначе зачем я стала бы спрашивать?

Он долго внимательно смотрел на нее, потирая свой шрам.

— Хорошо, я расскажу вам. Не хотите ли распить со мной бутылку вина?

Она заколебалась. Не будет ли это неразумно — пить вино с Габриэлем? Но, заметив его внимательный взгляд, торопливо ответила:

— Да, конечно.

Он провел ее в кухню, где она села на скамейку у стола. Из ряда пыльных бутылок, стоящих на полке, Габриэль взял одну, вытащил пробку и налил вино в две кружки.

— Оно не очень тонкое, — проговорил он с горькой ноткой в голосе, — но от привычки к тонким винам я тоже отказался…

Сев напротив Мередит, Габриэль сделал большой глоток и начал без всякого предисловия:

— Вы правы, сеньорита Лонгли, я получил образование, возможно, даже большее, чем соответствовало моему положению. Мой отец был аристократом, а мать — индейской женщиной, работавшей у него в доме. Стало быть, я — то, что у вас называется «незаконнорожденный». Отец не признал меня публично, но это был добрый человек, он учил меня и любил, как мне кажется, не меньше, чем своих законных сыновей. Что же до того, как я ввязался в драку, то у меня не было иного выбора. Я был очень молод, когда началась революция, и очень быстро стал взрослым. Я видел, как убили моего отца и четверых единокровных братьев. Меня заставили смотреть, как и мою мать, и одну из сестер изнасиловали, а потом убили. Земли моего отца были конфискованы.

С этого момента я расстался со своей молодостью, — продолжал Габриэль. — Я превратился в сплошную ненависть и жестокость. Я поклялся убить как можно больше своих врагов. — Он едва заметно улыбнулся. — И это обещание я сдержал. Я убил многих. Порой мне казалось, что мы победим. Но народ нас не поддержал, у нас оказались плохие вожди, и в результате мы потерпели поражение.

— Я очень хорошо понимаю, почему вы ожесточились, — осторожно отозвалась Мередит. — То, что случилось с вашей семьей, конечно, произвело на вас ужасное впечатление. Но с другой стороны, ведь мексиканский народ, его низшие классы очень давно подвергаются угнетению. Я не многое знаю об истории вашей страны, но насколько могу судить, ваш народ практически был обращен в рабство. В 1776 году наша страна тоже прошла через тернии революции, причем, мне кажется, по гораздо менее серьезным причинам.

Он бросил на нее тяжелый взгляд.

— Но народ Мексики просто-напросто сменил один вид рабства на другой. Вы проехали по моей стране. И что, народ теперь живет лучше, чем раньше?

— Наверное, то, что вы говорите, правда…

— Матерь Божья! Конечно, правда! — И Габриэль стукнул кулаком по столу. — Теперешнее правительство коррумпировано; в нем заправляют люди алчные, жестокие, которые преследуют только свои шкурные интересы, а на простой народ им наплевать. Они с радостью нагромоздили бы пирамиду из мертвых тел, если бы это помогло им сохранить власть и еще больше обогатиться! — Он махнул рукой и устало откинулся назад. — Я знаю, история учит, что после революции один вид деспотизма сменяется другим.

Впрочем, что еще, сеньорита, вы можете услышать от человека, стоящего вне закона, от изгоя, кроме как слова оправдания?

Он выпил, вытер губы нарочито грубым жестом тыльной стороной руки и посмотрел на присмиревшую Мередит.

— Скажу только в свою защиту… Я не пользуюсь этой девочкой, Хуаной. У меня так долго не было женщины, что я уже забыл, что это такое.

Его темные глаза, казавшиеся ей холодными, теперь вспыхнули, и взгляд их неожиданно алчно устремился на ее губы, на открытый изгиб шеи, потом переместился ниже, на выпуклости груди.

Мередит ощутила себя оскверненной и пришла в ярость, но в то же время где-то внутри у нее возникло ощущение расслабленности и тайной жажды, которое и испугало, и разозлило ее.

— Весьма похвально, — торопливо сказала она, — но все же это не извиняет вас. Разрешать своим людям обижать эту бедняжку!

Габриэль с грохотом поставил кружку на стол.

— Они мужчины, и у них мужские потребности. — Он наклонился вперед, обдавая ее винным запахом. — Считайте, сеньорита, что вам повезло, когда я приказал им оставить вас в покое. Уверяю вас, это было не так-то легко. Они злятся и бунтуют, они требуют у меня ответа: почему это я защищаю какую-то гринго?

— А по чьей вине я нахожусь здесь? — бросила она. — Я не просила привозить меня сюда. Вы так и не объяснили мне, почему я оказалась на асиенде и сколько еще пробуду в плену.

— Я ведь бандит, а чего можно ожидать от бандита? — с усмешкой отозвался он. — За вас могут дать неплохой выкуп.

— Я уже сказала вам, что никто не станет выплачивать за меня выкуп, — возразила она. — Ни пенни!

— Ну хватит! — сказал Габриэль, допивая вино. Он опять стал прежним, надменным и холодным, всякий намек на чувствительность исчез с его лица. — Хватит с меня вашей болтовни!

Мередит встала.

— В какой-то момент мне показалось, — холодно проговорила она, — что вижу в вас чуткую душу. Судя по всему, я ошиблась. Доброй ночи, сеньор Моралес.

Он сидел, развалясь и вытянув ноги. Не глядя на нее, не говоря ни слова, он поднял бутылку и осушил ее, поглаживая свой шрам большим пальцем свободной руки.

Мередит выбежала из кухни и поспешила по коридору в свою комнату. Захлопнув дверь, она, тяжело дыша, всем телом прислонилась к ней. Она ощущала какую-то смутную неловкость, глупо было сердить Габриэля. Ей страшно хотелось, чтобы на двери был засов. В комнате не было никакой мебели, чтобы можно было припереть чем-нибудь дверь.

В конце концов она сняла сапоги и вытянулась на своем тюфяке. Но сон не шел к ней. Ночь была жаркая, одежда мешала Мередит. Какое-то время она ворочалась с боку на бок, напрягая слух при каждом намеке на шорох, но в доме все было тихо. Она чувствовала себя возбужденной, ее почти била лихорадка. Там, где одежда прилипала к телу, оно просто горело. В полусне девушка постепенно стянула с себя всю одежду, пока не осталась совсем обнаженной.

Спустя какое-то время она погрузилась в легкую дремоту, как вдруг проснулась, глухо вскрикнув, потому что дверь в ее комнату, распахнувшись, ударилась о стену.

В дверях темнел силуэт. Сначала она подумала, что это кто-то из людей Габриэля прокрался тайком в асиенду; потом дверь закрылась, хлопнув еще раз, и Мередит попыталась вскочить.

Но человек в два прыжка оказался у ее тюфяка; сильная рука схватила ее за плечи и не дала встать.

Габриэль Моралес сказал:

— Вы хотели знать, для чего вы мне нужны, сеньорита Лонгли. Сейчас вы это узнаете. Вы утверждаете, что вас никто не станет выкупать, так нужно же мне получить плату каким-то иным путем.

Там, где его рука касалась ее, кожа пылала огнем.

— Вы обещали, что со мной ничего не случится!

— Я обещал только, что буду защищать вас от своих людей. Но я здесь главный, а значит, могу удовлетворять свои желания как мне вздумается.

Мередит знала, что никто не станет противоречить Габриэлю и никто не придет к ней на помощь. Кричать бесполезно, и спастись от него она не может — он слишком силен, слишком проворен. Едва она подумала об этом, как внутренний голос насмешливо спросил:

«Как ты можешь это знать, ведь ты даже не попыталась оказать сопротивление!»

И она запоздало начала отталкивать его, но Габриэль обхватил ее своими сильными руками и пригвоздил к тюфяку. Он овладел ею сразу же, с каким-то пренебрежением, и у Мередит мелькнуло сравнение с торопливо спаривающимися животными.

Но почему-то безличность происходящего вызвала у нее возбуждение, и она с трудом подавила желание ответить ему. Она заставила себя лежать неподвижно. К счастью, вскоре все было кончено.

Габриэль встал, по-прежнему храня молчание.

Мередит воскликнула, вне себя От стыда и гнева:

— Значит, вы ничуть не лучше тех двоих скотов в конюшне!

Хотя она не могла в темноте разглядеть его лицо, она почувствовала, как он замер. Гнев, охвативший его, был почти осязаем. Ей показалось, что он хочет что-то сказать или ударить ее, но вместо этого он резко повернулся и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Долго Мередит лежала не двигаясь. Ее грубо использовали, но она все-таки никак не могла забыть о том мгновении, когда ей захотелось ответить ему. Какое-то темное и властное ощущение! Ее охватила жаркая волна стыда. Неужели она распутная женщина? Неужели короткое время, проведенное в объятиях Купера, обнаружило те стороны ее натуры, о которых она даже не подозревала?

Так она и уснула, пытаясь разобраться в этих сложных для нее вещах.

Наутро она обнаружила, что Габриэль Моралес исчез.

День проходил, а он все не появлялся, и Мередит в конце концов пришла к выводу, что он уехал. Возможно ли, что ему было стыдно своего поведения минувшей ночью и он не осмеливался посмотреть ей в глаза? Впрочем, она в этом сильно сомневалась.

Позже, к вечеру, когда она бродила по просторной асиенде, из-за угла выбежала та самая девочка, Хуана.

Увидев Мередит, она опять застыла на месте.

— Прошу тебя, Хуана, я тебе ничего плохого не сделаю, — сказала Мередит на своем ломаном испанском.

Она осторожно подошла к девочке. — Мне бы очень хотелось помочь тебе, если это возможно.

Теперь Хуана смотрела на нее уже не так настороженно и не пустилась наутек, хотя было очевидно, что она готова сделать это в любой момент.

Мередит было до слез жалко девочку. Все в том же рваном платье, что и прошлой ночью, только теперь оно стало еще более грязным, она выглядела такой несчастной. На голой руке виднелся синяк — там, где ее грубо сжимали мужские руки. Мередит тронула пальцем этот синяк.

— Господи Боже, как они жестоки, эти звери! А ты не можешь убежать отсюда? Тебе-то здешние места знакомы.

— Мне некуда идти. Я умру с голоду. А здесь меня кормят.

— Но разве не лучше умереть, чем терпеть такое обращение?

— Я им сопротивляюсь, — ответила Хуана, и в этом ответе прозвучало простое, но трогательное достоинство.

— Но ты же не можешь сопротивляться им всем, ясное дело. Пока ты здесь, они будут с тобой так обращаться.

— Я ничего не могу сделать, — ответила девочка, выразительно пожимая плечами и намереваясь сбежать.

— Постой! — Мередит коснулась ее руки. — Мы можем сделать одну вещь… почему бы тебе не прийти ко мне в комнату ночью, Хуана? Проведи ночь у меня. И тогда эти мерзавцы до тебя не доберутся.

Темные глаза Хуаны сверкнули радостью, и на лице появилась благодарная улыбка. От этой улыбки лицо ее преобразилось, и Мередит увидела, что эта девочка будет очень хороша собой.

Хуана пылко спросила:

— Вы сделаете это для меня, сеньорита Лонгли?

— Да. Сегодня после ужина приходи в мою комнату.

Хуана схватила ее руку и осыпала поцелуями. Растерянная Мередит вырвала руку, и девочка убежала, сверкая голыми пятками.

Не успела еще Хуана скрыться из виду, как Мередит призадумалась. Конечно, никто не посмеет войти в ее комнату в поисках Хуаны, раз Габриэль запретил им. Но как отнесется к этому сам Габриэль? Скорее всего придет в ярость.

Мередит откинула голову. Ну что ж, пусть он обрушит на нее свой гнев — она смело встретит его.

Потом у нее появилась еще одна мысль. Поступила ли она так ради Хуаны — или надеясь на то, что Габриэль не станет домогаться ее в присутствии девочки? Пришлось признаться самой себе: да, она не полностью полагается на себя.

Если Габриэль снова придет к ней, она, наверное, будет сопротивляться еще меньше, чем прошлой ночью.

Но она поспешно прогнала эти мысли. Остается надеяться, что Габриэль какое-то время пробудет в отъезде.

Днем он не вернулся, не вернулся и к тому времени, когда Мередит ушла к себе вместе с Хуаной. Девочка принесла в комнату свой соломенный матрас, а когда Мередит мылась, стала настойчиво предлагать ей свои услуги.

Поначалу Мередит, не привыкшая к такому вниманию, попробовала остановить девочку, но в конце концов покорилась, подумав не без гордости, что не только спасла Хуану от ночных унижений, но еще и обзавелась служанкой. Это ей почему-то понравилось.

Никаких туалетных принадлежностей у Мередит не было, и она не расчесывала волосы с тех пор, как рассталась с караваном. Она посетовала на это Хуане, и та, выбежав из комнаты, через несколько минут вернулась с грубым костяным гребнем. Девочка принялась старательно расчесывать волосы Мередит. Сначала у нее ничего не получалось, но вскоре дело пошло на лад. Когда она закончила, волосы у Мередит блестели, и сама она чувствовала себя более ухоженной, чем все эти дни.

Они уже готовились лечь, как вдруг со двора раздались пьяные крики, под окном кто-то звал Хуану по имени. Девочка, задрожав от страха, прижалась к Мередит, которая обняла ее и попыталась успокоить.

Вскоре в коридоре раздались тяжелые шаги, и чей-то кулак бухнул в дверь.

— Хуана! — прорычал голос по-испански. — Выходи, индейская сучка! Выполняй свои обязанности!

Хуана дрожала, припав к Мередит. Та крепко обнимала ее.

— Идите прочь! — крикнула она. — Хуана больше не работает у вас лагерной шлюхой. А если вы попытаетесь ворваться за ней сюда, я пожалуюсь вашему командиру!

За дверью воцарилось молчание. Потом тот же пьяный голос пробормотал грязные ругательства; Мередит затаила дыхание. Вновь под дверью слышались тяжелые шаги, но теперь они удалялись, и Мередит вздохнула спокойнее.

Они легли рядом, Хуана устроилась на своем соломенном матрасике подле Мередит, а та взяла девочку за руку.

Мередит долго лежала без сна, напряженно прислушиваясь к шуму в асиенде, но наконец шумное веселье стихло, и они уснули.

Разбудили ее звуки выстрелов. Через единственное окно в комнату проникал серый рассвет. Мередит вскочила и подбежала к окну, но ничего не увидела. Выстрелы стали чаще, послышались тревожные крики и топот лошадиных копыт.

Хуана сидела на матрасике, обхватив себя руками; на лице ее был написан ужас. Мередит опустилась на колени рядом с девочкой и прижала ее к себе.

Так они и ждали беды, дрожа от страха и не сводя глаз с двери.