— Что, дорогая?

Девочка вздохнула.

— Никогда не уходи, — прошептала она. Потом закрыла глаза и быстро уснула. Виктория еще некоторое время смотрела на нее затуманенным взором. Наклонилась, поцеловала спящую кроху в лоб и выключила лампу на ночном столике. Комната погрузилась во мрак. Только детский ночник у кровати распространял неяркий свет.

Виктория вышла из комнаты Сюзанны и прислонилась к стене. У нее словно комок подкатил к горлу.

«Боже милосердный, — взмолилась она безмолвно, — помоги мне!»

Какой же дурой надо было быть, чтобы принять предложение Рорка! Почему она сразу не поняла этого? Она медленно прошла в свою спальню и закрыла за собой дверь. Все дело в том, что той ночью она попросту не хотела ничего понимать. Рорк предлагал ей остаться — только это имело тогда значение. И она сказала «да», не подумав о последствиях.

Она сразу же вообразила себе бесконечную череду солнечных дней, проводимых вместе с Сюзанной, длинные тихие вечера рядом с Рорком. О чем еще она могла подумать в тот момент?

Виктория подошла к окну и открыла его, впустив теплый вечерний ветерок. Ах уж эти соблазнительные картины, нарисованные ее воображением! Она всячески старалась избегать реальности так долго, как только могла. А ведь в сущности она была совсем не той, за кого себя выдавала. Ведь даже свою настоящую фамилию она скрыла.

Лгунья и обманщица — вот кто она. Виктория невольно поежилась, думая об этом. Молодая женщина задумчиво опустилась на табурет перед туалетным столиком. Она была совсем не той, кем представлял ее себе Рорк. Это-то и мучило ее больше всего. Виктория старалась забыть, не обращать внимания, но тщетно, избавиться от неприятного чувства она никак не могла.

Вчера вечером чувства эти всколыхнулись в ней с особой силой. Они с Рорком сидели в библиотеке, каждый со своей книгой. Из динамиков лилась божественная музыка — фортепьянный концерт Рахманинова. Внезапно Виктория почувствовала на себе пристальный взгляд Рорка.

— Что-то не так? — спросила она, подняв голову.

Он слегка улыбнулся, и его взгляд скользнул по ней, лаская. Она невольно затрепетала и вспыхнула.

— Виктория, — произнес он мягко.

Только это. Одно слово. Ее имя. Но в голосе Рорка было столько чувства, что у нее пересохло в горле и дыхание пресеклось. Каким-то образом она сумела выдавить из себя дрожащую улыбку и произнести глупое «что?».

— Ничего, — сказал он. — Мне просто нравится произносить ваше имя. Оно вам идет. Вам кто-нибудь говорил об этом?

Нет. Никто ей об этом не говорил. И никто никогда не смотрел на нее так, как он, и не было этого ощущения, будто воздух между ними заряжен электричеством.

— Так звали мою бабушку, — сказала она. — Мне всегда казалось, что мое имя чересчур старомодно.

Рорк снова улыбнулся.

— Именно поэтому оно вам идет.

Несколько мгновений она молча сидела, глядя на то, как он медленно встает и идет к ней. И вдруг, словно испуганный кролик, вскочила со стула, уронив стопку журналов на пол, и, бормоча что-то о том, как ужасно хочет спать, убежала в свою комнату.

Запершись, она прислонилась спиной к двери и с прыгающим в груди сердцем закрыла глаза. Одно и то же слово стучало в ее голове с каждым ударом пульса: лгунья, лгунья, лгунья!.. Она была не той, за кого выдавала себя, и теперь, что бы она ни сказала или ни сделала, ничто не способно смягчить ее вину. Что бы подумал Рорк о ее нежном, старомодном имени, так идущем ей, если бы знал правду? Что бы сказал, если бы узнал о том, что она обманом вошла в его жизнь, движимая желанием найти ребенка, которого отдала чужим людям, — ребенка, который рожден был вне брака от мужчины, которого она никогда, по сути, не любила?

Рыдание поднялось из груди к горлу, и Виктория прикрыла рот руками. Почему она не подумала об этом, прежде чем сказать «да», прежде чем остаться здесь воспитательницей Сюзанны?

— Ты была так глупа, — прошептала она своему отражению в зеркале, и женщина с печальными глазами, глядевшая на нее, не могла ничего возразить. Глупостью была вся эта затея. Оттого-то и начались все ее неприятности.

Виктория вздохнула и, взяв щетку для волос, рассеянно провела ею по густым, прихотливо вьющимся кудрям. Надо бы постричься, подумала она, иначе вид будет неряшливый. Непослушные кудри, за ними всегда надо было тщательно следить.

Ее рука замерла. Она вспомнила: это было первое, что сказал в день их встречи Крейг…

— Эти чудесные локоны выглядят так, словно вьются сами по себе, — отметил он, просматривая меню для завтрака в придорожном кафе в то дождливое утро, а она ждала, пока он сделает заказ. — Держу пари, их сделали такими не в парикмахерской.

Это показалось ей безобидным замечанием, совсем не похожим на неуклюжие комплименты посещающих кафе водителей. Она улыбнулась и ответила, что нет, конечно, и спросила, хочет он тосты или сладкие пончики к завтраку.

Он все время любезно и непринужденно беседовал, пока она обслуживала его, а вечером, когда закончилась ее смена, ждал возле кафе.

— Как насчет того, чтобы вместе поужинать? — спросил он. А когда она отказалась, сказал: хорошо, а не хочет ли она вместо этого отправиться в гости к нему домой?

На это она тоже не согласилась. Но улицы были пустынны, а ветер такой холодный в тот день, что, когда он спросил, предпочитает она замерзнуть до смерти или же прокатиться с комфортом в его машине, она засмеялась и согласилась. Крейг открыл ей дверцу и подождал, пока она удобно устроится внутри. Потом подвез к ее дому, поразив скорее своими хорошими манерами, чем шикарным автомобилем.

Несколько дней спустя он снова появился в кафе внезапно, вызвав «охи» и «ахи» у других официанток своей импозантной внешностью. Но Виктория не обращала на это особого внимания. Ее больше покорило другое: его вежливость и несколько наигранная, но тронувшая в тот момент наивность, а еще почти отцовская забота о ней.

— Позволь мне позаботиться о тебе, малышка, — говорил он мягким, успокаивающим голосом. — Я все для тебя сделаю — только скажи…

Виктория взяла щетку и медленно провела ею по волосам. Воспоминания были такими мрачными. Она не придавала этому знакомству особого значения. Крейг вел себя, в общем-то, корректно. Он позволял себе лишь помассировать ей плечи, когда она особенно уставала в своем кафе, уставала настолько, что думала, что скорее умрет, чем сможет отпустить еще один гамбургер. Она не видела в этом ничего плохого, ей даже нравилось это порой. Ведь никто никогда за все ее девятнадцать лет особенно не беспокоился о том, как она себя чувствует и чего хочет. Отца своего она не знала вообще, а мать, стараясь свести концы с концами, всегда была занята. Быть предметом чьих-то забот было для Виктории внове.

Не то чтобы она позволяла Крейгу помогать ей деньгами или задаривать дорогими безделушками:

она не нуждалась ни в каких безделушках. Ей нужна была теплота, доброе, дружеское внимание, и Крейг, черт его побери, отлично понимал это. Она была благодарна ему за каждое теплое слово, за каждый ласковый поцелуй в щеку. Чем больше прогрессировала болезнь ее матери, тем чаще она обращалась за утешением к нему.

— Позволь мне утешить тебя, малышка, — говорил он, обвивая ее руками. И постепенно она к этому привыкала.

Губы Виктории сжались. Какой же дурой она была! Его ласки становились все более настойчивыми, прикосновения — все более интимными, но она по-прежнему думала, что между ними ничего такого быть не может. До той самой последней ужасной ночи, когда он внезапно повалил ее и прижал к мягкому кожаному сиденью своего «кадиллака».

— Позволь мне утешить тебя, малышка, — сказал он с грубоватым смешком, и эти привычные нежные его слова вдруг приобрели какой-то другой, омерзительный смысл.

Она испугалась, умоляла его прекратить, наконец в панике стала отбиваться. И все-таки Крейг добился того, чего хотел.

Он сделал вид, что ничего особенного не произошло, и был крайне изумлен, когда она отказалась видеться с ним после той ночи. Но очень скоро он преподнес ей еще один сюрприз. Прошел месяц, и местная газета объявила о его скорой свадьбе с одной девушкой из богатой семьи. Оказывается, они были обручены уже несколько месяцев, а семьи их знакомы с давних лет.

Руки Виктории дрогнули, когда она положила щетку на место. Она все еще помнила то, что случилось потом, помнила до мельчайших деталей. Этот шок при известии, что она беременна, и позор, и страшное осознание, что мать ее не выживет, узнав, что дочь повторила ее собственную ужасную ошибку. И наконец, эта упрямая мысль, что ее будущий ребенок имеет право на лучшую жизнь, нежели та, которую она могла дать ему сама.

Доктор Рональд предложил два решения: аборт или усыновление ее ребенка какой-то бездетной парой. И тут уж действительно не о чем было думать — она знала, что у нее не хватит решимости прервать беременность.

— Не беспокойся, Виктория, — сказал он, когда она пришла к нему излить душу. — Я все возьму на себя.

И он сдержал слово. Поначалу ее беременность не была заметна под безразмерными свитерами и просторной одеждой, которая была в моде. А позднее он сделал все, что нужно, чтобы устроить ее в лучший госпиталь в Чикаго, где в половине восьмого вечера в холодный день шестнадцатого января и родилась ее дочь. Затем он сам отвез Викторию домой, а несколько дней спустя она пришла в палату к матери, чтобы рассказать ей о воспалении легких, из-за которого якобы она не могла навещать ее. Эту версию подтвердил и доктор Рональд.

— Ты поступила правильно, Виктория, — сказал он, когда они вместе вышли из палаты…

У Виктории снова выступили на глазах слезы, когда она вспомнила об этом. Никто не знал, как тяжело болело у нее сердце за своего ребенка, которого она никогда не видела. Иногда, при одном взгляде на милое личико Сьюзи, боль становилась почти непереносимой. Как могла Александра Кемпбелл отвернуться от такого сокровища? У нее было все: и ребенок, достойный любви, и Рорк — мужчина, какого можно только пожелать. Рорк, который был… который…

Она подняла голову и встретилась взглядом со своим собственным отражением в зеркале. Был только один выход, и она помнила о нем все эти дни. Она должна покинуть остров прежде, чем дела зайдут слишком далеко, прежде…

— Тория?

Голос Рорка и легкий стук в дверь заставили ее вздрогнуть. Она бросила быстрый взгляд на часы. Он вернулся раньше, чем обычно, раньше, чем когда-либо.

— Тория? Вы здесь?

Она постаралась успокоиться, затем встала.

— Да, — отозвалась она. — Одну минуту.

Открывая дверь, она изобразила на губах улыбку.

Но Рорк все сразу понял, как только увидел ее, и нахмурился.

— Как жаль, Сюзанна уже спит, — сказала она живо. — Если бы вы позвонили, что вернетесь так рано, я бы уложила ее позднее.

— Я пришел повидать вас. — Его голос был непривычно резким. — Нам нужно поговорить. Виктория закусила нижнюю губу.

— Хорошо, — сказала она, помедлив. — Я не против.

Рорк угрюмо кивнул, закрывая за собой дверь.

— Рад, что вы не против.

— Дело в том… дело в том… что я сама собиралась… поговорить с вами после ужина. — Она отвернулась. — Рорк, я все обдумала. Я… я не могу больше здесь оставаться.

— Так. — Он шумно выдохнул. — Я ожидал чего-то подобного.

— Наверное, следовало бы объяснить, почему я так решила, — сказала она примирительно, — но я не могу.

Он громко рассмеялся.

— Черт побери, что здесь объяснять? — Он подошел к окну. — Вам здесь не по себе, вы несчастны. Я давно это заметил.

— Нет. Нет, дело не в этом.

Рорк подался к ней, и у нее защемило сердце, когда она увидела плохо скрываемую боль в его глазах.

— Не лгите мне, черт побери! Даже дураку ясно, что вам здесь не нравится, что вы чувствуете себя не в своей тарелке.

Позволь ему думать все, что он хочет, сказала себе Виктория. В конце концов, раз ты покидаешь остров, какое это имеет значение? Но когда она снова заглянула ему в глаза, то поняла, что не может позволить ему думать так. Она лгала ему относительно многих вещей, но солгать на этот раз не могла.

— Мне здесь нечем занять себя, — тихо проговорила она.

Но Рорк не слушал.

— Дело в Сьюзи? — требовательно спросил он. Виктория изумленно уставилась на него.

— Сьюзи? Нет, конечно, нет. Я люблю Сьюзи…

— Ну, тогда в острове. Здесь безмерно скучно, особенно по вечерам.

Она улыбнулась.

— Вы злитесь оттого, что я обыграла вас в карты три раза подряд?

— Два раза, — поправил он и улыбнулся. Но тут его брови вновь сошлись на переносице. — Если хотите, я могу устроить вам поездку на вертолете в Пенсе или Сан-Хуан на пару дней.

— Нет. Я вам очень признательна, но меня туда не тянет. Меня не очень беспокоит, увижу ли я этот город вообще. — Виктория колебалась. — Если… если я кажусь вам потерянной, — произнесла она, — то это никак не связано ни с островом, ни с Сьюзи…

— Тогда со мной?

Их глаза встретились. Он смотрел на нее взглядом, в котором читалась неприкрытая боль. Солгать ему, подумала она снова, сказать, что она должна что-то…

— Дело во мне, Тория? — Он шагнул к ней. — Неужели это из-за меня ваши глаза так грустны?

Комок подкатил к ее горлу. И она поняла, что не может сказать ему ничего, кроме правды, в этот момент, пусть даже жизнь ее зависела бы от этого.

— О нет, — прошептала она. — Нет, не из-за вас, Рорк. Ни в коем случае.

Он молча смотрел на нее некоторое время, и эти секунды показались ей вечностью. Потом настойчиво спросил ее снова:

— Тогда в чем же дело?

— Я только… Я просто должна покинуть этот остров. Я останусь, пока вы не найдете кого-нибудь на…

— Все, что вам нужно, — это провести денек в другом месте, побывать где-нибудь за пределами острова, развеяться, — сказал он, не дав ей договорить.

Виктория удивленно взглянула на него. То, что он предлагал ей, казалось почти невероятным.

— Развеяться? Вы имеете в виду в Сан-Хуане? Но я только что сказала вам, что не…

— Сегодня ночью, когда луна коснется горизонта, на острове будут совершаться языческие обряды.

Ее глаза расширились.

— Языческие?

— Даю вам полчаса на то, чтобы собраться.

— Нет. Я не могу. Я уезжаю…

— Нет, вы остаетесь.

— Но…

Он подошел к ней вплотную и сжал ее лицо руками. Это было в первый раз, когда он прикоснулся к ней после той ночи в саду, и прикосновение его рук подействовало на Викторию точно удар током. Рорк, похоже, тоже почувствовал это, судя по тому, как он взглянул на нее.

— Вы действительно хотите покинуть меня? — спросил он ласково.

— Я должна.

Ее ответ, произнесенный шепотом, был заглушен касанием его губ. Поначалу его поцелуй был мягким, но затем стал более настойчивым. Рорк сдавил ее в своих объятиях так, словно и в самом деле не хотел отпускать. У Виктории внезапно закружилась голова. Наконец он с сожалением оторвался от ее губ.

— Скажите мне, что вы по-прежнему хотите уехать, — проговорил он, — и я прямо сейчас вызову вертолет.

Как она могла сказать ему это, если он смотрел на нее такими глазами? Торжествующая улыбка разлилась по его лицу.

— Значит, нет, — сказал он, проведя кончиками пальцев по ее разгоряченным щекам вниз, к бьющейся на шее жилке. — Я так и думал.

К тому времени, когда Виктория обрела способность говорить, Рорк уже ушел.

Большая кроваво-красная луна почти касалась черной поверхности моря. Оранжевые отблески огня плясали в ночи, бросая жутковатые блики на мужчин и женщин, собравшихся вокруг костра.

Виктория слегка поежилась и прижалась к широкой груди Рорка, стоявшего сзади и обнимавшего ее за плечи.

— Они знают, что мы здесь? — шепотом спросила она.

Рорк улыбнулся.

— Конечно. Они сами нас пригласили.

— А это что такое? — Она кивнула на плоский валун, на котором стояли свечи, лежали цветы и еще какие-то предметы, названия которых она не знала.

— Алтарь. — Он наклонился к ней так близко, что его губы почти касались ее уха. — Это все вещи, связанные с культом Лоа, которого они будут чтить этой ночью.

Она удивленно взглянула на него.

— Лоа?

— Главное божество. У местных племен существует целый пантеон богов, духов природы, как добрых, так и злых.

Виктория снова вздрогнула.

— Но они не собираются приносить жертвы?

Рорк отрицательно покачал головой.

— Нет, — сказал он твердо. — Здесь, на острове, этот обычай не распространен.

— Чем же они будут заниматься тогда?

— Плясать. Ради этого все они и собрались сегодня ночью. Видите, это их жрец. Он намерен совершить приношения Лоа.

— Вы сказали, что не будет никаких жертвоприношений.

Он улыбнулся.

— Жертв не будет, не беспокойтесь.

Жрец склонился над огнем и что-то плеснул в него. Светло-синее пламя взметнулось вверх и тут же угасло.

— Это ром, — прошептал Рорк, — для бога Легбы. Сейчас жрец благословит барабаны. Вон они стоят около алтаря. Видите?

Виктория кивнула. Она видела, как жрец слегка ударил по каждому барабану, окропляя его ромом. Несколько мужчин выступили вперед, взяли барабаны и, выстроившись в неровную линию позади жреца, трижды обошли вокруг алтаря.

— Что они делают сейчас?

— Благословляют барабаны, я думаю. Сейчас начнется. Женщины идут в освещенный круг, а вот и мужчины.

Барабанщики уселись на песке вокруг костра.

Ритмичный стук разнесся в ночи, и один за другим участники церемонии начали приплясывать. Сначала едва заметно, потом все быстрей и быстрей. Бой барабанов становился все громче, все темпераментней, а движения танцоров все экстатичнее.

Вдруг одна из женщин откинула назад голову; ее черты были искажены, она закричала, словно от боли; потом упала на песок, извиваясь в конвульсиях.

Виктория крепче сжала руку Рорка.

— Что с ней происходит?

— Она одержима каким-то духом. Он вселился в нее.

— Может быть, ей надо помочь?

Рорк мягко рассмеялся и отвел Викторию подальше в тень.

— Нет. Все в порядке. Тория. Это как раз то, чего они хотят.

Виктория удивленно подняла брови.

— Ей хочется так визжать и корчиться на песке?

— Она жаждет очищения. — Рорк положил на плечо Виктории руку и повернул к себе. — А может, хочет воздать благодарность своему богу или попросить у него таким способом удачи — это может означать что угодно. — В мягком свете луны Виктория видела, как неожиданно сжались его губы. — Она хочет изменить то, что было, Тория, и сделать лучшим то, что придет. Все этого хотят, в сущности.

Молодая женщина вздохнула.

— О да, — сказала она, покачав головой. — Но в реальном мире, увы, все иначе. Вы можете изменить прошлое не больше, чем прочесть будущее.

Рука Рорка скользнула к ее талии.

— Но можно отбросить прочь это прошлое, — сказал он.

— Нет. — Ее голос был тихим. — Что сделано, то сделано, и это часть нашей жизни.

— Тогда, быть может, надо примириться с ним.

Виктория заглянула ему в лицо.

— А вы бы смогли?

— Да, — ответил он, — если удастся найти способ.

Уж не о своем ли неудавшемся браке он говорит? — подумала она неожиданно. Виктория хотела спросить у него, узнать, наконец, есть ли бывшей жене место в его жизни, мыслях. Однако имела ли она право спрашивать Рорка о его прошлом, когда сама не могла — не осмеливалась — рассказать о своем собственном?

Она отчего-то вздрогнула, и Рорк заботливо прижал ее к себе.

— Тория? Вам холодно?

Она покачала головой.

— Нет, — прошептала она. — Я только подумала, что эти люди, собравшиеся вокруг костра, сейчас, должно быть, спрашивают богов о своей судьбе.

Рорк кивнул.

— Они устремлены сейчас к чудесному, к несбыточному, — сказал он негромко. Его руки скользнули к ее подбородку и приподняли ее лицо. — Для этого и существует подобная ночь, Тория. Это ночь несбыточного, ночь чудес.

Он медленно склонился к ней, глядя в ее глаза.

— Виктория…

Он прошептал ее имя и прикоснулся своими губами к ее губам.

Короткой вспышкой промелькнули в голове воспоминания о той ужасной ночи с Крейгом, и Виктория непроизвольно напряглась. Но Рорк крепко сжал ее в своих объятьях, и она тут же отбросила прочь все мысли о Крейге.

Застонав, она обвила его шею руками. Голова ее запрокинулась, открыв шею и подбородок для его ласк.

— Поцелуй меня, — сказал он хрипло и, когда она подняла свое лицо к нему, прижался к ее губам.

— Рорк… — прошептала она, и он услышал ее признание в этом единственном слове. Он поднял ее на руки и шагнул в темноту. Он долго нес ее на руках, пока не затерялся среди деревьев, и тогда опустился вместе с ней на мягкую траву и склонился над ней.

— Я чувствую, как сильно бьется твое сердце, — сказал он, прикладывая руку к ее груди.

Ее сердце и вправду бешено колотилось, как будто сорвалось с цепи. Приглушенный бой барабанов доносился до их слуха. Виктория видела над собой бледное лицо Рорка, видела в темноте блеск его глаз… Ночь чудес!.. Но как забыть о том, что утро придет слишком скоро и в свете солнца ночные грезы растают? Она должна была покинуть остров Пантеры, она должна… Но если она позволит Рорку любить себя, сможет ли после этого уехать?

— Нет, — сказала она и уперлась руками ему в грудь.

— Тория? Что с тобой?

Она отвернулась, моля Бога, чтобы ночной мрак скрыл слезы, увлажнившие ее глаза.

— Я… я не могу, — сказала она прерывистым шепотом.

Она услышала, как он глубоко вздохнул. Затем, помедлив, отпрянул от нее и сел рядом.

— Прости, — сказал он. — Не слишком подходящее место, неподходящее время.

— Да, — прошептала она. — Наверное, так.

Солгать ему оказалось легче, чем раскрыть всю правду, подумала она, когда они медленно побрели назад к дому. Никогда не будет подходящего времени и места. Во всяком случае, для них.