— Та часть, которая содержится не в мозгу, а в сознании — том, которое является прихожей для человеческой личности. Понимаете? — спросил Чиун.

Он говорил очень медленно, чтобы Смит не упустил ничего, хоть то, что он говорил, было и так очевидно.

— Нет. Давайте я скажу более конкретно. До того, как вы начали тренировать Римо, он был полицейским в Ньюарке, Нью-Джерси. Может он забыть это? Что он будет помнить?

— Он будет помнить все, что ему надо, но он не будет знать, что он это помнит, — заявил Чиун. — Ну так как, не пришла ли пора вам стать полноправным императором, а Синанджу — выйти в свет в полном сиянии своей славы?

— Нет. Пока нет. А есть ли какая-нибудь возможность того, что Римо вернется к своему прошлому окружению, если его поразит потеря памяти?

— Это зависит от того, в каком окружении он вырос и был воспитан.

— Почему?

— Потому что некоторые меридианы Вселенной влияют на его сознание сильнее, чем другие. Он — Синанджу.

— Ньюарк, Нью-Джерси.

— Второе “Нью” — это штат?

— Да, Нью-Джерси — это штат.

— И он там работал каким-то охранником?

— Да, он был полицейским. А это имеет значение?

— Все имеет значение, — заметил Чиун, и это была правда.

Но он очень рассчитывал, что Смит поймет это неправильно, как это обычно бывает с белыми.

Все имело значение. Но тот факт, что Римо когда-то служил полицейским в Ньюарке, Нью-Джерси, не имел никакого значения для его сознания. Смит сообщил Чиуну все, что тому нужно было знать для того, чтобы понять, что происходит.

Чиун знал то, чего не знал Смит, а именно то, что в мире всегда было полно императоров, и тиранов, и королей, и того, что американцы называли президентами. Они были повсюду. Но Римо был всего один. И он принадлежал Чиуну. И Чиун никогда не позволит ему уйти.

Капитану Эдвину Полищуку оставалось две недели до ухода на пенсию, и он уже считал дни и минуты, как некогда раньше считал месяцы, дни и минуты, как вдруг произошел кошмар. А случилось это тогда, когда он направился к “Туллио”, в бар-ресторан, где подавались сверхтолстые сэндвичи с ростбифом. Капитану Полищуку не только никогда не приходилось платить там по счету, но наоборот — хозяин заведения платил ему чаевые.

Хозяин оставлял чаевые в белом конверте каждую неделю, начиная-с того дня, как Полищук возглавил участок. Потом капитан Полищук обычно шел в другие заведения на территории своего участка, а в конце дня встречался с людьми, состоявшими у него на содержании и оказывавшими ему особые услуги. Возможно, это было проявлением тщательно скрываемой ненависти к самому себе, но капитан Эд Полищук находил особое удовольствие в том, чтобы превратить молодых новобранцев в коммивояжеров вроде себя.

Честным полицейским поручались самые гнусные задания. Полищук пользовался дурной славой в Ньюарке, Нью-Джерси, но в то же время чувствовал себя в полной безопасности. Эд Полищук умел тратить деньги, а если и совершал ошибки, то всегда мог купить необходимую ему информацию. Против него трижды выдвигались обвинения, и трижды ему удавалось сорваться с крючка, несмотря на негодующий рев мэра и половины муниципалитета. Эд Полищук относился к тем полицейским, до которых никому не добраться.

Но в эту пятницу, когда с жареного мяса стекал соус на мягкий итальянский хлеб с поджаренной корочкой, Эд Полищук понял, что пришло время расплатиться за все. Он даже не успел откусить ни кусочка.

— Эд! Это ты, Эд?

Молодой человек — лет двадцати с чем-то, максимум тридцати — схватил Полищука за руки. Запястья у парня были очень широкие. А в мире так мало было вещей более приятных, чем ростбиф от Туллио.

— Меня зовут капитан Полищук.

— Ага. Эд, это ты. Послушай, почему ты обедаешь у Туллио? Это же притон, где проворачиваются все сделки с игрой в “номера”. На следующей неделе будет облава. 6й, нет! Не на следующей неделе. У меня возникли трудности со временем, Эд. Это и в самом деле ты? Не могу поверить. Ты прибавил фунтов тридцать. Лицо твое обрюзгло, но это ты — Эд Полищук.

— Сынок, я тебя не знаю, но если ты не отпустишь мои руки, я тебя впечатаю в стену.

— Ты не сможешь этого сделать. У тебя закупорены артерии. Ты недостаточно хорошо двигаешься.

Эд Полищук собрал воедино все свои двести тридцать фунтов мышц и резко дернул руками, чтобы высвободить их.

Руки его не шелохнулись. Сэндвич упал ему на колени, но руки остались там, где были. Полищук вложил в это движение столько силы, сколько вложил бы в удар в челюсть, но дернулись только плечи. И после этого он стал ощущать в плечах сильную боль. Вывих.

— Кто ты? — спросил капитан Полищук.

— Эд, мы же с тобой работали в паре. Помнишь? Мы ходили по городу. Пеший патруль. Ты всегда называл меня “Простота-тра-та-та”.

— Я очень много кого так называл, — сказал Полищук.

— Да, но помнишь те психологические тесты, которые все сдавали, и по ним вышло, что я — “непреклонный патриот” или что-то в этом роде. Ты еще сказал, что не сомневался, что Тра-та-та окажется лучшим во всей стране. Я же никогда не брал бесплатно даже пачки сигарет.

Эд Полищук повнимательнее вгляделся в сидящего перед ним парня. В его лице было что-то знакомое. Темные глаза и высокие скулы кого-то напоминали. Но все остальное в лице принадлежало кому-то совершенно незнакомому.

— Мне кажется, я тебя припоминаю. Кажется, да.

— Римо. Римо Уильямс.

— Точно. Ага. Кажется, так. Верно. Римо.

И вдруг Эд Полищук подскочил на стуле.

— Римо, ты умер! А что случилось с твоим лицом? У тебя совсем другой нос и рот. Ты умер, Римо. Нет, ты не умер. Ты не Римо.

— Помнишь тот киоск, который ты хотел раскрутить на несколько пачек сигарет, а я пригрозил, что доложу об этом начальству, Эд?

— Простота — ты и есть простота. Римо. Римо Уильямс! — закричал Полищук.

И все посетители бара-ресторана обернулись на крик. Эд Полищук понизил голос.

— Так что же, черт побери, с тобой приключилось, Римо?

— Не знаю. Я, кажется, сошел с ума. Я постоянно вижу перед собой лицо какого-то старого азиата. Я свободно говорю по-корейски. Я могу вытворять со своим телом такое, что ты никогда не поверишь. А ты, Эд, ты постарел на двадцать лет.

— А ты нет. И это самое странное.

— Я знаю.

— Римо, — прошептал Полищук, — ты умер около двадцати лет тому назад.

Римо отпустил запястья Полищука. И ущипнул себя за руку. Он почувствовал боль. И это, и еще больше — его собственное дыхание убедило его в том, что он жив.

— Я не умер, Эд.

— Вижу. Вижу. Здесь что-то кроется.

— Что?

— Не знаю, Римо. Не знаю. Я помню, как тебя казнили на электрическом стуле. Ты пристрелил какого-то парня. Я тогда подумал: так ему и надо, пусть не будет такой простотой. Честность не приносит денег, Римо. Ты этому так никогда и не научился.

— Я сам не знаю, чему я научился. Ты когда-нибудь слышал о Синанджу?

— Нет. Но давай лучше отсюда уйдем. Слушай, а ты похудел. И выглядишь даже моложе, чем тогда. Ты, мать твою, выглядишь гораздо моложе. Как тебе это удалось?

— Не знаю.

— Тебя казнили на электрическом стуле, это ты знаешь? Ты помнишь процесс? Все дело было, — Эд понизил голос, — в ниггерах. Они теперь заправляют веем. Ньюарк провалился к черту в ад. Все выставлено на продажу. Ниггеры.

— Но ты всегда был выставлен на продажу, Эд. При чем тут негры? Ты всегда был продажным. Что это за пухлый конверт у тебя в кармане? Значит, теперь ты уже промышляешь не сигаретами. В ход пошли наличные деньги.

— Я пытаюсь вести себя с тобой по-дружески. Я и забыл, что с такими простаками, как ты, дружеские отношения не получаются. Так что отвали. Ниггеры крадут. А я совсем наоборот — я пытаюсь обеспечить себе спокойную пенсию. А быть честным — это совсем бесполезно. Ради чего? Ради ниггеров?

— Ты не был честным даже тогда, когда большинство населения в Ньюарке составляли белые.

— А ты посмотри на себя, Римо. Посмотри на себя. Тебя подставили и со скоростью курьерского поезда отправили на электрический стул. Я знал, что ты не убивал того парня в аллее. Но они набрали целый ворох свидетелей. И к тому же, давление сверху. Так все говорили. Давление сверху. Им надо было показать, что белый полицейский может попасть на электрический стул за убийство негра. Вот чего они хотели добиться.

— Откуда ты знаешь, что я этого не делал?

— Потому что ты никогда не пользовался оружием в нарушение правил. Ты был совершенно невыносим. Слушай, я не могу поверить — ты так молодо выглядишь. Ты умер. Я знаю, что ты умер.

Когда они вышли на улицу, Римо подобрал с земли жестянку из-под пива.

— Если я умер, то как у меня получается вот это? — спросил он и сдавил жестянку пальцами.

— Послушай, банки нынче делают мягкие. Это не фокус — каждый может раздавить банку.

Римо разжал ладонь и показал Полищуку маленький блестящий шарик.

— Ты расплавил эту штуковину!

— Я это умею. Я обнаружил это, когда летел в самолете и попытался засунуть пепельницу на ее место в подлокотнике кресла. Но это еще пустяки. Знаешь, сколько денег я мог бы заработать, играя в бейсбол?

В переулке Римо подобрал камень и швырнул его в нарисованный на стене квадрат — мишень для мальчишек, игравших здесь в мяч. Камень вонзился в более мягкий кирпич, из которого была сложена стена, раздался грохот, напоминающий небольшой взрыв, и в стене образовалась дыра, а за ней — склад. О том, что за стеной именно склад, они узнали потому, что за стеной были люди. Люди стали в изумлении озираться по сторонам. Дыра получилась довольно большая.

— Ни-и фига себе! — протянул капитан Эд Полищук. — Где ты этому научился? Где ты был все это время?

— Наверное, в Синанджу, — ответил Римо.

— А где это?

— Не знаю, но я родом еще и оттуда. Как это может быть?

Эд Полищук сказал дежурному сержанту, что он будет занят весь остаток дня. Он не собрал сегодня свою обычную дань — отчасти из-за пережитого шока, отчасти потому, что если это и в самом деле Простота Римо Уильямс, то не стоит раскрывать ему весь маршрут — от борделей до подпольных букмекерских контор.

И еще Эд Полищук твердо решил не выпускать Римо из поля зрения. Оказавшись у себя в кабинете, он тут же позвонил в отдел по связям с общественностью и затребовал себе подборку газетных статей о полиции за время, прошедшее со дня казни Римо.

— Я ничего этого не помню, — сказал Римо.

— Конечно, не помнишь. Ты был мертв. Римо прочитал статьи о самом себе. Больше всего его тронул отзыв сестры Марии-Елизаветы, которая помнила его как “хорошего мальчика”.

Он узнал, что до самого конца процесса продолжал утверждать, что он невиновен. Но самого процесса он не помнил. Случилось ли с ним что-то такое, что в одну прекрасную ночь у него отказала память? Потому что последнее, что он помнил, было звездное небо. И Полищук был рядом с ним. Патрульный Эд Полищук.

— Я помню, как я посмотрел на звездное небо и подумал, что я звезда. Какая-то безумная идея о вечности и о том, что я из себя представляю, — сказал Римо.

— Ты всегда был сумасшедшим, но не в таком роде, — заметил Полищук. — Ты никогда не чувствовал ни поэзию, ни музыку, не питал никакого интереса к тем маленьким радостям, которые не могут возбраняться патрульным полицейским, учитывая размер их оклада. Ничего такого.

— Но все-таки почему моя память остановилась именно так? Смотри — видишь?

— Что?

— Азиат. Он говорит по-корейски.

— Римо, ты окончательно спятил.

— Может быть, — не стал спорить Римо.

— Ты вернулся в ту ночь, — объяснил азиат на языке, который Римо знал, — потому что это была та единственная ночь, когда ты наконец понял, пусть даже и на короткое время, кто ты есть и кем тебе предстоит стать.

И тут в сознании Римо всплыло имя Шива. Он слышал слова о том, что Шива есть Дестроер — разрушитель миров, и что надо умереть для того, чтобы родиться вновь и стать чем-то совсем новым. Капитан Полищук решил, что речь идет о какой-то новой секте, проповедующей воскрешение на земле. Он также решил провести кое-какое расследование для Римо, который отказался покидать его кабинет.

Оказалось, что Синанджу — это небольшой городок в Северной Корее на западном побережье. Исторические свидетельства утверждали, что этот городок каким-то образом связан с императорскими дворами Европы, Средиземноморья и Азии. Из Синанджу происходили какие-то особые придворные советники. Римо не помнил, чтобы он кому-нибудь что-нибудь советовал. Он вообще не знал, как это делается. И тем не менее, Синанджу в его сознании занимало не меньшее место, чем сиротский приют, в котором он вырос и который считал своим родным домом.

Шива, как оказалось, — это какой-то азиатский бог. Эта нить не привела никуда. Но было еще кое-что, что капитан Эд Полищук мог сделать и что могло привести их к самой сути происшедшего. Он мог доказать раз и навсегда всем и каждому, а особенно ФБР и средствам массовой информации, которые он собирался созвать на пресс-конференцию, что Римо Уильямс был тем самым Римо Уильямсом, которого казнили на электрическом стуле в тюрьме Трентон. Если ему удастся это сделать, тогда свет гласности и мастерство ФБР приведут к раскрытию тайны того, что за липовая казнь произошла в тюрьме Трентон.

— Как ты это сделаешь?

— Мы же полицейские, так?

— Так мне казалось, — заметил Римо.

— Тогда все просто. Дай мне твои отпечатки пальцев, Помнишь, как это делается? Обмакни подушечки пальцев в чернила. Вот, возьми подушечку для печатей, — сказал Полищук, протягивая Римо пропитанную чернилами подушечку и лист белой бумаги. Потом он позвонил в городское управление полиции.

— Мне нужны отпечатки пальцев патрульного Римо Уильямса.

— У нас нет никакого Римо Уильямса, капитан, — ответил ему сотрудник, ведающий картотекой отпечатков пальцев.

— Посмотрите среди мертвых, — сказал капитан Полищук.

— Зачем вам отпечатки мертвеца?

— Нужны, — коротко ответил Полищук. Сотруднику понадобилось двадцать минут, чтобы найти карточку Римо. Она сохранилась еще с тех времен, когда никаких компьютеров не было, и приходилось печатать имена и прочие сведения на машинке, а потом хранить эти карточки в специальных картотеках. Часть информации даже заносилась вручную, чернилами. И нельзя было просто нажать кнопку и сразу получить нужную информацию. Карточка Римо, к тому же, оказалась пыльной.

Посыльный доставил отпечатки пальцев из городского управления в участок Полищука. Полищук лично встретил посыльного в дверях и, забрав отпечатки, сразу же захлопнул дверь. Он положил отпечатки на стол и велел Римо приложить измазанные чернилами пальцы к листу белой бумаги.

Потом капитан Полищук внимательно изучил изгибы и узоры линий, обратив внимание даже на крохотный шрам на указательном пальце.

— Боже мой долбанный! Это ты, Римо. Ты! В самом деле ты.

— Созовешь пресс-конференцию?

— Созову всех кого можно. Кто-то где-то провернул грязную операцию в отношении нашей страны, а заодно и в отношении тебя, Римо. Добро пожаловать домой — так, наверное, я должен тебе сказать.

— Наверное, так, — отозвался Римо.

В Белом Доме никто не мог понять, что случилось на Харбор-Айленде и почему операция провалилась, но она-таки окончилась полным провалом.

Военные советники высадились на острове южнее гостиниц, а следом за ними на безопасном расстоянии шли ученые. В руках военных были автоматические винтовки М-16 и ручные гранаты, и их заранее предупредили, что если возникнут какие-то трудности, то курсирующий поблизости авианосец обеспечит им поддержку с воздуха. Задание заключалось прежде всего в том, чтобы захватить двух американцев, скрывающихся от закона, а затем надежно локализовать неизвестную жидкость. Позднее ученые разберутся, что это за вещество.

Военные сильно вспотели под жарким багамским солнцем и чуть не задохнулись в своих водонепроницаемых резиновых костюмах. Прежде чем достичь носа и рта, воздух должен был пройти через три фильтра. Военные продвигались вперед медленно, как космонавты в скафандрах.

Берег и гостиницы были захвачены к 9:00. К 12:00 была захвачена горбатая возвышенность в центре острова, и военные направились к курортному поселку, в котором, согласно полученной информации, находились супруги Доломо.

Информация о каждом шаге передавалась в центр. Последнее сообщение принесло мрачные известия.

Полуобнаженные девушки, смеясь и выкрикивая: “Вся власть положительным силам!”, выбежали навстречу военным. Они совсем не выглядели опасными. Единственное, чем они были вооружены, это вязальными спицами, воткнутыми им в волосы, а военные смотрели отнюдь не на волосы.

Потом, словно по сигналу, девушки одновременно воткнули вязальные спицы прямо в резиновые костюмы. Никаких сообщении о раненых не поступило, но собственно говоря, никто и не удосужился передать ничего такого. С авианосца в воздух поднялось несколько разведывательных самолетов, но летчики не увидели никаких боевых действий. Ничего.

— Спицы были смазаны этим препаратом, — резюмировал Смит. — Это очевидно”.

— Подумать только, какой огромной властью обладают эти руководители религиозных культов над умами своих последователей! — заметил президент. — Это ж надо — девушки разделись донага и согласились покалечить людей только ради своего духовного руководителя. И такого руководителя, который к тому же еще и мошенник. Да, Смит, мошенник. Нет, мы не собираемся уступать. Теперь послушайте меня. Я знаю, что вы хотите припасти Чиуна для меня, если вам придется это сделать. Ничего, это я переживу. Но не можем ли мы придумать что-нибудь такое, чтобы можно было отправить его к Доломо? Военная сила потерпела полный крах. Мы проиграли, Смит. Вы должны придумать что-нибудь.

— Господин президент, — сказал Смит, доставая из жилетного кармана маленькую, размером с ноготь, коробочку. — Эту капсулу я храню для себя. Как вы знаете, если тайна существования нашей организации будет раскрыта, я поклялся уничтожить ее и убить себя. И я твердо намерен это сделать. Не должно остаться никаких доказательств того, что наша страна однажды признала, что конституционный строй не способен сам себя защитить.

— Я осведомлен об этом, — кивнул президент.

— Силы этой капсулы достаточно, чтобы моментально убить двадцать человек. Я могу разрезать ее на две части.

— Вы хотите сказать, вы верите, что я сам лично приму эту капсулу, если у меня откажет память? Тут есть одна проблема, Смит. Я не вспомню об этом.

— Верно. Но вам и не придется ничего помнить. Напишите своей рукой записку, адресуйте ее мне и напишите там, что вы просите меня дать вам капсулу. Напишите ее на своей личной почтовой бумаге. По всей вероятности, вы ничего не будете помнить, если Доломо доберутся до вас со своим препаратом. А если они доберутся и до меня, тогда записка сама решит все проблемы.

— Значит, вы дадите мне таблетку?

— Да, — ответил Смит, чувствуя, как все внутри у него сжалось.

— Мне казалось, что вы не сможете убить меня. Именно поэтому вам пришлось призвать сюда пожилого азиата.

— Я не смог бы пристрелить вас. Но это — совсем другое дело.

Президент велел принести ему официальный президентский бланк и ручку. Когда секретарь принес все это, президент сразу же его отпустил.

— “Дорогой Харолд”, — принялся диктовать Харолд В. Смит, и президент начал писать.

— “Прошу вас, не забудьте дать мне таблетку. В последнее время я часто забываю об этом, а она мне крайне необходима. Благодарю вас”. Теперь подпишитесь.

— Вот, пожалуйста. Можно мне взглянуть, как она выглядит.

— Лучше не надо. А то вы слишком много будете о ней думать.

— Откуда вы знаете?

— Я однажды совершил эту ошибку и посмотрел на нее. И теперь она запечатлелась у меня в памяти как символ моей собственной смерти.

— Ладно, теперь пошлите азиата к Доломо. Скажите ему, что он имеет полный карт-бланш на любые действия.

— Он всегда свободен в своих действиях, — заметил Смит, взял записку, аккуратно сложил и положил в карман пиджака.

Через пятнадцать минут Смит вернулся.

— Сэр, у меня плохие новости.

— Только не он. Он не может потерпеть неудачу. Он умеет такое, на что никто другой не способен.

— Не думаю, что его неудача заключается именно в этом, сэр. Три часа назад он покинул Белый Дом. Кто-то, думаю, секретарь, сообщил, что он упоминал о Нью-Джерси. Он хотел увидеть Нью-Джерси. В прошлом он поступал так только один раз, когда заявил, что потеряно богатство его предков.

— Пообещайте ему, что мы удвоим богатство.

— Именно так я его вернул в тот раз. Но я не знаю, почему он покинул нас на этот раз.

— Мы заложники. Вся страна в заложниках. Мы пропали.

— На данный момент — так, сэр.

— Мы проиграли двум мелким жуликам. Они поставили нас на колени.

— Что ж, это такое положение, из которого есть только один выход — снова встать на ноги, сэр.

— Что вы предлагаете?

— Установите полную блокаду Харбор-Айленда или, как он теперь называется, Королевства Аларкин. Строго следите за тем, чтобы ни одно судно не покинуло пределов острова. Для самолетов он маловат. Установите карантин вокруг этого места.

— Как во времена чумы, — заметил президент Соединенных Штатов.

— Мне кажется, я знаю, куда направился Чиун. Может быть, нам еще повезет.

— Каким образом?

— Они странные создания. Оба, — сказал Смит.

Римо приготовился к тому, чтобы предстать перед телекамерами. Капитан Полищук — тоже. У него был образец старых и новых отпечатков пальцев Римо. Он снимет с Римо отпечатки еще раз в присутствии телевизионщиков и публично продемонстрирует, что все они абсолютно идентичны. А потом перед камерами предстанет Римо и сам расскажет свою историю.

— Только послушай, не надо глупых выходок. Не рассказывай никому, что ты помнишь, как я кого-то там пытался раскрутить на пачку сигарет, о’кей. Римо?

Римо кивнул.

Полищук позвонил в ньюаркское отделение ФБР.

— Послушайте, у меня тут произошло что-то совершенно из ряда вон выходящее. Парень, которого, по всем данным, казнили на электрическом стуле, взял да и вошел прямо в мой кабинет. Нет-нет, он не сбежал из тюрьмы. Он не избежал казни. Его казнили. Есть данные под присягой показания, вплоть до врача, производившего вскрытие. Я бы хотел, чтобы вы занялись этим делом. Ладно? Да, кстати, может быть, я позову журналистов и им тоже об этом расскажу. Отпечатки я вам высылаю прямо сейчас, — закончил свое сообщение Полищук и повесил трубку.

— У них есть своя картотека отпечатков в Вашингтоне. Мы пошлем им только новые.

Капитан приказал принести к нему в кабинет необходимые чернила, валик и стекло. Римо протянул правую руку. При этом он почувствовал себя преступником. Он чувствовал, как чернила впитываются в поры его кожи. Странно, что он может такое чувствовать, но в конце концов, все происходящее весьма странно. От тех времен, когда он впервые давал свои отпечатки пальцев, остались воспоминания, что чернила на ощупь представляются маслянистыми. Но сейчас каждая клетка его кожи словно бы обладала своими собственными ощущениями.

Капитан Полищук дал Римо тряпку вытереть руки, но когда он увидел, что происходит, у него отвисла челюсть, а тряпка выпала из рук. Руки Римо сами себя очищали. Создавалось, впечатление, что кожа живет своей собственной жизнью, собирает чернила в один черный поток, и он стекает с пальцев.

— Это лучше, чем тряпка. Тряпка только втирает грязь в кожу, — сказал Римо.

Еще до приезда репортеров дежурный сержант сообщил, что к капитану направляется какой-то странный косоглазый. Он всех расспрашивал нет ли тут человека, по описанию очень напоминающего Римо, и сержант послал его к капитану.

Отворилась дверь, и Полищук увидел хрупкого на вид старика-азиата с торчащими во все стороны жидкими волосами и с кожей, напоминающей пергамент.

— Я занят, — сказал капитан.

— Нет, — возразил Римо. — Это оно, видение.

— Я пришел за тобой, — сказал Чиун. — Я же говорил тебе, что никогда тебя не покину.

— Эд, как можешь ты видеть мое видение?

— Никакое он не видение, — сказал Полищук.

— Как тебя зовут?

— Какое твое последнее воспоминание?

— Звезда.

— Разумеется, — сказал Чиун. — Пошли со мной. Ты мой навеки.

— Я не принадлежу никому, — сказал Римо.

— Ты принадлежишь тому, чем ты сам являешься. Поэтому ты пойдешь со мной.

— Эй, постойте-ка! — сказал Полищук. — Сейчас сюда придут телерепортеры. Он мой.

И когда Чиун увидел, как этот неестественно толстый, пахнущий мясом человек прикасается к Римо, и когда он услышал такое богохульство, такую ложь о Римо, которого надо спасать, он уничтожил этого человека прямо тут, в кабинете, — разломил пополам и оставил его мертвого и неспособного помешать.

— Ты убил Эда Полищука, — сказал Римо.

— Почему ты всегда забиваешь себе голову всякими глупостями и запоминаешь их имена? — спросил Чиун, и Римо понял, что вернулся домой.

Он не знал, кто такой император Смит, и почему им теперь надо вносить поправки. Он знал, что есть что-то такое, частью чего он является и что само стало его частью, и именно это сейчас и происходило. Он покинул полицейский участок, не испытывая по этому поводу никаких сожалений.

Когда прибыли телевизионщики, они нашли капитана Полищука сложенным пополам, а руки его были густо измазаны чернилами.

Расследование привело к двум выводам. Первое: он отошел от своего обычного распорядка дня и заперся у себя в кабинете с каким-то молодым мужчиной. Второе: он, похоже, сошел с ума, потому что запросил отпечатки пальцев своего старого дружка.

В ФБР отпечатки поступили с посыльным уже после смерти капитана Полищука.

Был составлен отчет, но результат был вот какой: то, что Полищук разыскал отпечатки пальцев мертвеца, не было новостью за последние двадцать лет. Подобные отпечатки находили и в других местах, но каждый раз расследование убедительно доказывало, что обладатель этих отпечатков был мертв и похоронен много лет назад.

А любой человек, кроме самых ревностных христиан, знает, что мертвые не воскресают.