Дестроер (№65) - Потерянное прошлое

— С тех самых пор, как решил познакомиться с Кэти Боуэн, — ответил Римо.

— А нас покажут по телевидению? — поинтересовался Чиун.

— По общенациональному каналу в самое лучшее время. Ведущей, комментатором и динамичной силой программы будет Кэти Боуэн.

— У меня есть небольшая поэма о том, как распускается цветок. Она написана в традициях древней корейской поэзии на древнем литературном языке. Я могу сделать специальную версию поэмы для телевидения.

— Поэзия не пойдет. А могли бы вы ее прочитать, находясь под водой?

— Думаю, да, — ответил Чиун.

— А могли бы вы сделать это, находясь под водой и поедая лассанью? — спросил продюсер шоу “Чудеса человечества”.

— Только не лассанью, — отказался Чиун. — Это ведь такая штука с гнилым мясом и сыром, да?

— Тогда что-нибудь другое по вашему выбору, — согласился продюсер.

— Думаю, да, — ответил Чиун.

— А на вас тем временем нападут акулы, — продолжал продюсер.

— Акула — это не абсолютное оружие, — заметил Чиун.

— Вы можете победить акулу? Чиун удивленно взглянул на Римо.

— А почему бы и нет? — в свою очередь спросил он.

— Ага, он может победить акулу. И я могу победить акулу. Это наше с ним любимое занятие — драться с акулами. Если надо, мы можем победить даже кита. Когда мы сможем познакомиться с Кэти Боуэн?

— Это Братья, достигшие десятого уровня, — поведала Дафна продюсеру.

— Это мне нравится! — восхитился продюсер. — Мне нравится вся эта сцена, но так ли уж нужна нам ваша поэма?

— Безусловно, — сказал Чиун. — На мне будет особое кимоно, подобающее в таких случаях. То, что вы видите на мне сейчас — это простой серый костюм для путешествий, лишь слегка расцвеченный голубыми птицами. Для общенационального телевидения это не подходит.

— О’кей, пусть будет поэма. Десять, ладно — двенадцать секунд, а затем мы запускаем акул, а вы поглощаете под водой свою любимую еду.

— Я могу сократить классическую корейскую поэзию почти до элементарной схемы, — заявил Чиун.

— Прекрасно, — обрадовался продюсер.

— Десять часов.

— Таких передач не бывает, — сказал продюсер.

— Чтение подлинной классической корейской поэзии может длиться пятьдесят часов, — сообщил Чиун.

— Не могу дать вам больше десяти секунд, — заявил продюсер.

— Откуда вам знать? Как вы можете так говорить, пока не услышали настоящую классическую корейскую поэму?

— В течение десяти часов я не желаю слушать ничего.

— Значит, ваши уши нуждаются в настройке, — сказал Чиун.

Он с готовностью вызвался помассировать уши продюсеру, пока на бледном западном лице не появились признаки просветления. Продюсер согласился на десять часов чего угодно, только бы Чиун прекратил свое занятие.

Чиун прекратил.

Кэти Боуэн готовилась к пресс-конференции, на которой собиралась поведать историю своей жизни, как вдруг к ней обратился один из ее продюсеров и настойчиво стал требовать, чтобы она повидалась со странным трио. Старик, читающий стихи, находясь под водой, закусывая и дерясь с акулами. Молодой мужчина, просто дерущийся с акулами. И девушка, которая ничего не делает.

— Может, ее можно обрядить в какой-нибудь костюм или просто скормить акулам? — предложила Кэти Боуэн.

На ней сегодня было элегантное голубое ситцевое платье с желтыми подсолнухами. Наряд символизировал собой ее светлое и абсолютно положительное отношение к миру.

— Мы не можем скормить участника программы акулам. Такой поворот сюжета не примет совет директоров телекомпании. В программе не должно быть крови, — возразил ее адвокат.

— А могут акулы сожрать ее без крови?

— Мне случалось такое видеть.

— Это будет довольно привлекательно для зрителей. Я бы могла показаться на экране искренне расстроенной. Мои помощники долго пытались бы выудить ее. А потом мы бы дали рекламную паузу. Зрителей от экранов будет не оторвать.

— Смерть не показывают по общенациональному телевидению.

— В программах новостей я вижу это каждый день.

— У программ новостей больше свободы.

— Им сходит с рук все! — возмутилась Кэти. — Ладно, проводите их сюда. Но у меня мало времени. Я желаю предстать перед репортерами как можно скорее. Я собираюсь выступить с предостережением американскому народу.

Кэти взяла бланки расписок о непредъявлении никаких претензий, и участникам программы было ведено пройти в ее кабинет. Компания “Кэти Боуэн энтерпрайзез” давным-давно уяснила, что если Кэти сама будет вручать участникам бланки, то участники не станут поднимать особого шума, отказываясь от своих прав.

Она одарит их своей знаменитой белозубой улыбкой и совершенно неподражаемым рукопожатием, а потом всучит этим сосункам ручку. Метод действовал безотказно.

На этот раз не подействовал.

Старику-азиату требовалось десять часов эфирного времени. К своему ужасу, Кэти узнала, что один из ее продюсеров уже согласился дать ему эти десять часов. Мужчина помоложе, темноглазый привлекательный самец, хотел говорить только о “Братстве Сильных”. Предстоящее участие в шоу “Чудеса Человечества”, казалось не произвело на него никакого впечатления.

— У меня возникли проблемы. Мне предстоит суровая драка в суде, и очень похоже, что я проиграю. Есть свидетель, чьи показания почти наверняка приведут к тому, что я буду осужден. Я слышал, что “Братство Сильных” помогает людям, попавшим в такие ситуации.

— “Братство Сильных” помогает всем.

— Но мне это очень нужно, — сказал Римо.

— Вы это получите. Но сначала вам надо дойти до тринадцатого уровня.

— Я никогда не слышала о тринадцатом уровне! — воскликнула Дафна. — Это, наверное, полнейший экстаз. Вы меня помните? Мы встречались в храме в Майами. Вы подарили мне свою фотографию с автографом. Я в то время была на третьем уровне. Я не могла себе позволить большее.

— И сколько стоит попасть на тринадцатый уровень? — спросил Римо, не отвлекаясь на посторонние предметы.

— Ну, тринадцатый уровень — это почти потолок духовного совершенства, поэтому для достижения его требуется очень солидный вклад.

— Так дело только в деньгах?

— Не только. Вам надо пройти все требуемые курсы. Вы должны уверовать. Если вы не уверуете, то ничего хорошего у вас не выйдет.

— А что произойдет, если меня признают виновным?

— Вы получите деньги назад.

— А кому я должен заплатить?

— Можете заплатить здесь, а можете отправить деньги прямо на адрес Доломо. Что до меня, то мне это безразлично.

— Я хочу знать только одно: что вы делаете для того, чтобы свидетели все забыли?

— Я ничего не делаю. И Доломо ничего не делают. Силы Вселенной делают все за нас, и так будет и впредь.

Римо вернул ей бланк расписки. В комнате установили телевизионные камеры. Римо отошел в сторонку. Он не хотел попадать в кадр. Чиун вертелся между Кэти и камерами и начал декламировать первую двухчасовую песнь своей поэмы, посвященную чистоте лепестков цветка, как это и положено согласно канонам традиционной корейской поэзии.

— У нас дела, папочка. Отойди в сторону, — сказал ему Римо по-корейски.

Сам он отошел еще подальше. Ему совсем не хотелось оказаться в кадре общенационального телевидения. Чиун с явной неохотой присоединился к нему, причитая, что Римо лишил его уникального шанса познакомить Америку с подлинным искусством и с подлинным художником, каковым он, Чиун, является.

— Почему всегда случается так, что стоит мне предложить что-то столь прекрасное, как классическая корейская поэзия, как вы, американцы, желаете видеть каких-то акул? Вы похожи на римлян, живших в начале вашей эры.

— Рад слышать, что наконец-то ты признал, что я американец, а не кореец.

— Тс-с-с, — прошептала Дафна. — Сейчас она будет выступать. Разве это не прекрасно?

Кэти велела телевизионщикам занять первые ряды, а представителям печатных изданий, главным образом газет — разместиться сзади.

— Я рада, что все вы смогли прийти в такой день, который, вероятно, стал одним из самых напряженных дней в вашей жизни. Но все вы должны знать, почему погиб президент Соединенных Штатов. Почему он не мог не погибнуть. Никто, даже президент Соединенных Штатов, не может противостоять силам Вселенной. Пытаясь оказать давление на суд, чтобы тот осудил двух невинных носителей красоты и света, наш президент преступным образом навлек смерть на себя самого. Я хочу дать свет надежды всем американцам и выразить свои глубочайшие симпатии всем нам, и я молю нового президента не следовать по столь безрассудному пути, как его предшественник. Если бы президент прислушался к моему совету, данному ему в Белом Доме еще до того, как меня насильно выставили оттуда, он был бы жив сегодня.

— Но, мисс Боуэн, — заметил один из телерепортеров в первом ряду, — президент США жив.

— А как же авиакатастрофа?

Журналисты выразили удивление. Кэти Боуэн посмотрела на часы.

— Какой сегодня день?

— Среда, — ответили ей.

— Ч-черт! — выругалась она.

Спустя двадцать минут, когда самолет потерпел катастрофу, Федеральное бюро расследований арестовало Кэти Боуэн по обвинению в покушении на убийство, и дополнительным материалом по делу стали показания некоей Сестры, которая поведала историю соблазнения и заговора, про который она и знать не знала, что он приведет к гибели людей. Все, что ей надо было сделать, — это передать конверт одному человеку и сказать, чтобы распечатал его на своем рабочем месте. Она и не знала, что он был личным пилотом президента. Все, что она знала, — это то, что она сможет подняться до четвертого уровня в “Братстве Сильных”, если она окажет Братству эту маленькую услугу.

А ей это было нужно для ее карьеры актрисы — она хотела стать такой же знаменитой, как сама Кэти Боуэн.

Глава девятая

— Я не говорил, что в среду, — прошипел Рубин Доломо. — Я сказал, не удивляйся, если президентский самолет потерпит крушение в среду.

— Ты сказал, в среду, — возразила Кэти Боуэн. — Ты сказал мне, в среду. Ты сказал, что Беатрис сказала, в среду. — Кэти Боуэн огляделась по сторонам. Говорила она чуть приглушенными голосом. От Рубина ее отделяла стеклянная перегородка и металлическая сетка. — Я слышала, как ты сказал, в среду.

— Пусть даже так. Но зачем было созывать пресс-конференцию на среду?

Рубин бросил взгляд направо. Охранник сидел довольно далеко — предполагалось, что он ничего не должен слышать. Но Рубин не доверял предположениям. Не доверял он и всякого рода охранникам. Его передернуло при мысли, что он и сам может оказаться в месте, подобном этому.

— Беатрис говорит, мы вытащим тебя отсюда. Многое надвигается — очень серьезные события, которые просто перевернут все на сто восемьдесят градусов. Мы больше не будем мириться со всем этим, — гордо заявил Рубин.

Лицо Кэти было похоже на воздушный шарик, из которого выпустили половину воздуха. От былой энергии и живости, заставлявших ее улыбающееся лицо светиться, как неоновая реклама, не осталось и следа.

— Я не могу больше придерживаться моего положительного курса. Я теряю силы. Ты должен очистить меня, ты должен произвести чистку моего сознания.

— Именно за этим Беатрис и прислала меня сюда.

— Я всем обязана просветлению. А теперь я чувствую себя так, будто свет погас. Так я потеряю все.

— Ты же сама — руководитель отделения и настоятель храма. Ты должна сама знать, как производить чистку сознания.

— Это для меня чересчур. Я оглядываюсь по сторонам, и все что я вижу, — это решетка на окне и бетонные стены. Вместо туалета и ванной у меня просто унитаз в углу камеры и раковина. А камера у меня меньше, чем шкаф в моем доме. Вы должны мне помочь.

— Ладно. Что ты чувствуешь?

— Я чувствую, что я в тюрьме.

— В какой части тела сосредоточено это чувство?

— Везде.

— Хорошо. А как сильно это чувство?

— Подавляюще.

— Есть ли часть тебя, которая этого не чувствует?

— Мое кольцо. Мое кольцо этого не чувствует.

— Какая-нибудь часть тела.

— Уши. Да, уши не чувствуют, что они заперты.

— Сконцентрируй все свое внимание на ушах. Что ты чувствуешь?”

— Свободу. Свет. Силу.

— Вот видишь, твоя свобода по-прежнему с тобой. И только твое отрицательное сознание говорит тебе, что ты заперта. Пошевели руками. Они свободны?

Кэти помахала руками. И широко улыбнулась. И кивнула.

— Помотай головой. Она свободна?

Кэти взмахнула волосами и почти развеселилась.

— Свободна, — радостно поведала она.

— Тело, — продолжал Рубин.

Кэти вскочила со стула и запрыгала. Теперь она смеялась во весь голос.

— Я никогда не чувствовала себя настолько свободной. Я свободна!

Она кинулась навстречу Рубину и со всего размаху воткнулась в перегородку.

— Не обращай внимания, — поспешил сказать Рубин. — Не обращай внимания. Это не твоя стена. Не делай эту стену своей. Не делай ее своей тюрьмой. Это их стена.

— Их стена, — повторила Кэти.

— Их тюрьма, — сказал Рубин.

— Их тюрьма, — повторила Кэти.

— Они построили ее. Они заплатили за нее. Это их тюрьма.

— Их тюрьма, — повторила Кэти.

— Не твоя.

— Не моя.

— Ты свободна. Твои уши знают то, что забыло все остальное тело. Их проблемы — это их проблемы. А ты сделала их проблемы своими. Ты купилась на их отрицательную энергию.

— Их отрицательная энергия, — повторила Кэти.

— Ты всегда свободна. Если только ты можешь вступить в контакт со своими ушами, которые помнят твою свободу и силу, то ты будешь свободна, несмотря ни на что. Это они — узники.

— Бедняги. Я знаю, что они должны чувствовать. Мне их жалко.

— Правильно. Покуда ты знаешь, что узники — это они, а не ты, ты будешь свободна.

От радости Кэти забыла, что они с Рубином разделены перегородкой, и потянулась к нему. Но потом вспомнила, что это та самая перегородка, которая делает охранников и власти узниками их собственной отрицательной энергии.

Она послала Рубину воздушный поцелуй и, подумав немного, поделилась с ним кое-какими своими собственными наблюдениями:

— Помнишь, как мы узнали, что есть люди настолько переполненные отрицательной энергией, что они начинают излучать ее на всех, с кем сталкиваются? Так вот, незадолго до моей пресс-конференции ко мне в студию явился самый отрицательный человек из всех, с кем мне когда-либо приходилось встречаться, и заявил, что хочет участвовать в программе. Очень отрицательный. Он даже спорил с собственными спутниками. Среди них была одна из наших, наша Сестра. Да-да, позволь-ка мне перенестись сознанием к этой сцене.

Кэти закрыла глаза и сжала пальцами виски.

— Да, с ним был азиат. Азиат был очень милый. Девушка тоже была милая. А он был отрицательный. Да. И мне надо было бы быть умнее и не устраивать пресс-конференцию, когда он тут, рядом. Мне следовало бы перенести ее.

— Итак, ты нашла ту отрицательную силу, которая привела тебя сюда.

— Да, — продолжала Кэти. — Он просто излучал отрицательную энергию. А я не обратила на это внимания и поплатилась за это.

— У него были темные глаза?

— Да. Да. Я их вижу. Красивый. Высокие скулы.

— А запястья? Как выглядели его запястья?

— Толстые. Очень толстые запястья, как будто пальцы растут прямо из предплечья.

— Ох, — вздохнул Рубин и сунул руку в карман брюк, где у него была коробочка с таблетками.

Не глядя, он принял сразу две. Потом еще одну. Потом еще и еще — пока таблетки не заглушили чувство панического страха, охватившего все его существо.

— Он хотел знать, не поможем ли мы ему справиться со свидетелем. Он сказал, что против него заведено уголовное дело.

— Но ты не направила его к нам, правда ведь?

— Нет. Началась пресс-конференция. Потом он снова подошел к нам и начал говорить о свидетелях и обо всех связанных с этим вопросах, но тут подошли люди из ФБР и увели меня. Они меня арестовали. Рубин. Ты назвал мне неправильный день.

Голос Кэти задрожал.

— Нет. Не надо опять начинать думать так, а то ты снова поверишь, что сидишь взаперти, Кэти, — посоветовал ей Рубин.

Итак, агент сил зла идет по следу, подумал Рубин. Надо сказать Беатрис. Надо ее предупредить.

Но Беатрис не интересовал агент зла. Она узнала про грандиозный провал операции “Самолет”.

— Я знаю, что Сестра дает показания против нас, — сказал Рубин. — Прости, Беатрис. Мне надо было действовать осмотрительнее, когда я заманивал в сети полковника. Но я и так уже на пределе — мне едва хватает максимальных доз мотрина, валиума и перкодана. Я больше не могу вынести такое напряжение.

— И все же придется. Потому что этот провал — последний. И он не простителен. Я тебе его никогда не прощу. Такое не прощается.

Рубин вовсе не рассматривал собственные уши как ступеньки лестницы, ведущей к счастью. Он думал о том, что их надо закрыть ладонями. Но Беатрис отбросила его руки.

Рубин упал на пол и съежился в комочек.

Беатрис повалилась на него. Она схватила его ухо зубами.

— Рубин, ты громогласный идиот! Знаешь, что ты со мной сделал? — спросила она, не разжимая зубов, в которых было зажато ухо Рубина.

— Нет, дорогая, — ответил Рубин, тщательно следя за тем, чтобы не дернуть головой слишком резко и не оставить кусок себя у Беатрис во рту.

— Ты промахнулся.

— Промахнулся куда? — умоляющим тоном спросил Рубин Доломо.

— Промахнулся куда! — возопила Беатрис, выплюнула ухо и отпихнула голову Рубина в сторону, чтобы не путалась под ногами. Потом встала и нанесла Рубину удар ногой. — Промахнулся куда, спрашивает он. Промахнулся в НЕГО!

— В кого, дорогая? — униженно спросил Рубин, пытаясь подставить под удары более сильную часть тела.

— В кого, спрашивает он! В кого, спрашивает он. И я вышла замуж за этого... этого неудачника. Ты промахнулся в нашего главного врага. Ты не смог осуществить угрозу Беатрис Доломо.

— Но мы кому только не угрожали...

— На этот раз я действительно хотела осуществить ее, — заявила Беатрис. — Именно в нем — первопричина всех наших проблем. Он — корень зла.

В Овальном кабинете в Белом Доме не было никого, кроме самого президента, когда туда вошел Харолд В. Смит. Его имя не значилось в списке посетителей. В официальном расписании президента это время было обозначено как время отдыха.

Первое, что сказал президент, было следующее:

— Я не собираюсь поддаваться жуликам и мошенникам.

Смит кивнул и сел, не дожидаясь, пока его пригласят.

— Вы здесь потому, что Америка не продается. Я не продаюсь. Я не уступлю. Пусть они убьют меня! Это не так уж невероятно. Но если президент Соединенных Штатов уступит мелким вымогателям и шантажистам, это будет означать, что вся страна выставлена на продажу.

— Полностью с вами согласен, сэр, — отозвался Смит.

— По всей видимости, эти люди прекрасно осведомлены о том, как построена система вашей безопасности. И хотя я согласен с тем, что вы не должны сдаваться, тем не менее, вы больше не можете работать в своем обычном режиме.

Президент снял пиджак и бросил его на стул. Потом выглянул в окно, выходившее на хорошо охраняемый парк. Снаружи никто не мог видеть, что происходит внутри, — эта мера предосторожности была совершенно необходима в век снайперов и винтовок с оптическим прицелом.

Президент был не молод, но молод был его дух, а запас жизненных сил у него был таков, что люди на сорок лет его моложе рядом с ним показались бы стариками. Обычно он улыбался. Сейчас он был вне себя. Но не потому вне себя, что кто-то покушался на его жизнь. С этим ему приходилось считаться постоянно — работа есть работа.

Президент Соединенных Штатов был вне себя от ярости потому, что были убиты люди, находившиеся на службе Америке. Погиб сенатор, которому он одолжил свои самолет, чтобы сенатор мог слетать домой, где лежала его тяжело больная жена. А те люди, которые, как президент был твердо убежден, стояли за всем этим, по-прежнему играли с ним в шахматы на доске юриспруденции.

— Наша судебная система бесценна, и я бы не стал ее менять ни за что на свете. Но иногда... иногда... Президент запнулся.

— Что заставляет вас думать, что виной всему Доломо? — спросил Смит. — Я знаю об угрозах, с которыми к вам обратилась Кэти Боуэн. Я также знаю о том, что она не могла не знать о заговоре с целью уничтожить вас и ваш самолет, поскольку она объявила об этом до крушения. Я также знаю, что молодая женщина, член “Братства Сильных”, была использована для того, чтобы заманить полковника Армбрустера в их сети. Но есть ли у вас непробиваемые доказательства того, что за всем этим стоят сами супруги Доломо?

— У нас есть черный ящик, — сообщил президент, имея в виду магнитофонную запись всего, что происходило на борту. — У человека, который направил самолет из-за облаков прямо в землю, было сознание девятилетнего ребенка. Вся его взрослая память была словно бы стерта.

— Как у ваших сотрудников, разбирающих почту, которые забыли, где они работают?

— И как у сотрудников Секретной Службы.

— А эта Сестра дала Армбрустеру письмо в пластиковом пакете?

— Именно так.

— Письма в Белом Доме. Письмо пилоту, — задумчиво произнес Смит.

Президент кивнул.

— Итак, это вещество может быть передано в письме. И действует после прикосновения к нему, я полагаю. А у тех людей, которые пытались добраться до вас, не случалась потеря памяти?

Президент опять кивнул.

— Прекрасный способ замести все следы. Пусть и наемные убийцы тоже забудут все — кто отдал им приказ совершить их грязное дело.

— Наше расследование позволило установить, что все эти люди в прошлом были так или иначе связаны с “Братством Сильных”.

— И они об этом, разумеется, забыли, — заметил Смит. — Но как насчет этой последней девушки, которая дала показания?

— Проблема с ней заключается в том, что она не видела человека, отдавшего ей приказ.

— Как это может быть?

— “Братство Сильных” при всей своей мошеннической сущности есть религиозный культ. И у них есть свои церемонии. Вы когда-нибудь читали книги Доломо? — поинтересовался президент.

— Нет, — ответил Смит.

— Я тоже — нет. Но Секретная Служба приступила к этому занятию. Почти весь их вздор описан в книгах. Одна из составных частей культа — это голоса, раздающиеся во мраке. Ну, и далее в том же духе — например, утверждается, что можно излечить себя, найдя такой участок тела, который не болит. Не знаю, как все это у них работает, но вам придется этим заняться.

— Мы уже в некотором роде этим занялись, — поведал Смит. — Мы идем по их следу, но по другому делу. Мы занялись “Братством” в связи со случаями изменения свидетельских показаний по некоторым делам. Им удавалось заставить свидетелей изменить свои показания — точнее, их тоже заставляли все забыть. Нам теперь стало ясно, что они не подкупали свидетелей и не запугивали. Они использовали то же вещество, и оно представляет главную опасность. Мне кажется, вам следует изменить распорядок своей работы, господин президент. Это — первое, что вам надо сделать.

— Я не собираюсь ничего менять в угоду этим двум мошенникам, черт побери! Я не собираюсь им уступать.

— Я не прошу вас уступать. Просто защитите себя, пока мы их не схватим.

— Не знаю, — задумчиво произнес президент. — Мне ненавистна сама мысль о том, что эти два гнусных негодяя заставят меня сделать хоть что-нибудь — пусть даже внести крохотные изменения в свой распорядок. Я представляю американский народ, и, черт меня побери, Смит, американский народ заслуживает лучшего, чем такая ситуация, когда эти двое — как бы их ни назвать — способны изменить систему президентской власти. Мои ответ — нет.

— Господин президент, я не только не могу гарантировать вашу безопасность, если вы не внесете необходимые изменения в порядок вещей, но более того — я с большой долей уверенности могу заявить, что тогда вы проиграете им. Ненадолго, сэр, совсем ненадолго. Мне кажется, вы должны взять, за правило не прикасаться ни к каким бумагам, потому что, как представляется, именно бумага служит “транспортным средством” для неизвестного нам вещества. Я бы также хотел предложить вам, чтобы вы не пожимали руки и вообще не вступали в тесный контакт ни с кем, кроме вашей жены, — сказал Смит. Увидев, что президент хочет его перебить, Смит поднял руку.

— Кроме того, сэр, и бы предложил вам не пользоваться никакими помещениями, уборку в которых производили ваши обычные сотрудники. Они могут оставить что-то такое, к чему вы можете прикоснуться. Я сам буду производить уборку. А если я потеряю память, назначьте на эту работу кого-то, кому вы полностью доверяете. Не прикасайтесь ни к чему. Малейшее прикосновение к чему бы то ни было может погубить вас.

— А как же вы? Что произойдет, если вы потеряете память, Смит? Кто возглавит организацию?

— Никто, сэр. Она была задумана именно таким образом. Организация автоматически распускается.

— А те двое — те два специалиста у вас на службе?

— Старик-азиат к своей радости покинет страну. Он всегда хотел работать на императора, и он не понимает того, что мы делаем и зачем мы делаем это. Мне кажется, ему стыдно, что он работает на нас. Так что он не проболтается. Что же касается американца, то он не станет болтать из чувства верности своей стране.

— А могут они захотеть на этом подзаработать? Например, пойти в редакцию какого-нибудь журнала и за определенную сумму денег рассказать о том, что они творили именем американского народа?

— Вы имеете в виду, можем ли мы их остановить?

— Да, если понадобится.

— Мой ответ — нет. Не можем. Но я знаю, что нам это не понадобится. Римо любит свою страну. Я не очень уверен, что и как он теперь думает — сознание у него стало совсем иным, — но страну он любит. Он патриот, сэр.

— Как и вы, Смит.

— Благодарю вас, сэр. Я помню, как один человек, погибший много лет назад, сказал: “Америка стоит жизни”. Я по-прежнему так считаю.

— Хорошо. На меня свалилось так много забот. Я поручаю это дело вам, Смит. Это будет ваше дитя. Итак, на чем мы остановились?

— Выход на Доломо?

— Какой выход? — спросил президент.

— Не двигайтесь! Ни к чему не прикасайтесь! — встревоженно воскликнул Смит.

— Я просто на какое-то мгновение забыл, — попытался успокоить его президент.

— Может быть, — неуверенно сказал Смит. — Отныне вы становитесь объектом моей заботы. Подойдите к двери, ведущей в ваши жилые покои. Не прикасайтесь к двери. Я открою ее. Переступив через порог, снимите с себя все. Можете вы пройти в свои покои в одном нижнем белье? Вас кто-нибудь заметит?

— Надеюсь, нет. Но я как-то глупо себя чувствую. Смит встал со стула и подошел к двери. Потом открыл ее. Неизвестное вещество вполне могло оказаться на ручке двери. Совершая каждый шаг, Смит напряженно следил за ходом своих мыслей, точно припоминая, где он находится и что делает. И даже при этом он не стал держать в руках ручку двери дольше, чем это было абсолютно необходимо.

— Пока мы произведем уборку в этом кабинете, воспользуйтесь каким-нибудь другим. Мы установим наблюдение за каждым сотрудником Белого Дома. Я собираюсь отозвать пожилого азиата с задания. Нам Доломо были нужны совсем по другой причине.

— Не ослабляйте ваших усилий в преследовании их, — сказал президент.

— Не буду. Но Чиун мне нужен здесь. Он может почувствовать что-то такое, что не заметит любое обычное обследование. Не знаю, как это у него получается, но он очень эффективен.

— Это старший? — спросил президент.

— Да, — ответил Смит.

— Он мне нравится, — сказал президент.

— Он может предотвратить даже то, что нам трудно представить.

— Нам придется выдать ему европейский костюм. Не может же он разгуливать по Белому Дому в кимоно и тем самым привлекать к себе всеобщее внимание.

— Я не думаю, что нам удастся заставить его сменить наряд, сэр, — заметил Смит. — Он вообще не любит ничего менять. Он даже не понимает суть нашей формы правления. Он никак не может смириться с тем фактом, что страной правит не император.

— Черт! — выругался президент Соединенных Штатов, расстегивая рубашку. — Тут вообще никто не правит. Все мы отчаянно цепляемся за собственную жизнь.

Он оставил одежду в Овальном кабинете и вышел, пытаясь сохранить все достоинство, которое позволяла ситуация, когда президенту Соединенных Штатов приходится идти в свои покои в одном нижнем белье.

Смит удостоверился в том, что сотрудники Секретной Службы тщательно обследовали каждый предмет одежды и все, что находилось в карманах. Потом он организовал обследование памяти каждого, кто прикасался хоть к чему-нибудь в кабинете. Память у всех была в порядке.

И все же, для того, чтобы убедиться наверняка, надо было сделать так, чтобы кто-нибудь ощупал все без исключения предметы в кабинете. Смит не исключал возможности того, что малая толика препарата нанесена на какой-нибудь предмет — столь малая, что президент мог уже все стереть. Но на что? И как они могли пронести препарат внутрь Белого Дома?

Смит окинул глазами кабинет и вздохнул. Интересно знать, кто или что входило сюда и внесло убийственный препарат? Потом он взглянул на американский флаг и на президентский штандарт. Он еще раз оглядел кабинет, о существовании которого он узнал в далеком детстве. В нем воспитали огромное уважение к этому кабинету, и он всегда относился к нему именно с таким огромным уважением.

Харолда В. Смита поразила мысль, что он впервые солгал президенту Соединенных Штатов именно в этом кабинете.

Чиуна он призывал в Белый Дом совсем не для того только, чтобы охранять президента. Поскольку, если президента защитить не удастся, то долг Смита перед страной и перед всем человечеством диктовал ему единственно возможную линию поведения: убить президента самым быстрым и самым надежным способом.

Если человек возвращается в детство под воздействием неизвестного вещества, как показал черный ящик самолета, то что будет с Америкой, если такое случится с президентом? Что будет с кораблем государства, управляемым ребенком, способным вызвать всемирную ядерную катастрофу по неведению, из озорства или в припадке гнева?