Дестроер (№65) - Потерянное прошлое

Еще до того, как буксиры подошли к борту “Персии-Сауд Мару”, лоцман, вся команда и их багаж подверглись досмотру. Это было сделано в соответствии с протоколом, согласно которому ни люди, ни суда, не прошедшие такой досмотр, не допускались до огромного танкера.

В чемодане у Кола Питерса была смена белья на четыре дня, фотография жены и лоцманские карты.

У Артура Дэниела в багаже были учебники двенадцатого уровня “Братства Сильных”, смена белья на четыре дня и красный пластмассовый водяной пистолет. Заряженный.

— Это мой, — пояснил Артур, не давая судовому инспектору прикоснуться к пистолету.

— Ладно, пусть остается, раз стреляет не пулями, — снисходительно сказал инспектор.

— Что ж, я рад видеть, что у тебя в жизни наконец-то появились хоть какие-то маленькие радости, — заметил Кол.

Но одновременно с этим он обратил внимание и на то, что у Артура оказалась при себе и упаковка таблеток от головной боли. Никогда раньше за Артуром ничего подобного не водилось. Кол, к своему облегчению, увидел, что в упаковке всего одна таблетка. Это хорошо — по крайней мере, Артур не пристрастился ни к какой химии.

Люди, пристрастившиеся к наркотикам или алкоголю, все равно, обычно старались иметь при себе достаточный запас зелья. И за этим Кол Питерс научился следить уже давно. Потому что, когда ведешь в порт такое массивное судно, как “Персия-Сауд Мару”, то затормозить его ход, а тем более повернуть вспять возможности не больше, чем изменить направление полета пули. “Персия” уступала в скорости другим судам, но превосходила их размерами, а потому Кол не мог позволить себе рисковать.

Бортовые краны подняли на борт буксиры. Но сегодня судно сидело достаточно низко и подъем занял немного времени. Танкер был нагружен аравийской нефтью. Судно отошло от берегов Аравийского полуострова месяц назад, имея такой запас нефти, что если бы ее выплеснули на рынок всю сразу, то это бы выбило последние подпорки из-под и так уже неустойчивых цен на нефть. Но эта нефть была продана уже годы назад по договору с крупными нефтяными компаниями, которые теперь в течение нескольких месяцев будут разгружать судно в порту Байонн, штат Нью-Джерси.

Весь порт с нетерпением ждал прибытия груза.

Колу Питерсу нравилась “Персия-Сауд”. На большинстве судов ощущаешь качку. Палуба “Персии” вряд ли раскачивалась сильнее, чем тротуар в штате Миссури.

Кол не стал приступать к своим прямым обязанностям сразу по восшествии на борт. Сначала он провел собрание своей команды. В команде были навигатор, инженер, младшие помощники и еще несколько человек — все, кто разрабатывал процедуру входа судна в порт. Для того, чтобы остановить судно, надо было начать сбрасывать ход рано утром, а потом каждый час тщательно проверять скорость судна и расстояние до берега. Если, когда покажется береговая линия, скорость “Персии-Сауд” будет больше двух узлов, никакая сила на земле не предотвратит крушение в порту. Но если скорость упадет еще ниже, то судно может оказаться во власти прибрежных течений, и тогда пройдет целый день, прежде чем вновь удастся взять судно под контроль. Танкер был очень чувствительным созданием — • прямо пропорционально массе.

Артур Дэниел вызвался работать в первый день, и Кол очень обрадовался этому. Это доказывало, что, несмотря на все странности, мальчугану по-прежнему небезразлична его работа. А для Кола Питерса это всегда было главным в людях.

Питерс очень порадовался тому, что принял решение снова взять мальчика на работу, несмотря на его самовольный отпуск, и радовался до тех самых пор, пока Артур Дэниел не положил на стол капитана водяной пистолетик.

— Послушай, Артур, если капитан увидит, что мы тут играем в игрушки, он развернет судно и отправит его назад к берегам Аравии, — сказал Питерс.

Он увидел, как дуло маленького красного пластмассового пистолета посмотрело ему прямо в лицо. Он увидел, как Артур нажал на курок. Он увидел, как в лицо ему направилась струйка жидкости. Ах, вот как. Придется Артура уволить, если бы, конечно, этот добрый дядя не был так добр и не дал ему поиграть блестящую серебряную монетку. Он даже разрешил ему сунуть монетку в рот. Как здорово! Мама никогда не позволяла Колу ничего брать в рот, а этот дядя разрешил. И все, что Колу надо было делать, это тихо сидеть в этой комнате и, если кто-нибудь войдет, то просто кивать головой.

— Просто кивай, — повторил Артур. — Хороший мальчик. Ты очень хороший мальчик. Вот прекрасно.

В первый момент, увидев, что мистер Питерс ведет себя как ребенок, Артур Дэниел впервые усомнился в том, что поступает правильно. Но такова мудрость “Братства Сильных”, что они предусмотрели и это.

— Чувство вины — это пережиток ваших старых привычек, — сказали ему. — Вам постоянно внушали чувство вины, чтобы вы были таким, как все. Чувство вины — это старинное средство, как заставить людей повиноваться. А мы открыли новый, положительный способ действия.

Но сейчас, сколько бы он ни концентрировал свое внимание на положительной сущности, он не мог полностью избавиться от чувства вины. А впереди было еще пять дней. На третий день запасной лоцман спросил его, почему они не начали сбрасывать ход. На четвертый день он грозно потребовал ответа и заявил, что Артур сумасшедший, раз хочет застрелить его из водяного пистолета. Теперь на руках у Артура было двое взрослых мужчин, причем оба были настолько неразумны, что не умели не мочиться в штаны. В последний день сам капитан понял, что что-то не так и самолично взошел на мостик. Но было уже поздно.

— Что ты наделал? — закричал он. — Как тебе такое взбрело в голову?

Но Артур Дэниел в ответ только улыбнулся. Он уже принял таблетку, которую ему вручил мистер Доломо, самый прекрасный человек на земле. Он вручил ему таблетку лично перед строем Воителей Зора, салютовавших той священной миссии, которую ему предстояло исполнить.

Но в отличие от Артура Дэниела, капитана не волновали взрослые мужчины, у которых штаны плохо пахли, его даже не волновало то, что скоро ему придется волноваться еще и о штанишках Артура Дэниела. У него было судно, направляющееся в Байонн, штат Нью-Джерси, и не было никакой возможности ни остановить его, ни отвернуть в сторону раньше, чем весь город окажется покрытым толстым слоем нефти.

В Вашингтоне президент призвал к себе Смита, чтобы тот присутствовал при телефонном разговоре, и добавил, что старик-азиат пока не нужен.

— У нас эта... эта Беатрис опять на проводе, — сообщил президент. Ладонью он прикрывал трубку.

— Что она говорит?

— Говорит, что мы сами виноваты, — ответил президент и кивком головы показал на другой аппарат. Смит снял трубку.

— Мне не нравится причинять боль невинным людям. Я ничего не имею против американского народа, господин президент. Я сама американка. Но то, что сегодня произойдет в Байонне, Нью-Джерси, целиком и полностью ляжет на вашу совесть.

— А что там произойдет, ваше величество? — спросил президент.

— Это ваша вина — то, что там произойдет. Отзовите законопроект, ограничивающий свободу вероисповедания, пока можно предотвратить новые последствия.

— Если я отзову законопроект, то что именно прекратите вы, ваше величество?

— То, чему суждено случиться, уже не может быть предотвращено. Ни я, ни вы этого не можем сделать. И вот что я вам хочу сказать. Когда вам снова захочется причинить боль прекрасной, очаровательной, добропорядочной женщине, подумайте о Байонне, Нью-Джерси. А сейчас я бы советовала вам эвакуировать всех жителей города.

И трубка замолчала.

— Готовы ли наши советники к тому, чтобы начать вторжение на Харбор-Айленд? — спросил Смит.

— Почти готовы, — сообщил президент. — Нам осталось только снабдить их всех защитными костюмами. Это нас немножко задержало. Что там обнаружили ученые?

— Пока ничего. Они пока не прикасаются к веществу даже в резиновых защитных костюмах. Экспериментируют на животных, но на них, похоже, вещество действует не так, как на людей. Чиун говорит — а он по-своему, каким-то странным образом, знает о человеческом теле что-то такое, чего мы не знаем, — так вот, он говорит, что вещество, возможно, лишает человека только памяти о том, чему он научился, воздействует на интеллект.

— А есть какая-то другая память? Инстинкт — это не память.

— Есть и другая память. Но я думаю, что сейчас нам лучше заняться эвакуацией Байонна.

— Куда, черт побери, их всех эвакуировать? В Джерси-Сити? — в отчаянии воскликнул президент.

“Персия-Сауд Мару” медленно вошла в акваторию порта Байонн, штат Нью-Джерси, — так медленно, что стороннему наблюдателю, если бы таковые оставались в порту, показалось бы, что ее можно остановить одним пальчиком. Но такое впечатление создавалось из-за того, что судно шло со скоростью пятнадцать узлов — со скоростью хорошего бегуна.

И далее с “Персией-Сауд” случилось вот что. Судно шло и шло вперед. Потом оно село на скалы неподалеку от берега, а озеро нефти по инерции продолжало двигаться вперед с той же скоростью, неся на себе верхнюю палубу судна, а корпус его остался на скалах. Потом озеро нефти выплеснулось на берег.

Словно бы огромная волна накрыла город Байонн, что в штате Нью-Джерси. Огромное черное липкое озеро расплылось по узким улочками города и достигло Джерси-Сити. Здесь волна ослабла и угасла, и с высоты птичьего полета казалось, что огромное черной плато расплылось и превратилось в самую большую в мире автомобильную стоянку, загадив и прилегающие порты городов Элизабет и Нью-Йорка.

Это была самая крупная катастрофа в истории — как по понесенным убыткам, так и по ущербу, нанесенному окружающей среде.

Президент Соединенных Штатов, оставшись наедине с самим собой в Белом Доме, отсчитывал секунды до того момента, как его советники, которым в помощь были приданы еще и ученые, начнут военную операцию против Харбор-Айленда.

Мир сошел с ума. Римо услышал о катастрофе, случившейся в Байонне, и задал себе вопрос, позовут ли полицию Ньюарка на помощь. Когда он служил в ньюаркской полиции, шла война во Вьетнаме. С той поры прошло много лет. Он боялся брать в руки газеты. Все вокруг так сильно переменилось. С той поры сменилось так много президентов.

А перед глазами у него по-прежнему маячило азиатское лицо. Оно говорило ему, что нет такого понятия — “президент”. Разве он, Римо, не знает, что есть лишь короли, выступающие под разными названиями? Римо пора бы было уяснить себе это. И Римо должен правильно дышать. Римо должен позволить своему телу бороться за него. Римо должен вернуться к нему, к азиату. Римо должен вернуться в это место со странным названием Синанджу.

Но Римо никогда не бывал в Синанджу. И еще более странная вещь случилась, когда Римо покупал билет на самолет, который должен был отвезти его в Ньюарк. Он увидел двух, азиатов, супружескую пару, которые с большим трудом пытались объяснить билетной кассирше, что им надо. Они были из Сеула, столицы Южной Кореи, и они хотели попасть в город Феникс в Аризоне, где жила их дочь.

Они с трудом выражали свои мысли по-английски. Римо вызвался перевести. Он спросил их по-корейски, куда им надо, а потом объяснил это по-английски билетной кассирше.

— Вы говорите на старом литературном корейском языке. На таком языке еще говорят кое-где на Севере, — сказал кореец.

И тогда Римо понял, что знает корейский язык и знает его так же хорошо, как и английский. Но проблема заключалась в том, что никто никогда не учил его корейскому. Он совсем не помнил, чтобы учил его когда-нибудь. И тогда он понял, что и видение говорит с ним именно на этом языке.

И еще ему не понравился тот вариант корейского, на котором говорила эта пара. Он был куда менее четким, чем тот язык, на котором говорил он. И по какой-то совершенно непонятной причине он начал смотреть на них как на иностранцев, потому что они так плохо говорили по-корейски.

Корейцы лучше других, но не все корейцы. Дома себя почувствуешь только в Синанджу, подумал Римо. Синанджу? Вот оно опять.

— А вы знаете, где находится Синанджу? — спросил он корейцев.

— Синанджу? Да. Далеко на Севере. Никто туда не ездит.

— Почему?

— Мы не знаем. Никто туда не ездит.

— Но почему?

— Это такое место, куда никто не ездит, — сказал мужчина.

А женщина добавила, что, наверное, ее дедушка знает.

— Он говорил, что это такое место, которого все боятся.

— Боятся? — удивился Римо. — Там живут самые чудесные люди на земле. — Интересно, откуда он это знает?

— Вы там бывали?

— Нет, — ответил Римо. — Никогда.

— Тогда откуда вы знаете?

— Не знаю, — признался Римо. — Я очень многого не знаю. Я родился в Ньюарке, как мне кажется. Я вырос в сиротском приюте. Я ходил в школу. Я играл в футбол — я был защитником. Я отправился во Вьетнам морским пехотинцем. Потом я вернулся. А потом — бум! Я — в Калифорнии и я не могу понять, что вокруг происходит.

— Да, мы тоже тут оказались примерно так же. Жизнь летит так быстро! Мы родились в Сеуле, там же и выросли, потом переехали в Калифорнию, а потом — бум! И вот теперь наша дочь живет в Фениксе, Аризона.

В самолете, летевшем в Ньюарк, пассажиры только и говорили, что о несчастье, случившемся в Байонне. Люди говорили, что никто не знает, как поступить с городом — восстанавливать его или срыть до основания и вместе с Джерси-Сити превратить в одну большую автостоянку для жителей Нью-Йорка.

Кто-то сказал, что это был террористический акт. Еще кто-то сказал, что неизвестно, какая именно из террористических группировок это совершила, потому что уже полдюжины взяли ответственность на себя.

— Мы, разумеется, сотрем их с лица земли, — заметил Римо. — Что они, эти ублюдки, с ума посходили, что признаются в том, что позволили себе так поступить с Америкой? Им это с рук не сойдет.

— Им это всегда сходит с рук, — сказал кто-то из пассажиров.

— Не верю. Вы лжете.

Римо хотел ударить этого пассажира в лицо. Но тут кто-то у него за спиной сказал, что Америка такое заслужила.

Первое, что Римо сделал, оказавшись в Ньюарке, это нашел бар, в котором был телевизор. Катастрофа в Байонне не сходила с экрана, и какая бы ни шла программа, она то и дело прерывалась сводками новостей с места события.

Римо заказал виски и пиво. Поскольку у него с собой был чемодан, полный наличных денег, он заказал самую лучшую марку и того, и другого — то, что он пил, как правило, только по самым серьезным поводам. Когда он поднес стакан ко рту, запах спиртного чуть было не вызвал у него рвоту. Он отставил стакан. Он любил эту марку виски. Так почему же его тело восстает против него?

И тогда опять заговорило видение. Оно говорило о том, что когда тело находится на истинном пути, оно отвергает все, что не служит достижению совершенства. И Римо, к своему удивлению, заказал рис и воду.

Бармен сказал, что не подает рис и воду, и что пусть лучше Римо заткнется и допьет свое виски или убирается отсюда. Бармен не слишком долго докучал Римо, потому что у него возникли проблемы: ему срочно понадобилось выковырять мерный стаканчик для виски из своей левой ноздри.

Римо по-прежнему не понимал, как ему это удалось, но был рад, что удалось.

Он завладел переключателем программ телевизора и нашел канал, который все свое внимание уделил произошедшей катастрофе. На экране сидела целая группа комментаторов, которые обсуждали случившееся. И Римо не поверил своим ушам, когда услышал то, что услышал.

Четверо из пяти комментаторов обсуждали те неблаговидные поступки, которые Америка совершила для того, чтобы заслужить право лишиться одного из своих городов. Америка посылала военных советников в Южную Америку. Следовательно, раз американские солдаты воевали против партизан, было вполне логично, что американский город оказался стертым с лица земли, а целые семьи похороненными под толстым слоем нефти.

Америка снабжала оружием Израиль. Америка поставляла оружие правительствам арабских государств. Следовательно, каждый, кому не нравился Израиль или одно из этих арабских правительств, имел право убить любого американца в любой точке земного шара. Были приглашены арабские эксперты. Они, с одной стороны, резко осудили насилие против арабов, творимое в США, а с другой, предупредили американскую телеаудиторию, что ей следует ожидать повторения подобных происшествий до тех пор, пока американское правительство не займет более беспристрастную позицию в делах Ближнего Востока.

Потом началась дискуссия по вопросу о том, каким образом Америка должна изменить свою внешнюю политику, чтобы избежать подобных инцидентов в будущем. Потом комментаторы стали говорить о себе, о том, что они знают, что могут лишиться своей популярности, потому что стали вестниками, приносящими плохие известия.

— Вестники, приносящие плохие известия! — возмутился Римо. — Они сами и есть плохие известия. Интересно, а руководство телеканалов знает, о том, что они говорят?

— Знают ли? Да они же им деньги платят! Эти ребята получают семизначные оклады, — сказал человек, попивающий пиво.

— Миллион долларов в год за то, что они поливают Америку грязью?

— Если они исправно служат своим хозяевам.

— Но ведь это же репортеры. Я и не думал, что журналисты получают так много. Я помню репортеров из ньюаркской “Ивнинг Ньюс”. Они получали куда меньше.

— Эй, дружище, — обратился к Римо кто-то из завсегдатаев бара. — Ньюаркская “Ивнинг Ньюс” скончалась много лет назад. Где ты был все это время?

Лишь два момента во всей кошмарной трансляции прозвучали хоть каким-то утешением для слуха Римо. Президент объявил, что жертвам катастрофы будет оказана экстренная помощь, а затем он добавил, что хотя многие террористические организации хотят приписать себе это преступное деяние, деяние все равно остается преступным. И далее президент обратился к нации со следующими словами:

— Им это может сойти с рук сегодня. Им это может сойти с рук завтра. Но день расплаты придет, и это столь же нерушимо, как то, что солнце восходит по утрам, и как то, что чувство справедливости никогда не покинет сердца американцев.

Как только президент исчез с экрана, вернулись телекомментаторы и приняли обсуждать, насколько безответственным было заявление президента, и как мало у него шансов на успех, и кроме того, те, кто некоторым представляются террористами, для других могут быть борцами за свободу.

И лишь один комментатор с этим не согласился. Это был человек в очках в тонкой металлической оправе и в галстуке-бабочке. Его рыжеватые волосы были аккуратно расчесаны на пробор.

— Нет, — сказал он. — Борец за свободу и террорист — это совсем не одно и то же. И дело тут не в точке зрения. Это все равно что сказать, что хирург и Джек-Потрошитель — это одно и то же, поскольку и тот, и другой пользуются ножом. Когда ваша цель — причинить вред невинным гражданским лицам, вы — террорист. Все очень просто.

Римо зааплодировал. И весь бар тоже зааплодировал. Аплодировали и белые, и черные. Ведущий передачи тут же заявил, что это личная точка зрения комментатора, а не программы, и тут же для противовеса дал слово кому-то другому. Противовес заключался в том, что до тех пор, пока повсюду в мире не изжиты голод и несправедливость, американцам следует быть готовыми к тому, что в целях восстановления справедливости они могут быть похищены, подорваны на бомбах, сожжены, утоплены в масле и застрелены во сне.

Говоривший был профессором международных отношений. Звали его Уолдо Ханникут. Когда-то он был послом в одном из арабских государств, где пользовался своим дипломатическим статусом для того, чтобы открыто критиковать американскую политику на Ближнем Востоке, а следовательно, по мнению ведущего, взгляды его заслуживали всяческого уважения.

Римо швырнул стакан с пивом в лицо Ханникуту, и бар взорвался аплодисментами. Телевизионный экран тоже взорвался.

— Как этим ребятам такое сходит с рук? — возмутился Римо.

— А что мы можем поделать? Они все такие на телевидении. У нас нет выбора, — сказал сосед Римо.

Видение добавило, что все в мире переменилось, но только не Синанджу.

— Нет, — возразил Римо, обращаясь к видению. — Я люблю свою страну.

В ответ на это видение страшно рассердилось и заявило, что оно отдало лучшие годы своей жизни Римо, а Римо оказался неблагодарным, не ценящим добра и совершенно не заслуживающим всего того, что оно, видение, ему дало.

— Что ты мне дал?

— Больше, чем должен был бы, — ответил голос, а потом видение перестало разговаривать с Римо. Видение очень обиделось.

Римо не знал, как можно обидеть видение. Но с другой стороны, у него никогда раньше никаких видений не бывало. Он находился неподалеку от того места, где вырос, неподалеку от сиротского приюта в Ньюарке.

Он взял такси и, к своему удивлению, увидел, что на улицах нет ни одного белого. Он помнил, что в Ньюарке жили люди разных рас, но теперь население стало однородным.

— С каких пор Ньюарк стал черным городом? — спросил Римо.

— Где ты был, парень? — поинтересовался чернокожий водитель.

— Далеко.

— Тогда позволь мне дать тебе дружеский совет. Действительно дружеский. Побереги свою задницу и не крутись тут слишком долго.

— Со мной все будет в порядке, — заверил его Римо. Откуда он знал, что с ним все будет в порядке? Он был невооружен. И все же он знал, что он вне опасности, кто бы на него ни напал.

Он ощущал запах лука и чеснока, чувствовал, как тошнотворное маслянистое вещество выходит из его организма через поры. Каким-то образом он понимал, что продержится, а может быть, даже поправится.

Приюта на месте не оказалось, как не оказалось на месте и всего квартала. И всей округи. Создавалось такое впечатление, что кто-то разбомбил весь район.

Окна были разбиты. Водопроводные трубы торчали наружу из стен зданий, словно кто-то пытался вырвать их, но не окончил своего дела. Стены были испещрены надписями. Улицы были покрыты мусором и крысами.

Четверо крутых черных парней направлялись в сторону Римо. На них на всех были надеты куртки, указывающие на то, что они принадлежат к некоей группе, именующей себя “Праведные Черепа”. Они потребовали с Римо дань за то, что он стоит на их тротуаре. Они хотели знать, что у Римо в чемоданчике.

Римо не стал пытаться наладить с ними диалог и взаимопонимание. Он выбил все зубы изо рта ближайшего к нему парня. Белый фонтан брызнул из черного лица и с легким стуком рассыпался бисером по тротуару. Улыбка исчезла.

— Я не люблю, когда мне угрожают, — извинился Римо.

Трое парней стали клясться и божиться, что они никому не угрожали, а четвертый тем временем кивал головой и собирал свои бывшие зубы. Он где-то слышал, что современная медицина способна вживить их обратно.

— А что стало с сиротским приютом, который когда-то был здесь?

— Его нет, парень, ты что, не видишь?

— А сестра Мария-Елизавета? Кто-нибудь из вас о ней слышал? Или тренер Уолш в школе Уиквейк? Кто-нибудь из вас слышал о ком-нибудь из них?

Парни не слышали.

— О’кей. Извини за зубы. Я не знал, что у меня такой тяжелый удар, — сказал Римо, открыл чемоданчик и дал каждому из юных бандитов по сотне долларов.

— Там у тебя полно добра, парень. Ты бы лучше поостерегся. Тебе нужны мышцы, чтобы все это донести?

— Мне не нужны мышцы, — ответил Римо. Но это же абсурд! Ему, конечно же, нужны его мышцы. Но тут опять явилось видение и стало говорить, что сила человека не в его мышцах. Силу человеку дает его сознание. — Я подумал, что ты говоришь не со мной, — сказал Римо видению. Парни, вытаращив глаза, уставились на психа, который вздумал разговаривать сам с собой.

— Я хочу, чтобы ты остался жив, а не твои друзья, — сказало видение.

И затем видение принялось говорить о дурных привычках, о том, что за свою долгую жизнь среди белых Римо приобрел массу дурных привычек, от которых никогда не избавится.

Белые? — подумал Римо. Странно — он мог бы поклясться, что он и сам — белый.

Сам того не зная, он направлялся к тому единственному месту на земле, посещение им которого, знай об этом Харолд В. Смит, заставило бы этого последнего немедленно распустить организацию. Это было то место, которого Римо избегал, когда находился в полной памяти. Если бы Харолд В. Смит знал, куда направляется Римо, он, по всей вероятности, достал бы ампулу с цианистым калием, которую всегда носил с собой, а перед тем как проглотить ее, запрограммировал бы всю локальную компьютерную сеть на самоуничтожение. Потому что теперь Римо, не помнящий себя, был готов раскрыть тайну своего собственного убийства.

Глава тринадцатая

Харолд В. Смит, каждодневно общающийся с опасностью, знал формулу общения с нею. Он давно уже был бы мертв, если бы не знал, как поступать в критических ситуациях, чреватых провалами, а вся его организация не просуществовала бы и недели.

Секрет Смита заключался в том, что он никогда не убегал от беды, но и не бежал безумно ей навстречу. Первое, что надо было сделать, когда сталкиваешься с чем-то из ряда вон выходящим, это оценить все явления в баллах и дать каждому порядковый номер. Числа дают ощущение меры. Если вам предстоит умереть на следующей неделе, это трагедия. А если весь мир может оказаться уничтоженным через день, то это тоже трагедия, но трагедия больших масштабов.

Харолд В. Смит оценил жизнь президента как задачу номер один, потому что президент сосредоточил в своих руках огромную власть. Опасность, проистекающая от вещества, лишающего людей памяти, получила номер два, но она ненамного отставала от лидера. Целый город был стерт с лица земли благодаря Доломо, и несомненно, в деле сыграло свою роль это вещество. Доклады ученых с каждым днем становились все хуже и хуже. В некоторых случаях вещество по тем или иным необъяснимым причинам теряло свою силу. В других случаях оно с течением времени становилось еще более эффективным.

И вот теперь настал черед Римо, и возможно, пришло время распустить организацию, если будет раскрыта тайна ее существования или тайна Римо. И перед Харолдом В. Смитом встал вопрос: сейчас, когда вся страна находится в опасности, какая разница, станет кому-то известно о существовании секретной организации или нет? Может быть, в любом случае Смиту надлежит остаться в живых и помочь спасти страну?

Настало время найти ответы на эти вопросы. Желание жить свойственно человеку независимо от возраста. Если Смит и его организация исчезнут, то сама идея о том, что демократия может существовать в рамках конституционного закона, не исчезнет. Президент всегда может уступить супругам Доломо, чтобы выиграть время. Но он не может отказаться от идеи конституционной демократии. Если этот принцип будет нарушен, то ему уже не восстановиться никогда. Тогда начнутся призывы к созданию полицейского государства, если дела пойдут уж слишком беспорядочно; тогда страна вернется ко временам, когда господствовало право сильного. Римо с Чиуном тоже воплощали в себе этот принцип, но нельзя было допустить, чтобы он воцарился открыто.

Харолду В. Смиту предстояло принять трудное решение, но он был приучен принимать трудные решения. Если существование организации будет раскрыто, решил он, то он, несмотря ни на что, покончит с жизнью и разрушит компьютерную систему, которая и составляла его организацию.

Сейчас, пронумеровывая свалившиеся на его голову несчастья, Смит задал себе вопрос: если Римо помнит телефонный номер, то что еще он может помнить? Помнит ли он, как его подставили, а потом публично казнили, уничтожили его отпечатки пальцев во всех архивах и уничтожили само воспоминание о его существовании? Помнит ли он, как ему сделали пластическую операцию? Помнит ли он, что когда-то работал полицейским в Ньюарке? А если он вернется в свой бывший участок, признает ли кто-нибудь там воскресшего мертвеца?

Что если начнется расследование казни, которая не привела к гибели осужденного? А потом — не признает ли кто-нибудь этого мертвеца с новым лицом как человека, творившего невообразимые вещи в сотнях мест? Это несчастье могло случиться, когда Римо вернется туда, где он когда-то работал. Если вернется. Только Чиун мог знать, на что способны тело и сознание Римо в такой ситуации. Смиту необходимо было это выяснить. Он направился в маленькую комнату, выделенную Чиуну в Белом Доме.

Смит никогда не знал, когда Чиун спит, а когда нет. Он никогда не спал в какие-то определенные часы, и Смиту неоднократно доводилось видеть, как он и Римо проводят без сна больше времени, чем может вынести человеческий организм.

Он постучал в дверь.

— Пора? — спросил Чиун.

— Нет еще, Мастер Синанджу. Я бы хотел поговорить с вами.

— Входите.

Чиун, облаченный в темно-серое кимоно, сидел в позе лотоса, спрятав свои длинные пальцы под складками одежды.

— Можно мне сесть?

— Императору не надо спрашивать, — ответил Чиун.

— Я хочу знать, какая часть подготовки Римо находится в его сознании.

— О всемилостивейший! Вы никогда не задавали вопросов о подготовке Римо. Что-то случилось?

— Вы сказали, что он не достиг пика формы.

— Его формы более чем достаточно для исполнения тех мелких заданий, которые ему поручают.

— Простите мне мое любопытство, — сказал, садясь, Смит. — Если, как вы говорите, я император, то меня как императора очень интересует все, что касается моего лучшего слуги, о Мастер Синанджу.

— Президент умер случайно? — в ужасе воскликнул Чиун.

— Нет, — успокоил его Смит. — Я хочу знать, какая часть подготовки находится в сознании.

— Она вся у него в сознании, — ответил Чиун.

— Значит, если вещество достигнет мозга, то Римо все забудет?

— Я не сказал, что его подготовка у него в мозгу.

— Вы сказали, в сознании.

— Мозг — это лишь часть сознания. Сознание — это то, что тело знает и помнит, сознание — это прихожая человеческой личности, а сама личность находится дальше и занимает больше пространства. Даже первый вздох новорожденного ребенка — это уже сознание.

— Что вы такое говорите? — не понял Смит.

— Я не мог бы выразиться яснее, — заметил Чиун.

— Предположим, что Римо подвергся бы воздействию этого вещества, которое мы ищем и которое отнимает у человека память. Какая часть того, чему вы его обучили, сохранится у него?