Это было нечестно, и Олегу хотелось кричать об этом. Почему одним все, а другим ничего? Потому что сочинителю остроумных записей для автоответчика нужно постоянно быть в тонусе, в то время как автора мрачных социальных слоганов лучше подержать в черном теле? Но ведь это нечестно!
Ему хотелось кричать, но он не стал. Только спросил срывающимся голосом:
- Что… что тебе дали?
- Мне-е-е? - ласково уточнил Василий. - Два “шапокляка” и ветро-верто-ветролет. - Он засмеялся. Это был резкий, похожий на карканье смех, который самому Василию наверняка казался мелодичным, как звон хрусталя.
- Поделись, а? - зажмурившись от отчаянья, попросил Олег. - Взаймы.
- Э-э-э… как это?
- Ну, я же тоже в некотором роде поучаствовал, - напомнил Олег, чуть не плача. - Соавтором. - Василий молчал, и Олег использовал последнюю возможность, чтобы достучаться до ускользающего сознания приятеля: - Ну, про города: Москва, Арзамас… Это же я придумал! Тебе ведь за них дали “вертолет”? Но я не прошу “вертолет”, - быстро добавил он, хотя голубая таблетка с восьмеркой-бесконечностью на боку медленно вращалась перед его мысленным взором. - Да это и бесполезно, ты же с него начал, правда? Хотя бы “шапокляк”, а? Половиночку…
- Ой-й-й, не-ет, - протянул Василий. Олег представил себе ощущения приятеля - легкость, невыносимая легкость, когда твое тело ничего не весит, ноги как будто парят над полом, а руки сами взлетают к потолку, - и прикусил щеку, чтобы не застонать от досады и зависти. - Твои города не при-годил-лись. Ха-ха! Не при-годил-лись. Я сам придумал третью запись, все-е са-ам.
- Сам? А о чем она?
- Да та-а-ак…
- Ладно, - сдался Олег. - Но тогда хотя бы… Ты ведь сейчас пойдешь в магазин, да? Будь другом, купи мне каких-нибудь орешков и… - он проглотил сухой комок, - воды. Побольше воды, любой: минералки там, “Фанты”, хорошо? А я тебе отдам, когда…
- “Ф-фанты”! - фыркнула трубка и захихикала. - Ну ты юм-мори-ист! Скажешь тоже: “Ф-фанты”!
- Эй, погоди, - засуетился Олег. - Не пропадай!
Но трубка только расслабленно хихикала в ответ. Потом запищала - часто, прерывисто.
- Я не могу так. - Олег покачал головой, с отвращением посмотрел на трубку и замахнулся для яростного броска. В последний момент передумал, аккуратно положил на рычаг, снова снял и проверил гудок. - Просто не могу.
Сухой язык наждаком скреб по небу. Олег распахнул дверцу холодильника и беззвучно заскулил. На полках было пусто, к этому он уже привык, но и под морозилкой было пусто, и это его добило. Отделение, куда он совсем недавно вставил кассету с водой, зияло издевательской пустотой.
- Я не могу! - закричал он в подсвеченное нутро холодильника. - Я не могу, я… писал стихи, слышите? Слышите - вы все?!
Задев дверцу плечом, Олег подошел к окну и дернул на себя створку стеклопакета. Та не поддалась. Он дернул еще раз и застонал от бессилия.
- Это не жизнь. - Олег попытался заплакать, но не смог выдавить из обезвоженного организма ни слезинки. - Это все равно не жизнь. Я писал… Вдохновение… С ногами…
Он внимательно посмотрел на табурет, затем взял его за ножки и, подняв над головой, шагнул к окну. В некотором смысле это тоже было вдохновение.
- Я так не могу. Я так… Это не жизнь, - убежденно сказал он, но вместо того, чтобы разбить стекло, прислонился к нему лбом и взглянул на площадку перед подъездом, которая с высоты двадцатого этажа казалась не больше носового платка. - Нет, не так. - Как только решение было принято, Олег неожиданно для себя успокоился. - Слишком высоко. Пока долетишь, успеешь испугаться и… - он нервно хихикнул, - передумать. Не так.
Взгляд его скользнул вдоль ограды периметра, высокой кирпичной стены, украшенной поверху тройным кружевом колючей проволоки. Выходить за нее не возбранялось никому. Вернуться назад было невозможно. Местный КПП работал по принципу выпускающего клапана. Предполагалось, что ни один торчок в здравом уме не покинет свой маленький однокомнатный рай, в котором ему гарантировано пусть маленькое, но ежедневное счастье. Что же до тех, у кого со здравым умом проблемы… Как сказал бы Василий, Креативу не нужны идиоты.
- Сами вы идиоты… - пробормотал Олег и улыбнулся своему отражению в оконном стекле.
Его влекло туда - мимо серых домов и безлюдных дворов, мимо молчаливых охранников с автоматами и овчарок-нюхачей, - за периметр. На волю. Не для того, чтобы найти там свое место и начать все сначала, - Олег прекрасно понимал, что это невозможно. Просто в последний раз вдохнуть сырой воздух свободы, поглазеть на яркие витрины и афиши кинотеатров, потолкаться в толпе пешеходов, постоять перед светофором… и, выждав, когда какой-нибудь лихач помчится на красный свет, сделать три шага вперед и распрощаться с белым.
- Так, - сказал Олег. - Только так. Но сначала… - Он усмехнулся. Ему было легко и спокойно. Даже жажда как будто отступила, очарованная красотой замысла. - Последний привет. Я все-таки…
Он не договорил. Аккуратно поставил табурет на пол и забрался на него с ногами. С минуту, глядя в окно, грыз колпачок ручки, потом подтянул к себе ближайший чистый листок и быстро написал:
В жизни поэта случайности нет,
В смерти ее тоже нет.
Смерть - это лишь светофорный бред,
Как мотыльки - на свет.
Был еще красный асфальтный рассвет…
Он поднял листок двумя руками и перечитал стихотворение пять раз - по количеству строчек. Потом сухими, как пемза, губами поцеловал бумагу прямо под многоточием и бережно, точно святыню, положил на стол. Такого покоя и свободы от всего Олег не чувствовал… наверное, никогда.
Он вышел в прихожую и открыл дверь. Хотел идти в чем был, но в последний момент одумался - зачем привлекать внимание? - быстро натянул брюки и кроссовки, на голые плечи накинул куртку.
- Прощайте, - тихо сказал он и провел ладонью по неровным, словно волдырями покрытым обоям. - Счастливо оставаться.
Дверь закрывать не стал.
Как будто чувствовал, что вернется. Уже через минуту, запыхавшийся, дрожащий и бледный. Ворвется в комнату, пронесется из утла в угол, как тайфун, и рухнет на колени перед тумбочкой.
Потому что на лестничной площадке ему послышится, что в опустевшей квартире тренькнул телефон.
Василий Головачев
ГЛЮК
Открытия делаются по-разному.
Архимед едва не утонул в ванне с водой, после чего и открыл закон, названный впоследствии его именем.
Ньютону яблоко едва не проломило голову, в результате чего на свет появился закон всемирного тяготения.
Пусть это мифы, созданные склонными к юмору потомками великих мыслителей, но известно, что в каждой шутке есть доля шутки. Ничего случайного в нашем мире не случается. Просто случай, как теперь модно говорить, есть проявление ещё неизвестной нам закономерности.
К примеру, своё открытие Павел Смолин сделал тоже якобы случайно, после обидного проигрыша в шахматы своему напарнику. А произошло это на Луне, где работала созданная российскими специалистами российская же лунная станция “Мир”.
Распорядок работы станции был такой: раз в два месяца на Луну прилетал корабль - “Ангара-2”, привозил экипаж, забирал смену, и на станции всегда жили люди - от двух до пяти человек, в зависимости от сложности решаемых экспедицией задач.
Смолин и Гелий Тохтуев, чуваш по национальности (которого Павел обзывал чукчей и который никогда ни на что не обижался), прибыли на станцию второго февраля. В их задание входили геологоразведка и картирование района Луны в центре кратера Феофил, венчающего цепочку кратеров, самыми большими из которых были сам Феофил - диаметром около ста километров, Кирилл и Катарина. Кроме того, экипажу станции предстояло испытать новый вид вездехода, получившего кличку “луносипед”.
Данный же район Луны (юго-восточный квадрант, западная оконечность Моря Нектара) был выбран для исследований не случайно. Ещё в середине прошлого века астрономы наблюдали здесь странные явления типа “лазерных вспышек” и перемещение по поверхности Луны каменных глыб и скал, а также необычные изменения ландшафта, которые объяснялись учёными как результаты лунотрясений. Вот в этом загадочном районе и бродил на “луносипеде” экипаж станции “Мир”, постепенно подбираясь к сети трещин и небольшому кратеру Феона, вокруг которого и происходили непонятные явления.
Пятого февраля, после обидного проигрыша “чукче”, Павел Смолин оседлал вездеход, и в самом деле напоминающий большой велосипед с бубликообразными прозрачными колёсами, и направил его к ближайшему склону кратера Феона. С этого момента и начался отсчёт времени “случайного события”, приведшего космонавта к величайшему из открытий, какие когда-либо совершали первопроходцы на Земле и в космосе.
В принципе, кратер Феона мало напоминал ударный метеоритный кратер. Скорее это была какая-то дыра в дне Феофила, или, может быть, жерло древнего вулкана. Именно по этой причине космонавтам и дали задание обследовать жерло, сулящее выход на какое-нибудь крупное месторождение полезных ископаемых или, того лучше, на подземные запасы водяного льда.
Смолин и Тохтуев уже сделали рекогносцировку местности, определив диаметр кратера - около восьмисот метров, - теперь им предстояло поближе познакомиться с валом кратера, представлявшим собой удивительно ровное кольцо, окружающее жерло. Кольцо это, шириной в двести метров, было разорвано трещинами, но всё же создавало впечатление искусственного, что, конечно же, только подогревало любопытство исследователей.
По плану Павел должен был объехать кратер Феону по периметру, ведя видеосъёмку, и брать пробы лунного грунта на валу кратера. Но вместо этого он направил вездеход к самому жерлу, прячущемуся в тени вала основного кратера, остановил “луносипед” на гребне и направил вниз прожектор.
К его удивлению, он и в самом деле увидел не кратер, а огромную круглую шахту, уходящую в недра Луны. Мало того, эта шахта была заполнена… прозрачной жидкостью, почему-то не замерзающей в условиях сверхнизких лунных температур. А так как тень кратер-ного вала надёжно скрывала жидкость от спутниковой аппаратуры и взора человека, увидеть её можно было только при освещении извне лучом света.
- Мама моя космонавтка! - проговорил Смолин.
- Что случилось? - тут же отозвался Тохтуев, по монитору наблюдавший за манипуляциями напарника из кабины управления. - Почему ты изменил маршрут?
- Посмотри, что я обнаружил!
Смолин изменил наклон передней телекамеры вездехода, и “чукча”, увидев шахту, заполненную “водой”, не сдержал восклицания:
- Каток!
- Нет, это озеро.
- Ты хочешь сказать, что видишь
этоперед собой?
- Я не пил! - огрызнулся Павел. - И с ума не сошёл! Это шахта… по глотку заполненная водой… или каким-то жидким газом. Попробую подползти поближе.
- Не стоит, Паша. Опасно! Пойдём вдвоём, подготовимся сначала, возьмём тросик, скалолазное оборудование… да и в ЦУП надо сообщить о находке.
- Если они поверят… Не верится! Неужели я не сплю?…
- Возвращайся.
- Я только загляну туда одним глазком, и назад. Если я сплю, то это мне удастся.
- Тогда мы спим оба. Не суйся туда, умоляю!
Смолин, не отвечая, перешёл на ручное управление, тронул “луносипед” с места, подводя его к краю обрыва. И в этот момент плита, расколотая трещиной, венчавшая край, беззвучно обломилась, начала падать, увлекая за собой вездеход. Павел дал задний ход, но было уже поздно.
“Луносипед” ударился боком о ближайший скальный выступ, выбросил седока.
Смолин, и раньше не отличавшийся хорошей реакцией, растерялся и вместо того, чтобы включить ранцевый движок, способный вынести его наверх, на кромку обрыва, начал дёргаться, пытаясь дотянуться зачем-то до неспешно падающего рядом вездехода, и не заметил, как на него сверху свалился кусок отколовшейся плиты.
От удара в голове взорвался фейерверк. Павел судорожно схватился за шлем: показалось, что тот разбился вдребезги! - включил движок, но только усугубил положение. Рывок двигателя увлёк его вниз, в шахту, куда уже влетел “луносипед”, плавно кувыркаясь и вращая прожектором. Космонавт со всего маху ударился о тот же обломок скалы. Последнее, что он успел ощутить и даже отчётливо услышать плеск! - был удар о поверхность озера. Сознание окончательно померкло…
В себя он пришёл благодаря действию скафандрового компьютера, включившего медицинский комплекс, который быстро привёл Смолина в чувство.
Павел открыл глаза, вспомнил о падении в озеро прозрачной жидкости, включил нашлемный фонарь… и понял, что всё еще продолжает падать! Никакого озера не было и в помине! Голова сладко кружилась и гудела, во рту появился странный пряный привкус, как после выкуривания сигары, но всё же сквозь мерцание в глазах он видел проплывавшие мимо стены шахты и никаких следов “жидкости”. Лишь изредка наплывала и тут же исчезала тень сомнения в адекватности происходящего… и он снова видел себя падающим в пропасть.
“Хорошо, что я не на Земле”, - мелькнула мимолётная мысль.
Это была вполне трезвая мысль, потому что слабое лунное тяготение не позволило ему развить большую скорость, а глубина шахты оказалась огромной. Во всяком случае, за три минуты падения - ровно столько он был без памяти - Павел не достиг дна шахты, что давало ему шанс на спасение.
Он включил ранцевый движок.
Падение замедлилось. Прекратилось кувыркание. В свете нашлемного фонаря стали видны проплывающие мимо стены шахты - в полосах изморози, ребристые, с появляющимися и исчезающими более глубокими параллельными бороздами, будто прогрызенными зубьями каких-то чудовищных механизмов. В глаза брызнуло ярким светом: луч фонаря отразился от ряда выпуклых щитов, похожих на зеркала.
Шахта сузилась и внезапно изогнулась, как кишка, превращаясь в наклонный тоннель. Не ожидавший этого Смолин не успел увернуться от приблизившейся стены, врезался в неё боком, движок отключился, и его понесло по тоннелю, как санки по ледяному жёлобу.
Долгое скольжение закончилось ударом о внезапное препятствие, и Павел в который раз потерял сознание. А когда пришёл в себя, поблагодарил Создателя, что случилось это на Луне. На Земле он бы неминуемо разбился.
Препятствием, задержавшим “лунного ныряльщика”, оказалась полупрозрачная многогранная колонна диаметром около двадцати метров, по оценке Смолина. Он поднялся, ошарашенный ударом, повертел головой во все стороны и обнаружил ещё ряд колонн - всего их насчитывалось двенадцать, - усеивавших всё пространство гигантской пещеры, высота которой достигала не менее двухсот метров. Стены пещеры - насколько хватало луча света - искрились, покрытые сыпью мелких кристалликов соли, а может быть, льда, и были явно обработаны каким-то инструментом. Мало того, кое-где на стенах виднелись пояса выпуклых зеркальных щитов, соединявшиеся в непонятные узоры, а пол пещеры был выложен гладкими разноугольными - от треугольников до квадратов и двенадцатиугольников - плитами, также покрытыми кристалликами льда.
Поскальзываясь, Павел сделал несколько шагов, поражённый увиденным, вспомнил о напарнике, позвал, но рация молчала. Радиоволны не могли пробиться сквозь толщу лунных пород.
Мелькнула и пропала мысль: как же я обратно выберусь?!
За колоннами показался бликующий мыльный пузырь.
Смолин остановился, разглядывая возникший перед ним гигантский прозрачный шар с текущим внутри дымным кольцом. Дым казался живым существом, шевелящим тонкими ножками-струйками и отмахивающимся хвостом.
- Чтоб я сдох! - пробормотал Павел.
И, словно услышав его слова, дым внутри шара действительно ожил. В нём засверкали зеленоватые молнии, дымная струя резко сжалась в жгут, распалась на белёсые нити, образовавшие целую систему окружностей и эллипсов, а на нити оказались нанизанными туманные шарики разного цвета и размера. Спустя несколько мгновений в центре этой системы вспыхнул пламенный шарик.
- Мама моя… Солнце! - прошептал Смолин. - Солнечная система!…
Шарики двинулись с места, побежали по орбитам вокруг клубка пламени. Затем все они исторгли лучики света, прянувшие за пределы системы и шара, и вонзились в полупрозрачные колонны.
Колонны засветились изнутри, наполнились перламутровым туманом, туман пронзили сеточки молний, и колонны превратились в объёмные экраны, показывающие удивительные пейзажи.
Павел замер с открытым ртом.
Он ожидал увидеть ландшафты других планет - от Меркурия до Плутона, поверив, что и в самом деле видит Солнечную систему, то есть её схему, но лишь один пейзаж отвечал его пониманию сути происходящего - пейзаж третьей планеты, то есть Земли.
Зелёная долина, река, горы вдали и высокие перистые деревья, напоминающие пальмы или рододендроны, а также хвощи.
Остальные пейзажи никак не соответствовали тому, что знал и видел космонавт по фотографиям и фильмам, снятым автоматическими зондами землян. Они были разными, внутри колонн играли холодным огнём ледяные поля и хребты, плескались синие, фиолетовые, багровые и оранжевые моря, поднимались к небу скалы необычных форм, но все эти ландшафты были
живыми! В них присутствовала жизнь. От стай насекомых до могучих динозавров и сказочных тварей, вообще не похожих ни на одно животное Земли.
- Бред! - сказал сам себе Смолин, чувствуя сильное головокружение.
И тотчас же колонны погасли.
Изменилась и схема планетарной системы.
Пропали все планеты, осталось лишь центральное светило, изменившее цвет на ослепительно белый и размер - вдесятеро больше прежнего. Затем на границе прозрачного шара, внутри которого и происходили чудесные метаморфозы, возникла красная искорка, двинулась к светилу, увеличиваясь в размерах. Вот она обросла светящимися нитями и превратилась в ажурный многоугольник, из центра которого вырвался серебристый лучик и вонзился в огненный шарик светила. И произошло нечто вроде взрыва, только взрыва направленного: светило вскипело и выбросило струю пламени, эдакий протуберанец, устремившийся прочь от светила, к прозрачной стенке шара. А затем эта струя вдруг начала распадаться на фрагменты, которые вскоре превратились в клубки жидкого багрового пламени.
Смолин охнул.
На его глазах рождалась Солнечная система! Только происходило это не естественным путём, как утверждали учёные, а искусственным! К юному Солнцу прилетело из глубин космоса
нечтои включило процесс развёртки планет!
- Чёрт побери! Что здесь происходит?!
Смолин не сразу сообразил, что слышит голос напарника. Оглянулся, ища глазами “чукчу” на фоне колышущихся стен пещеры.
Из-за поворота тоннеля блеснул луч фонаря, показался летящий на “колымаге” - так космонавты называли транспортное кресло аварийной системы спасения - Тохтуев.
- Слава аллаху, ты жив! Что это?
“Колымага” приблизилась, двоясь и троясь, как отражение в воде, опустилась на пол пещеры. Напарник Смолина выпростался из кресла, подплыл к нему.
Смолин оттолкнул его руку, повернулся к шару с картинками.
- Знаешь, что это такое?
- Что?
- Центр управления строительным комплексом!
- О чём ты?!
- Солнечная система была создана искусственно, и не Богом-Создателем, а какими-то разумными существами! Луна - их база!
- Ты с ума сошёл!
- Смотри!
Смолин сделал несколько шагов к хрустальному шару, внутри которого завершился процесс формирования планетарной системы. Голова закружилась, во рту появился привкус мыла. Но он преодолел приступ странной слабости и громко сказал:
- Повторите!
Развёртка Солнечной системы прекратилась. Процесс начался сначала: прилетел многогранник, выстрелил в Солнце, оно выбросило протуберанец, который начал распадаться на планеты. Многогранник полетал по образовавшейся системе и занял место возле третьей планеты. Для Земли он стал её спутником, который люди впоследствии назвали Луной.
- Понял? - оглянулся Смолин… и едва не потерял сознание от этого легкого движения. Голова закружилась сильней, наполнилась гулом и дымом.
А сзади никого не было! Тохтуев пропал вместе с “колымагой”!
- Чукча! Гелий! Где ты?!
- Здесь я, - послышался тихий, на грани слуха голос. - Лежи спокойно, я сделаю укол…
- Зачем?! - дернулся Смолин… и сквозь дым, мелькание огней и цветных пятен, сквозь меркнущее видение пещеры увидел лицо склонившегося над ним напарника. - Что это? Где я?
- Лежи, всё нормально, я тебя вытащил. Знаешь, куда ты провалился?
- В шахту… там база инопланетян…
- Ты упал в озеро сверхтекучей жидкости… это смесь газов - от гелия-три до гелия-четыре и ещё чего-то, спектрометр не берёт. Понимаешь?
- Нет…
- Ты бредил, никакой базы не существует, забавно было тебя слушать. Хотя я, честно говоря, испугался.
- Я… бредил?!
- Может, газ протёк через микротрещины в шлеме - стукнулся ты здорово, - он же сверхтекучий, даже я почувствовал эйфорию. Так что открытие ты всё же сделал.
- Я… думал… пришельцы… сделали Солнечную систему… обидно! - Смолин разочарованно закрыл глаза. - Газ… ерунда…
Но он ошибался.
Так был открыт сильнейший в истории человечества галлюциноген, применение которого впоследствии изменило всю земную цивилизацию, ускорив её конец.
Людмила и Александр Белаш
ПОРТАЛ
Головы выглядели так, словно были не отрублены, а аккуратно, хирургически отрезаны от тел. Отрезаны столь ровно и искусно, что не осталось и следа шей, на которых они когда-то сидели. Безволосые, с закрытыми глазами и оскаленными ртами, они лежали в ряд, опираясь на гладко выструганное дерево плоскими затылками и углами челюстей. Любой усомнился бы в том, что это человеческие головы, - глаза под сомкнутыми веками были слишком выпуклы, зубы заострены, уши напоминали кошачьи, а носы походили на свиные рыла. Всего на полке стояло семь голов в натуральную величину, серовато-охристого цвета, и каждая обладала индивидуальными чертами. Тот, кто вылепил их из глины и обжег в печи, позаботился расположить их таким образом, чтобы любую голову можно было свободно взять рукой, не задевая соседних.
Ниже и выше голов, на других полках стеллажа, тоже красовались керамические изделия ручной работы: жабы с толстыми короткими хвостами, страшные пупсы - будто дети палеолитических Венер, злобные приплюснутые гномы в касках и с отбойными молотками.
Серый свет утра проникал в беспорядочно меблированное и вместе с тем пустое, глухое и пыльное пространство студии через небрежно зашторенные высокие окна. Пузатые пупсы разевали зияющие рты, гномы щерились, а отрезанные головы замерли, впитывая бледное свечение пасмурного зимнего рассвета.
Со скрипучим вздохом отворилась дверь, впуская в студию желтый сноп электрического огня - на глиняные лица плеснуло болезненным светом, выделив горбатые носы, выпученные жабьи глаза под перепонками век, шероховатые щеки, - и ворвалось хлюпанье воды, утробное бульканье в трубах. Дверь ударила, захлопываясь и закрывая звуки слива и водопровода, и в пепельных потемках протопали босые ноги, затем закряхтело дерево и зашуршала ткань; утомленный зевок, недовольный стон, мычание, ленивый поцелуй - и все затихло.
Щелчок и жужжание - вспыхнула зеленая панель, бросив на интерьер слабый фосфорический оттенок; растрепанная девушка вскинулась с подушки, сверкнув зрачками и ахнув:
- Блин, опоздала!
Музыкальный центр запел с показной энергией солдата-удальца. Тихо ругаясь, девушка одевалась в суматохе, потом пробежала к стене и ткнула выключатель - лампы, свисающие с потолка на длинных шнурах, заныли, зашипели, разгораясь неживым ядовито-голубым светом. Из неясного сумрака выступила низкая кровать, где на смятом постельном белье в изнеможении лежал пластом запутавшийся в одеяле худой мужчина - щетина на его впалых щеках и подбородке так загустела, что уже могла считаться бородой. Рыжая девушка в черных джинсах и полосатом черно-белом свитере, стоя перед зеркалом, быстро приводила лицо и волосы в божеский вид - казалось, она лепит и раскрашивает заготовку из сырой глины, превращая бесформенный ком в бодрую и симпатичную мордашку. Мужчина страдальчески извернулся, пряча лицо от света.
- Выключи!
- Сделай тут лампочку, - отмела она его мольбу, собирая косметические причиндалы в сумочку. Подумав, смахнула туда же обрезок колбасы со стола, откусила от подсохшей булочки - и ее в сумку, хлебнула ситро из пластиковой “полторашки” и поспешила к выходу, по пути обретая лихую уличную походку с подчеркнутыми движениями в области поясницы.
Грохнула входная дверь. Мужчина порылся лицом в подушке, как бы стараясь ухватить зубами убежавший сон, но ничего не поймал, застонал и приподнялся, потирая ладонью заспанное лицо.
- Ведь нар-рочно свет оставила… - выдавил он сквозь зубы, высвобождая ноги из пут одеяла и опуская ступни на пол.
Он припал губами к бутылке; выдохшееся пойло закачалось в емкости, рывками проваливаясь в глотку; бутылка хрустнула, немного сминаясь от слишком энергичного глотка. Допив и оторвав бутылку от губ, мужчина выдохнул, встряхивая головой. Он зажмурился и сморщился. Свет стал ярче, еще ярче, поглотил все и со звуком пролетающего поезда сменился нахлынувшей темнотой, из которой вырвался звенящий визг ножа, прижатого к бешено вращающемуся точильному кругу.
Вдохнув, мужчина вынырнул из визжащей тьмы, мгновенно очутившись в пустой тишине просторного и гулкого зала; он даже оглянулся в недоумении - откуда такой звук?… Глиняные головы, как шеренга слуг, показывали ему зубы в угодливых гримасах.
Причесанный, низко натянув кепочку, одетый в старый плащ шарового цвета, выбрался он на площадку, где, кроме двери студии, были лишь обитая жестью и запертая на висячий замок дверь, за которой рокотал механизм лифта, и люк в потолке, куда вела металлическая лестница. С собой у него был черный пластиковый пакет, где звякали пустые бутылки. Вялый и блеклый свет за окнами подъезда понемногу разгорался. Из шахты между уходящих вниз изломанным винтом лестниц неслись неясные голоса, хлопки и стук дверей, топот. Он направился туда, утвердив на лице выражение похмельного равнодушия и брезгливости, хотя перед погружением в мир лицо его означало недоверие и робость.
Приотворилась одна дверь; на него выглянула половина жирного и лысого лица с сизой щекой и красными складками на лбу, а внизу, у ног, рычала и роняла на пол капли слюнявая собачья морда. Горбатая бабушка в дырявой кофте медленно рассмеялась, пятясь в квартиру, как улитка в раковину, показывая голые десны с гнилыми желтыми клыками и шевеля иссохшими суставчатыми пальцами. Двое в надвинутых до переносиц черных шапочках и куртках отпихнули его, унося в обнимку к выходу телевизор и микроволновую печку. Спускаясь все ниже, он начал слышать неровные удары собственного сердца, постепенно учащавшиеся, - наконец на промежуточной площадке у мусоропровода он остановился, сгорбившись и держась рукой за стену. Сквозь колеблющийся студенистый воздух он видел носки своих ботинок, выщербленный бетонный плинтус и бледно-коричневые плитки кафельного пола, где среди плевков мокроты и окурков валялись пара пузырьков и одноразовый шприц, на четверть заполненный кровью. Снова визг ножа, в искрах ползущего по крутящемуся диску, - слабо прозвучал и исчез.
Снизу поднималась пожилая сухощавая женщина, одетая неярко, но чисто и строго, с офицерской выправкой и папкой из кожзаменителя под мышкой.
- А, Виктор Викентьевич! Я к вам! - громко начала она резким, недовольным голосом.
- Иннокентьевич, - промямлил он; в его чертах проступила тоска затравленного и больного человека.
- Ну да, верно, - кивнула она снисходительно, распахивая папку. - Вы на собрании жильцов не были, а мы там вас обсуждали. У вас знаете сколько задолженности?
- Знаю, - попробовал он обойти женщину и улизнуть, но она так встала, что миновать ее, не задев, было нельзя. - Знаю, я знаю! Много. Я все выплачу, да. Скоро, скоро!
- На водку у вас деньги есть, - торжествующе заметила официальная женщина, опустив взгляд на его сумку. - И всякие посторонние девушки…
- Послушайте!… - вскипел он, вздернув подбородок, но закаленную жилищными вопросами начальницу невозможно было перебить.
- …в гости к вам ходят, - продолжила она, твердо убежденная в своей правоте. - Третьего дня целый мешок цемента купили, в лифте насорили, грязь развели. А еще образованный, из себя чего-то строите.
- Да вы поглядите, что тут… - Виктор стал тыкать рукой во все стороны, пытаясь привлечь или переключить внимание начальницы. Тщетно. Она закогтила жертву и не намеревалась выпускать из лап, пока не отравит жильцу кровь до последней капли.
- Я вас предупреждаю: кооператив подаст на вас в суд. Но сначала штраф… вот тут распишитесь, - сунула она обгрызенную шариковую ручку, - что вы уведомлены и согласны. Тогда суд отложим. Но до двадцать пятого числа вы должны…
- Да, да. - Черкнув подпись кое-как, не глядя, он почти бегом пустился по лестнице.
- Я вас предупредила! - метнулся вдогонку пронзительный голос.
Он вылетел из подъезда, и белизна снега хлынула в его усталые глаза, ударила в грудь и заставила остановиться. Волочащий ноги согбенный дед-скелет, до глаз заросший бородой-веником, сосредоточенно сгребал снег лопатой и бормотал что-то себе под нос, а порой проговаривал целые отрывки монолога: “Да, вот… понаехали… а я вас… ха-ха!… вот так-то…”
Озябшие, невыспавшиеся люди сновали мимо подъезда в обе стороны, вздернув плечи и шаркая ногами. Шли, насупившись, школьники с ранцами и бабки с палочками, неестественно яркие женщины с глазами побитых собак, сморщенные мужчины рыбьего цвета. Все хоть на миг, да взглядывали на Виктора, застрявшего на ступеньках крыльца, - с подозрением, ненавистью или безразличием, кто как. Он сделал движение, неосознанно стремясь вернуться в подъезд, но дед-скелет заметил и, прервав уборку снега, засмеялся нехорошим кашлем, закивал, поманил рукой-клешней:
