Я услышал, как к двери подошла на цыпочках моя мама и ласково прошептала:
      - Юра... Может быть, ты поужинаешь с нами вместе. Ещё рано... Папе будет приятно...
      Я промолчал, продолжая расслабляться. В комнате отца по-прежнему было тихо. Видимо, отец ещё не просмотрел мой дневник, поэтому и молчит. Между прочим, он напрасно медлит. Сейчас я сделаю перед сном лёгкое расслабление, потом на моих наручных часах "Сигнал" на двенадцати камнях прозвучит звонок - и окончательный отбой! И уже никакая сила не заставит меня нарушить железное расписание моего бортжурнала. В середине моего расслабления из соседней комнаты начали поступать неясные сигналы, говорящие о том, что мой отец, видимо, расшифровал запись в моём дневнике и, судя по всему, делится об этом с мамой, а мама, как всегда, защищает меня, судя по её голосу. Как раз в это время мои часы просигналили окончательный отбой! Я стал быстро засыпать. Но здесь я услышал, как распахнулась дверь в мою комнату и раздался сердитый голос моего отца:
      - Ну-ка, вставай с постели и марш в столовую!
      Мама стояла рядом и шипела на папу:
      - Не буди его! Не буди! Не буди!
      А папа повторил свою фразу, наверно, раз пятнадцать. Но вы же, товарищи потомки, немного знаете мой характер: если уж в моей программе самообучения никакой разговор с отцом не намечен, то разговора и не будет.
      - Не буди его, - сказал ещё раз мама.
      - Как это "не буди"?! Как это "не буди", когда такая запись в дневнике?!
      - Это какое-то недоразумение, - сказала мама, - Пусть он сейчас спит, а завтра всё выяснится.
      - Не завтра, - сказал я из-под одеяла, - а лет через двадцать пять.
      - По-моему, единственный человек на всём земном шаре после такой записи в дневнике может спать. И этот единственный человек - мой сын...
      "Насчёт "единственного" - это ты, папа, сказал удивительно, можно сказать, пророчески верно, - подумал я. - Только единственный на всём земном шаре... Единственным-то... им ветер не сопутствует, - продолжал думать я дальше, но это уже, вероятно, я думал во сне, не мог же я наяву думать стихами:
      Им ветер не сопутствует,
      Земные не зовут огни...
      Значит, они чувствуют,
      Значит, что-то чувствуют,
      Только что же чувствуют они?"
      Ещё я услышал, как отец сказал маме:
      - Почему мы никогда не сходим вместе в театр или, наконец, в кино? Почему в доме тихо? Почему никто не смеётся? Почему не звучит музыка?! Почему никто не поёт?! Почему к моему сыну никто не ходит в гости?
      Впрочем, может быть, эти слова, мне просто приснились...
      Судя по очень плохо сохранившимся страницам воспоминаний Юрия Иванова, на следующий день он проснулся в пять часов утра и чем он занимался до школы, было записано, как всегда, в не дошедшем до нас бортжурнале. Затем по отдельным фразам можно понять, что он был в школе. На уроке алгебры он, вероятно, пытался учить чему-то учителя алгебры - об этом запись сделана в школьном дневнике учительской рукой. Ещё в дневнике было записано: "Читал учителю естествознания свою версию о происхождении человека (кстати, очень любопытную), но на вопрос: "Сколько в среднем живёт человек?" - ответил: "Не знаю!" Такой ответ считаю издевательством", - и подпись учительницы.
      Затем Юрий Иванов, судя по его записям, после окончания уроков снова обнаружил у себя в кармане неизвестно каким образом туда попавший листок бумаги с новым стихотворением. Текст стихотворения сохранился плохо, но разобрать его удалось. Вот оно:
      Открыли люди, что от трения
      Вспыхивают искорки огня.
      Я, как Ньютон,
      Открыл закон
      Такого тяготения,
      Что это просто страшно для меня.
      - Постой, постой! Я не могу понять - о чём ты?
      Постой, постой! Что ты открыл - не понимаю я...
      - А я открыл, что рядом есть девчонки,
      И с этим сделать ничего нельзя!
      Открыли люди, что в движении
      Будет вечно бабушка-Земля.
      Я, как Ньютон,
      Открыл закон
      Такого тяготения,
      Что это просто страшно для меня.
      - Постой, постой! Я не могу понять - о чём ты?
      Постой, постой! Что ты открыл - не понимаю я,
      - А я открыл, что рядом есть девчонки...
      И с этим сделать ничего нельзя!
      Есть атмосферное давление,
      Которое всё давит на тебя.
      Я, как Ньютон,
      Открыл закон
      Земного тяготения,
      Но только неземного для меня.
      - Постой, постой! Я не могу понять - о чём ты!
      Постой, постой! Что ты открыл - не понимаю я.
      - А я открыл, что рядом есть девчонки,
      И с этим сделать ничего нельзя!
      На двух следующих страницах, содержавших, скорее всего, комментарий стихов, слова расплылись до неузнаваемости, зато на третьей странице удалось разобрать.
      "...Заезжал к Пелагее Васильевне за цветами. Она оказалась больной, поэтому не торгует цветами. Сходил в аптеку за лекарством для неё, затем она написала мне доверенность на торговлю цветами..."
      Затем строк тридцать неразборчиво и затем разборчиво:
      "...Я шёл по земле: по большому постоянному магниту, с огромным букетом гладиолусов для продажи. Перейдя подземный переход у станции метро "Дзержинская", я выбрал возле магазина "Детский мир" оживленный угол (как раз напротив памятника первопечатнику Фёдорову) и начал торговлю. Место для меня было самым счастливым. С этого угла очень хорошо просматривались проспект и переулок, так что появление милиционера или дружинника не могло застать меня врасплох, А если они всё-таки появлялись, то я легко скрывался, смешиваясь с толпой прохожих.
      Должен сказать, что у меня уже накопился некоторый опыт продажи цветов.
      Правда, сегодня мне что-то не везло. Всё время приходилось закрывать торговлю - то и дело появлялся милиционер, и мне время от времени нужно было скрываться от него в переулке... Конечно, я бы ни за что не попался со своими гладиолусами, если бы не..."
      На словах "если бы не..." страница закончилась, а на двух следующих страницах нельзя было разобрать ни одной буквы - всё расплылось, лишь в конце второй страницы удалось прочитать несколько фраз:
      "...Зря бежал от милиционера! Это же такое счастье, что меня пригласили в милицию, и как это я сам не догадался зайти туда раньше и поставить в известность..."
      Затем снова ничего не разобрать. Дальше, через две страницы, на третьей, Юрий вспоминает, как он находился в милиции, в детской комнате, и женщина-милиционер беседовала с ним.
      "- Тебе бы с твоей скоростью бега спортом заниматься, - сказала она мне, - а ты цветами торгуешь.
      - Между прочим, - отчеканил я, - прошу зафиксировать в протоколе, что до бега и после бега пульс у меня был пятьдесят два, ритмичный и глубокого наполнения, и никаких вазомоторов и никакой вегетатики!..
      - Да, да, - согласилась дежурная по детской комнате, - ты спекулируешь цветами, и с таким, я бы сказала, нечеловеческим спокойствием.
      - Я не спекулирую, - ответил я. - Я помогаю Пелагее Васильевне торговать. У неё есть разрешение, а она меня попросила помочь ей, потому что она болеет, и даже доверенность написала.
      - А где у тебя доверенность? - спросила женщина-милиционер.
      - Потерял. - Я действительно где-то посеял эту бумажку.
      - Ты мне зубы не заговаривай, - сказала женщина-милиционер, говори имя, фамилию, где живёшь, почему торгуешь цветами, где взял гладиолусы.
      Я, конечно, на все эти вопросы не ответил. Начнёшь с объяснений, а кончать придётся тем, что попросит раскрыть мои секреты чедоземпрских, псиповских и сверкских тренировок. Но, когда женщина-милиционер настойчиво попросила всё-таки открыть моё имя и мою фамилию, я сказал как можно дипломатичнее:
      - Ну подождите немного - скоро узнаете.
      - Это как же скоро?
      - Ну лет через тридцать или даже через двадцать.
      - Так я уже на пенсию уйду, - сказала женщина, хитро улыбнувшись.
      Это она меня хотела разжалобить: молодая, а говорит о пенсии. Но меня не разжалобишь, не на такого напала.
      - Вы знаете что, - посоветовал я, - сейчас, вместо того чтобы выяснить, кто я, вы меня лучше запомните и когда придёте домой, то напишите обо мне...
      - Что же написать о тебе?
      - Ну это... воспоминание...
      - Воспоминание? - Женщина даже рассмеялась. - Воспоминание о том, как ты гладиолусами торгуешь? Между прочим, ты вот цветами торгуешь, - продолжала она, - а не знаешь, что революционные работницы ещё при царе лозунг такой носили на демонстрациях: "Хлеба и роз!" Ты слышал об этом?..
      - В оранжерее при университете на сельскохозяйственном факультете недавно начат необычный эксперимент, - сказал я. Электронно-вычислительной машине доверено управлять автоматической установкой, заменяющей во многом человека в выращивании ирисов, тюльпанов и гладиолусов. Установка, управляемая компьютером, передвигается по оранжерее в восемьсот квадратных метров по уложенным вдоль стен рельсам и выполняет самые разнообразные операции. Вы, конечно, об этом ничего не слышали?
      - Как не слышала, - сказала женщина, - очень даже слышала.
      - От кого? - удивился я.
      - А от тебя, от тебя слышала!
      Я даже на одну, может, миллионную долю секунды растерялся, так меня ловко поддели с ответом, но женщина в милицейской форме продолжала:
      - Про электронно-вычислительную машину и про её применение ты кое-что знаешь, но вот о себе ты почти ничего не знаешь.
      - Как это не знаю? - обиделся я.
      - Ну вот не знаешь твоё имя, твою фамилию, где живёшь, - принялась она опять за своё.
      - Вы лучше скажите мне, кто может быть автором вот этих стихов, - сказал я, доставая из внутреннего кармана листок со стихами. - Наука же утверждает, что в почерке отражаются индивидуальные особенности личности и что каждый имеет свой почерк, я правильно говорю? А то я, значит, себя зачедоземприваю, а меня хотят во что бы то ни стало расчедоземприть! - проговорился я.
      - Чего, чего? - насторожилась дежурная.
      - Да это я... я просто так говорю, - прикусил я свой язык.
      - Говоришь ты правильно, - подтвердила женщина, - а поступаешь...
      Но я ей не дал договорить.
      Вот, товарищи потомки, теперь вы поймёте, почему я сначала расстроился, а потом сразу обрадовался, что меня пригласили в милицию. Мне бы давно самому сюда прийти с этими стихотворениями.
      Женщина прочла все три стихотворения и сказала:
      - А зачем же это по почерку устанавливать автора? Хорошие стихи...
      - А затем, что они без подписи, - объяснил я.
      - А зачем, чтобы они были с подписью?
      - А затем... - сказал я. - Ну, что бы вы сказали, если бы при расследовании какого-нибудь преступления вашим милиционерам не надо было иметь никакого суплеса...
      - Ты и суплес знаешь?
      - Суплес, - отчеканил я, - это гибкость тела. Вырабатывается специальными тренировочными упражнениями, способствующими увеличению подвижности позвоночника и эластичности межпозвоночных хрящевых дисков, всего суставно-связочного аппарата и мышечной системы.
      - Значит, не надо никакого суплеса? - переспросила меня дежурная. - А что же надо?
      - А надо, чтобы был псип, которым обладает... то есть будет обладать скоро один человек, - поправил я сам себя. - Псип - полное собрание изобретений природы, - пояснил я, не дожидаясь вопроса, и тут же стал объяснять главное: - Значит, при расследовании какого-нибудь преступления милиционер выскакивает из отделения, он человек-ищейка, у него отличное верхнее чутьё, как у ищейки. Что такое верхнее чутьё? - спросил я дежурную.
      - Верхнее чутьё - это способность собаки улавливать запахи по воздуху, а не по следу, - отчеканила дежурная.
      - Правильно, - похвалил я её. - Затем милиционер вглядывается, словно кошка, в темноту!.. Что вы знаете про кошек? - спросил я дежурную.
      - Что они в восемь раз лучше видят в темноте, чем человек, но зато кошки видят всё в чёрно-белом изображении! - ответила дежурная без запинки.
      - Очень хорошо! - похвалил я дежурную и продолжил: - Затем милиционер со скоростью гепарда бросается вдогонку за преступником. Преступник - в лес, милиционер взмывает соколом в небо и коршуном пикирует на врага! Что вы знаете про гепарда, сокола и коршуна?
      - Постой, кто кого допрашивает? - опомнилась вдруг дежурная по детской комнате..."
      ...Дальше пропущена целая страница, а через страницу записана следующая фраза дежурной:
      "...- Товарищ капитан, меня допрашивает задержанный! Дайте мне кого-нибудь на помощь, я одна с ним не могу справиться!.."
      Затем нельзя было разобрать ещё две страницы, на которых сохранились только отдельные слова. По-видимому, на помощь дежурной капитан все-таки пришёл, и дальнейшая беседа велась втроем. Беседа, впрочем, тоже исчезла. От неё остались три обрывка:
      "...-И вот, чтобы вся наша милиция обладала тем, о чём я вам рассказывал, надо знать, что всё это зависит от человека, то есть меня! Вот почему я не могу, скажу больше, не имею права называть своё имя и свою фамилию... Всё-таки кругом есть ещё и иностранные разведчики.
      - Ну знаете, - сказал капитан, - видел и слышал я на своём веку много..."
      Затем сохранились фразы Юрия Иванова:
      "- Вы у меня взяли в долг один час и пять минут из моего бортжурнала, где я теперь возьму это время?.."
      "- На вашем месте я не мешал бы мне, а охранял! - посоветовал я работникам милиции..."
      "- Ты вот что, ты не говори, что тебе делать с нами, а говори, что нам делать с тобой, говори свою фамилию и где живёшь, - сказал капитан, когда я уже собирался уходить.
      Я, конечно, в сотый раз ответил на эти слова презрительным молчанием, тогда он со словами: "Сами узнаем!" - взял воротник моей ковбойки, отвернул его и заглянул мне за шиворот, как будто у меня на спине было написано, где я живу и моя фамилия. Между прочим, этого капитана, если он меня хорошо попросит, я занесу в список чедоземпров! Вы даже не представляете, товарищи потомки, как он меня подловил с этим воротником. На спине у меня, конечно, написано ничего не было, но и воротнику ведь была пришита метка, с которой мы сдаем в стирку бельё. А по метке и узнал капитан мои координаты проще простого. Позвонил в прачечную и узнал..."
      На этом воспоминания о встрече с дежурной по детской комнате в отделении милиции обрываются. Как и чем же всё закончилось - пока неизвестно. Снова пропущено десять страниц. Дальше воспоминания о вечере, когда Юрий Иванов после занятий по своей программе "псип" переходит ко сну.
      ВОСПОМИНАНИЕ ДЕВЯТОЕ
      Даю вам десять минут на разговоры!
      В этот, в общем-то для меня нормальный в смысле перегрузок, день я решил назначить себе сон пораньше. "...Закрываю глаза и распускаю мышцы. Тело, как плеть, висит безвольно..." Вы, товарищи потомки, может быть, не знаете, что такими словами описывал своё состояние за несколько мгновений до того, как будет поднята рекордная штанга, олимпийский чемпион Юрий Власов. Я у Юрия Власова научился понимать вот это состояние - близкое соседство яростного взрыва физической мощи с полным покоем и полной расслабленностью. Дело в том, что всякая физическая деятельность человека - это поочерёдная работа разных групп мышц (впрочем, смотрите об этом в моём бортжурнале). Сейчас я начал как раз вспоминать не о том, как я расслаблялся, а о том, что расслабиться по-настоящему мне помешал голос отца за стеной. Дело в том, что когда я перед сном положил ему на стол дневник с записями (помните: "Учил учителя алгебры... Читал лекцию... Не ответил, до каких лет в среднем живёт человек!"), он взял в руки мой дневник и сказал:
      - А... библиотека авантюрного романа. Почитаем, почитаем...
      Потом я вышел из комнаты, а отец замолчал так надолго, что я подумал: "Уж не учит ли он мой дневник наизусть?" Затем слышал, как он там за стеной поговорил с мамой, затем, хлопнув дверью, мама вышла из папиной комнаты. Папа почему-то стал разговаривать сам с собой вслух. Раньше я за ним этого не замечал. Я уже про себя одиннадцатую формулу расслабления повторял: "Мои пальцы и кисти расслабляются и теплеют". Вдруг дверь в мою комнату открылась, и отец громко крикнул:
      - Ты, в конце концов, собираешься выйти или нет? Я тебе уже сто раз об этом кричу.
      Я продолжал делать свой практикум по самовнушению расслабления, притворившись, что сплю, хотя мысленно не переставал повторять про себя одиннадцатую формулу: "Мои пальцы и кисти расслабляются и теплеют!.." Но отец тоже не переставал повторять мне громко одну и ту же свою формулу. Тогда я не выдержал и как бы во сне, но громко произнёс:
      - Мои пальцы и кисти расслабляются и теплеют...
      В это время в комнату вошла мама и тоже громко сказала:
      - Послушайте! Интересный материал в газете: "...В этой связи вспоминается мне история с восьмиклассником одной московской школы. Немало хлопот доставлял он всем. Мог какой-нибудь выходкой сорвать урок. И вот как-то в походе по Подмосковью он проявил себя с неожиданной стороны. Одна из девочек поскользнулась и упала в холодный осенний ручей и основательно промокла. Мальчик помог ей, отдал свои тёплые вещи, чтобы она согрелась!.."
      - Нет, - сказал я, приподнимаясь на постели, но с закрытыми глазами, - в таких условиях ни один ни псип, ни чедоземпр, ни сверкс не смог бы предельно расслабиться, в таких условиях можно только предельно напрячься!
      - Что он говорит! О чём он всё время говорит?! Что это за псипы, чедоземпры и сверксы-мерксы? Может кто-нибудь на земном шаре объяснит мне, что это всё значит? - вскрикнул отец и опять принялся за своё: - Ты собираешься вставать или нет?
      Я посмотрел на свои часы. На часах было ровно двенадцать (24 часа 00 минут!). Несколько секунд я мучительно размышлял о том, что же мне делать дальше. Я не мог нарушить своё расписание. И, учитывая грозную интонацию отцовского голоса, не послушаться его я тоже не мог. Значит, безвыходное положение! Как бы не так! У нас, сверхкосмонавтов, безвыходных положений не бывает. Выход есть! Хорошо! Я встану, но я им всем покажу, даже отца родного не пожалею! Сейчас будет жалкий разговор, который я запишу на магнитофон, и пусть со временем потомки видят, то есть слышат, как меня не понимал никто, даже самые близкие люди.
      Я встал с постели, не открывая глаз. Отыскал на столике два теннисных мяча и положил их в карман пижамы, взял магнитофон, ощупью по стене добрался до дверей и вышел в столовую. Нащупал руками спинку стула, опустился на сиденье и сказал:
      - В рационе долгожителей, которых в Грузии свыше двух тысяч, преобладает растительная пища. В западных районах Грузии, например, старики не употребляли первых блюд, которые богаты экстрактивными веществами. Куриное, говяжье, изредка баранье мясо долгожители едят в основном в варёном виде. Сырые овощи, фрукты, свежая зелень и сушёные пряные травы, богатые витамином C, - обязательная принадлежность их стола в любое время года. Долгожители едят мало сахара и много мёда. Постоянное потребление молока, сыра, овощей и фруктов создаёт естественный барьер против склероза. Именно этим объясняется низкий процент случаев атеросклероза у столетних.
      - Если наш сын во сне изрекает такие вещи, - сказала с гордостью мама, - то что он может изречь, когда проснётся!
      "Пусть думают, что я сплю", - подумал я про себя. А ещё подумал: "Может, я действительно говорю, думаю, делаю и вообще живу как псип только во сне, но уж, как я проснусь..." Даже мне было страшно представить, что я смогу наделать, если проснусь, поэтому я сказал:
      - Даю вам десять минут на разговоры со мной. - Я поставил на стол микрофон и незаметно включил под столом магнитофон.
      - Попрошу без ультиматумов, - грозно произнёс отец.
      - Юрий! - воскликнула мама испуганным голосом. - Почему ты не открываешь глаза?
      - По расписанию, - ответил я.
      Мама снова начала поднимать панику в том смысле, что не повредили ли мне в драке зрение, но отец сказал:
      - Пусть сидит с закрытыми глазами... По крайней мере, я буду думать, что ему стыдно смотреть мне в глаза...
      Я, конечно, промолчал. Но, чтобы не терять зря время, стал заниматься четырьмя делами сразу. Дремать! Слушать отца! Левой рукой сжимать теннисный мяч в кармане пижамы! Правой ногой, упираясь на носок, накачивать мышцу ноги!
      В комнате наступило какое-то противное молчание, которое наконец-то нарушил голос отца.
      - Ну, говори! - обратился отец, очевидно ко мне.
      Я молчал.
      - Так, - сказал отец, - перед началом разговора проведём небольшую инвентаризацию лица нашего сыночка: презрительно сжатый рот - один, царапин - пять... или шесть? Шесть. Синяк - один... Закрытых глаз - два...
      Я чуть слышно скрипнул зубами и ещё плотнее зажмурил глаза.
      - Юрий, - снова спросила меня мама испуганным голосом, - почему ты сидишь с закрытыми глазами?
      - По рас-пи-са-нию, - снова ответил я, но с такой интонацией, что отец даже дёрнулся на стуле.
      Мама начала было поднимать панику в том смысле, что не нанёс ли мне этот кружок хулиганов серьёзную травму, но отец вовремя остановил её.
      - Начнём разговор... - сказал отец.
      Наступила опять противная пауза, которую я не собирался нарушить.
      - Ну, говори! - сказал он, обращаясь, очевидно, ко мне.
      - А чего говорить, задавайте вопросы! - сказал я, сдавливая правой ногой и левей рукой теннисные мячи,
      Даю голову на отсечение, что после этой фразы отец посмотрел на маму, а она стала ему делать какие-то знаки руками. Я это почувствовал по движению воздуха.
      - Перестань трясти ногой и рукой, - потребовал отец.
      Сами же говорят: "Жизнь коротка! Берегите время! Не теряйте ни минуты зря!" А когда начинаешь "не терять" и "беречь", то придираются.
      - И вынь руки из карманов, когда разговариваешь со взрослыми! И открой глаза! - сказал отец, повышая голос.
      - Нет, - сказала мама, - я всё-таки считаю, что бы там ни писала учительница, наш Юрий очень серьёзный мальчик!
      - Чарлз Дарвин тоже был серьёзный мальчик, и однажды он очень сильно об этом пожалел! - возразил отец.
      Но тут отец не прав. Первый раз слышу, чтобы человека обвиняли в серьёзности. В легкомыслии - это другое дело.
      - Женя, ну зачем ты так? - сказала мама. - Даже враги Юрия признают, что у него во всём и ко всему выдающиеся способности.
      - Есть люди, - сказал отец, - есть люди, - повторил он, - в которых с детства заложен неприятный талант делать жизнь окружающих будничной и безрадостной!..
      После этих слов у меня пропала последняя надежда, что я могу услышать от него фразу: "Драки, как и войны бывают справедливые и несправедливые!" Сквозь прищуренные глаза я посмотрел на циферблат моих часов. С начала разговора прошло уже три минуты. Интересно, как отец может уложиться в семь минут, если он ещё и не начал говорить о дневнике?
      - Я повторяю, - сказал отец, делая опять большую паузу.
      "У него осталось семь минут на разговоры, а он ещё повторяет", - подумал я.
      - Вчера они напали на него целым кружком! - вмешалась в разговор мама. - И ничего особенного, что мальчик дал волю кулакам. В конце концов, у нас даже в законе есть право на самооборону!
      - Я повторяю, - сказал отец, - в третий раз повторяю...
      Но мама и на этот раз не дала повторить отцу ни слова.
      - Французам и итальянцам, например, - сказала она, - время от времени необходимо разрядиться вспышкой ярости или выкричаться...
      - Я повторяю, - сказал отец, не обращая внимания на мамины слова и повышая голос, - я повторяю в четвёртый раз...
      Именно в это время на моей руке зазвонил будильник. Я встал со стула. Пользуясь тем, что отец всё ещё обдумывал что-то, я произнёс:
      - Папа, у тебя осталось две минуты, но ты не расстраивайся. Ты можешь всё остальное договорить мне завтра утром.
      - Как утром? Почему утром? - опешил отец. - И это он мне разрешает не расстраиваться!
      - Мальчик устал, - поддержала меня мама. - Поговорим с ним утром, действительно. Пусть он лучше отдохнёт.
      - Никаких завтра! - крикнул отец. - Только сегодня! - продолжал он чёткой и громкой скороговоркой. - Ты читаешь лекции учителям, вероятно, потому, что думаешь, что знаешь больше всех учителей!
      - Но я действительно решил задачу по-своему, учитель такого решения не знал. И я решил быстрее учителя, - заступился я за себя.
      - Но почему ты не ответил на вопрос, до каких лет в среднем живёт человек! - возмутился отец. - Отвечай: до каких лет в среднем живёт человек?
      - Не знаю, - ответил я. - И знать не хочу. Потому что чедоземпр всё знает, всё умеет и всё может из всего того, что он хочет знать, уметь и мочь!..
      - Боже мой! - простонал отец. - Кто мне ответит: ну почему мой сын не знает и не хочет знать такой простой вещи?!
      - Узнаете через средства массовой информации почему... со временем узнаете, - объяснил я сурово.
      - Но я хочу знать сейчас! - воскликнул отец. - И вообще, я просмотрел все иностранные словари - там нет слова "чедоземпр". Что такое чедоземпр!.. Ну давай, давай записывай, - взглянув на маму, засмеялся отец и тут же обратился снова ко мне: - Пока она записывает глупости, которые ты говоришь, ты преодолей своё ослиное упрямство и ответь мне; до каких лет в среднем живёт человек?..
      Отец свой вопрос повторил несколько раз, и я тоже несколько раз ответил на русском языке, что я не знаю, до каких лет в среднем живёт человек. И даже когда отец заявил, что поможет мне с ответом и пояснил, что человек в среднем живёт до семидесяти пяти лет, я всё равно сказал, что я не знаю, до каких лет в среднем живёт человек. Это произвело на отца ужасное впечатление, мне даже его стало жалко.
      После очередного вопроса: "До каких же в среднем лет, чёрт возьми, живёт человек?!" - я решил нарушить клятву, данную самому себе: отвечать на такой вопрос только словами "не знаю!".
      Тут, дорогие товарищи потомки, должен вам объяснить, почему я, вернее, какие мотивы руководили моим нежеланием отвечать на вопрос о средней продолжительности жизни человека словами "не знаю". И не было ли в этом ответе действительно глупого и ослиного упрямства, на которое в разговоре со мной намекал мой отец? Не знаю, дорогие товарищи потомки, как будет с возрастом у вас, но у нас в мое время было форменное безобразие! Посудите сами: у нас в среднем человек и вправду доживал до семидесяти - семидесяти пяти лет, А хотите знать моё мнение, почему так мало? Я вообще-то хотел обнародовать свои идеи не сейчас, а в другой исторический период моей жизни, но мне просто стало жалко отца, и потом, может, я не имею права скрывать это моё открытие от родителей, они ведь у меня тоже могут в среднем дожить до семидесяти пяти лет, а не, как я, до... ну, скажем, грубо-ориентировочно, до, скажем, семисот лет... Не сразу, конечно, а постепенно, со временем.
      И вот здесь, дорогие товарищи потомки, я сбегал в свою комнату и принёс с собой тетрадь, в которой на обложке было написано: слева гриф "Совершенно секретно", в скобках - "Для потомков" и ниже объяснительная записка, почему я на вопрос о средней продолжительности жизни человека на Земле отвечал "не знаю".
      Итак, я откашлялся и хотел уже прочитать вслух, но негромко, чтобы не подслушали ненароком через стену соседи, но в самую последнюю минуту раздумал. Хорошо, предположим, я бы прочитал: "Дорогие товарищи потомки! Я, конечно, и вы, конечно, знали, что человек на Земле жил до семидесяти - семидесяти пяти лет. Но вот почему он жил только до семидесяти - семидесяти пяти лет, никто не знает, а я знаю. По-моему, люди живут до таких лет, до таких малых лет, я бы сказал, потому что они словно бы сговорились считать, что в семьдесят пять лет человек является как бы стариком. В два годика - это малыш, в десять - это мальчишка, в семнадцать - это юноша, в тридцать - это взрослый человек, в пятьдесят - шестьдесят лет - пожилой человек, а в семьдесят - семьдесят пять - это уже старик. Я глубоко убеждён, если бы люди не знали, что в семьдесят - семьдесят пять лет человек является уже стариком, то они в эти годы не чувствовали бы себя такими и не были бы стариками. По моему глубочайшему убеждению, если взять младенца с Земли и отправить на какую-нибудь планету, где люди живут до тысячи лет, и там, где младенец не знал бы, что он в семьдесят лет уже будет стариком, то этот младенец вместе с другими тоже мог бы прожить тысячу лет". На этих словах я оторвал бы свой взгляд от тетради и убедительно и победительно посмотрел на моих родителей и сказал: "Теперь вам понятно, почему я на вопрос о средней продолжительности жизни человека отвечал словами "не знаю"?
      Наступила бы пауза, во время которой мама вскочила бы со стула, хлопнула в ладоши и крикнула бы:
      "Боже мой! Это же целое научное открытие! Это же сенсация! Теперь я понимаю, почему, когда я говорю, что мне меньше лет, чем на самом деле, я чувствую себя гораздо лучше, чем обычно!".
      "Глупости, - сказал бы отец, - никакое это не открытие, а ослиное упрямство. Если даже у тебя есть своё мнение относительно длительности жизни человека, то ты всё равно должен был отвечать не словами "не знаю", а хотя бы высказать свои мысли вслух учителю! И вообще сейчас разговор идёт не об этом! Разговор идёт сейчас о безобразном поведении в школе моего сына! Я хочу знать, наконец, что происходит с моим сыном! Я могу знать, что происходит с моим сыном, или я не могу знать, что происходит с моим сыном?!"
      Вот почему, предполагая отношение отца к моему открытию, я не прочитал запись в тетради, а сказал ещё раз: "Не знаю!"
      - Ну всё, - сказал отец, - больше я не желаю разговаривать с этим дрянным мальчишкой!
      Пока я выключал и сворачивал магнитофон, отец очень нервно что-то писал в дневнике. Подписался ещё нервнее и молча протянул мне дневник. Я так же молча, но, конечно, совершенно спокойно взял его и вышел из комнаты. Когда я закрывал дверь, я услышал, как отец сказал маме:
      - Я не знаю не только, что с ним делать, но и что с тобой делать!
      Лучшей фразы отец и не мог придумать, и я сейчас вам скажу почему, только прочитаю, что он написал в дневнике.
      Вот что он написал: "Должен Вам сообщить, что мой сын дома ведёт себя ничуть не лучше, чем в школе. Очевидно, нам с вами надо принять какие-то общие меры".