Сверхприключения сверхкосмонавта

      Когда я вернулся к себе в комнату на моём столе лежал неизвестно откуда взявшийся листок со стихами. Первый раз в жизни, не показывая вида, конечно, я обрадовался стихам. Вот эти стихи:
      ИСПЫТАНИЯ НА ФЛАГ
      Всегда впереди развевался наш Флаг.
      Его уничтожить замысливал враг.
      Но Флаг шел в атаку, хоть пулей пробит...
      Из самой он прочной материи сшит.
      Оставили нам деды завещание,
      Они хранили флаги на груди:
      Пройти на Флаг,
      Пройти на смелость испытание,
      А смелые, как флаги, впереди!
      Флаг вьётся над стройкой, над пиками гор.
      Венчает он мачту и моря простор.
      Флаг с нами навечно, и мы с ним навек.
      Несёт его свято в руках человек.
      Флаг прочность проверит мою и твою.
      Нельзя быть с ним слабым в труде и бою.
      Равняйся, товарищ, равняйся на Флаг!
      Оставили нам деды завещание,
      Они хранили флаги на груди;
      Пройти на Флаг,
      Пройти на смелость испытание,
      А смелые, как флаги, впереди!
      ВОСПОМИНАНИЕ ВОСЕМНАДЦАТОЕ
      Сверхжёсткая сверхпосадка
      С утра лил холодный дождь. Я лежал на земле в глухом уголке Измайловского парка и думал о сюрпризах генетики. Сюрприз генетики - это особый склад организма. Людей, не восприимчивых к простуде и с удовольствием плавающих в ледяной воде, называют моржами. Но я среди этих моржей, конечно, считался бы сверхморжом. Пролежав два часа на земле под дождем, и это перед самым уроком пения, я затем забежал домой за портфелем и за гитарой Колесникова. Переоделся и с гитарой под мышкой заявился в класс, Я сел за парту и стал анализировать свои действия в меняющихся условиях внешней среды и пришёл к выводу: надо успеть подтянуть эмоциональную сторону своей природы. А то завтра вдруг, как гром с ясного неба, телеграмма-"молния" с планеты Нонплюсультра: "Вылетаем! Встречайте!" Кругом паника: кому встречать? И тут как глас с ясной земли: "Встречать Юрию Иванову!" Такие, как Маслов, завопят: "А почему? А почему Иванову Юрию?.. " А им в ответ: "А потому... А потому, что он всё знает! Всё умеет! И всё может!..".
      Это если они к нам завтра прилетят. Ну, а если мы к ним туда через определённое количество лет, то кому лететь? Ну, естественно, мне! Иванову! Конечно, ещё вчера бы Маслов завопил бы: "Как, Иванов? Он, конечно, сверхкосмонавт и даже сверхчеловек, но он же незавершенный, у него концы круга не сходятся, он же в искусствах ничего не понимает и не любит их. С ним за столом даже хорошей космонавтской песни не споёшь хором".
      Теперь-то, когда я всё знаю про пение, уже теперь-то я покажу этим - и Маслову, и Ботову (он у нас лучший певец!), как надо петь! Да я один при моей силе голоса за весь хор мальчиков спою, могу под аккомпанемент, могу а капелла. (А капелла - это пение без музыкального сопровождения.)
      Перед пением я скажу небольшую речь о том, что человек должен быть цельной личностью и обладать всей полнотою душевных качеств, чтобы выполнить своё общественное и духовное предназначение, подобно тому, как тело его должно обладать всеми органами для того, чтобы хорошо осуществлять жизненные функции. Однако, к сожалению, наши заботы о теле остаются значительно более сильными и важными, нежели заботы о душе. Жалеют, например, человека, у которого одна нога короче другой, но не жалеют того, кто короток умом и лишён идеала, хотя второй недостаток значительно серьёзнее и опаснее и для того, у кого он есть, и для других людей, из-за него страдающих...
      И тем, кто страдал из-за меня до сегодняшнего дня, скажу: извините! И ещё я скажу, нет, вернее, намекну, что: "Слушайте слова мои, народы, человек планеты властелин, он полное собрание изобретений всей природы, или сокращённо ПСИП-ОДИН!" И здесь я разовью эту мысль в том смысле, что в будущем каждый человек будет не только петь своим человеческим голосом, но и голосом любой, самой диковинной певчей птицы.
      Когда в класс вошла учительница пения и увидела меня, лицо её пошло искажаться, как говорят на телевидении, по строкам и по кадрам...
      - Иванов, - сказала она, обращаясь ко мне, - что тебе здесь надо?
      - Я, Агриппина Михайловна, буду петь.
      Агриппина Михайловна с невероятным недоверием покачала головой и, подойдя к роялю, сказала:
      - Друзья, вы все, конечно, помните миф об Орфее? Когда Орфей играл на кифаре и пел, дикие звери переставали враждовать между собой и затихали. Даже море затихало, а деревья и скалы двигались со своих мест и приближались к певцу. Там, где бессилен был меч, песня Орфея делала чудеса.
      В трагедии Шекспира "Юлий Цезарь" Брут, желая подчеркнуть человеческую неполноценность Цезаря, восклицает:
      Он горд и скрытен,
      Музыки не любит.
      Шекспиру принадлежат и такие слова:
      Кто музыки не носит сам в себе,
      Кто холоден к гармонии прелестной,
      Тот может быть предателем, лгуном,
      Такого человека - стерегись!
      Впрочем стоит, ли призывать на помощь Шекспира, чтобы ещё раз доказать огромную роль музыки в формировании человеческой личности. Это и так всем ясно. А теперь кто мне скажет, из каких компонентов состоит музыкальное произведение?
      В классе наступила долгая и тягомотная пауза. Пришлось, взять, как всегда, слово первым мне.
      - Разминка капитанов, - сказал я, откашлявшись, и продолжал: Любое художественное произведение, в том числе и музыкальное, состоит из двух компонентов: информационного, к которому относятся слова, мелодия, изображение, и ритмического - наиболее ярко выраженного в музыке и танце, но, по-видимому, присутствующего также в живописи, архитектуре, графике. Именно ритмический компонент, "внутренний ритм" произведения создают фон для восприятия всей заложенной в нём информации, усиливают своеобразный эмоциональный настрой. А теперь, - сказал я, - разрешите мне перейти с обычного языка на музыкальный и спеть вам свою песню под названием "Сердце-52". Музыка и слова мои. Расшифровываю: "Сердце-52" - это песня о сердце, у которого в, любой ситуации количество сокращений не превышает пятидесяти двух в одну минуту. Это о сердце, а теперь о музыке: могучей силой воздействия обладает музыкальный язык, понятный людям всех народов. Но если словесной речью человек овладевает чуть ли не с колыбели, то, к сожалению, не так обстоит дело с "речью" музыкальной. А ведь чем раньше развивается понимание музыки и любовь к ней, тем восприимчивее человек к музыкальному искусству на протяжении всей своей жизни.
      - Ты, Иванов, пой, - сказал Ботов, - ты пой! А то всё говоришь...
      Я, конечно, сознательно не торопился петь, потому что все, и особенно Ботов, с музыкальным и певческим уклоном, и Маслов торопились поскорее услышать моё пение.
      - Иванов споёт, - сказал кто-то из хора.
      - Не споёт, - не согласился кто-то в хоре.
      Шум нарастал. Агриппина Михайловна всё это время держалась за сердце и смотрела на меня с испугом.
      - И чтоб не было вопросов, как это Иванов запел и с чего это, объясняю почему: съел много салата. Объясняю, что это значит: норвежский учёный Олаф Линдстрем изучает влияние овощей на человеческую психику. Если верить профессору, салат развивает музыкальность, лук-порей - логическое мышление, морковь и шпинат внушают меланхолию, картофель действует успокаивающе. Так что выбор овощей к столу - дело не простое. А теперь специально для Бориса Кутырева, он у нас весёлый человек, так вот... Группа учёных работала на побережье Шри Ланки, где ещё в XIX веке был замечен такой феномен: в светлые вечера из воды доносились тихие звуки. Они как бы блуждали из конца в конец лагуны. Прибывшая на побережье экспедиция привезла фотоаппараты с телеобъективами и мощными вспышками, магнитофоны, эхолоты и другую электронную аппаратуру. Она-то и помогла выяснить наконец природу таинственных мелодий. Певцами оказались тропические мелководные моллюски. Звуки эти имеют, как выяснилось, весьма прозаическую причину - они как бы помогают моллюскам переваривать только что проглоченную пищу. Шутка, - сказал я и добавил: - Но в каждой шутке есть доля правды.
      - Если Иванов сейчас действительно споёт песню на свои слова и музыку, - я умру от удивления, - сказала Нина Тёмкина.
      - Тогда, чтобы продлить жизнь Тёмкиной, скажу ещё два слова о дыхании во время пения. "На умении набрать достаточно воздуха и умении его правильно и экономно использовать зиждется воз искусство пения" - это сказал Карузо. А голос, как известно, рождается в результате взаимодействия колеблющихся голосовых связок с воздушной дыхательной струёй, проходящей через их сомкнутые края. Если нет этого воздушного потока, то голос не образуется, несмотря на то, что колебания голосовых связок, как это утверждает теория Юссона, в принципе могут осуществляться и без тока воздуха. Таким образом, дыхательный аппарат певца - лёгкие с многочисленными мышцами - совершенно справедливо сравнивается по своей роли с мехами музыкальных инструментов, то есть является энергетической системой голоса...
      - Иванов, рождай поток воздуха! - раздался голос из хора.
      После этого я оборвал лекцию и набрал в свои сверхлёгкие воздух, тронул пальцами струны гитары, мысленным взором увидел все аккорды аккомпанемента песни и расположение пальцев на грифе, а также текст песни о сердце, согласно теории стихосложения, овладевшей со вчерашнего вечера моим прозаическим воображением. Но... что такое! В чём дело? Вместо стихотворных слов я увидел тот же прозаический абзац со словами: сердце - это конусообразной формы полый орган. Задневерхняя, расширенная часть сердца называется основанием сердца, базис кордис. Передненижняя, суженная часть называется верхушкой сердца, апекс кордис. Сердце располагается сзади грудины, с наклоном в левую сторону. Но петь песню на эти слова было нельзя, хотя я узнал, "то звуком называется воспринимаемое нашим слухом ощущение от колебания воздуха. Материалом для музыки служат только музыкальные звуки, то есть такие, которые имеют определённую высоту, силу, тембр и извлекаются человеческим голосом или различными музыкальными инструментами. Я не мог произнести ни звука. В музыкальной комнате стояла нехорошая тишина. "Была не была, - подумал я про себя, запою". И запел во всю силу моего многодецибельного голоса.
      Запел на слова, что сердце - это конусообразной формы полый орган и что задневерхняя часть сердца называется основанием... Хотя ни голос, ни пальцы меня не слушались, я продолжал петь изо всех сил. Прозаические слова путались в моём мозгу, не подчиняясь мне и никак не желая становиться стихами. И хотя стрелка индикатора моего сознания ходила ходуном, но внешне я был спокоен. Пульс (я успел наложить пальцы на запястье), пульс, как всегда, глубокого наполнения, пятьдесят два удара в минуту.
      О чём я хотел написать песню? О сердце! О сердце, которое бьётся... Сердце бьётся, как... как что?.. Как метроном! А метроном - это такой прибор для отбивания ритмических частиц времени. Сердце бьётся, как... как часы. А часы - это прибор для измерения точности времени... А "бьётся" - это глагол. Но какое это сейчас имело значение, что "бьется" - это глагол, а метроном - это прибор, а часы - это часы... И что все вокруг шумят и не понимают моего спокойствия...
      "Где вы, где вы, братья по разуму?.. Они бы меня сейчас поняли; не то что эти братья по пению", - думалось мне.
      Более полувека назад физики обнаружили интереснейшее явление природы. Оказалось, что из космоса наша планета постоянно "обстреливается" потоком атомных ядер высокой энергии. Она так велика, что ядра атомов не только пронизывают всё живое, но способны пробить довольно толстый слой свинца, проникнуть на сотни метров в глубь Земли.
      Интерес к посланцам космоса был отнюдь не праздный: даже одна столь энергичная частица способна вывести из строя пятнадцать тысяч клеток человеческого организма. По сравнению с общим количеством клеток - порядка тысячи биллионов - это не так много, но, может, эти частицы вывели из строя мои музыкальные клетки? Да нет, всё это ерунда, у других же они ничего не вывели! Да и Павлов Иван Петрович был прав, когда писал, что "самые сильные раздражители - это идущие от людей. Вся наша жизнь состоит из труднейших отношений с другими, и это особенно болезненно может чувствоваться". Вот люди надолго останутся наедине с космосом... и с самими собой. Теснота, необычная обстановка, изоляция. Как тут избежать отношений, которые могут "особенно болезненно чувствоваться"? Тут не в космосе, и то вон что творится. Полное непонимание.
      В музыкальной комнате мои одноклассники все были в панике, в стрессе, но я-то был спокоен, хотя мне не подчинялись ни голос, ни пальцы, ни стихи, ни...
      То, что они принимали, как всегда, за моё нахальство, за желание сорвать урок, за... даже не знаю что, на самом деле было совсем не это. Просто одна из моих систем существования (из запущенных систем - по Чарлзу Дарвину) попала в аварийную ситуацию, и все, что я делал (форсировал голос, перестраивал на грифе гитары непослушные пальцы, пытался переложить прозаические слова о сердце в рифмованные строки), всё это было попыткой выправить положение.
      Возникла какая-то сверхпарадоксальная ситуация: я знал и не мог, я не мог, но я знал!
      Это всё равно что шофёр, сев за руль автомобиля, включил зажигание и нажал на стартёр, а у него, вместо того чтобы завестись мотору, заиграл бы радиоприемник. Мои знания особенностей научного творчества пришли в невероятное противоречие с особенностями художественного творчества; и то и другое я знал назубок, но если я знал, как извлекается корень, то я его мог извлечь, а если я знал, как писать стихи ямбом, это ещё не означало, что я это могу сделать.
      Я пел, испытывая такое ощущение, как будто подлетаю к неведомой планете для выполнения сверхтрудной сверхзадачи, у меня отказали все приборы, и сейчас я совершаю самую сверхжёсткую сверхпосадку, правда, в которой пострадает всего лишь одна система, и то не пострадает, а как бы... не сработает так, как надо!.
      Нет, не все системы моего сверхорганизма отказали. Но этот нерасшифрованный язык искусства... Эти иероглифы пения и стихотворства... И неужели не удастся их расшифровать? И неужели отец прав, и у меня никогда не было музыкального слуха и голоса, не было и не будет?.. Неужели прав и Чарлз Дарвин, и я опоздал с оживлением клеток мозга, занимающихся искусством?
      Как правило, у людей, лишённых слуха, он никогда не появляется. Есть правила, но ведь есть и исключения из них. Попробуем быть исключением!.. Конечно, быть исключением очень трудно, а когда мне было легко?
      Я всё бы ещё продолжал петь, если бы меня, вот так аварийно поющего и аварийно сочиняющего стихи, не выдворили всем хором, в полном смысле этого слова, из класса. Первый раз в жизни я выдворился из класса в спокойном недоумении и в недоуменном спокойствии, больше всего занятый не тем, что меня выдворяют из класса, а тем, что творится в моей всепонимающей и ничего не понимающей голове. "Информация принята, но не расшифрована и поэтому не обработана..." - подумал я, слушая за спиной возмущённый ропот класса. Ещё я подумал, что они, умеющие петь и играть на рояле, сильнее меня, пока, конечно, временно, только временно, временно!..
      ВОСПОМИНАНИЕ ДЕВЯТНАДЦАТОЕ
      На медосмотр, как на пожар
      Какая-нибудь чувствительная личность могла сказать, что это был несчастливый день. Но у нас, у сверхкосмонавтов, не принято считать дни счастливыми и несчастливыми. Просто пришлось больше попотеть, и всё. Истратить больше калорий. Не может быть, что я не одолею это пение! Я негнущимися пальцами построил аккорды и запел. В прихожей зазвенел звонок.
      Я открыл входную дверь и увидел на лестничной площадке мой класс почти что в полном составе. Впереди всех стояли Кутырев с Масловым. Я рванул дверь на себя, но кто-то из ребят зацепил дверь ногой, остальные схватились за неё руками. Мальчишки и девчонки гурьбой ввалились в столовую.
      - И все в грязных ботинках?! - закричала в ужасе мама.
      - Ребята, снимай ботинки! - сказал Маслов.
      - Что здесь происходит? - удивился отец.
      - Мало того, что... Сейчас же все уходите, - сказала мама.
      - Мы к вам по поводу вашего Юрия, - сказал Маслов.
      - Никаких поводов! Уходите сейчас же! Юра пишет стихи и сочиняет музыку, - отрезала мама.
      - Вы извините, но сочинять стихи без таланта и писать музыку, не имея музыкального слуха, - занятие бесполезное, - сказал Андрей Кубышев.
      - Нет, это вы извините, - налетела на Андрея Кубышева моя мама. - Наш Юрий не имеет музыкального слуха, вероятно, только потому, что он не хотел его иметь, и был неталантлив как поэт и тоже, вероятно, не находил нужды быть таковым!
      Вот это ответ! Вполне согласен со словами моей мамы. И я тут же мысленно издал приказ самому себе: "Иванову Ю.Е. в самый кратчайший срок стать талантливым, и всё! И точка! И никаких вариантов!.."
      - А вы знаете, что он только что сорвал урок пения? - спросил мою маму Виктор Маслов. - Сорвал со своим так называемым музыкальным слухом и поэтическим талантом. Сорвал урок музыки и довёл до сердечного приступа нашу любимую учительницу!..
      И после этих слов весь класс хором в один голос произнёс на весь дом:
      - Мы пришли заявить вам официально, что всё! Что хватит! Что довольно! Что наше терпение лопнуло!
      - Раньше вы нападали на моего сына всем классом в школе, а теперь в его доме! Уходите! - сказала мама.
      - Не уходите! Надевайте ботинки и не уходите! - крикнул отец.
      - Ах, так?! Тогда или я, или... эти... как их!.. - сказала мама.
      - Или?! Сегодня будет или! Проходите в мою комнату! Все проходите! - сказал отец, - Ты собралась уходить?.. Сегодня твоя помощь в кавычках, - подчеркнул отец голосом слова "помощь в кавычках", - может только помешать твоему сыну.
      Отец с матерью спорили ещё некоторое время, пока мамин голос не произнёс решительно:
      - Ваше счастье, что я ухожу!
      - После этого входная дверь оглушительно хлопнула.
      Я слышал, как все ребята, стуча ботинками, всем классом ввалились в комнату отца, забрав с собой музейные стулья из столовой, на которых никто не сидел. Стулья были в чехлах.
      - Снять чехлы! - скомандовал отец.
      - А ты, Иванов, тоже заходи, - сказал Маслов, - у нас от тебя секретов нет, это у тебя есть от нас секреты!
      Он постучал в дверь моей комнаты и подождал.
      Я сидел за пианино и смотрел левым глазом на белые и черные клавиши. Пианино прекрасно звучало и без музыки: субконтроктава, контроктава, большая октава, малая октава, первая октава, вторая октава, третья октава, четвёртая октава, пятая октава. Правым глазом я смотрел на гриф гитары, повторяя про себя инструкцию: "Чтобы настроить инструмент, нужно взять камертон, который издаёт звук "ля" первой октавы. Этому звуку соответствует звук первой (самой тонкой) струны гитары, прижатой на седьмом ладу; тогда открытая (неприжатая) она даст звук "ре". Вторая струна, прижатая на третьем ладу, должна звучать, как первая открытая..." Я хотел ударить по клавишам, но отец из своей комнаты крикнул голосом гипнотизёра:
      - Выходи!
      - Конечно, выйду, только подождите три минуты, - сказал я, открывая дверь.
      - Почему три минуты? - спросил Маслов.
      Мне не хотелось при одноклассниках заниматься не подчиняющейся мне музыкой.
      - Потому что я сейчас должен натирать три минуты полы, - ответил я.
      Так как и дома и в классе знали, что спорить со мной бесполезно, то никто, даже отец, не возразил мне ни слова. А я вернулся в свою комнату, надел на ноги две щётки, включил магнитофон с плёнкой и заскользил по полу. Повторяя за певцом слова песни, я выделывал всякие танцевальные движения под видом натирания пола. Сгрудившиеся у двери ребята смотрели на меня и бросали всякие реплики.
      - А Иванов не натирает, а, по-моему, танцует.
      - И поёт...
      - Сорвал урок пения и поёт!
      - Голованова и Гранина, запишите это тоже в симптомы: вдруг запел и затанцевал.
      Три минуты прошло. Усилив немного эмоциональную сторону своей природы с помощью танца, я снял с ног щётки, выключил магнитофон и в сопровождении ребят из нашего класса прошёл в папину комнату.
      Мне было очень неприятно, что сначала никто не решался начать разговор. Трусы ничтожные. Ченеземпры! Сидят на стульях хором! Мнутся! Ну, кто самый смелый? Начинай! Я думал, что первым по злобе начнёт, конечно, Маслов! Но первой говорить неожиданно для меня начала Голованова.
      - Евгений Александрович, - сказала она, - я скажу сразу без всяких предисловий и дипломатии. Может, это не совсем дипломатично и даже жестоко и даже безжалостно... Вы ведь отец Иванова... Раньше мы думали, что у Юрия просто сложный характер. Потом мы думали, что ваш сын Юрий... В общем, у нас было несколько версий... Целый месяц думали, обсуждали... У нас и протокол есть... Слушали... "О Юрии Иванове"... Постановили... последнюю версию считать правдоподобной. Единогласно!.. То есть почти единогласно... Двое воздержались... А один человек против... Ваня Зайцев против... Зайцев против последней версии и против предпоследней версии. Зайцев, встань!
      Зайцев встал и сказал:
      - Последняя версия - это вообще бред, а предпоследняя- это бред сумасшедшего. Предпоследняя - это с больной головы на здоровую.
      - Да мы и сами, - сказала Вера Гранина, - от предпоследней версии отказались. Я вам просто хочу рассказать, как мы дошли до предпоследней. Говорить неудобно, но я скажу. Мы сидели и думали про диагноз... Вы нас, конечно, извините за диагноз... У нас я и Люда, мы с медицинским уклоном, мы говорим, в общем... Люда, говори, что ты говорила...
      - Я скажу вам прямо, как будущий врач, - сказала Люда Голованова. - Я давно наблюдала за вашим сыном с научной точки зрения. Я даже "Историю болезни Ю.Иванова" завела для практики, конечно... Вот симптомы...
      - Так, - сказал отец, - и какой же диагноз?
      А Люда продолжала:
      - ...записаны. Вот раздражение эндогенного и реактивного характера, плюс неожиданные разрешения аффектов, плюс бормотание и выкрикивание отдельных несуществующих ни на каком языке слов, вроде: "пураближ", "ченеземпр", "чедоземпр" и так далее и тому подобное, в итоге получился... чок...
      - Какой чок? - переспросил отец.
      - Ну, что он чокнутый... извините, конечно... а по-научному... псих...
      - С приветом, в общем! - сказал кто-то из ребят за моей спиной.
      - А вы в детстве не болели нервными болезнями? - спросила Вера моего отца.
      - Нет, - сказал отец, печально глядя на меня.
      - А ваш Юрий не болел?
      - При мне не болел, - сказал отец, - но я часто и надолго уезжал в командировки... Я фининспектор... Может, он без меня болел?
      - Иванов, - спросила меня Люда Голованова, - ты в детстве не болел детскими болезнями?
      - Я никогда ничем не болел, - сказал я.
      - Это тоже симптом, - сказала Голованова. - Они всегда говорят, что они вполне здоровы....
      - Кто они? - спросил отец Голованову.
      - Ну они... - ответила Голованова.
      - А я с этим диагнозом был тогда не согласен! - сказал вдруг Зайцев. - И сейчас тоже. По-моему, Иванов никакой не псих, а обыкновенный, рядовой гений... Он мне хоть и враг, я всё равно так про него скажу: он со мной три раза дрался...
      - Четыре, - поправил я Зайцева.
      - Четыре, - согласился Зайцев. - Три раза из-за того, что я прикоснулся к его портфелю, и один раз - из-за книги - я хотел посмотреть картинки в книге "Кукла госпожи Барк"... И всё-таки мне кажется, что Иванов - это самобытная и даже выдающаяся железная личность, просто незаурядный тип...
      - Именно тип! - крикнула Гранина.
      "А этот Зайцев в людях разбирается!.. - подумал я. - Не то что другие".
      - Да он же противный! - сказала Филимонова.
      - Ну и что? - ответил Зайцев. - Бывают приятные незаурядные личности, а Иванов - неприятный.
      - Ты говори по существу его поступков, - сказал Маслов.
      - Я и по существу скажу... Атомы железа-57, как известно, существуют в двух видах. Есть возбуждённые, радиоактивные атомы, испускающие гамма-лучи, и есть обычные атомы железа, невозбуждённые. Так вот, Иванов, по-моему, возбуждённый и активный человек.
      - Это ты точно сказал, - согласился Маслов. - Только ивановская возбуждённость и активность слишком дорого всем обходится.
      - Потому что у Юрия Иванова в голове произошёл информационный взрыв. К сожалению, этот взрыв оказался неуправляемым. Поэтому оказалось столько раненых этим взрывом, - сказал Зайцев.
      Все зашумели. Даже кто именно и что именно говорил, нельзя было разобрать. Слышалось только: "У него в голове произошёл информационный взрыв. И из него это осколки вылетают...", "Взрыв!.. А ты слышал этот взрыв?..", "Слышал!.. А в нас вот уже третью неделю осколки информации летят...", "А это что - все раненые?! Раненые - здоровые!".
      - Пострадавшие от информационного взрыва в голове Иванова, высказывайтесь!
      - Он мне сказал: "Ты когда на меня смотришь, у тебя глаза какие-то большие становятся. Ты щитовидку, говорит, проверь".
      - Он жестокий к людям... У него любимая поговорка: "Всех бы вас к пираньям во время отлива!"
      - И ругается на каком-то непонятном языке.
      - Высокомерный...
      - Просто зазнайка, - сказала Лена Марченко. - Воображает, что он один всё знает, а другие ничего не знают. Строит из себя сверхчеловека...
      - Глупости всё это, - сказала Голованова, обращаясь к моему отцу. - Последний диагноз наш такой: Юрий Иванов - не Юрий Иванов, одним словом, ваш сын - не ваш сын.
      - А кто же он? - спросил отец.
      - Он инопланетянин... Вашего сына они похитили, а вместо него подослали двойника вашего сына! Может быть, у этих наших братьев по разуму, с одной стороны, так высоко развита техника, что они могут создавать двойника человека, а с другой стороны, эти братья, может, не такие уж братья и уж не по такому разуму, если судить по Юрию Иванову, то есть, я имею в виду не его разум, а его поведение, а может, у них на планете все себя так ведут!.. Поэтому мы, - сказала Голованова, - предлагаем устроить завтра же Юрию медицинскую экспертизу!.. Если вы, конечно, не возражаете... У Веры папа профессор-психолог, он с космонавтами занимается... Мы уже с ним договорились, сделаем ему все анализы - крови, ну и всякие другие, которые нам всё разъяснят!
      - Я не возражаю против экспертизы, - сказал отец, - но он, мой сын, уже одного гипнотизёра усыпил, поэтому я боюсь, как бы он с врачом космонавтов что-нибудь не сотворил.
      - А ты, Иванов, не против экспертизы?
      - Хоть две! - сказал я громко и даже обрадованно. Лучшего подарка, чем экспертиза, мне никто не мог придумать. Тем более, что мне уже было пора и самому пройти психологический практикум у хорошего профессора. Кстати, под хорошим предлогом пройти тренировочку. А я-то думал, как мне попасть к профессору, который с космонавтами занимается, а тут он мне сам, можно сказать, в руки лезет.
      - Значит, завтра, - сказала Голованова. - Тут у меня записано.
      - Только имейте в виду, что у меня завтра от пятнадцати ноль-ноль до шестнадцати ноль-ноль будет... В общем я буду занят.
      После этой фразы отец, ребята и все девчонки как-то по-особенному переглянулись, пошептались между собой, пошептались потом с моим отцом. А Голованова сказала:
      - Хорошо, Иванов, хорошо. У профессора как раз приём кончается в четыре, так что ты, Иванов, после четырёх - прямо к врачу.
      - Только ты, Иванов, дай... Юрий! - сказал отец низким голосом, - только ты дай в присутствии всех ребят честное слово, что ты придёшь!
      - Честное слово, - сказал я.
      - Запиши адрес поликлиники, - сказала Голованова. - Улица...
      Но адрес поликлиники узнать в эту минуту мне не удалось. Голос Головановой покрыл оглушительный взрыв и звон разбитого стекла, раздавшийся где-то в районе кухни. Все вздрогнули, как по команде... кроме меня, конечно. Через секунду там же раздался второй взрыв. И все вздрогнули ещё раз. Я продолжал сидеть совершенно спокойно, только сердце у меня чуть-чуть заныло от нехорошего предчувствия. Вскочив со стула, отец поспешно выскочил из комнаты. Ребята все как сумасшедшие опрометью бросились вслед за отцом. Самым последним поднялся я и неторопливо проследовал на кухню.
      Наша белоснежная, как операционная палата, кухня представляла собой страшное зрелище. Потолок, стены и все шкафы были заляпаны красными пятнами. А возле больших, стоящих на газовой плите бутылей в луже на полу плавали раздавленные ягоды чёрной смородины и осколки стекла. Посредине кухни валялось горлышко бутылки, закупоренное притёртой пробкой.
      - Что, что здесь произошло? - закричал отец, хватаясь за голову.
      - Мама готовила витамины на зиму, - сказал я. - И если бы кто-то не поставил бутыли к газовой горелке, ничего бы не случилось. А теплота дала брожение... - добавил я.
      - А почему, почему, - снова закричал отец, - все эти взрывы, подрывы происходят в моём доме?
      Я промолчал. Моё дело было объяснить причину события, а не мотивы поступков, породивших явление, хотя взрывы и должны были тренировать мою нервную систему на невздрагиваемость при внезапно возникающих взрывах.
      - В моём доме делают взрывы, неизвестно кто ставит бутыли к газовой горелке! - Отец опустился на табуретку и замычал, как от зубной боли.
      - Ну, - сказала Голованова в коридоре ребятам, - теперь вам понятно, до чего доводят человека всякие эти сикимбрасы и чебуреки?
      В коридоре раздался громкий ропот.
      - Ребята! - отец вскочил с табуретки. - Дорогие ребята! А нельзя ли нам устроить этому моему сыну экспертизу сегодня же! Сейчас же! Сию же минуту!
      - Я сейчас позвоню папе в поликлинику! - отозвалась Вера Гранина, и они вместе с отцом вышли из кухни в столовую.
      Девчонки стали потихонечку прибираться в кухне. Кто-то из ребят попробовал ягоды и сказал: "А вкусно!" Кто-то сказал: "Стали бы делать, если бы невкусно!" Но на всё это я не обращал никакого внимания. Я стоял и смотрел опасности в лицо, опасности, которая грозила мне, если мне может вообще грозить какая-нибудь опасность. "А хорошо, - подумал я, - если бы профессор признал во мне что-нибудь такое... А потом бы мой портрет в газете "Известия" - бац! "В связи с благополучным приземлением и в связи с благополучным установлением контактов..." Мы, конечно, с моей командой после рейса на Юпитер отдыхаем в том самом отдельном домике, в котором отдыхает сверхкосмонавт после возвращения. Моих космонавтов обследуют всякие академики и члены-корреспонденты Академии медицинских наук, всех, кроме меня, конечно, я, как всегда и везде, абсолютно здоров.