Сверхприключения сверхкосмонавта

      Прочитав эту запись, я не выдержал, вышел из своей комнаты в столовую, где отец всё ещё сидел за столом и пил какие-то лекарства.
      - Есть люди, - сказал я, - есть люди, которые, как осьминоги, в минуту опасности готовы скрыться за чернильной завесой жалких слов вроде: "Должен Вам сообщить, что мой сын дома ведёт себя ничуть не лучше, чем в школе. Очевидно, нам с вами надо принять какие-то общие меры". И тому подобное.
      Между прочим, даю справку из бионики. Любопытная деталь: чернильная жидкость, выпущенная осьминогом, не просто скрывает его. Она ядовита и на какое-то время парализует обоняние преследующих его рыб: те перестают узнавать осьминога, даже натыкаясь на него. - Я сказал это всё для того, чтобы, конечно, как всегда, ошеломить отца и парализовать своей эрудицией, и я этого почти добился.
      - Есть люди, - ответил ошеломлённо и почти парализованно отец на моё "есть люди", - которые готовы называть своего родного отца осьминогом, - после чего с ним началась просто какая-то истерика.
      К сожалению, я тоже как-то немного сорвался, что ли, или сказалась небольшая усталость, но я не удержался и даже вспылил. - Все! - сказал я. - Всё, я отказываюсь быть... я не могу быть в таких условиях! Пусть другие будут выполнять это поручение!.. Я отказываюсь!.. В конце концов, и у меня есть нервы, конечно, не железные и даже не стальные, а из этого... из титана, но это тоже нервы!..
      Я влетел, продолжая бушевать, в свою комнату и за мной влетела моя мама. Я бушевал, положив руку на пульс. Пульс был как всегда: законных пятьдесят два удара в минуту.
      - Пусть другим поручают это самое из самых!..
      - Действительно, - поддержала меня мама, - пусть другим поручат это самое из самых!..
      - Да нет, не найдут другого, - подумав, сказал я. - Других-то они, конечно, не найдут. Я же не смогу... в таких условиях полного непонимания!.. И никто не сможет в таких условиях! И именно потому, что никто не сможет в таких условиях, одна надежда на меня! Именно потому, что никто не сможет, я смогу! Поэтому воз продолжается! Я продолжаю! Ты свободна, мама! Пока!
      - Спокойной ночи!
      Поцеловав меня, мама на цыпочках вышла из комнаты. И тут же принялась в столовой заступаться за меня, по-видимому.
      - Если мои доводы тебя не убеждают, - говорила она отцу, послушай, что пишет по сходному поводу журнал. "...Неуверенность усложняет жизнь, мешает успеху. Уверенный в себе добивается большего. Потому что чувство уверенности обычно сопровождается появлением так называемых стенических эмоций (от греческого слова "стенос" - "сила"), которые повышают и физические и психические возможности человека. Без веры в свои силы спортсмен, например, никогда не одержит победы. Переоценка противника и недооценка собственных возможностей почти всегда ведут к поражению".
      - Всё это хорошо, - говорил отец, - послушай и ты меня. Надо же избегать крайностей. - И он маме тоже прочитал, вероятно, из другого журнала. - "Но если уверенность чрезмерна, не оправдана действительными возможностями, она уже становится отрицательным свойством личности, перерастает в самоуверенность. Самоуверенный берётся за дело, к которому вообще не пригоден или не подготовлен. Такие переоценивающие себя люди нередко отличаются бахвальством, самомнением. Они могут принести немалый вред".
      - Нет, это просто невозможно, - сказал я вслух, - все как будто сговорились срывать посекундное расписание и планирование моей жизни. Теперь я буду планировать свою жизнь не загодя, а погодя: то есть сначала что-нибудь сделаю, а потом запишу в бортжурнал.
      Вот сейчас вообще-то надо спать, и я уже спал бы, если бы мой отец не устроил мне эту сцену, а теперь надо послушать ленту магнитофона, на которой записана моя так называемая беседа с отцом; ещё и воспоминания о себе надо записать шифрованным текстом. Хорошо бы попросить отца подписать текст сегодняшней сцены и удостоверить, что всё так в точности и было. Но ведь текст будет зашифрован, и, взглянув на мой шифр, отец, наверное, взорвётся: "Что ты мне подсовываешь какую-то китайскую грамоту!.." - и так далее и тому подобное. Ладно, обойдёмся без подписи. Тем более, что весь разговор записан на магнитофон.
      Вот, не даст соврать магнитофонная плёнка, товарищи потомки! Я перекрутил плёнку и нажал на клавишу проигрывателя, но звука никакого не было. Значит, где-то что-то не сработало. Неужели пропало столько времени даром? Может, попросить отца устроить мне эту сцену ещё раз - специально для потомков. Они же могут не поверить, что мне приходилось жить, учиться, работать и готовиться в такой нечеловеческой обстановке при полном взаимном непонимании. Я прислушивался. Отец ещё не спал. За стеной отчётливо продолжал звучать его голос.
      - "Представьте себе хотя бы молодого самоуверенного врача. У него и мысли не появится, что поставленный диагноз неплохо бы перепроверить, посоветовавшись с опытными коллегами. В результате неверно определена болезнь, неверно назначено лечение... А разве приятны самоуверенные люди в общении? Жить, работать рядом с ними?.."
      "Интересно, к чему это папа вдруг заговорил о врачах", - подумал я.
      Снова приготовил магнитофон к записи, проверил его:
      - Раз-два-три! Раз-два-три! Даётся проба! Даётся проба!
      Прослушал звук - всё было в порядке. Я вышел в столовую...
      ВОСПОМИНАНИЕ ДЕСЯТОЕ
      Его величество - человеческое электричество
      В столовой отец действительно читал маме какой-то журнал:
      - "С ними трудно. Они всегда всё знают, неспособны к самокритике, не терпят возражений, обрывают собеседника на полуслове. И никогда не заметят, что обидели, унизили товарища. Если самоуверенность и приводит иногда к успеху, то он, как правило, случаен, под ним нет твёрдой основы. Так что не стоит им завидовать".
      Не дожидаясь, когда отец закончит читать, я сказал:
      - Папа, надо повторить!
      - Что повторить? - удивился он,
      - Сцену, - пояснил я.
      - Какую сцену?
      - Надо повторить ещё раз сцену, которую ты здесь мне устроил, - сказал я.
      - Какую сцену? - переспросил отец, вытаращив глаза. - Что ты называешь сценой?
      - То, что... мы недавно разыграли здесь в столовой, - объяснил я. - Да, называю это сценой, и её надо повторить слово в слово.
      - Как повторить? - удивился отец ещё больше. - Почему повторить?
      - Понимаешь, магнитофонная плёнка не записала. Я сейчас восстановлю все наши реплики и мы повторим всё сначала.
      Я сел за стол и стал, как всегда, делать три дела сразу (писал, разговаривал с отцом, левой рукой сжимал теннисный мяч). Я писал, восстанавливая слово за словом всё, о чём мы говорили за столом.
      Я вообще-то могу писать одновременно левой и правой рукой, причём разный по смыслу текст, но если бы я это стал делать, то привел бы отца окончательно в шоковое состояние. Поэтому я писал скоро, но нормально - только правой рукой.
      Быстро восстановив текст нашего разговора, я протянул его отцу и сказал:
      - Здесь всё, что ты мне говорил, только перед записью на плёнку, надо над ролью отца хорошенько поработать.
      - Над какой ролью! Какого отца! Перед какой записью? - ничего не понял отец.
      - Объясняю, - терпеливо произнёс я, - ты, папа, только вложи в свои слова побольше ярости и говори почётче... и вообще конфликтуй, - посоветовал я ему, - по-серьёзному.
      - Как? - вскричал отец, до которого только сейчас и дошло, что я буду записывать состоявшийся наш разговор на магнитофон. - Меня в моём собственном доме мой собственный сын будет записывать на магнитофон, да ещё при этом будет режиссировать и называть мои слова репликами и указывать мне, что мне говорить и даже как мне говорить?! Сегодня меня записывают на магнитофон, а завтра... - на слове "завтра" отец чуть не задохнулся, - а завтра меня, может быть, будут ещё и снимать на киноплёнку?!
      - Минуточку, - сказал я, перестав делать два дела (писать и накачивать мышцу левой руки), папина мысль мне понравилась.
      Как это мне самому в голову не пришло снять документальный фильм из моей жизни. Снятый и озвученный фильм! Что может быть более достоверным!
      - Минуточку! - воскликнул я. - Это идея! Сегодня ты, папа можешь спать, а завтра мы эту сцену и озвучим и снимем!
      - Завтра снимем?! - закричал отец. - Впрочем, я не уверен, не уверен, что меня уже сегодня, сейчас почему-то и для чего-то не снимают!.. - С этими словами он вскочил со стула и, схватившись за голову руками, скрылся в своей комнате. - Нет, я один с ним не справлюсь, - донёсся его голос, и, неожиданно высунув голову из полуоткрытой створки двери, он сказал: - Я тебя предупреждаю, что я сейчас же обзвоню всех наших родственников. Я с тобой один не справлялся, не справляюсь и никогда не справлюсь! Вот сейчас позвоню твоему дяде Пете, и дяде Мише, и дяде Сене, и тогда ты увидишь! Вместе с дядями-то мы уж тебя скрутим в бараний рог!
      - Эти слова и эту сцену, - сказал я, - тоже надо бы записать и снять на плёнку. - Затем со словами "Ничего, снимем завтра, раз я сказал снимем, значит, снимем" я тоже направился в свою комнату. А насчёт помощи... это даже интересно, как это у вас получится и что это у вас получится?..
      - Кстати, - оживился отец по ту сторону двери, - я не хотел тебе говорить, но скажу, что с дядей Петей к нам придёт один его знакомый. Он-то тебе и внушит кое-что. Потому что, видно, только такой человек, как дяди Петин знакомый, и может внушить тебе кое-какие полезные мысли!..
      На словах "внушить тебе кое-какие полезные мысли" я перебил отца и громко произнёс:
      - Пап, ну неужели ты веришь, что...
      - Я хочу в это верить, хочу хотя бы верить! - воскликнул отец за стеной. За стеной физически ощутимого непонимания, которое стало нас разделять с отцом с некоторых пор. Но стена стеной, дяди Петин знакомый дяди Петиным знакомым, а о внушении, вернее, о контрвнушении следует серьёзно подумать. При встрече со мной как с представителем земной цивилизации инопланетяне тоже могут попытаться внушить мне что-нибудь внеземное. Кое-что у меня для этого припасено. Кое-что, кое-что!.. Я подошёл к книжной полке и снял с неё брошюру кандидата медицинских наук "Внушение в медицине". "Может быть, дяди Петин знакомый способен, по мнению папы, внушить мне полезные мысли, имеет какое-нибудь отношение к медицине, - подумал я. - Ничего, мы проверим, какое отношение имеют товарищи родственники к внушению". Затем я открыл дверь в столовую.
      - Кстати, папа, - сказал я, высовывая голову из дверей, - а дядя Петя какой кончил вуз?..
      - Институт тонкой химической технологии имени Ломоносова, - сказал отец.
      - А дядя Миша?
      - Сельскохозяйственную академию имени Тимирязева,
      - А дядя Сеня?
      - Воздушную академию имени Жуковского. А зачем тебе это знать?
      - Узнаете, - сказал я.
      - Через двадцать пять лет? - спросил отец.
      - На этот раз пораньше, - сказал я.
      "Институт тонкой химической технологии имени Ломоносова... сельскохозяйственный вуз и воздушная академия..." - повторил я про себя и взглянул на балкон. Мне показалось, что там за стеклом балконной двери промелькнула чья-то тень, но я не придал этому никакого значения, Я потянулся и сказал:
      - Ну денёк, не хватает только сейчас ещё обнаружить где-нибудь стихи. Сейчас вот подниму одеяло, и на простыне лежит листок со стихотворением.
      Я отдёрнул одеяло и действительно увидел на простыне листок с написанными столбиком словами, так записывают только стихотворения...
      - Ладно, почитаем, - сказал я спокойно и прочитал вслух:
      Взялся ты за дело.
      Взялся неумело
      И гадаешь: почему?
      Да потому, да потому,
      Что это плохо,
      Очень плохо,
      Если нет в тебе,
      Нету тока.
      Если нет в тебе
      Его величества
      Человеческого электричества.
      Говоришь лениво:
      "Почему всё криво?
      Не выходит почему?"
      Да потому, да потому,
      Что это плохо,
      Очень плохо,
      Если нет в тебе,
      Нету тока.
      Если нет в тебе
      Его величества
      Человеческого электричества.
      Между прочим, мне это последнее стихотворение про электричество больше всех понравилось, как будто кто-то мои мысли подслушивает... Словно из моего мозга идёт какая-то утечка информации.
      На днях я только думал, как раз на уроке естествознания, об электрическом скате. Даю справку из Большой советской энциклопедии по памяти: скаты (от скандинавского) - подотряд рыб отряда акулообразных. Кожа голая или усаженная шипами. Скелет хрящевой. Голова и туловище уплощены в спинно-брюшном направлении. Длина тела до трёх метров, вес до ста килограммов. Семейство электрических скатов... Вот вам, пожалуйста, его величество - скатское электричество. Он обладает электрическими органами, расположенными по бокам головы, напряжение тока до трёхсот вольт, сила тока семь-восемь ампер... Ну, скажите мне, товарищи потомки, зачем этому скату электричество, когда им по праву царя природы должен обладать человек типа ПСИП-1. Я, значит, хожу и думаю, как бы это и где бы это расположить в теле человека эти самые электрические органы? Думаю, что лучше всего - сбоку под левой и правой рукой. (Смотри чертёж туловища ПСИПа в моём борт-журнале!) Я, значит, хожу и ломаю голову да трачу своё человеческое электричество, а мне:
      ...Взялся ты за дело,
      Взялся неумело...
      . . . . . . . . . . . . . .
      Что это плохо,
      Очень плохо,
      Если нет в тебе,
      Нету тока.
      Если нет в тебе
      Его величества
      Человеческого электричества.
      А как же:
      ...Идёшь на бой,
      Лицо открой?!
      А сами!.. Анонимы бестолковые! Мобулидаи несчастные! Я не ругаюсь, товарищи потомки, мобулидай - это значит скат, морской дьявол. Значит, мобулидаи - это морские дьяволы. С криком: "Мобулидаи!" - я вышел на балкон.
      Когда я вышел на балкон, мне показалось, что мой сосед Колесников-Вертишейкин замаскировался за решёткой своего балкона и глядит в бинокль - ведёт наблюдение за моей комнатой.
      - Трусы! - сказал я ещё громче. - Трусы! Сами пишут: "Идёшь на бой, лицо открой - вот смелости начало!" А сами, - сказал я, возвращаясь в комнату, - стреляют из-за угла отдельными самодельными стихами! Вы стреляйте в меня полными собраниями сочинений!
      При слове "стреляйте" дверь открылась, и в комнату заглянул испуганный отец и скрылся.
      - Я не боюсь! Чедоземпр не боится ничего и никого на свете. Он боится только одного: не-по-ни-ма-ния!
      Как чедоземпр, я думаю, что если между людьми существует понимание, то оно должно быть полным. Если же понимания нет, а есть полное непонимание, - тем лучше! В конце концов, чедоземпр должен уметь переносить не только физические перегрузки, но и моральные. Пусть всё даётся нелегко. Зато будет о чём вспомнить на пресс-конференции.
      ВОПРОС сверхкосмонавту Иванову СПЕЦИАЛЬНОГО КОРРЕСПОНДЕНТА ГАЗЕТЫ "ИЗВЕСТИЯ": Товарищ Иванов, говорят, что в детстве вы тренировались в трудных условиях и окружены были, ну, что ли, некоторым непониманием взрослых... Правда ли это?
      ОТВЕТ сверхкосмонавта Иванова (просто): Что было, то было, скрывать не буду! Есть документы. Я имею в виду школьный дневник с "резолюциями" классной руководительницы и отца! Есть магнитофонные записи... (Смех!) Есть кое-какие документальные фильмы... (Аплодисменты.)
      ВОПРОС СПЕЦИАЛЬНОГО КОРРЕСПОНДЕНТА НЬЮ-ЙОРКСКОЙ ГАЗЕТЫ "ТАЙМС" сверхкосмонавту Иванову: Господин Иванов, говорят, что вы стали единственным и первым в мире чедоземпром, псипом и сверксом, потому что ещё в детстве провели курс специальных, вами разработанных тренировок? Не расскажете ли вы, в чём именно был секрет этих тренировок?
      ОТВЕТ сверхкосмонавта, чедоземпра и псипа Иванова: Будет время, всё расскажем! (Смех. Аплодисменты.)
      Были мне заданы и ещё какие-то вопросы, но это уже когда я спал.
      Обычно я засыпаю сразу же и сплю без всяких сновидений, но на этот раз почему-то впервые в жизни сработала только первая половина обычного. То есть заснул я, как всегда, сразу же, но вскоре мне приснился редкий сон в моей жизни. (Откуда я узнал, что "вскоре", это я объясню позже.)
      Снилось мне, будто бы я, как обычно, иду в Измайловский парк тренироваться на карусели, как на центрифуге. Иду нормально, как будто бы даже не во сне. По сторонам оглядываюсь, чтоб за мной никто не следил. Вдруг навстречу Колесников. "Чего это ты в парк зачастил?" Я ему в ответ ничего не сказал и прошёл мимо. Оглянулся. Смотрю, Колесников-Вертишейкин за мной голову поворачивает. На сто восемьдесят градусов (как в жизни!). Я ему погрозил пальцем. Тогда он поворачивает голову на все триста шестьдесят (это уж как во сне, конечно!) и исчезает. Тогда я подхожу к кассе за билетом. А вместо кассирши сидит в кассе из нашего класса... ну та, которая в космос, может быть, стюардессой полетит. Но я всё равно на неё, как тигр, смотрю - сквозь неё - и протягиваю молча деньги в окошко. А она мне вдруг говорит: "Вам, Иванов, сегодня без денег!" Я отвечаю: "Тем лучше". Подхожу это я к калитке. Смотрю, вместо контролёра Маслов с физиками и лириками стоит. А вместо детской карусели за забором настоящая центрифуга - длинный горизонтальный рычаг, на одном конце противовес, а на другом конце кабина космонавта, только какой-то странной формы. Я, конечно, про себя немного удивился, очень незаметно. Подхожу к центрифуге (как кошка к аквариуму). Разглядываю. Странная кабина. Заграничная, что ли? Впереди четыре ребра и какой-то большой выступ. "Ну, Иванов, спрашивает меня Маслов, - как думаешь, какой фирмы центрифуга?" Но меня на детский вопрос не поймаешь. Я в центрифугах разбираюсь, как большой, и не только во сне, как Маслов. "Это центрифуга, - говорю я, - скорее всего, американской фирмы "Локхид"! Лирики и физики как захохочут. А Маслов вдруг говорит громко, будто в гигантский мегафон, словно на весь мир хочет меня опозорить: "И фирмы не "Локхид", а фирмы "Фиганим", потому она и называется не центрифуга, а цен-три-фи-га!" Я смотрю свирепо на кабину и вижу: четыре ребра - это четыре согнутых пальца, а большой выступ - это кукиш. Значит, Маслов правильно меня информировал. И всё это действительно не центрифуга, а самая позорная цен-три-фи-га! А вокруг все смеются, заливаются. Всякие реплики бросают: "Садись, Иванов! Всё равно бесплатно!", "Она у нас пятикратно усиливает перегрузку!.."
      Так. Значит, от этих лириков и физиков и во сне уже покоя нету?..
      С этими мыслями я набросился на всех сразу и стал бросать ребят по одному за ограду цен-три-фи-ги. Думал я в это время об одном: только бы в эту минуту мне не приснилась наша классная руководительница. Ещё приснится и помешает расправиться с этими ченеземпрами. Хоть и во сне, а всё-таки помешает. Но она мне, к счастью, не приснилась. Только Маслов, когда я его схватил за грудки, сказал почему-то папиным голосом: "Всё тот же сон!.."
      Я размахнулся изо всех сил, чтобы дать трёпку Маслову, но в это время меня кто-то схватил за руку. Причём этот кто-то был не во сне, потому что, когда я оглянулся во сне, я чувствовал, что меня кто-то держит, но не видел кто. Тогда я сразу же нарочно проснулся, чтобы расправиться с тем, кто меня держит. Я открыл глаза и... увидел отца. Это он держал мою руку не во сне, чтобы я не расправился с Масловым во сне.
      - Всё тот же сон, - мягко сказал отец, отпуская мою руку. - Можешь полюбоваться, - сказал он маме, - он уже не только наяву, он уже и во сне воюет!..
      - Чедоземпр Юрий Иванов контролирует все свои поступки только наяву, но теперь я должен научиться держать себя в руках и во сне, - сказал я в своё оправдание.
      - Во сне? - вскричал отец. - Да ты наяву...
      Здесь мне в голову пришла до смешного простая и, я бы сказал, великая мысль: "А что, если научиться? бодрствовать во время сна и спать во время бодрствования?" У меня даже дух захватило от перспективы, которую открывала эта мысль. Только бы научиться! Можно было одним этим прибавить к своей жизни чистых семьдесят пять лет! Ведь в среднем семьдесят пять лет мы проводим наяву и семьдесят пять лет во сне! 75 +75 =150 годам! Я стал вспоминать, есть ли в природе существо, которое работает во сне и спит во время работы? В моих энциклопедических знаниях явно было какое-то "белое пятно". Существует, конечно, анабиоз. Анабиоз - это состояние организма, при котором жизненные процессы настолько замедленны, что отсутствуют все видимые проявления жизни. Анабиоз наблюдается при резком ухудшении условий существования (низкая температура, отсутствие влаги). При наступлении же благоприятных условий у организмов, впавших в состояние анабиоза, происходит восстановление жизненных процессов.
      Нет, анабиоз - это бездейственное состояние организма. А что, если анабиоз... А что, если ты в анабиозе, но... но ты не спишь! Ты двигаешься, разговариваешь, ходишь с открытыми глазами, занимаешься, что-то делаешь, но вместе с тем ты в одно и то же время спишь. Это будет такое состояние, в котором ты одновременно и работаешь и отдыхаешь, то есть ты тратишь силы и в то же время восстанавливаешь их. Это же что-то вроде вечного двигателя! Я так раз... разволновался (разволновался, конечно, спокойно), что даже представил себе такую пресс-конференцию.
      Скажем, кто-то, где-то, когда-то собирает советских и иностранных журналистов и даже не где-то, а именно в шахматном клубе. В зале, кроме журналистов, конечно, полно перворазрядников и гроссмейстеров. Ведущий пресс-конференцию просит соблюдать в зале абсолютную тишину. За столом сижу я, представители различных спортивных организаций и какой-нибудь очень известный врач. Ведущий просит задавать мне вопросы. Предположим, меня спрашивают, как я познакомился со спортом. Я отвечаю, что познакомился со спортом ещё в детстве. Увлекался всеми видами спорта, и в том числе шахматами.
      - Нам известно, - говорит кто-то, - что вы должны были играть со многими гроссмейстерами.
      - Не только с гроссмейстерами, - отвечаю я, - очень интересные люди есть и среди не очень именитых представителей шахматного искусства.
      - Случалось ли вам играть с вашими друзьями?
      - Я их слишком уважаю, - отвечаю я, - чтоб навязывать себя в партнёры, и не эксплуатирую их доброго отношения.
      Затем мне будут заданы ещё всевозможные вопросы на разные темы. И после того как любопытство присутствующих будет удовлетворено, ведущий пресс-конференцию скажет: "А сейчас состоится сеанс шахматной игры. Псип, сверкс и чедоземпр Юрий Иванов вызывает любого на бой".
      Тогда на сцену выйдет какой-нибудь гроссмейстер, и я сыграю с ним партию. И может быть, даже и выиграю, то есть даже наверняка. Затем ведущий снова попросит тишины в зале и сделает следующее чрезвычайное заявление: "Дорогие товарищи, - скажет он, обращаясь к зрительному залу, - в том, что Юрий Евгеньевич Иванов выиграл или, скажем, даже проиграл эту партию, казалось бы, нет ничего удивительного, но дело в том, что как раз во всём этом есть кое-что удивительное: Юрий Евгеньевич выиграл партию в спящем состоянии".
      В зале, конечно, после этих слов поднимется шум, все закричат: "Как в спящем? Почему в спящем? Ведь он же не спит! Он же разговаривает, шутит, смеётся и даже играет в шахматы!"
      И тут ведущий снова скажет: "В том-то и дело, что Юрий Иванов, Юрий Евгеньевич Иванов, хотя и разговаривал, шутил и играя, всё же находился и сейчас находится в спящем состоянии, что и удостоверит присутствующий здесь профессор".
      Седовласый профессор удостоверит, что я действительно нахожусь по частоте пульса, по глубине дыхания в спящем состоянии, и все придут в необычайное изумление. А ведущий скажет, что это и есть новое и невероятное открытие псипа, сверкса и чедоземпра Юрия Евгеньевича Иванова, заключающееся а том, что человек спящий может бодрствовать а бодрствующий - может спать, не теряя даром ни минуты времени.
      На этом воспоминания Иванова обрываются. Затем он начинает вспоминать утро следующего дня...
      ВОСПОМИНАНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ
      Зелёный шум
      ...Когда я проснулся, первое, о чём я подумал: как мне проучить всех этих жалких шпионов. Я решил это сделать сегодня же утром, после зарядки и завтрака. Я вышел на балкон на яркий утренний свет, потому что услышал на дворе какой-то подозрительный шум. Но вы знаете, что "лучше один раз увидеть, чем тысячу раз услышать", гласит народная мудрость. Ну, а что делать, если наши глаза не всё способны разглядеть? Взять, к примеру, свет (самое тёмное место в физике, как считают учёные). Видимый свет - это электромагнитные излучения, которые мы ощущаем. Такое излучение дают волны, длина которых лежит в определённом диапазоне. Но стоит только волне "перебежать" границу в правую или левую сторону, как она превращается в невидимку. Инфракрасную и ультрафиолетовую области оптического спектра мы не видим. Но я, как вы сами понимаете, вышел на видимую часть света, и что же? Вертишейкин рассматривал меня в упор в бинокль.
      - "Большое видится на расстоянии!" - сказал он мне нахально вместо "здравствуйте!". - Это как сказал Есенин, - пояснил Колесников-Вертишейкин.
      - Большое видится _и_ на расстоянии, как сказал Иванов, - поправил я Вертишейкина и Есенина.
      Я нарочно потянулся и прислушался к себе. Все анализаторные системы моего организма работали прекрасно. Кристаллы углекислых солей давили на мембрану моего уха, сигнализируя об идеальном состоянии моего слуха. Я прекрасно слышал все, что происходило вокруг меня, надо мной и подо мной.
      Внизу, возле ворот дома, дежурила, громко о чём-то переговариваясь, масловская дружина.
      - "Все равны, как на подбор. С ними дядька Черномор!" - пояснил Вертишейкин, кивнув головой в сторону Маслова.
      А я сказал:
      - Зелёный театр... зелёный шум! - при этом мне показалось, что что-то когда-то вроде этого было в моей жизни.
      Вот так же кто-то стоял, чего-то от меня требовал, я с кем-то ругался... Или я что-то об этом читал в какой-то книжке?.. А не всё ли равно с кем, когда и что было? Не отвлекайся, Иванов, не отвлекайся от перигея, который ты сейчас покажешь своим одноклассникам. Они хотят проникнуть в твой апогей, но пока ещё рано, рано ещё проникать им в твой апогей. Вообще-то апогей самое дальнее удаление сверхкосмонавта от Земли. Мой апогей - это когда я выполню порученное самое трудное задание" на свете, а перигей - это самое близкое приближение к Земле сверхкосмонавта. Это примерно вообще, а в данном случае мой перигей - мое самое близкое приближение к моим земным делам и заботам. И сегодня, скажем через час, я начну, как говорится, приоткрывать завесу, я позволю заглянуть в щёлочку забора, как бы существующего вокруг меня в моей жизни, я позволю заглянуть в щёлочку этим сгорающим от любопытства. Да не сгорающим, а, точнее, тлеющим от любопытства ченеземпрам! Колесников-Вертишейкин не сводил с меня молящих глаз, стараясь при этом даже не моргать, чтобы не пропустить чего-нибудь. У него даже слезы на глазах выступили от напряженного внимания.
      - Часа через два мы многих недосчитаемся, - сказал я задумчиво.
      - В живых? - заинтересовался Вертишейкин.
      Эта фраза для него сразу же запахла антологией таинственных случаев. Он поджидал моего ответа и вежливо переспросил:
      - Недосчитаемся в живых?
      - В еле живых, - объяснил я. - Пересчитай всех по цифровой системе! - приказал я Вертишейкину.
      - Ох и интересный же ты человек, - сказал Вертишейкин, и как мне показалось, с неподдельным восторгом. - Ну до чего же ты интересный человек, Иванов! Вот есть цирк, кино, телевидение, театр, а ты один - всё, вместе взятое!
      - Ты вот что, Вертишейкин, ты слов так зря не бросай, ты пойди и запиши, что я интересный человек и, так сказать, что я всё, вместе взятое, запиши и покажи это моему отцу.
      - И маме? - спросил Колесников.
      - Маме не надо, мама и без тебя знает, что я интересный человек и, так сказать, всё, вместе взятое!
      - Хорошо, - сказал Колесников.
      - Не "хорошо", - поправил я Колесникова, - а слушаюсь.
      - Слушаюсь, - поправился Вертишейкин.
      - И вот что ещё... Раз уж антология таинственных случаев так антология, - сказал я, а про себя я подумал, что это хорошо и правильно, что я уже сейчас записываю о себе воспоминания, но ещё лучше, если будет записывать обо мне воспоминания ещё кто-нибудь, ну, скажем, тот же Колесников-Вертишейкин. И ещё я подумал, что этот Вертишейкин со своим заурядным умом сам не разберётся, что произойдёт в парке на его глазах, поэтому я сказал:
      - Ты, Вертишейкин, со своим детективным умом сразу не разберёшься и не поймёшь, что сейчас произойдёт, поэтому я тебе объясню. Всё это тоже, между прочим, запиши. Значит, так: сейчас я выйду на улицу и побегу в ЦПКиО, в парк, туда, где аттракцион, понял?
      Вертишейкин кивнул головой, что он всё понял.
      - До парка со мной добежать сумеет только Маслов, остальные не выдержат и отстанут. Чтобы не подумали, что Иванов сбежал, и чтобы не искали по всему парку попусту, я тебе скажу, где мы с Масловым будем.
      - Это тоже записывать?
      - Это тоже записывай, - сказал я. - Значит, там в парке есть всякие аттракционы: ну, "Трабант", "Миксер", "Весёлый поезд", "Чашечки", там автодром, кареты, карусель, "Музыкальный экспресс", аттракцион "Твистер", двухрядная карусель, "Ракетоплан-1", "Ракетоплан-2", "Мертвая петля". Так вот, я, в основном, буду развлекаться на аттракционах, возле которых висят такие предупреждающие таблички: "Лицам, страдающим головокружением, сердечными и другими недомоганиями, посещать аттракцион не рекомендуется". Значит, всё будет происходить, как я тебе сказал, понимаешь? - спросил я Вертишейкина.
      - Фифти-фифти, - ответил Колесников-Вертишейкин, - как говорят американцы, пятьдесят на пятьдесят. Ох и интересный же ты человек, Иванов. С одной стороны, понятный, с другой стороны, в тебе чёрт ногу сломит. Всё в тебе непонятно и загадочно.
      - Ладно, - сказал я Вертишейкину, - только время поможет тебе во мне разобраться! - с этими словами я вышел во двор.
      При виде меня все мои соученики напряглись, как один.
      - Совсем недавно, - сказал я, - английская подводная лодка "Пайсез-3" с двумя исследователями на борту затонула. На глубине 1575 футов (примерно 473 метра) корма "Пайсеза-3" ударились о дно - удар был не столь ошеломляющим, как ожидали, - и на несколько десятков сантиметров лодка погрузилась в ил. Подождав несколько минут, подводники обшарили лучом карманного фонаря внутренность лодки: повреждений как будто не было.