Сверхприключения сверхкосмонавта

      "Да, кто-то очень удачно съездил меня по лбу. Даже непонятно, кто из этих желторотиков может обладать таким хорошо поставленным ударом?" - подумал я, разбрасывая всех в разные стороны и загоняя Маслова и Дудасова в геометрическую фигуру, образованную углом класса. "Так, Иванов! Так! Разделяй и властвуй, Иванов!" К сожалению, мою программу мне удалось выполнить только наполовину. Именно в тот момент, когда я разделил всех самодеятельников и собрался над ними властвовать, в класс в сопровождении наших девчонок вошла классная руководительница. По закону инерции (открытому Галилеем ещё в 1632 году!) я ещё некоторое время, конечно, продолжал драться и даже договорил до точки следующий абзац:
      - Но длительность ударного процесса весьма кратковременна - от сотен миллисекунд до нескольких микросекунд. И тут на помощь метрологам приходят запоминающие осциллографы. Их осциллограмму можно наблюдать и фотографировать с экрана хоть через несколько суток после того, как произведено измерение! Однако ударное ускорение, основной параметр удара, осциллограф не может учесть, так как оно возникает уже после того, как сработал прибор. Полученную осциллограмму нужно описать математически, вложить информацию в перфоленту, обработать её на ЭВМ - лишь после этого можно считать, что работа закончена.
      - Это ещё что такое? Что здесь происходит? - сказала громко Зинаида Ефимовна.
      Подумать только, как часто люди задают друг другу множество самых ненужных вопросов! По-моему, это всё из-за того, что они просто не умеют ценить и экономить своё и чужое время. Возьмём, к примеру, нашу классную руководительницу. Она входит в зал и видит, что на сцене дерутся ребята. Видит, что дерутся, и всё-таки спрашивает: "Это, что здесь происходит?" Что происходит? Драка происходит! Я понимаю, если бы этот вопрос задал наш химик. Он подслеповатый. Это могло бы оправдать вопрос. А у Зинаиды Ефимовны очень даже хорошее зрение. Хорошо, что в сверхкосмонавтских науках это невозможно. Там вопросы надо задавать точно. И отвечать тоже точно и без лишних слов.
      Обо всём этом я успел подумать, пока Зинаида Ефимовна читала мне нотацию о том, какое безобразное впечатление производят на неё в последнее время мои поступки. Вот к чему всё сводится, когда о поступках человека судят только по его поступкам. К безобразному впечатлению. Я уже хотел было посоветовать Зинаиде Ефимовне судить обо мне, хотя бы на этот раз, не по моим поступкам, а по мотивам моим поступков, но не успел. В это время в моей голове промелькнула более важная для моих будущих сверхкосмических полётов мысль, Я вспомнил о своём пульсе.
      Ничего. Я и так всё выдержу. Я - чедоземпр! Я вас не понял! Не перехожу на приём!
      Зинаида Ефимовна продолжала всё ещё транслировать свою нотацию, когда, значит, в моей запыхавшейся голове мелькнула мысль о пульсе. С этими разговорами я совсем забыл о том, что я, по моей программе, должен был делать сразу же после драки. Я положил большой палец правой руки на пульс левой и, выбрав момент, когда Зинаида Ефимовна набирала в себя воздух, сказал:
      - Зинаида Ефимовна, помолчите, пожалуйста, одну минуту,
      - А что такое? - спросила меня Зинаида Ефимовна очень строго.
      - Пульс! - сказал я, переводя взгляд на свои наручные часы и прислушиваясь к ударам.
      - Тебе что, плохо? - спросила Зинаида Ефимовна, В ответ на вопрос я мотнул неопределённо головой, стараясь не сбиться со счёта. Вообще-то пульс был хороший. Глубокого наполнения. Ритмичный, как сигналы точного времени из обсерватории имени Штернберга. Вокруг все стояли молча, поэтому я быстро перемножил количество ударов на секунды и получил в итоге пятьдесят два удара в минуту. Ну и сердце у меня! Отличный мотор. Сами посудите: до драки - пульс пятьдесят два! После драки - пятьдесят два. Кто-то, когда-то, где-то будет доволен очень таким пульсом...
      - Ну, что? - волновалась Зинаида Ефимовна. - Тебе действительно плохо?
      - Всё в порядке! - отрапортовал я Зинаиде Ефимовне. - Говорите! - И про себя добавил: "Вы Земля! Я Галактика. Перехожу на приём".
      Моё самочувствие так же, как и моя подготовка, было, конечно, от всех засекреченным, поэтому я сказал про себя себе голосом Левитана: "Самочувствие сверхкосмонавта Юрия Иванова хо-ро-ше-е!" - и громко добавил, обращаясь к Зинаиде Ефимовне:
      - Говорите, Зинаида Ефимовна! Я вас продолжаю слушать!
      Никогда я не думал, что такая простая фраза, как: "Говорите, Зинаида Ефимовна! Я вас продолжаю слушать!", вызовет у всех, как говорят врачи, такую преувеличенную реакцию (гиперреакцию!).
      Фразы возмущения полетели в меня со всех сторон:
      - Ребята! Вы слышите, как он разговаривает с учительницей?
      - Командует, и всё, подождите! помолвите! говорите!
      В общем, бесновались все ченеземпры. Весь драмкружок во главе со своим главным скоморохом Масловым. Не возмущалась только одна Зинаида Ефимовна, Потому что её реакция на эту фразу была, видимо, ещё более сложная, чем у остальных. После моих слов её всю так затрясло, словно у нее под ногами был не пол, а вибростенд.
      Вообще-то до этого разговора я к Зинаиде Ефимовне относился нормально. Она хоть совсем молодая учительница, но физику очень т_о_ч_н_о и здорово преподаёт. И спортом интересуется. И в Планетарий ходит. Я её там с сыном несколько раз видел. И вообще она - чедоземпр! Я её понял не сразу, конечно, сначала пригляделся, а потом понял и постепенно зачислил в чедоземпры. А потом я ещё долго к Зинаиде Ефимовне присматривался и даже решил, что, когда начнутся первые пассажирские полёты в космос, она полетит, пожалуй, одна из первых. Но сейчас я уж так не думаю. Да, с такой вибрацией нервной системы не то что в космос, а на порог монорельсовой дороги не допустят.
      - Иванов, дай дневник! - сказал Зинаида Ефимовна, очевидно придя в себя. - Твой отец из командировки приехал?
      Я молча изобразил на лице, что мой отец из командировки приехал.
      - Хороший будет для него подарок... - сказала Зинаида Ефимовна, возвращая мне дневник с длиннющей записью красными чернилами.
      Я взял дневник и, не сходя с места, внимательно прочитал запись, которую сделала Зинаида Ефимовна. В дневнике было написано вот что: "Подрался. Сорвал репетицию драмкружка. Вел себя дерзко и вызывающе!" И подпись: "З.Таирова".
      Ну что же! Зинаида Ефимовна судила о моих поступках не по мотивам... Значит, всё точно, как у нее на уроке.
      - Ну, что ты думаешь делать, Иванов? - спросила меня Зинаида Ефимовна. - Сейчас... и вообще?..
      - Я сейчас хочу уснуть, - сказал я.
      - Как уснуть? - ужаснулась Зинаида Ефимовна.
      - Очень просто, - пояснил я. - Лягу на парту и усну... Ведь после драки и после такой записи в дневнике никто не смог бы уснуть, а я усну. - С этими словами я, не дожидаясь согласия Зинаиды Ефимовны, взобрался на парту, расслабился по своей системе псипов и... уснул.
      Вокруг меня все зашумели, и каждый в духе своего "уклона". Они думали, вероятно, что шум помешает мне уснуть.
      - Очевидное... невероятное, - сказал кто-то из девчонок.
      - От очевидного к невероятному, - поправил я, не открывая глаз.
      - Время искать и удивляться!
      - Время искать и удивлять, - ещё раз вмешался я в разговор.
      - У него не нервы, а чёрт знает что такое! - сказал Маслов.
      Эти слова мне понравились. "Что и требовалось доказать!" - хотел сказать я, но промолчал.
      Последнее, что я услышал, - это спор между кем-то: уснул я или не уснул, и голос Колесникова Сергея.
      - Это же не чел... а целая АТС! - сказал он, и, как показалось мне, с явным восхищением в голосе.
      - Ну при чём здесь автоматическая телефонная станция? - удивилась Вера Гранина.
      - Да я не про эту АТС, я про антологию таинственных случаев! Там, где Иванов, там обязательно случается какая-нибудь таинственная антология. Заснуть после драки... и после всего! И в присутствии Зинаиды Ефимовны!
      - АТС это или не АТС, но я должна поставить вопрос об Иванове на педсовете, - сказала Зинаида Ефимовна.
      - А зачем на педсовете? - удивился Николай Ботов. - С ним даже драться интересно и полезно. У него и во время драки можно что-нибудь полезное узнать. Сколько раз учитель говорил про теорию удара, я не запоминал, а тут пожалуйста, всё запомнил до единого слова, - и затем Ботов словно пропел - и всё наизусть: - "Удар, его воздействие на тела изучал ещё Леонардо да Винчи. Но он, понятно, не располагал техникой наблюдения быстро протекающих процессов. И он, и Исаак Ньютон..."
      - Это он тебе эти знания в голову вбил! - объяснил Маслов. - Так что ты можешь взять этот метод на вооружение, душка-тенор.
      После этих слов я услышал снова голос Веры Граниной (с медицинским уклоном):
      - Сейчас проверю, спит или нет?.. Может, притворяется. (Я почувствовал, как её рука прикоснулась к моей.) Ну и пульс... Очень глубокого наполнения, как у спящего...
      Больше я ничего не слышал. Когда я проснулся, то Зинаиды Ефимовны уже в классе не было, а все остальные мои соклассники сидели и молча смотрели на меня. А я встал и потянулся. Потом я открыл портфель, положил в него дневник. Достал космический кроссворд и вписал в него созвездие Южного полушария. Затем соскочил с парты и при полном молчании моих современников вышел из класса.
      ВОСПОМИНАНИЕ ШЕСТОЕ
      Всё хорошо, но где чувство юмора?
      В коридоре меня догнал Борис Кутырев (с сатирическим уклоном) и сказал, хватая меня за курточку (он всегда пускает в ход руки, когда разговаривает):
      - Слушай, Иванов, ты, конечно, знаешь, что мне в тебе всё не нравится. Но знаешь, что мне в тебе больше всего не нравится?
      - Что? - спросил я и добавил: - Отвечай, пожалуйста, коротко и ясно, ты стоишь не возле доски, а возле Юрия Евгеньевича Иванова!
      - Больше всего мне не нравится в тебе эта мания величия... Отличаешься ты скорее угрюмостью, чем серьёзностью. Чувства юмора тебе не хватает, понимаешь, всё в тебе безнадёжно мрачно. Вот сейчас ты продемонстрировал нам... своё засыпание. Мы, конечно, все понимаем твой трюк: ты договорился с Граниной, чтобы она подтвердила твой сон, и она его подтвердила. Но это всё мрачно. А если бы всё было с шуткой, с юмором, то и не оставило бы такого гнетущего впечатления.
      Кутырев помолчал немного и, видя, что я помрачнел, сказал:
      - Ну вот, ты стал ещё мрачнее, а ведь "хорошо будет смеяться тот, кто будет смеяться последним".
      - А может, на земшаре уже есть человек, который будет смеяться самым последним из всех, - сказал я и, повернувшись к Кутыреву спиной, зашагал по коридору.
      Машинально я засунул руку в боковой карман. В кармане ощутил какой-то листок, хотя знал точно, что никакого листка в карман не прятал. Я сбежал с лестницы, вышел на улицу и извлёк листок из кармана, при этом ёкнуло сердце. Неужели, подумал я, неужели опять... Быстро развернул листок... Стихи! На листке были написаны стихи! Мне стало ясно: кто-то, вероятно, решил отравлять моё существование этой рифмованной пачкотнёй. Я разволновался, правда совсем спокойно, прочитал стихотворение:
      Находят птицы без приборов гнёзда
      Сквозь облака, туманы и дожди.
      Летят они в рассвет и ночью поздней,
      Проделав в небе сотни миль пути.
      Им ветер не сопутствует,
      Земные не зовут огни...
      Значит, они чувствуют,
      Значит, что-то чувствуют,
      Только что же чувствуют они?
      Спасают нас, людей, в морях дельфины,
      Ведут меж рифов в гавань корабли.
      А в девять баллов вынесут на спинах,
      Оставив нас на берегу Земли.
      Им ветер не сопутствует,
      Земные не зовут огни...
      Значит, они чувствуют,
      Значит, что-то чувствуют,
      Только что же чувствуют они?
      Значит, снова прислали стихи человеку, у которого из-за его сильной программы самообучения весь день занят и расписан буквально до секунд. И я снова эти стихи вынужден был прочитать и даже записать второй раз в жизни и второй раз в бортжурнал: "С 5.30 до 5.35 читал стихи... С 5.35 до 5.45 думал о том, зачем и кто бы мог их мне прислать".
      Я стал сравнивать первые и вторые стихи. Такое впечатление, что кто-то и что-то обо мне уже знает или, по крайней мере, догадывается о чём-то... В первых стихах написано: "...Идёшь на бой, лицо открой! - Вот смелости начало..." А во вторых стихах: "Находят птицы без приборов гнёзда". Обратите внимание, "находят без приборов гнёзда", летят "сквозь облака, туманы и дожди", "летяг они в рассвет и ночью поздней, проделав сотни миль пути", и, главное, что "им ветер не сопутствует", я подчёркиваю: "не сопутствует". Это уже просто какой-то намёк и ещё, что "земные не зовут огни". А дальше про чувства: "Значит, они чувствуют, значит, что-то чувствуют, только что же чувствуют они?" Похоже, кто-то просто хочет ввинтиться мне в душу и узнать, что же я чувствую и чувствую ли я что-нибудь вообще?.. Вот так, разгадывая эту стихотворную загадку, я шёл к дому по тротуару, стараясь шагать по линии лунного терминатора. (Терминатором называется граница света Солнца и тени Луны, падающих на Землю.) Шагать по земному терминатору неинтересно. Температура солнечного света и лунной тени, наверно, одинаковая. Интересней, конечно, шагать по терминатору Меркурия. Там освещённой стороне температура плюс пятьсот градусов... а в тени - минус двести... На этой мысли я остановился. Терминатор терминатором, а кто же за мной всё-таки крадется?.. Кто-то охотится, вероятно, за секретами моих тренировок. В нашей школе не только Маслов, но и многие другие ребята хотят стать космонавтами. Поэтому, наверно, я и Самсонова как-то на карусели встретил с девчонками. Но он просто катался. А второй раз без девчонок был. И на меня всё время подозрительно смотрел. В Сандунах Дудасов прошлый раз сказал: "Ты что это пятый раз паришься?" Ничего, если они и будут космонавтами, то самыми обыкновенными... с дублёрами... А я буду, как мне ясно, сверхкосмонавтом. Лидером я буду. Первым в мире. Первым и самым подготовленным к сверхкосмическим сверхполётам изо всех людей на всём земшаре. Размышляя об этом, я завернул за угол и, прыгнув с терминатора в тень, спрятался в первом попавшемся подъезде. Расчёт был простой: ничего не подозревающий шпион выскочит из-за угла и тем самым раскроет свою жалкую личность. Не успел я об этом подумать, как из-за угла появился Сергей Колесников. Я его сразу узнал по длинной шее, даже в темноте. Антолог таинственных случаев. У Колесникова шея была длинная, как у жирафа, и вертючая. Когда Колесников скрылся из виду, я вышел из своего укрытия и поспешил домой.
      По своему железному расписанию я каждый день в десять часов вечера уже лежу в постели. Пусть даже в это время по телевизору передают запуск новой ракеты в космос, всё равно я сплю. Если хочешь стать сверхкосмонавтом и чедоземпром, приходится себе во многом отказывать.
      ВОСПОМИНАНИЕ СЕДЬМОЕ
      Антология самого таинственного случая
      Наш дом находится совсем недалеко от школы. Поэтому сегмент земного шара, залитый асфальтом и именуемый Садовым кольцом и отделяющий мой дом от школы улицей Воровского, я проскочил пулей.
      Я торопился, так как по жизненному расписанию моего сегодняшнего вечера время несколько уплотнилось. У уже говорил, что каждый день в десять часов вечера что бы ни случилось, я должен лежать в постели. А до сна я должен был ещё успеть позаниматься геодезией и астрофизикой. И самое главное, провести первую тренировку терминатора планеты Меркурий. Я, конечно, вполне мог уложиться в расписание, если бы мне не надо было предъявлять дневник моему отцу. Прочитав дневник, отец обязательно затеет со мной разговор, который совсем не предусмотрен моим расписанием. Потом в наш разговор вмешается мама. Мама начнет меня защищать, отец начнет с ней спорить. И на это тоже можно потратить уйму такого нужного времени.
      Когда я влетел в прихожую, ни отца, ни матери дома не было. Я сделал по расписанию первым делом вот что: налил в металлическую мензурку простейшее соединение водорода с кислородом. Довёл до точки кипения. В фарфоровый тигель всыпал шесть граммов синепсиса. Смешал синепсис с тремя ложками полиозы. Тонкую пластинку, содержащую элементы фосфора и кальция, соединил с толстой пластинкой аминокислот и... ну, в общем, короче говоря, это я просто выпил стакан чаю с сахаром и съел бутерброд с сыром! Потом я положил дневник в папиной комнате на стол, на самом видном месте. Я уже собирался вернуться в свою комнату, когда заметил на столе кипу газет. Читая газеты, отец всегда подчёркивает в них отдельные статьи, фразы и даже слова. Я пересмотрел, что и где он подчеркнул на этот раз: в "Известиях" и в "Комсомолке" в основном он подчеркнул статьи о воспитании подростков. Во вчерашней "Вечёрке" был подчёркнут какой-то фельетон на финансовую тему (мой отец, дорогие товарищи потомки, работает фининспектором и часто выезжает делать ревизии. Кроме того, он всегда занят, потому что работает над диссертацией. Меня он тоже часто ревизует, так как считает, что я стал "невозможным человеком", "невозможным" - это слово мы, конечно, оставим на его совести!).
      Итак, в "Вечёрке" подчёркнута статья на какую-то финансовую тему и ещё был обведен красными чернилами какой-то фотоснимок и рядом поставлен жирный вопросительный знак.
      Минуточку, минуточку! На фотоснимке, между прочим, изображены я и мой тренер по самбо. А вопросительный знак стоял потому, что физиономия на снимке в газете была моя, а имя и фамилия под снимком не мои. Я занимался в кружке самбо под чужой, конечно, фамилией. И главное, я сфотографирован без моего ведома и согласия, Я даже на этого корреспондента и внимания-то не обратил. Когда же это он успел меня щёлкнуть? Я ещё раз перечитал надпись под снимком: "Заслуженный мастер спорта Алексей Рогунов, в прошлом известный самбист. Сегодня он тренер спортивного комплекса "Самбо" в микрорайоне Чертаново. Алексей Рогунов подготовил несколько спортсменов-разрядников. На снимке А.Рогунов с группой новичков перед началом тренировочных занятий. В правом углу портрет Коли Горлова - одного из самых способных спортсменов". И ниже: "Фото В.Фёдорова".
      Ну, знаете, товарищ Фёдоров, если вы и другие фотокорреспонденты уже сейчас начнут меня снимать во всех кружках, в которых я занимаюсь (к примеру, скажем, в планёрном, в парашютном и так далее и тому подобное), и в каждом, естественно, под другой фамилией, если эти снимки и другие начнут появляться часто в нашей прессе, то я буду вынужден со всей категоричностью поставить вопрос перед ТАСС ребром: или я, или фотокорреспонденты!..
      Я и так имею неприятности. В воскресенье шёл с отцом по улице Горького, вдруг передо мной и моим отцом вырастает один парень из парашютного кружка и говорит: "Семён Старовойтов, привет! Завтра прыжки с крыши!" Сказал и как ни в чём не бывало пошёл дальше. У отца, конечно, очки сразу же на лоб полезли.
      - Почему он тебя называет Семёном?.. Да ещё Старовойтовым? Да какие прыжки? Да с какой крыши?.. И почему с крыши?..
      - С какой крыши?.. "С какой, с какой"!.. Ну, вышку мы так называем! Парашютную вышку! Слэнг это. Жаргон!
      - А почему он тебя называет Семёном Старовойтовым?..
      - Ну, обознался! Ну, за другого принял! Ну, похож я на какого-то Семёна Старовойтова!
      И почему нужно всё обязательно превращать в трагедию?! Неужели нельзя из этого сделать хотя бы героический эпос? Ну, чтобы отреагировать на слова того паренька хотя бы вот такими словами:
      "А ты у меня, оказывается, сынок, не только Юрий Иванов, ты у меня ещё и Семён Старовойтов!" - и добродушно рассмеялся бы при этом. И я бы тоже ухмыльнулся сурово и сказал: "Да, папа, я у тебя не только Юрий Иванов, я у тебя ещё и Семён Старовойтов, и Николай Горлов, и ещё Костя Филимонов, и Сергей Тарасов..."
      "Значит, так надо, сынок?"
      "Значит, так надо, папа!"
      "И обрати внимание, сынок, что я у тебя не спрашиваю, почему ты у меня и то, и другое, и третье..."
      "Так это я в тебе и ценю, папа!"
      Теперь вы понимаете, товарищи потомки, мало мне этих случайных встреч на улицах Москвы, так теперь этот Коля Горлов - лучший самбист Чертановского района, и ещё портрет в вечерней газете. Рано ещё, рано, товарищи, помещать мои фотографии. Когда можно будет, я скажу, дам, как говорится, сигнал. А сейчас - преждевременно!
      Нет, снимать меня надо, и снимать меня надо как можно больше, но вот помещать снимки в газетах и журналах ещё рановато. И эта встреча на улице Горького, и история с "Вечёркой", и запись в дневнике о драке в школе - всё было одинаково неприятно для меня. Но неприятнее всего была для меня запись о том, что я подрался с Масловым. Впрочем, всё зависит от того, как на эту драку посмотрит мой отец. Вот если бы он посмотрел вечером мой дневник, а утром зашёл в школу и сказал нашей классной руководительнице только одну достойную истинного чедоземпра фразу: "Зинаида Ефимовна! Драки, как и войны, бывают справедливые и несправедливые!" И всё! Потом бы повернулся и молча пошёл к двери, а у двери опять бы повернулся и сказал: "И вообще, о человеке надо судить не по поступкам, а по мотивам его поступков!" Сказал бы и ушёл!
      Зинаида Ефимовна сразу бы занервничала, а в классе все заволновались. Зинаида Ефимовна побежала бы за папой. Весь класс побежал бы за Зинаидой Ефимовной.
      "Евгений Александрович! - сказала бы Зинаида Ефимовна моему отцу. - Вы нас, конечно, извините, но мы просто не знаем, как нам быть с вашим Юрием. Дело в том, что он все мотивы своих поступков от нас скры-ва-ет..."
      "Вероятно, он это делает в интересах нашего государства!" - сказал бы мой отец и, сухо попрощавшись, вышел из школы.
      "Да, ребята, - сказала бы Зинаида Ефимовна. - Придётся нам всем извиниться перед Юрием... А за тебя, Маслов, мне стыдно, очень стыдно!"
      "Зинаида Ефимовна, - сказал бы Маслов, - да если б я знал, что Иванов ударил меня в интересах нашего государства, разве я стал бы ему давать сдачи?!"
      Да, но до такого разговора мой отец ещё не дорос. Тяжело вздохнув, я прошёл в ванную комнату, достал два ведра и стал готовиться к тренировке терминатора планеты Меркурий. Вообще-то вы запомнили или нет, что терминатором называется граница света и тени? Терминатор планеты Меркурий самый контрастный. Сами посудите: Меркурий ближе всех планет к Солнцу. Атмосферы нет. Суточного вращения нет. На освещённой стороне температура плюс пятьсот градусов.
      Я опустил правую ногу в ведро с горячей водой. На теневой стороне около минус двести... Левую ногу я опустил в ведро с холодной водой... Бр-р-р... Ну и ощущение, прямо скажем, не из приятных... Вы, конечно, догадываетесь, что холодная вода должна была изображать температуру теневой стороны Меркурия, поэтому я и опустил левую ногу в ведро с холодной водой, а правую - в ведро с горячей водой: оно должно было изображать температуру освещённой стороны. Закрыл глаза и стал представлять, что я нахожусь не в ванной комнате, а на планете Меркурий, на линии терминатора. Неприятное самочувствие. Впечатление такое, как будто два разных ощущения разрывают тебя на части... М-да... Действительно!.. "...Им ветер не сопутствует, земные не зовут огни... Значит, они чувствуют, значит, что-то чувствуют, только что же чувствуют они?.." Ой-ой-ой!.. Сейчас бы того, кто эти стихи писал, голыми ногами в горячую и холодную воду сунуть...
      В это время в прихожей затрещал звонок. Судя по трезвону, звонил кто-то посторонний и звонил так настойчиво, что мне пришлось прервать на время опыт по своей "терминаторизации", прошлепать босыми ногами в прихожую и открыть дверь.
      На площадке стоял Колесников из нашего класса.
      Колесников сразу же вытянул длинную шею и завертел ею. Потом, смешно изогнув ее, он как-то подозрительно осмотрел моё раскрасневшееся лицо и особенно мои ноги.
      - Вот какая антология каких таинственных каких случаев... - сказал он. - Ты, конечно, знаешь, что такое "шестиугольник Хаттераса"?
      - Колесников, - ответил я холодно, но спокойно, - не задавай детских вопросов. Много опасности таит в себе океан, но ничто не наводит такой страх на моряка, как "шестиугольник Хаттераса" (морская территория у берегов американского штата Северная Каролина, к северу от так называемого "бермудского треугольника"). На памяти только нынешнего поколения в этом районе исчезло не менее тысячи судов.
      - Или вспоминается случай с "Кэррол Диринг", - оживился Колесников. - Эта шхуна, построенная на верфях в штате Мэн в 1921 году, пересекая Атлантику, неожиданно исчезла. Её обнаружили в районе "шестиугольника". Паруса на всех пяти мачтах подняты, но на борту ни души.
      - Да, на борту не было ни души, - подхватил я. - И по сообщению такого источника, как журнал "Нэйшнл джиогрэфик", катер морской пограничной службы, наткнувшийся на шхуну, не обнаружил на судне никого, кроме двух кошек. На камбузе стояла свежеприготовленная пища. Судьба экипажа и по сей день - загадка.
      - И это ты знаешь, - засмеялся Колесников и, хитро прищурившись, добавил: - Но я знаю, чего ты можешь не знать!..
      - Это чего я, например, могу не знать? - надвинулся я на Колесникова стеной.
      - Ты можешь, например, не знать, - стал растягивать слова Колесников, - ты можешь не только не знать, но даже не иметь никакого представления...
      - Это я-то могу не иметь никакого представления?
      - Есть, например, у твоей мамы лавровый лист или нет? - Колесников рассмеялся, довольный собой.
      Я очень спокойно, но совсем незаметно, конечно, разозлился на самого себя - так ловко поддел меня Колесников.
      - Можешь ты, Колесников, иногда сказать что-то путное?
      Колесников всматривался в меня, а я не спускал с него глаз и подумал: "Не он ли уж подбрасывает эти стихи из антологии своих таинственных случаев?" Так мы уставились друг на друга молча и не мигая. У Колесникова уже через минуту из глаз полились слезы, а я нарочно ещё минуты три, после того как он захлопал своими ресницами, я ещё минуты три, а может, и все пять запросто смотрел на него не мигаючи. Вообще-то я бы этому Колесникову сейчас с удовольствием дал вместо лаврового листа и этого "кто кого переглядит", дал бы как следует. Прервать такой важный опыт из-за какого-то лаврового листа для супа.
      - А может, всё-таки есть лавровый лист? - спросил Колесников, вытягивая шею и заглядывая через моё плечо в ванную комнату и принюхиваясь. - А чего это у тебя одна нога такая красная, а другая - белая-белая? - спросил ещё подозрительней Колесников. - Это из антологии таинственных случаев, да?
      В это время на лестнице с сумками в руках показалась моя мама. Колесников сразу выхватил из рук мамы обе сумки и потащился за ней на кухню, бормоча всё те же жалкие слова про лавровый лист. Проклиная Колесникова, из-за которого я потерял столько времени, я прикрыл дверь ванной и ждал до тех пор, пока этот шпион, получив лавровый лист, не убрался из нашей квартиры. "Лавровый лист, лавровый лист, - подумал я, - когда-нибудь вы из него венок мне на шею наденете. А вообще лавровый лист - это только предлог. Колесников определенно хочет что-то выведать. Чудак. Шёл бы с такой шеей а цирк. Вертел бы там ею на сто восемьдесят градусов".
      - Валяй, - сказал я Колесникову, открывая дверь.
      Колесников с лавровым листом в руках выходил на лестничную площадку как краб, боком, но я всё же входную дверь сумел захлопнуть так ловко, что она успела в самый последний момент дать Колесникову чуть ниже спины. А я посмотрел ему вслед в дверной глазок и запер дверь на ключ. Колесников чертыхнулся, а я пошёл в ванную комнату, с тем чтобы вылить из вёдер остывший, а в другом ведре согревшийся терминатор планеты Меркурий.
      ВОСПОМИНАНИЕ ВОСЬМОЕ
      "А я открыл, что рядом есть девчонки..."
      В это время в прихожей появилась моя мама. В дверях ванной я столкнулся с ней. Она посмотрела на мой синяк под глазом, взялась двумя руками за мои уши и сказала:
      - Юрий, что это у тебя под глазом?
      (Видит, что синяк! Знает, что синяк! И всё-таки спрашивает!) Вместо ответа я принёс в столовую портфель, вытряс из него на стол учебники, принёс из папиной комнаты дневник, раскрыл и молча показал его маме. А сам пошёл в ванную.
      - Кто тебе поставил этот синяк? - спросила ещё раз мама.
      Мама у меня молодец! Ещё не было в жизни случая, чтобы она осудила хоть один мой поступок. Потому что она не знает, не чувствует, какие серьёзные и нечеловечески трудные и, можно сказать, героические мотивы скрыты за моими поступками.
      - Этот синяк мне поставил театральный кружок! - сказал я.
      - Так! - сказала она за дверью. - Теперь они стали на тебя нападать целыми кружками. А завтра они начнут нападать целыми школами. - Мама вошла в ванную. - Это тебе ещё нужно, - кивая головой в сторону вёдер, спросила меня мама, - или можно вылить?
      - Можно! - сказал я, доставая из кармана пижамы пятак и прикладывая его перед зеркалом к синяку. Через моё плечо в зеркало заглянула и моя мама и снова впилась глазами в синяк. Так как мой папа ещё не вернулся с работы, а я по расписанию уже должен был готовиться к отбою, я направился в свою комнату.
      - Юрий, погоди! - сказала мама, взяла меня за руку и подвела к телефону. - Я сейчас же соединюсь с твоей учительницей... Подожди минутку!
      - Мама, - ответил я строго, - ты же знаешь, мой сон священный.
      - Знаю, знаю, - сказала мама, - но сейчас придёт папа. Нам нужны будут подробности.
      Мой наручный будильник прозвонил отбой.
      - Это чудовищно! - сказала мама. - На тебя напал целый кружок! Я заставлю твоего отца пойти вместе со мной в школу!
      Наручный будильник всё ещё продолжал звенеть. Я повернул часы циферблатом к маме и сказал:
      - Завтра!
      В прихожей раздался звонок.
      - Вот и папа пришёл... - Мама перестала набирать номер телефона и постучала пальцем по дневнику: - Может, ты всё-таки...
      - Завтра! - сказал я и, сделав рукой что-то среднее между "спокойной ночи" и "до свидания", направился в свою комнату, юркнул под одеяло и стел расслабляться по системе йогов.
      В прихожей раздались папин и мамин голоса.
      - "...Родина слышит, Родина знает, где в небесах её сын пролетает..." - пропел отец. Отец был в хорошем настроении. В хорошем настроении отец всегда поёт эту песню. Отец прошёл в свою комнату, и некоторое время там было тихо.