Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Порванный шелк

ModernLib.Net / Детективы / Майклз Барбара / Порванный шелк - Чтение (стр. 1)
Автор: Майклз Барбара
Жанр: Детективы

 

 


Барбара Майклз

Порванный шелк

Глава 1

Они отказались от того, чтобы она отвезла их в аэропорт. Национальный аэропорт был одним из самых загруженных в стране. Даже коренные жители Вашингтона старались по возможности избегать его из-за ужасного движения на трассе. «За исключением этих чертовых членов конгресса, — прорычал ее дядя Пат, стукнув кулаком по столу, чтобы придать большую значимость сказанному. — У них-то есть персональные шоферы и лимузины с кондиционером, им не надо из кожи вон лезть, чтобы добраться до аэропорта, зарабатывая себе высокое давление и зубную боль».

Что, в свою очередь заметила тетушка Рут, было не только несправедливым преувеличением, но и вовсе не относилось к делу.

Карен не спорила. Последнее, что она увидела, — была застывшая улыбка и озабоченный взгляд ее тетушки, выглядывавшей из окна такси.

Автомобиль на секунду задержался на углу улицы и, рванув с места, погрузился в водоворот движения по Висконсин-авеню. Наконец-то Карен позволила дежурной улыбке сползти с лица. Она потерла подбородок, подумав о том, что у тетушки Рут, видимо, также ноют мышцы лица после стольких недель вынужденного, обусловленного обстоятельствами дружелюбия и веселья.

Это было настоящим облегчением — вдруг позволить себе полностью расслабиться. Она подошла к дому, едва передвигая ноги, хотя было еще раннее утро, улицы мерцали от жары и повышенной влажности, что было так характерно для лета в Вашингтоне.

Как и все старые дома в этой фешенебельной части столицы, дом Рут был возведен в начале девятнадцатого века, в те времена, когда Вашингтон был процветающим городом со своими собственными порядками, прежде чем новая нация поселилась здесь, перебравшись через реку. Каждый кирпич на фасаде, все до мельчайших деталей в самом доме было хорошо знакомо Карен. Она прожила здесь со своими тетей и дядей почти год, пока посещала колледж, а после часто приезжала навестить их. Но сейчас, когда она стояла в холле, глядя на знаменитую винтовую лестницу, ее не покидало чувство, что было во всем этом что-то абсолютно незнакомое и нереальное.

И дело было вовсе не в доме. Что-то произошло в ней самой. Всего лишь месяц назад она была женой и вела домашнее хозяйство, живя в пригороде. У нее были все основания полагать, что положение ее столь же прочно и постоянно, как у мошки в куске янтаря. Расписание Джека было таким же неизменным, как и ее собственное. Если он был не в университете, то уходил на собрание, или на конференцию, или закрывался в своем офисе, работая над очередной книгой или статьей, которые должны были свидетельствовать о его успешном продвижении по профессиональной лестнице. Когда она не занималась работой по дому, то печатала на машинке его работы, или проверяла его записи, или разыскивала нужные ему материалы. Все, что она делала, даже пища, которую готовила, — все это делалось по раз и навсегда установленным правилам. Джек был человеком, которому кулинарные изыски национальной кухни или какие-либо диеты не доставляли никакого удовольствия. Его вполне устраивали мясные блюда с картошкой.

Он заказал себе бифштекс в тот день, когда сказал ей обо всем. Он предложил пообедать где-нибудь вместе, что было редчайшим случаем за последние несколько месяцев. Позже Карен поняла, что что-то было не так. Но она даже заподозрить не могла, что именно. Его сообщение, тщательно продуманное и высказанное только после коктейля, было страшным потрясением для нее; это был удар ниже пояса.

Он ошибся, приняв ее молчание и пустой, ничего не выражающий взгляд за тихую уступку. И вздохнул с облегчением, поняв, что истерики не последует. (На самом деле он был разочарован и заметно раздражен тем, что она не ела те дорогие блюда, которые он заказал). Подвезя ее домой, он отправился на очередное так называемое «собрание». Карен прекрасно понимала, кто там будет. Все та же личность, которая посещала все те же собрания и из-за которой Джек был так занят в последнее время.

Она сразу поднялась наверх, собрала единственный чемодан и вызвала машину. На их общем счете было достаточно денег, чтобы купить билет до Вашингтона. И она благодарила Бога за то, что существующая банковская система позволяла ей получить наличные немедленно при помощи автоматического банкомата.

Ей и в голову не приходило отправиться «домой к маме». Когда несколько дней спустя она собралась с духом и позвонила женщине, которая по странному стечению обстоятельств была ее матерью, вместо приглашения приехать домой она выслушала резкую нотацию. Должно быть, она что-то не так сделала или с чем-то не справилась. Она не должна была уезжать из дому и бросать мужа. Она должна была бороться за свои права и за своего мужчину...

Однако резкая, обличительная речь никак не подействовала на моральное состояние Карен, хотя она и испытывала страх перед материнским гневом. «Это только твоя вина. Потому что, если бы это было не так — если бы ты не была виновата, это могло бы случиться с кем угодно, даже со мной».

Далеко не все жены, насколько Карен знала, испытывали этот тайный страх. Взять, к примеру, ее сестру Сару, которая раньше, пока она посещала Джорджтаунский университет, тоже жила с Рут и Патриком. Сейчас она жила на западном побережье и была полностью поглощена заботой о четырех своих неугомонных ребятишках и таком же неугомонном и обожаемом ею супруге. Это было одной из причин, по которой Карен не стала искать прибежища у своей сестры. Но это была не единственная причина. Бьющее через край счастье, которое исходило от Сары, было бы как соль на свежую, еще не успевшую зарубцеваться рану.

Рут, сестра ее матери, тоже была счастлива в браке, но это было тихое, не выставляемое на обозрение окружающим счастье, и потому оно не ранило.

Патрик и Рут были старше, у них не было детей, и их восхищение друг другом выражалось более спокойно, а потому Карен предпочитала их общество любому другому. Первое замужество Рут было несчастливым, и она не любила говорить об этом. Ей было около сорока лет, когда она вторично вышла замуж за человека, который был ее полным антиподом. Благодаря антропологическим исследованиям, которые он проводил, Патрик МакДугал часто бывал в отдаленных, диких местах планеты, и именно его работа способствовала появлению у него презрения к ханжеским условностям цивилизации, презрения, которое он не собирался скрывать.

Пат был крупным, шумным и неуклюжим, с копной огненно-рыжих волос и лицом, подтверждавшим теорию о происхождении человека от обезьяны. В противоположность ему подчеркнуто аккуратная и подтянутая Рут была миниатюрной, с изящными чертами, хрупкостью и утонченностью напоминавшей фарфоровую статуэтку.

Их речь также была разительным контрастом по отношению друг к другу. Его язык всегда изобиловал ругательствами, в то время как Рут лишь в минуты сильного волнения могла произнести какое-нибудь легкое ругательство, не выходящее за рамки приличия.

Если Карен и хотела найти виновника всех своих несчастий — а было время, когда она определенно этого хотела, — она могла винить Рут, но не за то, что ее брак распался, а за само замужество. Она встретила Джека, когда жила с Рут и Патриком. Как и Пат, Джек преподавал в университете. Джек чем-то напоминал ее дядю, человека, который сделал Рут настолько счастливой, что та стала настоящей угрозой одиноким людям. (Каждый, кто ее видел, мечтал о таком же счастливом единении с любимым человеком.)

Сейчас Рут уезжала с ним на Борнео, чтобы помочь ему содержать дом в джунглях, в то время как Пат заканчивал собирать материал о магии и местный фольклор. Рут с ее элегантными костюмами пастельных тонов и безукоризненной прической, Рут, которой шел уже шестой десяток, светилась от радости, когда говорила Карен об их планах.

Это было поразительно, насколько совпадали их желания, говорила Руг. Она совершенно не думала о змеях или ядовитых насекомых, об отсутствии каких бы то ни было санитарных условий, но вот оставлять свой любимый дом пустым на целых три месяца ей очень не хотелось. Она, конечно, могла бы его сдать — всегда находились дипломаты, политические деятели, журналисты, которым нужно было временное жилье в Вашингтоне, и казалось, что у многих из них денег было значительно больше, чем им требовалось. Но Рут испытывала неприязнь к самой мысли о том, что кто-то посторонний может жить в ее доме.

— Так что ты и в самом деле делаешь мне одолжение, — убеждала она Карен. — Пустой дом — это все равно, что персональное приглашение для грабителей. Я только надеюсь... — Небольшая складка меж бровей стала глубже, и она замолчала.

— На что ты надеешься?

— Что ты не собираешься оставаться одна.

— Почему бы и нет? Это как раз то, что мне нужно.

Рут продолжала смотреть с сомнением.

— Я в этом не так уверена. Безусловно, тебе необходимо какое-то время побыть одной: время подумать, построить планы на будущее и, — добавила с легкой улыбкой, — покричать, поплакать, попинать мебель (за неимением под ногой ничего лучшего), выплеснуть весь свой гнев.

— Но я совершенно не сержусь.

— В таком случае ты просто должна рассердиться! — Рут слегка повысила голос, да и румянец на щеках стал заметнее, а это свидетельствовало о высшей степени раздражения.

— Но почему? — рассудительно спросила Карен. — Разве злость способна разрешить какие-нибудь проблемы? Я не виню Джека; было бы нечестно с его стороны притворяться, изображая чувства, которые он больше не испытывал по отношению ко мне и... Да посмотри ты на меня! За последние несколько лет я так опустилась.

Рут сжала губы; но на этот раз не смогла промолчать, и слова, которые она пыталась сдержать, выплеснулись наружу:

— Я и не собираюсь критиковать Джека, но, ради Бога, прекрати винить во всем себя! Ничего плохого нет в том, чтобы сердиться. По крайней мере, это более конструктивно, чем смирение и жалость к себе.

Карен была настолько удивлена столь нехарактерным для Рут поведением, что даже забыла обидеться на нее, в то время как та, сразу оценив ситуацию, тут же раскаялась в том, что сказала:

— Дорогая, прости меня. Я не должна была говорить, этого.

— Не волнуйся за меня, Рут. Со мной все будет в порядке. У нас у всех разные способы справляться с эмоциональными проблемами.

— Н-да. Ну ладно, я не буду читать тебе лекцию. Я собиралась только сказать, что хотя одиночество служит нужной и благородной цели, но ты здесь будешь находиться в одиночестве слишком продолжительное время. Тебе необходим кто-нибудь, с кем бы ты могла поговорить. Может быть, мне стоит отказаться от этой поездки?

— Даже не думай об этом.

— Но мне бы хотелось...

— Мне нужен кто-то, с кем я могла бы поговорить? Ты забыла Джули. Проблема будет в другом: как сделать так, чтобы она не говорила. Ты ведь знаешь, какая она болтушка.

— Джули не поддерживает разговор, она просто произносит монолог, и это уже дело собеседника слушать его и молчать или не слушать и пытаться вставить слово. Но я рада, что ты встретилась хоть с одним старым другом, который еще не успел уехать из города. Очень мило с ее стороны предложить тебе работу. Тебе необходимо чем-нибудь занять свои мысли.

В этот момент их разговор прервал Пат, который закричал сверху:

— Куда это я подевал свои чертовы туфли?

Рут рысью кинулась на поиски пропавших объектов. Этот заведенный у них порядок повторялся по нескольку раз в день, и, похоже, обоим он доставлял истинное удовольствие.

Сейчас, когда они уехали, дом казался пустым и неприкаянным — особенно без Патрика, который, просто проходя по комнате, заставлял все небольшие предметы дребезжать и позвякивать. В отличие от всех ее предыдущих визитов, в этот раз Карен впервые очутилась одна в доме.

Карен подошла к двери гостиной. Это была очень славная комната, привлекательность которой создавалась не в ущерб комфорту. Удобные мягкие диваны, стоящие перед камином, приглашали непринужденно присесть и расслабиться. Книжные шкафы, расположенные у французских окон, представляли собой не изящно подобранные и расставленные по цвету тома, а пеструю коллекцию книг, явно читаемых и перечитываемых. Единственное, что здесь изменилось, это цветовая гамма драпировки, ранее соответствовавшая синему цвету веджвудского фарфора и гармонировавшая с изразцами на камине. Сейчас же цвет сменился на нежно-розовый, подушки тоже приобрели оттенки розового и сиреневого.

Карен вошла в комнату и остановилась у окна. Гостиная по длине повторяла размер дома. Окна выходили в сад; сквозь полупрозрачные занавески открывался безмятежный вид нежно-зеленой листвы и ярких цветов, освещенных лучами солнца и смягченных прохладой бархатно-серых теней. Невозможно было поверить, что этот сказочно-прекрасный сад находился в самом сердце огромного города. Птицы, взмахивая крыльями, порхали с ветки на ветку, любимые розы Рут были в полном цвету. Высокие стены, частично из кирпича и частью из дерева, полностью скрывали заднюю часть двора, куда можно было пройти только через дом или по узенькой тропинке вдоль стены с северной стороны.

Тишина стояла необыкновенная. Когда атласные портьеры слегка сместились с прежнего места, Карен вздрогнула, а затем рассмеялась. Только что заработал кондиционер; вентиляционная решетка находилась прямо у ее локтя, и поток прохладного воздуха ударялся о ткань.

Она никак не могла понять, отчего Рут так не хотелось оставлять ее одну в доме. Для Карен это было привычное состояние. Джек всегда отсутствовал, бывая на конференциях и симпозиумах и на так называемых «собраниях». Их дом был прозаичным, современной планировки зданием, ничем не отличавшимся от своих соседей, а кроме того, Карен вовсе не была нервной.

Не был ли причиной беспокойства Рут сам дом — очень старый, имевший полуторавековую историю? Человеку, эмоционально подвижному, да еще переживающему не лучшие времена своей жизни, ночью может показаться Бог весть что, если где-нибудь скрипнет створка шкафа или ветром колыхнет драпировку в комнате.

Если это было причиной нежелания оставлять ее одну, то это было совершенно безосновательно.

Карен с любовью оглядела комнату. Ее охватило чувство тихой радости и покоя. Сам дом как бы приглашал ее остаться. Такое чувство возникает, лишь когда возвращаешься домой.

Она вышла из гостиной и прошла по холлу на кухню. Это была единственная часть дома, в которую Рут привнесла изменения после того, как здесь поселилась, унаследовав дом у своих старых бездетных родственников. Все бытовые приборы и застекленные шкафы были абсолютно новые, но коричневая напольная плитка и угловой буфет, в котором Рут держала свою коллекцию заварочных чайников, придавали кухне уютный деревенский вид.

Карен заварила себе кофе — четвертую чашку за это утро — и села. Она сидела без движения довольно долго, стараясь ни о чем не думать и ничего не чувствовать, позволяя тишине и покою пронизать всю ее плоть. Каждый мускул ее тела отдавался тупой болью после недель напряжения и притворства, когда изо дня в день приходилось демонстрировать свое спокойствие и силу, которыми она не обладала.

Она прекрасно понимала, кого имела в виду Рут, говоря, что ей необходим кто-нибудь, с кем она могла бы пообщаться. Рут подразумевала не Джули и не себя. Она имела в виду то, что деликатно называла «профессиональной помощью», — психолога. Карен уже как-то попробовала, что это такое. Женщина была довольно привлекательной, но толку от нее кг было никакого. Она не отвечала на вопросы, она их задавала: «Почему вы вышли за него замуж?»; «Вы говорите, что вы позволили себе быть неряшливой и непривлекательной, — почему?»

Почему, почему... Если бы Карен знала ответы, ей не нужна была бы помощь психолога. Одного раза было достаточно. Она отказалась от второй попытки.

Наконец-то одна. Она почти дремала, подперев голову рукой, когда зазвонил телефон, и, вздрогнув, она разлила холодный кофе по столу.

Как она и ожидала, это была Джули. Ее голос с металлическим оттенком невозможно было спутать, так же, как и манеру говорить. Она никогда не здоровалась и не представлялась, а сразу переходила к делу с уверенностью человека, которому просто некогда терять время.

— Они уже уехали? — требовательно спросила она.

— Да, совсем недавно. Почему...

— Ты собираешься появиться в магазине?

— Вообще-то я не планировала. Ты сказала, что я могу...

— Ты должна узнать все рутинные процедуры прежде, чем приступишь к работе.

— В течение месяца я каждый день ходила туда, кроме того, впереди еще целая неделя до твоего отъезда. Уйма времени. Мне действительно не хочется сегодня. А потом я обещала Рут...

— Все отговорки, отговорки. Не думай, что я позволю тебе хандрить и жалеть себя и ничего не есть.

— Мне не помешает немного поголодать, — сказала Карен.

— Это верно.

— Спасибо!

— Ты первая это сказала, — Джули легко вздохнула. — Когда-то у тебя была великолепная фигура. Конечно, ты высокая. А если во мне всего пять футов, метр с кепкой, каждую унцию сразу видно. Я только что обнаружила великолепную новую диету. Ты посидишь на ней пару недель...

— У тебя разве нет покупателей? — спросила Карен, сделав ударение на последнем слове?

На Джули эта шпилька не возымела действия.

— Только несколько любопытных туристов. Мои постоянные клиенты в такую жару не приходят. Так вот, как я говорила, это супердиета. Я приеду к ужину и расскажу тебе о ней.

— Мне бы не хотелось ничего готовить сегодня вечером, Джули.

— Я привезу пару «бигмаков».

— Если это и есть твоя новая диета, то я полностью за нее.

— Глупая ты какая. Мы сядем на диету завтра. Ой, а вот и по мою душу пришли. Увидимся позже.

Карен швырнула трубку на рычаг, по-детски наслаждаясь своей шалостью. Когда-то она находила забавной грубоватую речь Джули и ее колкие замечания. Когда-то она была более самоуверенной, чем сейчас.

Ей было интересно, чего же хочет Джули. Она приняла дружеское предложение давней приятельницы вначале с покорной благодарностью, но ей не потребовалось много времени, чтобы разобраться в истинном положении вещей и понять, что Джули никогда ничего не делает просто так, за все она ждет ответной услуги.

А сейчас Джули разрушила ее первый день пребывания в одиночестве. Харен приняла душ, одела свое омерзительное тело и причесала свои отвратительные волосы, а затем постаралась поесть, притворяясь, что эти скучные и ничего не значащие действия все-таки имеют для нее какое-то значение. Она не могла даже плакать по ночам из-за страха быть услышанной Рут. Но она с надеждой смотрела в будущее, когда она сможет не притворяться, ну если только самую малость, окунаясь в жалость к себе. Сможет сбросить с себя бюстгальтер и пояс, которые слишком жали, — как, впрочем, и любая деталь одежды, которую она привезла с собой, — надеть замызганный старый халат, лежать в постели, читая что-нибудь банальное и ничего не значащее, питаться всем, что есть в холодильнике и что не требует специального приготовления, рано ложиться спать.

И плакать до тех пор, пока не уснешь.

С тяжелым вздохом мученицы Карен поднялась по лестнице и зашла в комнату, ее собственную, когда она жила с Рут, а теперь комнату для гостей. Она выглядела практически так же, как и тогда, за исключением того, что сейчас она была аккуратно убрана. На столе не осталось ни книг, ни изжеванных карандашей; пол и стулья не были завалены одеждой, обувью и другими вещами, обыкновенно разбросанными везде. Большой, красного дерева шкаф служил чуланом: в домах начала XIX века редко были встроенные шкафы. «Все равно они тебе не нужны, — с сарказмом заметила Рут. — Ты ведь никогда не вешаешь свою одежду на место».

Нежная улыбка тронула губы Карен при воспоминании об этом. Какой же беспечной неряхой она была в те дни! Она прошла полный цикл — и все такая же неряха, но уже не беззаботная.

Карен намеревалась продолжить учебу после того, как вышла замуж, чтобы получить диплом. Это казалось так просто, если учесть, что Джек работал на этом же факультете, Но как-то так выходило, что времени никогда не было. В течение нескольких лет она закончила всего один или два курса, так как всегда находились какие-то бумаги Джека, которые нужно было просмотреть или напечатать; и уж конечно работа Джека была значительно важней того, чего в перспективе могла достигнуть Карен.

Она научилась печатать на машинке. Джек ее в этом поддержал — это был очень нужный навык. Безусловно, ему это было просто необходимо, но Карен подумала, что она должна быть ему благодарна за то, что он настоял на этом, так как сейчас это было единственным, что она умела делать. (Эту работу легко можно было получить.) Она работала в качестве научного ассистента Джека в течение десяти лет, но без официального звания или зарплаты. Возможно, Джек напишет ей посвящение в начале какой-нибудь своей книги, где и отдаст ей должное.

Карен уже в который раз напомнила себе о том, что она находится в более выгодном положении по отношению ко многим разведенным женщинам. Ее замужество длилось всего десять лет, а не двадцать пять или тридцать. Было еще не поздно приобрести какие-то новые знания и навыки.

Но какие? Не было ничего такого, чем бы ей хотелось заняться. Ну совершенно ничего.

Солнечные лучи проникли сквозь занавески, согревая мягкий голубой ситец на подушках и пробуждая золотое мерцание полированной мебели. В высоком зеркале отражалась кровать с кружевным пологом на четырех столбиках.

В нем отражалась и Карен. Уныние сменялось глубоким отчаянием по мере того, как она изучала бледное расстроенное лицо и оплывшую фигуру женщины, смотревшей на нее из зеркала. Но что было еще хуже — если вообще что-нибудь могло быть хуже — так это живое воспоминание о той девушке, которая некогда улыбалась ей из того же самого зеркала. Высокая, стройная, с длинными ногами, блестящими черными глазами и гривой черных как смоль волос.

Седины в волосах еще не было, но они больше не спадали пышными прядями на плечи. Безжизненные, как древесный уголь, они лежали на ее голове словно парик, выдернутый наугад с полки универсального магазина. Такой же безжизненный, как ее надежды, и ее честолюбие, и ее чувство собственного достоинства.

Глаза девушки-воспоминания, казалось, сверкали в насмешке. Не смейся надо мной. Из всех людей ты должна мне сочувствовать больше всех...

Карен потянула вниз края юбки, потом быстро шагнула из нее и швырнула через всю комнату; сорвала с себя блузку и скомкала ее, За ними последовали туфли, колготки и пояс. Душевное равновесие восстанавливалось по мере того, как выплескивалось негодование, но больше она уже не смотрела в зеркало.

На этот раз избитая фраза «нечего надеть» была абсолютной правдой. Перед тем как уехать от Джека, она не глядя побросала вещи в чемодан. Она должна позвонить ему и попросить, чтобы он прислал ее одежду. Она ему совершенно не нужна, возможно, он будет даже рад избавиться от последних напоминаний о ней. Но он не будет сам собирать вещи, нет, только не Джек. Он попросит упаковать их Сандру — Сэнди, его высококвалифицированную секретаршу, в недалеком будущем свою вторую жену. Даже если Карен смогла бы заставить себя поговорить с Джеком, все равно она не могла вынести самой мысли о том, что Сэнди будет дотрагиваться до ее личных вещей. Сэнди сделает эту работу аккуратно и со знанием дела, так же, как она делает все; и будет улыбаться с непереносимой жалостью молоденькой девушки, складывая поношенные вещи и ее белье четырнадцатого размера. Карен было девятнадцать лет, столько же, сколько сейчас Сэнди, когда она вышла замуж за Джека.

Боже мой, уныло подумала Карен, я рассуждаю, как старуха. Когда же это произошло? Как это произошло?

Мне же всего двадцать восемь лет... ну, почти двадцать девять. Десять лет назад я носила вещи шестого размера, играла в теннис, бегала, следила за тем, что ем. Почему я позволила этому случиться?

Она захлопнула дверцу шкафа и, проходя через комнату, пнула ногой блузку, валявшуюся на полу. Должна же быть хоть какая-то одежда в доме? Не было смысла искать ее в шкафу Рут: она была на несколько дюймов ниже и не такой объемной.

Может быть, с надеждой думала Карен, Рут сохранила что-нибудь из одежды, которую она или ее сестра оставили здесь, — большие рубашки или платья. Рут всегда смеялась над Патриком за то, что он никогда ничего не выбрасывал, сама же она действовала так же. Карен вспомнила, как однажды она помогала Рут относить вещи на чердак. Она никогда еще не видела, чтобы чердак содержался в такой чистоте, почти без пыли, аккуратно убранный, пахнущий хвоей и нафталином.

В любом случае на это стоило посмотреть. Ей больше ничего не оставалось. Сунув ноги в истершиеся сандалии, руки — в карманы вылинявшего хлопчатобумажного халата, она стала подниматься по лестнице.

* * *

Джули опаздывала. Должно быть, дела идут хорошо, подумала Карен, кроша зелень и овощи. Было уже почти шесть часов, когда она услышала звонок в дверь и поспешила открыть, так как Джули просто держала кнопку, не отпуская ее.

Карен открыла дверь и отступила, пропуская гостью, Джули устремилась в дом, как бык на ринг. Она прошла прямо на кухню, бросая через плечо:

— Что так долго? На улице такая жарища, я думала, умру. Я вынуждена была идти на М-стрит за гамбургерами...

— Да, целых два квартала, — язвительно заметила Карен, следуя за Джули.

— Так, мне нужно выпить. Где джин и лед?

— Садись, я тебе сейчас сделаю. Джин с тоником?

— Да, — Джули бросила пакеты на стол и упала в кресло. Ее рыжие волосы, подстриженные в хаотическом беспорядке, как у популярных рок-звезд, торчали в разные стороны несгибаемыми проволочками, слипшимися от пота и спрея для волос. На ней была блузка с открытыми плечами и хлопчатобумажная юбка; ряды пластмассовых бус образовывали нечто, наподобие кирасы вокруг ее шеи, а когда она поднимала руку, чтобы стереть потекшую с бровей краску, браслеты на руке звенели и щелкали. Ее экипировка выглядела бы по-идиотски на большинстве женщин, особенно украшения. Но это странным образом шло острым, лисьим чертам лица и приземистой фигуре Джули. «Я выгляжу, как жирная лиса», — как-то заметила она, и, хотя Карен вежливо протестовала, в этом признании была доля правды.

Карен предложила стакан с позвякивавшими в нем кусочками льда. Джули взяла его; потом глаза ее сузились, и она стала пристально изучать Карен, как будто видела ее впервые.

— Так, так. Вот уж не думала, что такие шикарные модели уже достигли среднего запада.

Карен неловко пригладила подол своего платья. Оно было из желтого, выцветшего до нежно-кремового оттенка батиста с мелкими брызгами оранжевых цветочков. Глубокая кружевная гофрированная оборка красиво обрамляла шею и гармонировала с кружевными оборками коротких рукавов.

— Я нашла это на чердаке. Должно быть, оно принадлежало кузине Хэтти. Она была полной женщиной, хотя значительно ниже меня.

— Мне показалось, я почувствовала запах нафталина, — Джули внимательно рассматривала свободно ниспадающие складки платья, его край, едва прикрывающий колени Карен.

— В начале тридцатых они носили длинные платья. Так ты говоришь, на чердаке?

Налив себе чистый тоник со льдом, Карен села. Она никогда не увлекалась спиртным и сейчас не собиралась этого делать.

— Не хитри, Джули, у тебя это плохо получается. Я знаю, ты готова умереть, чтобы попасть на чердак тети Рут.

— Я готова прибить кого-нибудь за возможность попасть туда, — сказала Джули холодно. — Найти нужный товар — одна из величайших проблем в антикварном бизнесе сегодня. Все хорошие вещи давно куплены, просто нечем торговать; каждая маленькая старая леди где-нибудь в провинции знает, что весь ее ненужный старый хлам стоит денег.

— Ты уже говорила мне это сотни раз, — сказала Карен, потягивая напиток. — Именно поэтому ты и взяла меня на работу, не так ли? Ты уже положила глаз на чердак тети Рут.

— На ее и на кое-чей еще.

— К примеру, на миссис МакДугал?

— Она тебе почти что бабушка, не так ли?

— Мы с ней не являемся родственниками. Она — мать Пат, а он, в свою очередь, всего лишь муж моей тетушки.

— Но у него нет своих детей. И я уверена, он думает о тебе и о твоей сестре как о своих собственных детях.

Джули пыталась выглядеть сентиментальной, но безуспешно. Ее зеленые глаза смотрели холодно и расчетливо, как у мелочного торгаша. Карен не отвечала. Делая вид, что она не заметила недовольства Карен, Джули продолжала:

— Старая леди — это здешняя легенда. Члены ее семьи были коренными джорджтаунцами, и она вышла замуж за большие деньги. Это замужество считали тогда мезальянсом. Джексон МакДугал относился к категории магнатов-грабителей. Миллионер, который сделал себя сам и у которого не было ни культуры, ни принадлежности к классу. Но его миллионы компенсировали отсутствие манер.

— Миссис МакДугал не вышла бы замуж за деньги, — сказала Карен непреклонно. — Она очень любила своего мужа.

— Я бы его тоже очень любила. Страстно! Она была самой влиятельной женщиной в Вашингтоне в течение сорока лет. И она знала, как распорядиться деньгами Джексона. Ее дом — настоящий музей! Я там была однажды, на благотворительной экскурсии. Сколько ей лет? Сто?

— Около девяноста. Джули, ты не просто сплетница, ты — вампир. Ты, наверное, сидишь и молишься, чтобы люди скорее умирали, чтобы ты могла купить их антиквариат?

— Ну так, дорогуша, они могут взять все это с собой? Не могут, не так ли? Я слышала, что она собирается продать дом, избавиться от большинства своих вещей и уехать в частную лечебницу. Ценные антикварные вещи, безусловно, попадут на аукцион «Кристи» или «Сотби». У меня нет таких денег, чтобы купить коллекцию, подобную этой, даже если бы я сумела туда проникнуть. Но даже тот хлам, что останется, сделает меня богатой. В свое время она была одной из самых модных женщин в городе. Держу пари, у нее был свой модельер платьев и шляпок и аксессуаров...

— Я думала, ты не имеешь дела с модной одеждой, — сказала Карен и добавила язвительно: — Мы бы не отстали так у нас там, на нашем отчаянно скучном среднем западе. Я знаю, что старая одежда сейчас в моде, а точнее, ее коллекционируют. Но я бы ни за что не стала носить подобные вещи...

— Но это как раз то, что ты сейчас делаешь, — сказала Джули, указывая на ее платье. — Выглядит это на тебе очень славно. И наверняка очень удобно, не так ли?


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21