Школа 1-4

Чем дальше идут они, тем сильнее становится эта странная тяга, какой Люба не испытывала еще никогда в жизни: пойти туда, скоро она уже и думать ни о чем другом не может, ей начинает казаться, что, если она не окажется там как можно быстрее, случится нечто неописуемо ужасное. Она останавливается в нерешительности на узком перекрестке и смотрит в ту сторону, откуда исходит беззвучный зов.
      — Что с тобой? — спрашивает Наташа.
      — Мне нужно туда, — Люба вытягивает руку, показывая, куда ей нужно. Пойдем туда.
      Наташа вглядывается в сумеречный, уходящий вверх переулок.
      — Что там? — спрашивает она Жанну.
      — Большое кладбище, — отвечает та. — Мертвые зовут ее. Чем их больше, тем сильнее зов.
      — Всего лишь кладбище, — переводит для Любы Наташа. — Могилы чужих тебе людей. Что ты будешь делать на чужом кладбище?
      Люба пожимает плечами. Она не знает, что будет там делать.
      — Мы уже пришли, — окликает их Жанна, удалившаяся на полквартала вперед. Отсюда видно Храм.
      С того места, где она сейчас стоит, действительно видны темные стены Храма, закрывающие собой пространство между домами. Они подходят все ближе, замедляя шаги. Храм огромен. Люба бывала раньше в этом районе города, но никогда не видела Храма, а как она могла не видеть его, раз он так велик. Он занимает половину ночного неба, гора черноты, стершая собою звезды. Вдоль лестницы у входа в него стоит множество урн, и каждая хранит свою тайну. Окрестные деревья шепчутся вокруг листвой ярких красок, подсвеченных ночниками фонарей, и это есть последний, пограничный звук у невидимой границы, за которой затаилась тишина.
      — Что это? — тихим шепотом спрашивает Люба.
      — Это же цирк, — отвечает ей на ухо Наташа.
      — Пора звать старуху, — оборачивается к ним Жанна, лицо которой так напряжено, словно оно держит пуд железа одной своей кожей.
      Жанна беззвучно шевелит губами, глядя Любе в лицо. Только теперь Люба замечает, что глаза Жанны светятся в темноте, как у кошки. Потом Люба вдруг начинает видеть старуху, лежащую на полу в какой-то комнате, где больше нет никакой, даже самой маленькой, мебели. У стены комнаты тоже стоит Жанна, поперечно закрыв глаза ладонью.
      — Бабушка, вставай, — произносит та Жанна громким шепотом.
      Люба наклоняется, протягивает руку и касается вздувшейся ноги старухи, синевато-бледной в свете молочной лампы. Лариса Леопольдовна дергается, как от ожога, перевернувшись, поднимается на четвереньки, и кое-как встает на ноги. Она смотрит в стену, прядя поджатыми к животу руками. Разум Любы проваливается в гнилой колодец, полный какого-то глухого жужжания, и сила кольца открывается ей, ужасная и невыразимая человеческим языком.
      Когда тьма уходит, Лариса Леопольдовна уже стоит перед ней на лестнице цирка, хмуро пялясь на ступени под собой. Узкие мохнатые губы ее крепко стиснуты.
      — Ну, — говорит Люба, самая не зная, что ей делать дальше.
      Старуха разворачивается и споро начинает карабкаться по лестнице наверх. Все поднимаются следом за ней, причем Жанна вынимает из сумочки пистолет. Перед старой деревянной дверью, спрятанной в темной нише Лариса Леопольдовна останавливается, сипло дыша от натуги. Она резко дергает ручку, но дверь не поддается.
      — Внутрь, — шепотом подсказывает Любе Наташа.
      — Внутрь, — громко повторяет Люба.
      Лариса Леопольдовна всхрапывает и прыгает на дверь, с треском вышибая ее из петель каменным ударом своего тела. С шипением она устремляется вперед, в пыльную, пропахшую звериной мочой темноту. На ощупь они взбираются по узкой винтовой лестнице и попадают в коридор, в конце которого видна закрытая дверь, под нею просвечивает на пол тусклое голубое сияние. Когда они уже на середине коридора, дверь отворяется, обнажая за собой тесную комнату с синей лампой на потолке, посредине комнаты виден стол, и на столе сидит безногий, на голове которого нет ни волос, ни усов, ни даже бровей. Вместо каждой руки у гологолового длинный железный клин, остро заточенный, как бивень моржа, клинья он, наверное, вонзает в пол, чтобы быстрее подтягивать свое короткое тело. Безногий, с лязгом ударив сразу обеими клиньями в деревянную крышку стола, гадко, клекочуще визжит.
      — Я вижу слово, написанное на твоем языке, старуха, — произносит безногий. — Чего вам надо?
      — Мы ищем ключ от бездны, — отвечает Наташа.
      Гологоловый поднимается на воткнутых в стол клиньях, внюхиваясь в текущий от Наташи воздух, словно его стеклянные глаза слепы.
      — Жонглер говорил мне, что когда-нибудь мертвая девочка придет за ключом, громко, веще шепчет он. — Ночное представление уже началось. Вы нашли то, что искали. Спешите занимать места.
      Выдернув зазвеневшие железяки, он ловко разворачивается вокруг собственной оси, спрыгивает со стола, шмякнувшись об пол, и рывками тащится вглубь синей комнаты, сосредоточенно и надсадно хрипя.
      В темных коридорах цирка вместо ламп горят помещенные в стенах крупные прозрачные камни. Еле различимые тени пробираются вдоль темных стен, то постукивая туфлями, то шурша одеждой. Их так много здесь, таинственных жителей ночи, что Люба даже не пытается всматриваться. Они с Наташей держатся по пути за руки, чтобы не было так страшно, Жанна поспешно следует за гологоловым, бойко стучащим клиньями впереди, Лариса Леопольдовна тащится сзади, кряхтя и приволакивая одну ногу.
      Наконец они достигают бархатной, темно-алой занавеси, за которой открывается кромешное, вытянутое по человеческому росту, дупло. Это галерея, ведущая свое онемевшее горло вокруг арены, тут совершенно темно и пусто, будто этот круглый коридор есть неприкосновенная граничная земля между двумя невесть какими мирами. Скоро Люба натыкается на деревянные перила, обходит их и внезапно видит мутный свет далеко внизу.
      Там, над ареной, висит на невидимых отсюда проводах голая электрическая лампочка. На арене стоит высокий двухстворчатый шкаф, в нескольких шагах от него — продолговатый ящик, похожий на гроб, и еще там находятся трое людей: один — долговязый и длиннорукий, со спутанными волосами до плеч и длинным носом, он стоит за ящиком, обутые сапогами ноги его полусогнуты в коленях, он одет в шахматное трико некогда яркой окраски, теперь же сильно выцветшее, второй, полный человек среднего роста стоит у шкафа, он одет в черное, круглое лицо его светится бледностью, и на глазах у него черные очки, как у слепца. Третьего Люба замечает не сразу, только когда он подает голос — издали он напоминает кучу разноцветного тряпья, это, несомненно, Клоун.
      — Маша! — крякает именно он, вывернув накрашенное белым лицо, увенчанное бумажным колпаком над рыжими волосами, откуда-то из-под мышки, и разражается резким, скрипучим хохотом, будто загремела трещотка. И тогда Фокусник открывает шкаф, и оттуда выходит девочка лет девяти, в белом воланном платье балерины и белых чулках, но без туфель, она медленно проходит к ящику и делает зрителям реверанс. Насколько Люба может видеть в темноте, зал пуст.
      — Девочка Маша, какое милое создание! — гнусаво запевает долговязый. — Если дать ей конфету — она выполнит ваше желание!
      Он подходит к девочке поближе и дает ей большую конфету в красивой обертке. Девочка показывает отсутствующим зрителям конфету и, повернувшись к долговязому спиной, расставляет руки в стороны, как крылья. Долговязый вытаскивает из сапога топор и бьет ее сзади по голове, у девочки подкашиваются колени и она, упав на опилки, немного возится и дергает ногами. Подождав, пока девочка перестанет дергаться, долговязый привычно поднимает ее за плечи и кладет грудью на ящик, голова девочки грустно валится вперед, хотя крови не видно под густыми волосами, которые Долговязый убирает рукой так, чтобы открыть тонкий жемчужный затылок жертвы. Поплевав на руки, он резко размахивается и рубит топором, попадая точно по затылку, голова девочки отлетает и стукается в опилки, перекатывается несколько раз, как яблоко, и оплетает себя мокрыми от крови волосами. Из срезанной шеи выстреливает красная струя, тело девочки судорожно выгибается, коленки тычутся в пол, она толчками, трижды прыскает кровью вперед, словно водяное ружье, потом замирает на ящике, и дальше кровь уже просто течет из нее, как из отвернутого крана. Долговязый перекидывает девочку за ноги через ящик, а голову подталкивает ногой к бордюру арены.
      — Даша! — без отдыха крякает Клоун.
      Фокусник снова открывает дверь шкафа, и оттуда снова появляется девочка, совершенно такая же, как первая, она так же проходит к ящику и делает реверанс. Долговязый открывает ящик, и щелкает тумблером. Электрический механизм включает трескучие шестерни, которые начинают вращаться все быстрее, так что треск переходит в жужжание и дальше в дребезжащий, мистический гул.
      — Дашина динамо-машина капризна! Пребывание в ней совершенно непереносимо для жизни! — дурным голосом воет долговязый и гасит тумблер.
      Улыбнувшись и сделав руками «ап», девочка садится в ящик, потом закладывает туда обнаженные ноги, потом ложится, аккуратно умещаясь среди шестерней. Долговязый закрывает крышку, и видно, что только кокетливо улыбающаяся голова девочки торчит наружу из боковой стенки ящика. Долговязый сильным пинком ноги включает тумблер. Девочка сразу перестает улыбаться, перекашивает лицо и так визжит, что Люба отворачивается и стискивает зубы, ей кажется, что сейчас лопнут барабанные перепонки. Она не видит, как из отверстий в задней стенке ящика шлепающе выплескиваются измельченные кровавые внутренности девочки, которая быстро перестает кричать, хотя еще пару раз мучительно дергает головой. Долговязый выключает тумблер, берет девочку за волосы и легко вынимает отставшую от перемолотого тела голову, обильно сочащуюся кровью на опилки. Долговязый кладет ее на пол арены и легким ударом ноги катит к голове первой жертвы.
      — Не бойся, дурочка, — шепчет Любе на ухо Наташа. — Она же не настоящая.
      — Саша! — крякает Клоун.
      Фокусник снова открывает шкаф, и оттуда снова появляется девочка, точно такая же, как две предыдущие. Только похоже, что волосы у нее немного посветлее. Долговязый приподнимает край ящика и вытаскивает из-под него острый металлический шест. Он ставит его на арену и с силой вгоняет в опилки примерно на полметра нажатием всего жилистого тела через руки. Девочка подходит к шесту и, взявшись за него, делает скромный реверанс, потом вопросительно смотрит на долговязого.
      — Девочка Саша, приученная к добру! — занудно возглашает тот. — Но будет ли кол по вкусу ее молодому нутру?
      Девочка обнимает долговязого за шею и позволяет поднять себя под мышки, так что попка ее утыкается в острие кола. Выровнявшись, долговязый подается вперед и резко насаживает ее на шест, быстро хватает завизжавшую девочку за плечи и насаживает глубже. Девочка истошно, захлебываясь орет и колотит руками долговязого по спине. Под шестом ширится лужа крови. Долговязый, не обращая внимания на режущие крики жертвы, продолжает рывками насаживать ее на шест, а когда из девочки вырывается вниз густая багровая струя, он просто расставляет пошире ноги, чтобы не обляпать клетчатые штаны. Наконец визг девочки обрывается, руки повисают, перекинутые через плечи палача. Тогда долговязый снова вынимает из сапога топор и, отступив на шаг, одним ударом сносит насаженной на шест девочке взмахнувшую волосами голову, которая на этот раз отлетает далеко, и даже подпрыгивает на пружинящих опилках.
      Бросив топор, долговязый неспешно подходит к укатившейся голове, поднимает ее за волосы и несет к двум предыдущим, потом, усевшись на бортик арены, он жилистыми пальцами выдавливает мертвым детям левые глаза.
      — Причудливо зрение трех одинаковых глаз! — завывает он, начиная жонглировать тремя кровавыми комочками. — Пусть те, кто видят во тьме, зажгут огонь и для нас!
      Он покачивается и жонглирует глазами, широко раздвинув свои тощие голенастые ноги. Гологоловый ползает по арене, уволакивая за кулисы детские трупы и заметая веником полосы крови на опилках.
      — Мне видится нечто, занятное необычайно! — восклицает вдруг Жонглер. Сюда пришла девочка, которая знает тайну!
      — Пусть спустится вниз, чтобы приз получить безвозвратно! — со всей силы охрипше кричит Клоун, резко принимая новую сидячую позу.
      Наташа вскакивает и тянет за собой Любу по лестнице между трибунами вниз. Люба не хочет никуда идти, но в Наташином теле проснулась какая-то неестественная, бешеная сила, что несет девочек вниз по широким ступеням. При их приближении Клоун вынимает из своих вздутых одежд красное яблоко и протягивает его Наташе, широко улыбаясь. Люба замечает, что кровавые кусочки в руках Жонглера уже превратились в маленькие хрустальные шарики. И снова волна ужаса захлестывает ее, покрывая с головой непригодным для дыхания мраком.
      — Ай! — взвизгивает Наташа, выхватив яблоко из руки Клоуна, и сильно дергает Любу за руку, порываясь бежать. В полумраке возле кулис стоит женщина из лифта.
      — Тебе некуда бежать! — говорит она внутри слуха, даже не раскрывая рта.
      Люба оглядывается. Сзади них, по колени в сидениях трибуны, стоит высокий человек с неподвижным лицом, рыжими волосами и бакенбардами. Сбоку заметно еще одно движение: отвратительный волосатый карлик в старой, дырявой одежде выбирается на край арены. Лицо его покрыто кровью. Люба видит корень каждого волоса, растущего на этом лице.
      — Они пришли все, — холодно говорит Жанна. В голосе ее слышна решимость умереть.
      — Во имя Хозяина, пославшего нас, — медленно произносит женщина из лифта. Отдайте нам девчонку с яблоком и мы вас не тронем. Девчонка украла то, что принадлежит Хозяину.
      Люба чувствует своей рукой, как Наташу начинает колотить дрожь. Жонглер поднимается во весь свой рост, как деревянный журавль.
      — Люди и звери никогда не поймут друг друга! — выкрикивает он. — Ты не смеешь ступить внутрь священного круга!
      — Медведь, — зло говорит женщина из лифта. — Убей их всех.
      С оглушительным ревом из щели между кулисами вырывается огромный темный смерч и устремляется на арену. Он бежит, взметая за собой разрытые когтистыми лапами опилки. Лицо у него широкое, как подушка, зловещие глаза узки, словно осиные щели, в оскаленной пасти видны кривые клыки. Жонглер взмахивает топором и совершает длинный прыжок наперерез зверю, клинорукий перекатывается по арене, чтобы не быть раздавленным, Клоун странно изворачивается и выбрасывает из себя клубок яркого пламени. Пламя ударяет в рыло оборотня, на миг ослепив его, и тогда Жонглер успевает рубануть Медведя топором по хребту. Зверь проезжает несколько метров по арене и разворачивается с бешеным ревом, махнув когтистой лапой, но Жонглер уже успел отпрыгнуть в сторону.
      — Летучий, сожги их! — взвывает женщина из лифта, заламывая руки локтями вперед и напрягая лицо. Она не может завершить своего смертоносного маневра, потому что Фокусник останавливает на ней взгляд своих невидящих глаз. Женщина из лифта так и застывает с вывернутыми руками, скорчив лицо в ужасную гримасу. Рыжий человек выпрыгивает с трибун в воздух и легко поднимается к куполу, бесшумно, как подхваченная ветром ткань. Он разворачивается на лету и полоса пламени опадает из его груди, пройдя по опилками мимо в который раз резко отскочившего Жонглера. Клинорукий визжит, опаленный дыханием ада. Карлик с топотом бросается на Жонглера, как вырвавшаяся из рук газонокосилка, и сбивает его с ног. Крутнувшись на месте, Клоун выпускает еще один клубок огня, который поджигает Медведю спину, окутанную черной бесформенной одеждой.
      Люба сжимает в кулак руку, на которую надето кольцо, и Лариса Леопольдовна, квакнув, обрушивает на Медведя свою каменную силу. Огромная туша оседает назад, болезненно рыча, из пасти зверя ударяет струя темной крови.
      — Суки! — вопит Жанна и с грохотом выпускает пулю в Летучего, который, воя, поднимается выше и оттуда снова бросает полосу огня. На этот раз шипящее пламя рассекает присевшую от натуги Ларису Леопольдовну, которая всхрипывает и булькает полившейся изо рта кровью, и карлик с рычанием вырывает Жонглеру сердце, обрызгивая опилки, и горящий Медведь поднимается вновь, и страшным ударом лапы поражает Фокусника, и женщина из лифта облегченно выдыхает, завершая свой удар: тело ее выгибается и голова Клоуна отлетает от туловища, теряя бумажный колпак.
      И опять Люба стискивает руку с кольцом, и Жонглер без сердца поднимается на ноги, и безжалостно бьет карлика топором, потому что ему нечем больше любить, и лежащий в кровавой луже Фокусник взглядом открывает шкаф, и из шкафа выходит Заклинатель Зверей Тимофей Валерианович с огненным кнутом, он свистит, оскаливая цыганское свое лицо, и хлещет кнутом ввысь, и Летучий загорается на лету, планирует в кулисы, занавес вспыхивает, открываясь дырами в никуда, Летучий сползает по нему вниз, вереща, сразу два клина вонзаются карлику в спину, два заржавленных клина, и он хрипит, зашатавшись на бортике арены, медведь отдирает клинорукого от спины товарища и разрывает руками, выламывая кости, тело Клоуна дергается, пляшет на опилках без головы, плюясь кровью, и Заклинатель хлещет снова — с диким воем женщина из лифта отшатывается назад, и лежащий Фокусник снова открывает дверь шкафа, и из него выходит прежняя девочка, в белом платье и чулках, но без туфель, она тонким голосом поет детскую песенку, и от песенки этой наступает массовая погибель: карлик кривится и валится в темноту, да еще ноги его, что остаются торчать над бортиком арены, судорожно дергаются, а Медведя бьет и терзает свистящее пламя, и следующий удар бича убивает его, огромная туша рушится, ломая собой ящик с шестернями, и только женщина из лифта остается в строю, свирепо огрызнувшись, она бросается во мрак, где Заклинателю уже ее не найти.
      — Похоже, наша взяла, — кричит Жанна, на которой огонь выжег часть волос с одной стороны лица. Одна из тех угольных полос, что пересекают арену в разных направлениях света, проходит прямо под ее ногами.
      Люба разжимает ноющие незнакомой болью пальцы. Наташа все еще стоит около нее, вцепившись в Любин локоть и прижимая к груди книгу и яблоко. Глаза ее расширены, будто пытаясь вместить в себя всю бесконечность пережитого ужаса. Люба разжимает ноющие незнакомой болью пальцы и мертвый Жонглер падает, как скошенный, ударяя спиной в закругленный бортик, обтянутый красной бархатной материей, на которой здесь и там темнеют кровавые пятна. Перевернувшийся за пределы арены карлик смрадно и неторопливо горит, кулисный занавес уже истлел, прорвавшиеся лоскутья его почернели и опали, а труп Летучего сгорел уже полностью, от него остались только обугленные пятна на опилках и потеки вонючего пепла.
      — Какой кошмар, — наконец произносит Наташа, сдавленно сглотнув.
      Рычащим ударом взрывается жарко пылавший труп Медведя, огонь вспыхивает теперь изо всех сил, прорвав огромное тело в области груди, от толчка Медведь сползает с ящика, и во все стороны брызгает кипящая черная кровь. Девочка, вышедшая из шкафа, стоит на коленях возле Фокусника, лежащего на спине, под голову ему она нагребла опилок. Заклинатель тоже подходит и останавливается у Фокусника в ногах.
      — Представление окончено, — хрипяще говорит Фокусник. — О, если бы мои глаза могли видеть этот последний парад але! — он пытается закашляться, но что-то сдавливает ему изнутри грудь. Тонкие голые руки девочки нежно ослабляют ему воротничок. — А та дама, что стояла у кулис, что с ней?
      — Ушла, сука, — зло говорит Заклинатель.
      — Она была красива? Какое спокойствие, какая беззвучная тьма были у нее в душе! Танечка, ты здесь?
      — Я здесь, папа, — отвечает девочка в белом платье. Она на миг отворачивается и вытирает глаза.
      — А Клоун? Почему я не слышу, как он смеется?
      — Дяде Пете оторвало голову, — тихо говорит девочка.
      — И что же он теперь… делает… без головы?
      — Лежит себе, — отвечает девочка, вскользь обернувшись.
      — Отдыхает, — улыбается Фокусник. — А голова? Далеко?
      — Метрах в трех.
      — Теперь ему уже ее не подобрать. Помню, девять лет назад ему во время представления перерезало шею опорным тросом. Петя бежал по бордюру, изображал публике самолет. Пока акробаты к номеру готовились. Голову ему на ходу срезало, трос был тонкий. Хорошо был натянут. Так он ее на ходу подхватил. Обратно приставил. И потом еще девять лет, изо дня в день. Чтобы люди смеялись. А что акробат, Танечка?
      — Дядя Гриша убился. Около выхода с арены лежит. Ему кости поломали, а одну руку — так и вообще вырвали.
      — Отмаялся, — снова улыбается Клоун. — Не увидит больше никто его звездного номера. Помнишь, как он упал? Это при тебе уже было. Ноги всмятку. Нет, говорит, меня не возьмешь. Не могу прыгать — летать стану. И полетел. Как птица. Птицам в полете ног не надо.
      — Жонглер тоже умер, — мрачно сообщает Фокуснику Заклинатель.
      — А, Серега тоже. Не уберегся, Серега. Некому теперь будет стихи сочинять, с тьмой перекликаться. А это он ведь и вступился, за девочку-то. Он все и начал. Помнишь, Танюша?
      — Жалко всех, — всхлипывает девочка.
      — Ну-ну, Танюша. Не плачь. Что же ты плачешь? Ты ведь уже взрослая. Не понапрасну это было, ты запомни. Смерть — ее себе подчинить нужно. Это как твой номер: отсекли голову — а ты снова выходишь из шкафа. Если смерть не участвует в представлении — зрителям скучно. Смерть всегда должна быть рядом. И принять ее нужно тогда, когда ты к этому готов. Это лучшее, что дано человеку. Его единственное настоящее право. Что ж, я рад, что умру. Они ушли, мои вечные друзья, и мне пора в дорогу. Не плачь, Танюша. Мне тебя даже не жалко. У тебя еще жизнь впереди. Уходите с дядей Колей, уходите прочь. Может, когда-нибудь вы вернетесь, и мы снова будем с вами. Может, тогда мы снова поставим этот блистательный смертельный номер. Разве не его ждали мы долгие годы? А где девочка с яблоком?
      — Я тут, — робко откликается Наташа.
      — Береги яблоко, — шепчет умирающий Фокусник. — Оно приведет тебя к своему дереву. Там ты найдешь то, что ищешь. И откуси от яблока кусочек. Не бойся, оно снова зарастет. Ты станешь понимать слова мертвых. Они многое знают, что стоило бы знать живым. Счастливой тебе дороги. А теперь ты, девочка с кольцом, отпусти меня.
      — Я не знаю, как, — отвечает Люба.
      — Просто подумай обо мне. О том, что я спас тебе жизнь. Та женщина, что стояла возле кулис, она хотела тебя убить. И пожалуйста, когда я умру, не зови меня снова. Я устал от этого мира. Вот, ты правильно делаешь, ты хорошая, добрая девочка. Прощайте, мои вечные друзья.
      Когда голос Фокусника затихает навеки, девочка в белом платье рыдает, закрыв ладонями лицо. Заклинатель поднимает ее за плечи и прижимает к своей груди.
      — Идемте, — говорит он, обращаясь к остальным. — Нам пора.
      На пути через арену Люба с отвращением оглядывается на Ларису Леопольдовну, безжизненно лежащую в конце одной из выжженных полос. Огонь распорол старуху подобно рыбе, расплескав ее зловонные внутренности рядом с телом. Лицо старой ведьмы выгорело дотла. Она пуста, как бумажный кулек, и кольцо на Любином пальце уже не чувствует ее.
      Сразу за кулисами находится низенькая дверь, через которую они попадают на улицу. Свежий ночной воздух живительной силой наполняет Любину грудь. Она подставляет лицо ветру, глядит вверх — и правда, звезды четко видны на огромном куполе неба.
      — Смотри, Таня, — Заклинатель вытирает девочке в белом платье рукой лицо. На самом деле арена — огромна.
      Девочка вдруг улыбается, такой странной и чарующей улыбкой.
      — Прощайте, — говорит она, пожимая всем руки своей мокрой от слез ладошкой. — Я знаю: когда-нибудь мы обязательно увидимся снова.
      Заклинатель уводит ее ночной улицей вниз, и, прежде чем окончательно пропасть из виду в черной тени листвы, она оглядывается еще раз, и Люба улыбается в ответ, потому что верит, что снова разглядела во тьме ее прощальную чарующую улыбку.
      Спать они устраиваются на кладбище, в провалившейся могиле, свернувшись в один уютный клубок, над ними поднимается ветер и сыпет свежие золотые листья на волосы Жанны, обхватившей обеих девочек своими изящными руками, Жанна не спит, только смотрит остановившимся взглядом, как мертвая, вверх, где в просветах шелестящих лип постепенно исчезают звезды, и добровольно стоит на страже, слившись с древесным стволом, пришедший покойник, спившийся до смерти сварщик Саша Коньков, пиджак которого истлел в гробу до дыр, а лицо почернело от космической доброты, от любви к сырой земле, ее, землю, Саша Коньков раньше не имел времени по-настоящему любить, а себя считал человеком плохим и неудачным, после смерти же, будучи опущен в могилу, даже заплакал от трогательных чувств, потому что земля приняла его, как любого другого своего сына, сжалилась над ним, засыпала, укрыла собой от дождей и палящего солнца, злых трупоядных собак и противно гудящих мух. Земля выделила Конькову целое место в себе, как доверчивая женщина, а чтобы Коньков не чувствовал себя одиноко от безличья земли, от несхожести ее с человеческим существом, земля исторгла из себя ему подругу, женщину спокойную и хорошую, Анну Мотыгину, а до того женщины только ругали и били Конькова, и он тоже ругал и бил их в ответ, Анна же только молчала и глядела на Конькова крупными, и плоскими, как черные лужицы, глазами, она все время, казалось, думала о чем-то, но отнюдь не казалась при этом серьезной, так как можно было заметить, что она никак не может ничего придумать, не приходит ни к какой мудрости, мысль ее, наверное, движется где-то в области удаленных звезд, в безвоздушном пространстве, где нет места никаким аналогам полезного знания. И Коньков тогда полюбил Анну, как не любил никого на свете, а когда на кладбище пришла хозяйка, о которой так много говорили между собой мертвецы, даже самый старый на кладбище покойник, никогда не покидавший своей заросшей травой могилы иногда скрипел об этом ветками дуплистой липы, Коньков сразу полюбил ее, так поразило его, что страшная хозяйка, вольная одним взглядом обрекать на вечную невообразимую муку, — всего лишь маленькая живая девочка с овсяными волосами, такая худенькая и беззащитная. Увидев Любу, Коньков усомнился в самом существовании на свете любого смертного ужаса, если эта девочка и захочет его погубить — пусть, значит так нужно для ее игры, ради того, чтобы доставить радость ребенку, Коньков готов был принять что угодно, для этого не обидно было погибнуть. И вот он пришел, и стал на страже, чтобы девочка могла спать и не думать ни о чем страшном — он, Коньков, станет с улыбкой думать об этом за нее.
      Анна Мотыгина тоже пришла сама по себе и села у него в ногах, понемногу вокруг могилы стал собираться мертвецкий народ, пришел дед Григорий в поеденной земляными насекомыми шапке-ушанке, что нахлобучила ему в морге на голову безумная жена Анисия Федоровна, до сих пор еще здравствующая, и Виктор Севрюгин пришел, обходчик железнодорожных путей, которому тепловозом отрезало левую руку по локоть и сломало позвоночник, в усы Виктору неясно как постоянно набивается земля, будто он роет ее ртом, а он вовсе не роет; пришел и мальчик Костя, попавший под автобус, когда перебегал улицу, лицо его совершенно стерлось после того, как тяжелая машина несколько секунд терла мальчика головой об асфальт; пришли старушки: Настасия Павловна, Мария Петровна и Серафима Антоновна, все маленькие, сухонькие, в черных платьицах и платочках, совсем почти не изгнившие, потому что с постной жизни в них и гнить-то было нечему; пришла Валентина Горлова, воспитательница детского сада, что умерла от рака, которая всю жизнь испытывала тягу ко всему извращенному и немому, а после смерти — уверовала, да так сильно, что едва могла опомниться от вожделения к Господу Богу, даже выла по ночам из могилы в сторону церквей, высовывая из земли один только сложенный будто в поцелуе рот; явился даже Алексей Яковлевич, ветеран Великой Отечественной, озлившийся после смерти на своих родных за то, что они не захоронили вместе с ним орденов и медалей, чтобы предстать ему перед темной силой при полном параде, а так вышло, будто Алексей Яковлевич непонятно кто. Еще явилась маленькая девочка Раечка, умершая пяти лет от роду от порока сердца, такая несчастная, что и в могилке часто плачет, бывает, и день целый напролет, покоя не даст старухам, что приходят за могилами ухаживать, ноет и ноет де-то в глубине земли, и до того она всем опротивела, что милиция уже несколько раз бралась перекапывать могилы, да без толку, Раечку не сыщешь — как почует, что лопаты скребут — затихнет и уползет норой подальше — боится, что поймают и снова станут уколы в больнице делать, снова будет доктор с бородой приходить и над подушкой стоять, когда Раечке было плохо, стоял себе молча и стоял, смотрел на оцепеневшую в смертельном страхе девочку, иногда еще пальцем поту немного с лица у нее брал — и на язык пробовал, боится ли Раечка по-настоящему, или только притворяется. А однажды, когда она совсем дрожала, как осиновый листик, ручками вцепилась в одеяльце, чтобы хоть за него удержаться, так бородатый доктор палату на ключ запер, достал из штанов толстого волосатого червя и показал Раечке, а она поняла, что этот червь и есть ее смерть, которая страшная и непонятно зачем нужна. Тогда доктор червя обратно в штаны засунул и ушел, Раечку попустило, но целую ночь не могла она потом спать, все снились ей волосатый червь, выползающий у доктора из штанов или из-под бороды, а она все пыталась понять: зачем он его носит с собой?
      Пришли и многие другие усопшие, которых я и не знаю, так вокруг могилы, где спит Люба, собралась целая толпа мертвецов, а перед рассветом приволоклась даже Евдокия Карповна, почившая лет восемьдесят назад, со своей внучкой Зинаидой Ивановной, некрасивой сорокалетней женщиной в мышиного цвета пуловере, покончившей собой от одиночества при помощи горсти таблеток против крыс, сама Евдокия Карповна усохла уже по самые кости, но не распалась, потому что загодя поперевязывала себе каждый суставец швейной ниткой, а Зинаида Ивановна и вовсе не гниет, потому что сосет кровь у одной бродячей собаки, посещающей на кладбище в безысходной надежде утолить свой невыносимый голод.
      Мертвецы стояли вокруг могилы, сыпались землей и шептались, разглядывая Любу, но никто не смел нарушит покой маленькой хозяйки, а если бы кто и посмел, его разодрали бы в клочья.