— Ты, пень косоглазый, меня обвиняешь, что я людей подставляю, а сам больше пяти человек не берешь. А денег себе на армию выписываешь. В первом вагоне под броней сидишь, а я отмазываюсь в дырявом пульмане. Может, плюнуть мне на тебя и уйти в тайгу, зайцев стрелять?!

Рахман усмехнулся.

— Не уйдешь. Жадность не пустит. Ты уже ни на что не пригоден. Из флота списали, из грузчиков выгнали, твое счастье, что карабин еще держать можешь. А то где бы ты по пять косых за рейс брал бы?

— В долларах?

Голос раздался откуда-то сбоку.

— Я спрашиваю — в долларах?

Они увидели двух солдат, сидевших на уложенных в штабель шпалах рядом с составом. Рахман осмотрелся по сторонам. Кроме двух парней, никого вокруг не было.

— А вы куда направляетесь, воины?

— Туда, где много платят, — ответил коренастый паренек с черными погонами.

— И вы все слышали?

— Еще бы. Привыкли орать, чтобы вся Сибирь вас слышала. Либо дело предлагайте, либо мы вас не видели.

Рахман кивнул Куркину. Тот снял с плеча карабин и бросил солдату.

Коренастый паренек спрыгнул с бревен и поймал винтовку.

— А ну-ка покажи, сколько ты стоишь? — ехидно спросил косолапый коротышка.

Чижов передернул затвор, вскинул карабин на плечо и поднял в сторону фонарного столба. Выстрел последовал тут же. Сидевшая на проводах ворона разлетелась в клочья.

— Давненько не видал такой стрельбы, — удивленно протянул Рахман.

— Метров двадцать будет. Ладно, ребятки, вы мне нравитесь.

Чижов вернул карабин хозяину.

— Ну а теперь, папаша, сделай так, чтобы нам понравиться.

— Три тысячи баксов на двоих. Половина сейчас, вторая половина в Москве. Харчи есть.

— Мы тут про какую-то банду слышали.

— За то и деньги платим. Сорок пять цистерн со спиртом через два дня должны быть в Москве. Между Омском и Курганом «железка» идет по Казахстану. Там орудует банда Хана. Две сотни ружей. Здесь за спирт можно много получить. Хан знает наш график.

— Четверо против двух сотен?

— В засаде не больше шестидесяти всадников. Поезд идет на большой скорости. Перестрелка может длиться десять минут. Если они не успеют уцепиться за состав, то отстанут. Важно не подпустить их близко. Полотно проходит по высокой насыпи, им трудно взбираться, и они идут следом, по путям. Кучный огонь по узкому коридору из трех стволов оправдывает себя.

— И все же Хану удавалось отбить спирт?

— Удавалось. Он выставил табун лошадей на дороге и сковал их цепями. Машинист наложил в штаны и остановил состав. Теперь на этом участке я сам встаю за штурвал. Я родился на «железке» в куче угля. Меня кониной не напугаешь.

— Твой поезд шмонают? — спросил Белый.

— Вы дезертиры?

— Можешь так нас называть.

— Эта дорога куплена. Нашему поезду зеленый свет до Москвы заказан. Очень большие люди дают добро на беспрепятственный путь. Никто к нам не суется. Да и шмонать нечего. Первый и последний вагоны числятся как почтовые, а остальное — железные бочки, сами видите.

— Оружие есть?

— Этого добра навалом. Даже минометы и гранаты, но пути подрывать не следует. Есть такая договоренность с руководством. Хан ее тоже соблюдает. Он знает: если взорвет пути, то его банду, как волков, с вертолетов расстреляют. А так война — наше личное дело, лишь бы график поездов не ломали. Здесь каждый сам за себя. Закон — тайга!

— Договорились, Рахман, — сказал Чижов. — Гони первую половину и указывай место дислокации.

Куркин отвел солдат в последний вагон. Оружия здесь хватало. Ящики с маркировкой принадлежали Российской армии. Куркин объяснил, что на Дальнем Востоке можно ракетные установки покупать, только они не пользуются спросом. В нижней части вагона вдоль всего периметра были предусмотрены маскировочные бойницы с фиксированными дверцами — открывай и пали по всем сторонам, а роль буфера играли мешки с песком, которые принимали ответный огонь на себя.

— Не вагон, а крепость, — оглядываясь, сказал Чижов. — Вот только боеприпасы надо в железные ящики уложить. Одна зажигалка, и нет вагона.

— Вагон менять будем. Рахман уже купил надежный, стальной ящик на колесах. Дожить бы.

Куркин перевернул ящик, разложил газеты и нарезал хлеба и сала.

— До Уральского хребта ни грамма. Сухой закон. А там пей сколько влезет. Спирт качественный. Мы его из Китая везем. У Благовещенска перегоняем состав на ту сторону, а получаем обратно уже со спиртом. Все хорошо, но по пути бандитов встречаем больше, чем шпал на дороге.

— Опасная зона, — кивнул Белый.

— Каждый раз я зарекаюсь, что все! Баста! Больше не поеду. Но куда деваться. Четверо детей. В ближайшие годы лучше не станет. Я за одну ходку привожу столько, сколько за пять лет не заработаешь.

— Твое настроение бодрым не назовешь, Куркин, — усмехнулся Чижов, откусывая сало с горбушкой.

— Чего уж там. У нас больше трех ходок никто не выживал, а я в шестую пошел. Сколько веревочка ни вейся, а конец найдется. У Рахмана на шее целый поселок родни висит. В Москве его высоко ценят. Большие люди в эти игры играют. Восемь тысяч верст наш «летучий голландец» через всю страну сквозит, а ни в одном расписании не значится, нет этого поезда в природе.

— Болтливый ты мужик, Куркин, — покачал головой Белый. — Десяти минут не прошло, а ты все карты на стол выложил.

— Надо же выговориться когда-то. Через час в зону Хана въедем. И кто его знает, может, закрою я рот на веки вечные. Ну а тайны тут нет никакой. «Летучий голландец» остановить невозможно.

— Ты прав, Куркин. Мы словно в другую страну попали. В другие времена. Так и жди появления батьки Махно или атамана Семенова. — Белый засмеялся.

— Сумели такую страну в хаос превратить, сумеют на ее обломках новый мир построить.

Куркин раскраснелся, словно кто-то с ним спорил. Он пытался что-то доказать, но говорил сам с собой, забывая о присутствующих. Белому нравился этот русский великан с голубыми добрыми глазами, в глубине которых спряталась обреченность.

Поезд шел на высокой скорости. Последний вагон сильно болтало.

Куркин замолк. Его напряжение передавалось ребятам в солдатских шинелях. Первые выстрелы стали облегчением.

— Бери автоматы и залегай за мешки! Створки поднимай вверх и пали.

Куркин отдал приказ, перекрестился и, схватив автомат, бросился на пол. Пули выбивали щепки из вагона, словно кто-то рубил его на дрова. Белый и Куркин открыли огонь из автоматов, Чижов взял карабин и выставил ствол наружу.

— Главное, не дать им подобраться к вагонам. Здесь поезд описывает дугу и замедляет ход. Бей их, гадов косоглазых!

Чиж отстреливал тех, кто ближе всех подбирался к вагонам.

Всадников было не меньше сотни и стреляли они метко, на полном скаку. Среди общей массы выделялся один наездник на белом коне, которого окружала стена из шести человек на вороных лошадях. Чиж знал законы боя, которые используют азиаты. Без вожака они превращаются в безмозглое стадо, которым невозможно управлять. Но если вести прицельную стрельбу по определенной цели, то он пропустит шального ездока к поезду, а это уже проигрыш. Чижов решил бить по лошадям, выбивая их из-под ног налетчиков. Решение было правильным. Первые три аксакала на вороных конях слетели с лошадей в течение одной минуты. Белого скакуна удалось подбить с двух раз. Всадник перелетел через коня и едва не был затоптан собственной охраной. Все, кто шел позади, тут же повернули назад. Те, кто выскочил вперед, летели по инерции.

— Хана срезали! — заявил Куркин. — Ух ты, мать твою!

Горстка смельчаков в дюжину человек продолжала преследование до тех пор, пока не сократилась вдвое. Бой был выигран за десять минут.

— Черт! Я даже испугаться не успел, — с гордостью заявил Белый.

— Не так страшен черт, как его малюют, — усмехнулся Чижов. — А я думал, Хан — казах.

— А кто же он? — удивился Куркин, вставая на ноги.

— Стопроцентный монгол.

— А его часом не Батый зовут? — спросил Белый.

— Хан, он и есть Хан, — не понял вопроса Куркин.

— Мне говорили, что много монголов ушли в степи Казахстана. Кочуют, воруют скот, лошадей, но чтобы на «железку» выходили, не слыхал.

Куркин взглянул на Чижова.

— Тебя как зовут, паренек?

— Андрей.

— Первозванный. Андрей Спаситель. Ловко ты их подкосил.

— Это тебе урок, Куркин, на следующий заход. Убирай вожака. Азиаты учились воевать у собственных лошадей. Все стадо идет следом за лидером. Они не думают, они повторяют то, что делает главный.

— Буду знать. Только больше я никуда не пойду.

Куркин вытянул руки вперед:

— Видишь, как пальцы трясутся. Хватит.

— Тогда наливай, пора, — предложил Белый.

— Да. Закончим наш обед. Отвлекают.

Сели вокруг ящика. Куркин достал из-под тулупа алюминиевую фляжку.

— Все, хватит, отвоевался.

— Ладно, забудь. — Белый похлопал здоровяка по плечу. — Тебя как звать?

— Куркин.

— А имя есть?

— Вова.

— Разливай, Вова. До Москвы путь долгий, а кошмары остались позади.

— Неужели? — спросил Чижов.

— Во всяком случае, те, что планировались на отрезок от точки А до точки Б.

— Тебе виднее.

Задание было стандартным, без особых выкрутасов, и Сомов оставался спокойным и холодным, как лягушка на листе болотной лилии. Он сидел на подоконнике между шестым и седьмым этажами и думал о предстоящей вечеринке, которую устраивал в честь своего отъезда в Ессентуки. Отдельный кабинет в «Арагви», шашлыки, девочки, вино и ночной поезд. Сомов устал, и зима действовала ему на нервы слякотью и серостью.

Часы показывали четырнадцать ноль одну. Он находился в подъезде больше шести минут, что идет вразрез с инструкцией. К таким мелочам Сомов относился спокойно. Жизнь не вмещается в рамки догм и инструкций, она непредсказуема. У Сомова имелись причины считать себя везунчиком, и он оптимистично смотрел на любые события. Смерть сама знает, когда прийти за тобой, и если тебе суждено умереть от пули, то кирпич не свалится на голову.

К подъезду дома подкатил темно-синий «мерседес». Шофер вышел из машины, обошел ее и открыл заднюю дверцу. Сначала появилась нога, а затем вся туша человека, похожего на старого неуклюжего слона. Он медленно направлялся к дому, держа в руках тяжелый кожаный портфель.

Сомов спрыгнул с подоконника и, спустившись на лестничную клетку шестого этажа, встал возле раздвижных дверей лифта. Мотор подъемника загудел.

Сомов оставался неподвижным. Он ждал человека с портфелем. Скрежет приближающейся кабины нарастал. И вот пришел момент, когда старая несмазанная телега остановилась. Двери разъехались в стороны. Взгляды двух человек встретились. Сомов улыбнулся.

— Добрый день.

Толстяк с портфелем и в старомодной фетровой шляпе не ответил, а лишь коротко кивнул. «Никто не хочет расшаркиваться перед смертью, — подумал Сомов, — а зря. Смерть надо уважать!»

Молодой человек посторонился и позволил солидному господину выйти из кабины. Толстяк свернул влево, к шестьдесят девятой квартире. Сомов прижал ногой раздвижные двери и вынул руку из правого кармана, в которой находился пистолет с глушителем. Толстяк не видел, как черный ствол нацелился в его затылок. Четыре легких хлопка не разбудили бы спящую кошку. Старомодная шляпа отлетела, а лысый череп превратился в кровавый ком. Тяжелая туша повалилась на дверь и начала сползать вниз, оставляя на черной кожаной обивке бурые маслянистые пятна.

Сомов бросил пистолет рядом с телом и вошел в лифт. Двери захлопнулись, подъемник со скрежетом пополз вниз. Сомов стянул с рук тонкие резиновые перчатки и вложил их в пустую пачку из-под сигарет. На площадке первого этажа он надел очки с простыми стеклами и вышел из дома.

Падал мокрый снег, и Сомов поднял воротник куртки. «Мерседес» стоял на месте, а шофер не отрывал глаз от книги. Он любил читать боевики о наемных убийцах.

Настоящий убийца тем временем свернул на дорожку, миновал машину и нырнул в арку. Проходя мимо мусорного контейнера, Сомов оглянулся. Ни души. Он бросил в мусорную кучу очки и мятую пачку из-под сигарет.

В десяти шагах у тротуара стояла белая «шестерка» с грязными номерами. Сомов сел в машину и включил двигатель. В те секунды, пока разогревался двигатель, убийца сорвал с головы черный парик и тонкую полоску усов, приклеенную под носом. Налет кавказской внешности исчез мгновенно с появлением редких рыжих волос и исчезновением грубых черных усов. Наклейки были брошены в пакет и убраны под сиденье.

Машина плавно тронулась с места и направилась к центру города, теряясь в общем потоке движения.

Спустя пятнадцать минут Сомов свернул направо и выскочил на Олимпийский проспект. Три машины ГАИ и десяток нарушителей вели знакомую всем войну. Полосатый жезл мелькнул перед капотом Сомова.

— Сволочи! — рыкнул Сомов.

Он знал маршрут наизусть и мог проехать его с закрытыми глазами.

Он точно знал, что знака здесь не было и они его выставили, чтобы стричь лохов.

Белая «шестерка» остановилась впереди остальных машин, но водитель из автомобиля не вышел. Сомов наблюдал в зеркало заднего вида, как ленивый гаишник, переваливаясь с ноги на ногу, приближался к его «Жигулям». Сомов опустил стекло.

Лейтенант потребовал документы и не реагировал на возмущение водителя. Он делал свою работу, и спорить с ним не имело смысла. Сомов подал права и техталон лейтенанту. Тот ознакомился с бумагами и холодно сказал:

— Пройдите к «форду», там составят протокол. — Гаишник повернулся и направился назад, где стоял вышеназванный автомобиль, унося с собой документы. Сомов ударил кулаком по рулевому колесу Только теперь он понял, что его спокойствие лишь видимый фарс, а на самом деле он уже на грани нервного срыва. Сделав несколько глубоких вдохов, Сомов вышел из машины.

Бодров был контролером с большим стажем и огромным опытом. В свое время он, как и Сомов, работал «подъездником», что не требовало большой квалификации и оплачивалось унизительно низкими ставками. Теперь Бодров поднялся на несколько ступеней вверх и имел право при необходимости ликвидировать ликвидаторов. Сегодняшнее задание ему не нравилось. Бодров имел высокий статус и контролировал снайперов, а тут ему всучили «бродягу». Но когда машина Сомова свернула на запрещающий знак, то Бодров напрягся. Он затормозил за десять метров до поворота и вышел из машины.

Поведение киллера ему стало непонятным. Знак виден издали, при «отходе» риск исключен. Бодров подошел к светофору и увидел вереницу машин и гаишников. Теперь картина прояснилась. Знак на подставке — ловушка для чайников. Но три машины ГАИ слишком много для жидкой кашки. Бодров видел, как остановили машину его подопечного и как к ней направился стригач. В эту секунду требовалось принять решение. Впервые Бодров почувствовал неуверенность.

Когда Сомов вышел из арки, контролер понял, что операция прошла успешно. Бодров стоял на другой стороне улицы больше часа и видел прибытие Сомова и отход. Ничего не говорило о том, что за ним ведут наблюдение. Бригадир выставил пост у соседнего дома. Женщина гуляла с ребенком в садике и наблюдала за подъездом. Чисто. Сигналов тревоги не поступало. Бодров развернулся и поехал следом за Сомовым. Рядом работала видеокамера с широкоугольным объективом, и все машины с их номерами фиксировались на пленке.

Бодров оставался спокойным и продолжал вести Сомова по маршруту отхода. Дважды он передавал его на попечение коллег и срезал углы. Возле Олимпийского проспекта Бодров вновь взял Сомова под свой контроль, и тут Сомов действовал механически и не видел знака, что говорит о его напряжении. В кармане контролера находился пульт дистанционного управления. Стоило ему нажать кнопку, и белая «шестерка» взлетит в воздух. Потеря Сомова ничего не значила для организации, арест Сомова внесет сумятицу в ряды его коллег. Второй провал за месяц — непозволительная роскошь. Но тут был и другой фактор.

Взрыв в центре Москвы насторожит оперативников и всполошит сонное начальство на Петровке. Ход грубый и неуместный. Пока гаишник приближался к белой «шестерке», Бодров не пришел к однозначному решению и медлил. Он видел, как гаишник передал документы водителю «форда» и вышел с жезлом на середину улицы. В ту же минуту из «шестерки» на свет Божий вынырнул Сомов и, озираясь по сторонам, направился к «форду». Теперь взрыв не имел смысла. У контролера не хватило аргументов для принятия решения. А аргумент имелся: если руководство поручило ему контролировать обычную операцию, то для этого имелись веские причины. Бодров и сам удивлялся своему заданию, но следовало не удивляться, а действовать. Его смутил один вопрос: как опера могли вычислить маршрут отхода?

Расчет на смекалку Бодрова себя не оправдал. Когда Сомов подошел к патрульной машине, контролер потерял свои функции и мог лишь выполнять роль обычного наблюдателя — зеваки.

Те, кто готовил операцию с противоположной стороны, действовали методом «снег на голову» и даже не подумали о существовании взрывного устройства. Несколько невинных владельцев «Жигулей» и работников милиции могли взлететь на воздух. Подполковник милиции Ефимов родился в другое время. Он учился воевать у бандитов с газырями на груди черкески и кинжалом на поясе там, где все позволено и все хорошо, если враг повержен, а ты отплясываешь лезгинку на крышке его гроба.

Сомов дождался, когда очередной нарушитель освободит переднее сиденье «форда», и занял его место рядом с водителем в лейтенантских погонах.

Кто-то еще сидел в машине на заднем сиденье, но нарушитель не посмотрел назад.

Капитан устало повернул голову.

— Фамилия!

— Сомов.

Капитан прищурил глаза и внимательно осмотрел сидевшего рядом человека. Он впервые видел наемного убийцу, не киношного, а настоящего. Обычный человек, не зверь, не громила, а так, ни то ни се! За двадцать минут до встречи он и трое его напарников на других машинах прибыли на Олимпийский и выставили привезенный знак на угол проспекта. Десяток машин было остановлено без особых причин, а скорее, для видимости работы. Массовка играла натурально, возмущениям не было предела. Инструкции получали по ходу операции от майора, который разгуливал с жезлом в лейтенантских погонах. Руководил операцией подполковник Ефимов, которого работники управления видели впервые. Поверх мундира Ефимов накинул обычный серый пуховик и застегнул его на одну пуговицу. Сейчас его погоны могли смутить зевак и автомобилистов, они ему понадобятся при задержании преступника. Последним, кто получал от Ефимова инструкции, был безликий очкарик, сидевший на заднем сиденье «форда».

— А главное, не дрейфь, Гоша. Дело пустяшное, а раздуть его можно, как воздушный шар. У тебя все в порядке?

Ефимов постучал по кожаной сумке, стоявшей в ногах очкарика.

— Не беспокойтесь. После операции к вам на кривой козе не подъедешь, знаю я вас, оперативников. Заранее два-три вопроса.

— Валяй, Гоша.

— Первый вопрос напрашивается сам собой. Что вы будете делать, если киллер поедет другой дорогой?

— Наши посты стоят на всем пути следования убийцы, и при малейшем отклонении от курса мы получим сигнал. Но рация молчит, значит, все идет так, как надо. И запомни, Гоша: это интервью ты брал в моем кабинете. Во время нашего разговора позвонил телефон, и я выехал на задержание, а ты увязался за мной. Жертву спасти не удалось, и мы ринулись в погоню. Работники ГАИ при задержании опасного преступника проявили себя как классные профессионалы. — Ефимов подмигнул капитану, который повернул назад голову и слушал сумбурный бред шального подполковника. — Преступник был схвачен здесь, в центре Москвы. Жертв нет.

— Как написать, я соображу, Григорий Михалыч, но у читателя возникнет вопрос: почему вы не спасли жертву, если знали о готовящемся теракте?

А если не знали, то как вам удалось сесть на хвост убийце, который действует как метеор.

— Один ублюдок убил другого ублюдка. И что? Я не хочу спасать жизнь всякой сволочи, чтобы упустить обоих и подвергнуть опасности оперативников. Один убил другого, и его ждет та же участь.

— Вы хотите, чтобы я это напечатал?

— Башку оторву! Ты сам придумай, что тебе кропать на бумаге.

Каждый должен делать свое дело. Помни, Гоша: я могу сделать тебя самым знаменитым репортером Москвы, если ты будешь грамотно подавать мячи. Твою газетенку люди любят читать, а материала у меня на твой век хватит. Бандитов больше, чем милиции, и мы должны восстановить баланс природы в короткие сроки, а то нас настигнет синдром саранчи!

— Я уже вас понял, Григорий Михайлович. Ваш подвиг будет увенчан славой героя. Но есть вопросы, на которые у меня должны быть ответы, иначе мои материалы будут подвергнуты проверке, сомнениями их возведут в ранг сплетен.

Например, почему операцию по задержанию наемного убийцы возглавляет следователь из райотдела.

— Простой вопрос. Участковый преследует преступника не только до границ своего участка, а до задержания. Далее. В нашем производстве находится дело банды убийц, и мы ведем расследование ряда случаев.

— А почему не прокуратура?

— А потому что у нас нет фактов причастности определенных лиц к убийству, и когда мы будем иметь на руках доказательства, то передадим дело в прокуратуру.

— Хитро. Для обывателя сойдет.

— Так и пиши. Сегодняшняя операция — это одна из разработок целой цепи принимаемых мер против организованной преступности. Подполковник Ефимов будет выжигать сорняки общества каленым железом. Так и пиши!

Капитан решил, что операцией командует сумасшедший, но тут же вспомнил, что подразделение ГАИ направлено в распоряжение этого психа согласно директиве из министерства.

— Здорово, Григорий Михалыч! Но для начала надо бы взять преступника, а лозунг мы потом придумаем, — развеселился репортер.

— Вот он! — рявкнул Ефимов.

Все повернули головы влево. Майор-сержант махнул жезлом, и белая «шестерка», включив поворотник, начала прижиматься к обочине.

— Ну вот и порядок! Готовь аппаратуру Операцию начну я сам.

Капитан, подстрахуешь меня. Когда гаденыш сядет на переднее сиденье и отдаст документы, тут я и нарисуюсь.

— Он вооружен? — с опаской спросил репортер.

— За нас ему не платят. Такие избавляются от оружия на месте преступления. Возьмем его, как щенка.

Ефимов вышел из машины и кивнул оперативнику в штатском, чтобы тот подсел к капитану.

Через несколько минут место рядом с водителем занял невзрачный мужичок лет сорока в серой куртке, с худым лицом и бесцветными глазами. Один раз увидел, и не вспомнишь никогда. Таких тысячи и тысячи. Внезапно преступник оглянулся назад, и в одну долю секунды он прозрел. Дверца распахнулась. Ефимов успел сбросить куртку на землю и в мундире подполковника вцепился преступнику в горло. Капитан накинул наручник на левое запястье убийцы и пытался удержать его руку. Яркие вспышки слепили Ефимова, и он крыл семиэтажным матом всех и вся! В две минуты операция была завершена. Убийца был повержен и сломлен.

— Осмотреть округу! — приказал подполковник подоспевшим оперативникам.

Этот приказ надо было отдать до начала операции. Теперь он не имел никакого значения. Контролер видел все, что произошло, и, вернувшись к машине, тут же уехал. Он допустил непростительную промашку, но злился не на себя, а на руководство. Его обязаны были предупредить о возможных неприятностях.

Убийцу пересадили на заднее сиденье, и Ефимов приказал:

— Давай на Петровку, капитан, но сначала дай отбой по рации. Пусть разбегаются, чтобы через минуту на проспекте никого не осталось.

Машина ехала по Цветному бульвару, когда Ефимов вновь открыл рот:

— Ты, щенок, мне еще «спасибо» сказать должен, что я шкуру твою спас. Маскарад устроили, чтобы тебя из машины выманить. — Лицо киллера было спокойным, словно речь шла не о нем.

— Заткнись, трещотка, — буркнул Сомов, — напугал!

— А это мы сейчас увидим! — скрипнул зубами Ефимов. — Тормози, капитан. Приехали.

«Форд» остановился на углу Трубной площади. Из машины вышел репортер, и ему ведено было уйти в сторону, дверца осталась открытой. Ефимов достал табельный пистолет и дал команду:

— Ну, герой, вали отсюда! Давай, гнида, вперед! — Лицо убийцы покраснело и покрылось потом, но он не шевелился.

— Не нагадь на сиденье, за год не проветришь! Вот так, гнида!

Только сам стрелять можешь, а чужой ствол нюхать не любишь?! — Ефимов захлопнул дверцу.

— Вперед, капитан. На Петровке ему язык развяжут. Там уже сидит один умник. Скоро все там будут. Я так решил!

Подполковник как-то странно засмеялся, будто хотел изобразить чудовище. Но капитан милиции, сидевший за рулем, и отпетый убийца в наручниках думали о подполковнике как о страшной личности, и не исключено, что воспринимали его как чудовище.

В Москве стояла сырая погода — лужи, моросящий дождь со снегом, серые тучи и мрачные люди. Однако приезжие с севера улавливали слабый аромат весны, что никак не признавали местные жители.

Рахман сдержал обещание и выплатил солдатам вторую половину гонорара. Когда вагоны загнали в тупик, молчаливый, хмурый и озлобленный Рахман стал веселым и разговорчивым.

— Деньги — это мусор, дорогие мои воины. Вы стоите намного дороже, и я готов вам помочь, но не знаю чем. Когда я попадаю в столицу, а это случается один раз в месяц, меня принимают здесь как шахиншаха! Но удовольствие длится не больше суток-двое, и вновь перегоны, железка, взятки, стрельба. Но я не об этом, мальчики. На данный момент я могу стать вашей золотой рыбкой и выполнить любое ваше желание, но за сутки.

— Нам ничего не надо, — тихо сказал Белый.

Чижов окинул взглядом состав и, щелкнув языком, протянул:

— Обалдеть можно. Дорого, наверное, стоит эта кишка с огненной водой, если с автоматами ее сопровождать надо. А что, Рахман Шахович, почему бы тебе не помочь двум дезертирам? Слабо паспорта сделать?

Рахман ехидно усмехнулся.

— Вечером приходите в казино «Орион», там и решим все ваши проблемы. — Он достал из кармана визитную карточку с адресом и передал Белому.

— Зайдите с черного хода, где стоянка машин, подъезд номер четыре. Покажите эту визитку и попросите вас провести ко мне. А сейчас не теряйте времени и ищите срочное фото. Говорят, в паспортах должны быть фотографии. А одежда у вас есть?

Чижов похлопал по вещмешку

— Запаслись.

— Вечером жду.

Рахман повернулся и быстрой походкой засеменил по шпалам к платформе.

Беглецы переоделись в вагоне и, попрощавшись с Куркиным, ушли. В метро ехали молча, но, выйдя на улицу в центре города, Белый сказал своему спутнику:

— Ну вот, паломник, цель достигнута. Под ногами Москва. Давай дернем по сотке в травиловке, и разбежались. Теперь у каждого свой клубочек.

Зашли в первый же бар, заказали выпивку и сели за столик. После двух рюмок и сигареты Чижов заговорил быстро и отрывисто, будто он провожал человека, поезд тронулся, а он не успел сказать главного.

— Не совладать тебе с этим делом в одиночку, Сергей. Поверь мне, я знаю в таких вещах толк. Засветишься и погоришь. Кроме меня, тебе никто не поможет, я буду на подхвате. Ты шагнул на минное поле без миноискателя. Неоправданный риск. Так цели не достигают.

— Брось, паломник. У тебя есть шанс. Иди и живи так, как хочешь, а моя задача доживать. Меня ждет царство тьмы.

— Когда ты войдешь в тень, я уйду А пока тебе пригодится моя помощь. Мне ведь эта Москва триста лет не нужна. Пару корешей, и все.

— Как знаешь. Собаками травить тебя не стану, хочешь идти — иди.

— С чего начнем?

— В дом свой хочу заглянуть. К соседям. Надо бы узнать, как мать похоронили, да и помянуть ее.

— К соседям я сам зайду, а ты жди где-нибудь неподалеку. У своего дома тебе лучше не светиться.

— Брось! В Москве нас никто не ждет. И уж слишком быстро мы добрались, без семафоров.

— Я так думаю, что во Владивостоке нас точно не ждут. Куда, интересно, двое москвичей пойти могут? В солнечный Магадан?

— Хорошо, иди сам. У рынка есть пельменная. Должно быть, уцелела. Приведи туда нашу соседку. Они дружили с матерью.

Чижов выглядел как студент-первокурсник. Спортивный вид, легкая походка, сумочка через плечо, вязаная шапка.

Дом и подъезд он нашел быстро. Днем во дворе тихо и безлюдно. В старом подъезде пахло мочой, плесенью и штукатуркой. Лифта в доме не предусмотрели, и на четвертый этаж Чижов поднялся, переступая через три ступени. На звонок долго не отвечали, затем послышались шаркающие шаги, дверь скрипнула и приоткрылась.

— Мне бы Марию Матвеевну повидать, — сказал Чижов, увидев в проеме маленькую щуплую старушонку.

— Это я, — удивилась женщина. — А вы кто?

— Я вам привез привет от Сергея Белого. Сына Дарьи Степановны.

Старушонка ахнула и, прикрыв рот ладонью, оглянулась на темный длинный коридор. Перекрестившись, она пробормотала:

— Помилуй Бог! Он же помер.

— Жив он, мамаша. Повидать вас хочет, но сюда ему приходить не с руки.

— Да где же он?

— В забегаловке у рынка.

— Батюшки, как же это! Я же второй год из дома не выхожу. Этажи высокие, ноги не ходят.

— Я вас, мамаша, обратно на руках подниму. Вы дверь-то откройте, я вам помогу.

Белый ерзал на стуле, сидя у окна, и не отрывал глаз от улицы.

Когда он увидел Чижа, в руку которого вцепилась маленькая старушонка в ветхом пальтишке, у него на глаза навернулись слезы. Белый с детства рос сентиментальным ребенком и всю жизнь старался скрывать свои эмоции от посторонних глаз. Покосившись по сторонам, он смахнул рукавом слезы и прокашлялся, выбивая подступивший к горлу ком.

Чижов подвел старушку к столику. Белый встал. Она долго смотрела на него, затем взмахнула руками и, покачав головой, сказала:

— Худой-то какой… Вот Даша не дождалась-то. — Старушка расплакалась, и Сергей усадил ее за стол. Чиж сунул сигарету в рот и вышел на улицу, он не любил таких сцен.