Погашено кровью

Мопс видел, как в соседнем здании из шахты лифта рванулось пламя.

Посыпались стекла из окон подъезда. Двое охранников выскочили из «вольво» и бросились в дом. Но, как и предполагал Мопс, один из них с оружием в руках побежал в соседний подъезд, куда торопился исполнитель. «Как они все предсказуемы», — подумал Мопс, надевая оптический прицел на винтовку. На улице остались только водители, которые не имели инструкций на случай подобной ситуации.

Мопс вскинул винтовку и поймал в прицеле перебегавшего крышу киллера. Слабый хлопок, и нет убийцы. Его скосило, будто кто-то поставил ему подножку. Парень перевернулся через голову, покатился вниз и, перескочив через выступ, камнем полетел к земле. Его тело упало на крышу «вольво», сделав в машине глубокую вмятину. В стане противника наступило некоторое замешательство.

В окровавленном трупе никто не заметил пулевое отверстие в груди. Складывалось впечатление, будто убийца упал из-за спешки. Неожиданное обстоятельство отвлекло охранников, и они не приняли в расчет очень удобное расположение соседнего дома.

Мопс оставил рацию и винтовку на чердаке и спустился.

Ефимов слышал взрыв, но видеть ничего не мог. Его машина стояла во дворе. Когда из подъезда вышел Мопс, Ефимов включил двигатель. Человек в белом халате сел на переднее сиденье и сказал:

— Езжай медленно. Не рви, не дергайся. При выезде поверни вправо, слева дорогу перегораживает джип, там намечается пробка. Второй переулок направо, и к Садовому кольцу. Работа выполнена, и нам уже беспокоиться не о чем!

Ефимов точно выполнил указания, он действовал как автомат. В ушах все еще стоял звон от грохота. Каждый взрыв вызывал в сознании подполковника образ горящего человека, в которого он стрелял с десяти метров. Когда где-то что-то взрывалось, Ефимов затыкал уши, и острая боль пронизывала его мозг.

Дрожь пробежала по коже подполковника, и он стиснул зубы. Зачем?

Что он делал? Он уже ничего не понимал. Его заменил механизм, который продолжал двигать его сознанием и мышцами. Что-то искусственное поддерживало его жизнь, будто он пребывал в состоянии клинической смерти, а все вокруг выглядело предсмертной агонией в кровавых тонах.

Сколько можно его обвинять? Ефимов без конца слышал эти мерзкие голоса, которые проклинали его. Он огрызался, он оправдывался. Ефимов страшно боялся, что кто-нибудь узнает об этих голосах. Они кричали так громко, что их было слышно везде. Они говорили так ясно и отчетливо, с таким нажимом и настойчивостью, будто хотели рассказать всем вокруг о его тайнах. Когда они будили его ночью и начинали свой допрос, он вставал и уходил в соседнюю комнату, чтобы от их криков не проснулась жена. Теперь он уже совсем перестал спать с ней в одной комнате. Он знал, что против него зреет заговор и кто-то требует судить его.

Они ехали по Садовому кольцу, и Мопс не сводил глаз с Ефимова.

Этот человек ему не нравился. На его лице стояла печать обреченности.

***

Стрелки часов были переведены на летнее время, и в семь вечера солнце еще не свалилось за горизонт. Чижов пришел на автобазу заблаговременно, пока еще старый «уазик» стоял на месте. На проходной его остановили, но он знал, что нужно ответить:

— Я из Большого дома. Много заявок от больных собачек.

— Новенький?

— Не очень. Раньше в паре ездил, вот вы и не запомнили. — Его пропустили. Никому и в голову не приходило, что старую рухлядь могут угнать или взять для каких-то целей.

Чиж сел в машину, соединил провода напрямую и завел двигатель.

Белый стоял метрах в ста от ворот базы и видел, как выезжал драндулет с надписью «Ветеринарная помощь на дому».

К девяти вечера они приехали к воротам кладбища. На этом кладбище ворота всегда были на замке. Сюда пропускали катафалки с оформленными документами по всей форме с десяти до четырнадцати часов. Вторая смена начиналась после девяти, и машины въезжали на территорию по особым пропускам.

«Уазик» с надписью на борту знала каждая собака. У Мопса здесь были самые обширные владения. Не один директор сменился за три года. Когда человек начинал наглеть и требовать, он оставался тут же, но из директорского кресла попадал под землю. Люди ошибочно думают, что чем больше они знают, тем дороже стоят.

Машина въехала на территорию и свернула на аллею. Чиж очень хорошо помнил, где находится зеленый домик. Он притормозил возле освещенных окон и посигналил.

Из дома вышел старик в телогрейке и молодой паренек в солдатском бушлате. Парень остался стоять на месте, вырезая острой финкой узоры на палке, а старик подошел к машине.

— Доброго здоровьичка, папаша! — весело сказал Чиж.

— Чего без предупреждения? — прохрипел прокуренный голос старика.

— Смерть, папаша, не всегда стучится в дверь, иногда она входит без стука. Или у тебя места кончились?

— Балаболка. Яма есть готовая. Свежая. Номер 216. Дальний правый угол. Ребята нужны?

— Нет. Оставь пару лопат, сами справимся, и ящик дай на метр восемьдесят.

— С собой повезешь?

— Конечно. На месте упакуем. Часам к двенадцати вернусь.

Старик повернулся к помощнику.

— Пойдите в сарай и принесите с Лехой одну тару на сто восемьдесят.

Парень кивнул, убрал нож и скрылся в темноте аллеи.

— Передай Мопсу, пусть звякнет.

— Сегодня еще его увижу. А ты, дед, никак рулетку покрутить хочешь? Видел я тебя в «Орионе» у второго стола. В пиджачке на фраера смахиваешь.

— Сорок годков из шестидесяти пяти я гонял фраеров по зонам нашей необъятной. Балаболка!

— Не серчай, дедок! Обознался.

Дед поправил на себе штаны и пошел в хибару.

— Что значит — свежая? — спросил Белый. — А какие еще бывают могилы?

— Вторичная, третичная. Ты что думаешь, здесь места много?

Покойничков в пять рядов укладывают. Роют могилу на два с половиной метра, а уж потом гроб на гроб кладут, как ящики с водкой. Глянь-ка, гробы квадратные, без скосов.

Чиж указал на двух парней, которые тащили к машине грубо сколоченный ящик.

— Эстетика здесь не нужна, и занозы покойнику не страшны. Главное — прочность.

Чиж выпрыгнул из машины и открыл задние дверцы. Гроб втолкнули в салон, и Чиж вернулся на место.

Когда они приехали к старому дому на Таганке, уже совсем стемнело.

Ночь ожидалась лунной, безветренной. В воздухе веял весной.

Чиж указал на окна подъезда.

— На четвертом этаже у окна сигаретный огонек и на шестом. Мопс живет на пятом. Ничего не боится. Двое лохов его охраняют да дверь железная.

— Самоуверенный фрукт.

Мопс жил в трехкомнатной квартире перестроенного дома. Он родился на Таганке и не хотел жить в другом районе. Его покойный отец работал надзирателем в ныне сломанной таганской тюрьме, а сынок учился в ремеслухе, тут же через два дома. Теперь Мопсу стукнуло шестьдесят, и он гордился тем, что за всю жизнь ни разу не болел и не брал больничный. Здоровьем Бог его не обидел, и Мопс собирался еще долго жить. Лизунчик, а точнее, Елизавета Тихоновна, коротала с Мопсом все свое свободное время. Жили они тихо, спокойно. Лизунчик работала на продуктовом складе и, несмотря на уговоры благоверного, работу оставлять не хотела. Заботы о детях и внуках их не тяготили, наследников Бог им не послал. Зимой жили в Москве, летом на даче. Сошлись они, когда Лизе стукнуло сорок и она вышла после восьмилетней отсидки. Тут Мопс ее и подобрал. А знал-то он ее до тюрьмы, когда Елизавета управляла крупным гастрономом, а он ходил в участковых. Но в те времена бабенку обхаживали мужички «первый сорт», и не с его собачьей рожей да кепкой с кокардой в женихи лезть. Но Мопс был мужиком терпеливым и настырным. Он свое получил.

Так двадцать годков и прожили. Мопс уже давно никого не боялся.

Все его недоброжелатели ушли в мир иной. Сколько их было, он не помнил.

Покойников не считают. Главный могильщик Хлыста не вел дневников, не заводил амбарных книг, но если от кого-то веяло опасностью, человек этот исчезал.

— Его охраняют двое парней из группы контроля, — сказал Чиж. — Только не спрашивай меня, что это значит. Я не знаю.

— Ты уверен, что он дома?

— Конечно, свет в окнах горит. Я тут прижал одного болтливого парнишку из его охраны. В доме Мопса гостей не бывает, и сам он со своей толстухой никуда не ходит. Пьют водку либо порнуху смотрят для поднятия тонуса.

Это все их развлечения. Однако острые ощущения он получает от работы. Мопс относится к убийству по-отечески, с лаской и любовью. Это его жизнь, воздух.

Так он тихо и беззаботно хоронит людишек, и никаких мучений и угрызений.

Чиж и Белый вошли в подъезд. Чиж вызвал лифт, а Белый начал подниматься пешком. На площадке четвертого этажа его встретил мужичок с отвратительной мордой. Такого соплей перешибить нетрудно, но подходить к нему рискованно. Он не задумываясь выхватил пистолет и тут же направил его на чужака.

— Эй, приятель, ты чего? Я живу здесь, вышел сигаретку стрельнуть.

Слова Белого звучали неубедительно. Охранник даже не слушал его, а навинчивал глушитель на ствол.

— Брось, парень. Вот у меня спички, видишь. Мундштук…

Белый вставил трубку в рот в тот момент, когда противник взводил курок. Их разделял лестничный пролет. Игла со свистом пролетела в воздухе и вонзилась охраннику в кадык. Выстрелить он не успел, смерть сковала его в падении.

Чиж вышел из лифта с обрезом в руках. Тип, который дежурил на верхнем этаже, ничего не смог сделать.

— Стой тихо, дружок. Хочешь жить, выполняй приказ. Руки на стену, ноги врозь! Живо!

Охранник хотел жить и верил, что люди, пришедшие к Мопсу, шутить не будут. Он знал, зачем ребятам с оружием нужен Мопс.

Чиж спустился на один пролет и обыскал парня. Револьвер с глушителем под мышкой и нож в сапоге. Стандартный комплект.

— Позвони ему в дверь. Если он не откроет, твои мозги останутся на пороге.

Они спустились еще на один пролет и оказались У квартиры Мопса, где их уже поджидал Белый.

Охранник нажал на звонок. Чиж передал револьвер с глушителем Белому, а ствол обреза прижал к затылку телохранителя. Сработал зуммер переговорного устройства.

— Что там еще? — промычал недовольный голос.

— Вам пакет. Срочно.

— Какого цвета?

— Желтый. Велено в руки.

Щелкнул один замок, затем второй, сработала щеколда. Дверь приоткрылась. Белый тут же просунул в щель ногу. Чиж оглушил охранника обрезом и откинул его назад. Дверь держалась на цепочке. Мопс отскочил в сторону и рванулся к телефону, сбив с ног жену.

Белый натянул цепочку, приставил к ней револьвер и выстрелил.

Глухой хлопок — и дверь открылась. Чиж ворвался в квартиру первым и нанес несколько ударов Мопсу по голове. Женщина попыталась подняться с пола, но и ей достался удар рукояткой за ухом.

— Хватаем Мопса и уходим, — крикнул Белый.

— Помоги забросить мне его на плечо и подгоняй лифт.

Чиж взвалил тело на себя, и они вышли из квартиры. Вся операция завершилась в считанные минуты, и не потому, что охотники за Мопсом оказались слишком ловкими ребятами, а потому, что сам хозяин не верил в существование охотников. Он успел забыть, как послал девушку под колеса, он и не думал, что кто-то знал об их встрече, и, наконец, он не поинтересовался, что случилось с его лучшим ликвидатором Кандыбой. Слишком гладко все проходило в последние годы, и Мопс позволил себе расслабиться.

Он пришел в себя на пути к кладбищу. В салоне «уазика» стояла темень. Мопс лежал на сосновых ветках, а кто-то сидел рядом на ящике. Руки его были связаны за спиной, а ноги в щиколотках. Все, чем он мог шевелить, так это языком. Он долго пытался понять, где находится и что с ним случилось. Звук мотора, скачки на московских дорогах дали ему ответ на первый вопрос.

— Куда вы меня везете? — спросил он задыхаясь.

— А я-то ждал оригинального вопроса, — усмехнулся Белый. — Такая личность, и такой банальный вопрос. Придется ответить. Ты едешь к себе домой, в свою вотчину, к своим покойничкам.

— Идиоты! Вам же бошки поотвинчивают на кладбище. Кончай комедию, везите меня домой. Да вам за меня…

— Заткнись, шакал вонючий. Кому ты нужен? В чем твоя сила? Где ты незаменим? Таких маньяков, как ты, пруд пруди. Любая скотина с вывороченными наизнанку мозгами тебя заменит.

— Что вам надо?

— Ничего. Отправить тебя туда, где тебе место.

Теперь до Мопса дошло, в какой машине он едет и на каком ящике сидит долговязый.

— Вас Ефимов нанял? Я так и думал, что этот говнюк захочет все к рукам прибрать. Но он и половины не знает. Без меня он — ноль!

— И до Ефимова очередь дойдет. Только хоронить его будут с почестями. Глупеешь, старик. Всех без разбора мочишь. Рыжую помнишь? Ты ее под машину бросил. За что? Так, на всякий случай? Убивать молодых, красивых женщин нельзя, Мопс! Костлявая с косой сама знает, когда за кем приходить, а ты за нее решение выносишь. Грех это, Мопс. Смертный грех.

Мопс похолодел. Внезапно он осознал, что кто-то хочет его убить.

Кто, кроме него, может выносить приговоры? Так же нельзя! Это не по правилам.

— Эй, мужики! Давайте договоримся по-хорошему. Зачем вам неприятности? Я могу для вас кое-что сделать. У меня есть деньги. А своему боссу скажете, что все сделали. Понимаешь, браток, я у вас перекупаю контракт и плачу в два раза дороже. Сколько вам платят?

— За твою жизнь мы очень дорого берем. Один жетон на метро для напарника. У меня проездной.

— Бросьте, ребята. Я оценю вас по достоинству. Я могу дать вам то, что никто вам не даст.

— Бесплатную могилу. Мы это знаем, но решили уступить ее тебе. Я бы сам заплатил сколько угодно за твою шкуру. Но ты нам бесплатно достался.

Чиж обернулся и сказал:

— Кладбище. Подъезжаем.

Белый достал из кармана липкую ленту и залепил Мопсу рот.

Машина въехала на территорию кладбища и, петляя по аллеям, направилась к дальнему концу, где находилась бронированная Мопсом земля.

На площадке было три вырытых могилы. Возле крайней слева стоял столбик с табличкой «216». Белый включил фонарь и посветил вниз.

— Глубоко. Но на дне стоит вода.

— Покойникам она не мешает, — сказал Чиж, вытаскивая ящик из салона машины.

Лопаты и веревка лежали на месте. Яркая полная луна разливала по кладбищу мягкий голубой свет.

Белый схватил Мопса за ноги и вытащил на огромную глиняную кучу.

Мопс брыкался, что-то мычал, но ничего сделать не мог. Чиж скинул крышку и они забросили Мопса в гроб.

— Извини, дружок, но на прощальные речи у нас нет времени. Да вот и хоронить тебя приходится в полосатой пижаме, как каторжанина, торопились и костюмчик забыли. Но ты не в обиде, я надеюсь. Гробик, конечно, халтурный, но, как нам известно, они делаются по твоим заказам, а ты человек скупой. Много ли нужно покойнику? А тебе еще повезло. Не каждому дано видеть свою могилу. А ты из тех, кто будет ощущать над собой тяжесть земли. Ты пройдешь через ворота ада с открытыми глазами. Там тебя встретят с почестями, — Белый провел рукой вокруг. — Они ждут тебя.

Мопс попытался вывернуться, но ему в спину вонзилось сразу несколько заноз.

— Кто-то из великих сказал: «Смерть — это наш долг. Выполнив его сегодня, нам не надо оплачивать его завтра».

В одно мгновение луна исчезла, и свет загородила плоская доска. Он слышал стук молотков, и с каждым ударом гроб подпрыгивал на земле. Затем ящик подняли, и он начал покачиваться, стукаясь бортами о что-то твердое. Наконец, легкий удар, и все замерло. Он пытался стучать коленями по крышке, но ничего не менялось. Прямо в изголовье упал ком земли и рассыпался. Следом упал следующий.

Мелкая пыль пролетала в щели и попадала в глаза и нос. Удары участились, землю начали сгребать в яму, и она покрывала ящик сплошным слоем. Через десять минут могила сравнялась с землей и, как здесь принято, была утрамбована.

Мелкие крошки все еще проскакивали в щели и как иголки кололи воспаленные подкожные нервные окончания. У Мопса текли слезы. Он не знал, что оплакивал — свою жизнь или свою смерть. Наступила вечная тишина. Мопс всегда думал, что с его смертью придет конец света. Но почему он? Почему так глупо?

Лежать и ждать своей смерти. Он, сильный и здоровый, он, не признающий врачей и медиков, он, богатый и сытый. Почему? Ни боли, ни страха он не испытывал, он еще не осознал, что это произошло с ним. Но когда в могиле будет кончаться кислород, он поймет все.

Мопс был похоронен, и никто на земле не сожалел об этом. Этот человек прожил шестьдесят лет и ухитрился ни разу не услышать о себе ни одного доброго слова. Откуда же взяться сочувствию и слезам?

Белый взял спортивную сумку, набитую деньгами, и сказал:

— Ну вот и все, паломник. Ты остаешься, я ухожу. Я заканчиваю свой круг, ты начинаешь. Спасибо тебе за все. Мы прожили вместе сумасшедшее время в бешеной стране. Это не наша планета, мы ошиблись адресом.

— Брось, Серега! Мы одной веревочкой повязаны. Куда мне без тебя? Найдем мы свое место, надо лишь вылезти наружу…

— Из могилы?

— Из болота. Нормальная планета, просто незащищенная. Такие, как мы, нападаем на нее и калечим. А лежачего не бьют.

— Как мы убедились, бьют и даже убивают. Прости, но мне пора.

Садись перед зеркалом и читай жизнь вслух. Многое поймешь.

— Постой, Сергей. Ты делаешь ошибку! Ты же знаешь, что проиграешь. Силы не равны.

— Проигрыш — это не смерть, а жизнь — это не победа. Никто не может сказать точно, почему он делает именно так, а не иначе. Не потому, что только он один знает истину, а потому, что ее никто не знает. Я умру сегодня, ты завтра, Рыжая умерла вчера. Здесь нет закономерности и глупо искать ответы на эти вопросы. Их нет. Один старый сыщик, который все еще ищет нас, верит в то, что скоро поймает и совершится справедливость на земле. Он убежден, что живет не зря. Очевидно, он прав. Наступят времена, и такие, как он, победят. Их много. Но нам не повезло. Нам попадались в жизни Ефимовы, а не Сычевы.

Следователь Сычев похож на взрослого ребенка. Он все еще верит только в хорошее… Извини за проповедь, Чиж. Брось свой карабин — это не самое лучшее, что есть на свете. Ты прав. Я не могу быть твоим поводырем, я слепец. Такой же одержимый, как Рыжая. Наш конец закономерен. Ты еще не заражен этой бациллой, и в этом твое счастье. Удачи тебе, паломник. Твой путь еще не окончен.

Белый перекинул сумку через плечо и направился к выходу;

Чиж стоял, опустив руки. Он походил на обиженного ребенка, которого оставили одного в доме в день его рождения.

Когда хлопнула дверь, он подошел к окну и, прильнув к холодному стеклу, долго смотрел, как одинокая сутуловатая фигура уходила в ночь, растворяясь в темноте.

***

Звонок раздался ночью. Ефимов вздрогнул и проснулся. Спал он очень чутко и беспокойно, а когда просыпался, чувствовал себя усталым и разбитым.

Жизнь превращалась в бесконечный кошмар, сны перемежались с явью, и он не чувствовал границы. Он перестал встречаться с друзьями, шарахался от собственной жены, смотрел на мир с ненавистью и ничего не мог изменить.

Ефимов схватил трубку и прорычал:

— Кто здесь? Какого черта?

— Слушай меня внимательно, Гриша. Напиши заявление на отпуск и перешли его почтой в секретариат. Пусть будет так, будто тебе срочно нужно уехать. Друг в беде, родственник заболел. Это не принципиально. Ты меня понял?

Ефимов узнал голос генерала Боровского. Он протянул руку к настольной лампе и включил свет. Стрелки часов приближались к пяти утра.

— Что, совсем дело плохо?

— Тобой занимается прокуратура. Они послали уведомление министру с просьбой отстранить тебя от работы. Думаю, последует серия обысков. Дом, райотдел, дача. Где твой пистолет?

Ефимов судорожно сунул руку под подушку и нащупал холодную сталь «Макарова».

— Обыск меня не пугает. Пусть ищут.

— Уезжай. Сегодня же уезжай. Пришлешь мне весточку до востребования, как устроился, и адресок, где тебя найти. Все твои места остаются за тобой. Нужно переждать суматоху.

— Понял.

Ефимов положил трубку, взял папиросу и прикурил. Минут пять он сидел на кровати и не двигался, глядя куда-то в темный угол комнаты. Загасив окурок, он закурил новую папиросу и отправился в кухню. В холодильнике стояло несколько бутылок водки. Ефимов открыл одну из них и сделал несколько глотков прямо из горлышка.

— Нашли салажонка! Думают меня так просто взять?! Говнюки! Не на того нарвались, скоты!

Ефимов встал у окна и продолжал ворчать, глядя в пустоту ночи.

***

Когда раздался второй звонок, уже рассвело. Белый шел по пустынной темной улице. Он не торопился, не озирался и ни о чем не думал. Сегодня пришел тот самый день, когда все вопросы уже решены. Осталось только выполнить задуманное.

Тихий бульварчик справа, мелкие домишки слева, прямая улица и один престижный двадцатиэтажный дом в глубине парка. Он взглянул на часы. Три минуты девятого. Белый поправил на плече тяжелую спортивную сумку и, подойдя к застекленной двери подъезда, постучал.

Через минуту выглянула лифтерша. Увидев Белого, она улыбнулась и нажала кнопку. Замок сработал, и дверь открылась.

— Привет, тетя Шур.

— Ну вот, бедолага. Ни свет ни заря, а он уже на работе.

— Слушай анекдот, тетя Шур…

— Ой, хватит. У меня вчера от твоих анекдотов весь вечер живот болел.

Полная пожилая женщина в дубленой безрукавке направилась в холл, где стоял стол, а на нем горела лампа. Идеальная чистота, цветы, ковровая дорожка вела к лифту, а на стенах висели бронзовые канделябры.

— И сколько ты еще будешь мерзнуть на крыше? Не лето, чай. Вон какой ветрина гуляет.

— Так твои жильцы, тетя Шур, меня с дерьмом сожрут, если у них антенна дурака валять будет. Сегодня должен закончить.

— Второй день копошишься.

— Я бригадира себе в помощь вызвал. Пусть всю ответственность на себя берет. Одному мне с такой дрыной не сладить. Он, конечно, в такую рань не придет, а минут через сорок объявится. Ты уж его впусти.

— А у него что, на лбу написано, что он бригадир?

— Солидный мужик, седой, лет пятьдесят. Шебутной малость. Гришей зовут. Увидишь, поймешь.

Белый подмигнул женщине и направился к лифту, насвистывая «А я иду, шагаю по Москве».

Чердачная дверь запиралась на навесной замок, от которого у Белого имелся ключ. Тот, что висел здесь раньше, был перепилен ножовкой и выброшен.

Белый вышел на плоскую, покрытую гудроном мокрую крышу. На высоте двадцать первого этажа гулял сильный ветряк. В соответствии с этим он определил свое место. Ветер должен дуть ему в спину. Он подошел к железному парапету у края и обошел дом по всей длине. Слабый туман, мелкие светло-зеленые липкие листочки, серая земля. Но улица и подход к дому просматривались хорошо.

По центру крыши стояла крепкая кирпичная будка с вентиляционными отдушинами. Белый подошел к ней и присел на корточки, прячась от ветра. На шее под курткой у него висел бинокль, в кармане лежал телефон сотовой связи. Он достал трубку, набрал нужный номер и прижал ее к уху.

После водки Ефимов уже не вздрагивал от звонков. Он не хотел снимать трубку, но телефон не умолкал. Сейчас эта трескотня разбудит жену, а ему совсем не хотелось ее видеть. Подполковник схватился за аппарат и едва не уронил его на пол.

— Ефимов слушает.

— Хорошо, что еще слушаешь. — В трубке раздался хриплый звук, похожий на смешок. — Привет, крестный. А я тебе деньги принес! Помнишь о добыче Хряща?

— Белый? Ты где, гаденыш?

— Рядом. Только руку протяни.

— Блефуешь, урод!

— Вижу, ты забыл нашу последнюю встречу. Я ведь тебя от пули уберег. Ну а теперь вытряхивай клопов из кальсон, надевай портки и вперед.

Достанешь из своего почтового ящика сотовый телефон. Шевелись, паскуда, через пять минут перезвоню.

Короткий сигнал отбоя дал старт для действия. Ефимов был готов к любым поворотам. Сейчас его ничего не пугало. Он использовал свой проверенный трюк, поверх мундира надел спортивную куртку. В случае чего — он при исполнении. Ефимов не опасался Белого, он знал, что зек стрелять не станет.

Пистолет подполковник сунул за пояс брюк и выскочил из квартиры.

Через минуту он находился возле почтового ящика, из которого доносились слабые сигналы, словно где-то сидела мышь с придавленным хвостом.

Ключи остались в плаще. Ефимов рванул дверцу и сломал замок.

— Чертова трубка! — совладав с техникой, подполковник завопил: — Ну ты где, гаденыш! Говори!

— Выйди на улицу и отправляйся к кинотеатру. Когда дойдешь до места, я перезвоню.

Дверь подъезда едва не сорвалась с петель, и разъяренный Ефимов выскочил на двор, будто тигр вырвался из клетки на волю. Отборный мат, бешеный глаз и обгрызенная «беломорина» в зубах. Прохожие шарахались в стороны, женщины смотрели вслед. Солидный человек, а так себя ведет!

Вновь раздался звонок, и опять инструкции. Ефимов гулял по району больше получаса. И опять звонок.

— Слушай меня, крестный. Я тебя отлично вижу. За тобой ходит хвост. И не один. Слушай внимательно. Прямо перед тобой стоит высотка из белого кирпича. Выходи на аллею и направляйся к ней, но в подъезд не заходи. Обойди дом вокруг и после этого быстро постучи в дверь. Скажешь консьержке, что ты бригадир Гриша. Она тебя пропустит. Поднимайся на крышу. Здесь нам никто не помешает. Крутись волчком, мент. Крутись!

***

Сычев знал, что Ефимов начнет пороть горячку. Послание в министерство из прокуратуры не останется незамеченным. Боровский предупредит своего подельника. Вряд ли генерал доверял Ефимову на все сто. Он опасен, и он много знает. Сычев решил, что главные события произойдут ночью либо рано утром.

Эту ночь Сычев и Горелов не спали. Они дежурили возле дома Ефимова в машине, выделенной им прокуратурой. Ночь прошла спокойно, а в девятом часу из подъезда выскочил сумасшедший подполковник, изрыгающий площадную брань. Он шел быстро, расталкивая редких прохожих, будто где-то рядом находилась его цель. И нетрудно было догадаться, что он намерен сделать со своей жертвой. После того как он прошел мимо своей машины, стало понятно, что транспорт ему не понадобится.

— Вперед, Палыч. За ним. И ни на шаг не отставать.

Сычев и Горелов вышли из автомобиля и двинулись следом. Ефимов не оборачивался. Он шел уверенно, вызывающе. Или это бесшабашная самонадеянность, или глупость, граничащая с вызовом, брошенным всему миру.

Он то и дело с кем-то переговаривался по телефону, но больше слушал, чем говорил.

После долгой, бессмысленной прогулки Ефимов направился к высотке, но в дом входить не стал, а свернул на тропинку влево, затем вправо и скрылся за углом.

Сычев с напарником бросились следом. За домом начинался лесопарк.

Ефимов исчез.

— Ушел, сукин сын! — ударив кулаком по ладони, воскликнул Сычев.

— Куда? Его кто-то ведет, Алексей Денисыч. Ефимов нас не видел. Его предупредили. Это не мы, а за нами следят.

— Значит, он кружит. Обойдем дом с двух сторон.

***

Тетя Шура увидела через стекло мужика без шапки. Седой, представительный, но точно Сережка подметил: шебутной какой-то. Она открыла дверь и спросила:

— Ты, что ли, Григорий?

— Он самый. Бригадир!

— Иди. Сергей тебя заждался. Заставляете парня мерзнуть.

— Не сахарный, не растает! Ишь, зажрался. Крышу арендовал в правительственном доме. Не страна, а черт знает что!

Он продолжал бубнить, пока за ним не захлопнулась дверь лифта.

Белый видел, как Сычев и какой-то паренек крутятся, будто щенки, гоняющиеся за собственным хвостом. Затем их кругозор расширился, и они превратились в спутников белой башни, где жили слуги народа.

«Хороший старик, — подумал Белый. — Но что ему до нас? Мы уж сами решим свои проблемы!»

Белый встал с подветренной стороны и ждал. Чердачная дверь резко распахнулась, и на плоской гудроновой поляне появился Ефимов.

— Я здесь, тюремная крыса! Выходи.

Наконец он его увидел. Их разделяло больше десяти метров. Ефимов скинул куртку и расстегнул китель. Из-за пояса торчал «Макаров».

Белый стоял неподвижно. В правой руке он держал черную стальную трубку, в левой спортивную сумку. Ефимов напрягся. На какую-то долю секунды ему вдруг стало страшно, будто со стороны противника повеяло смертью.

Несколько мгновений они меряли друг друга взглядом. Ефимов видел черный предмет в руке Белого, но не мог понять, что это. Однако ничего хорошего он не ждал. Его сюда вызвали не для примирения.

— Где деньги? — крикнул Ефимов.

Белый сделал несколько шагов вперед и бросил расстегнутую сумку на землю. Сумка несколько раз перевернулась и повалилась набок. Груда пачек со стодолларовыми купюрами вывалилась на мокрое черное покрытие.

Если бы Ефимов не видел этой картины, все могло иметь другой конец. Но на крыше валялось огромное состояние, способное перевернуть любой маленький ограниченный мирок отдельного человечка со всеми его прихотями и желаниями.

Белый отошел на исходную позицию. Ефимов не был уверен, что попадет в мишень. У него тряслись руки и кружилась голова. Он ни о чем не мог думать. Он видел деньги и знал, что кто-то хочет помешать ему взять их. Ветер дул ему в лицо, развевая седую шевелюру. Он прирос к земле и ждал, словно кто-то должен был дать команду, но, кроме завывающего ветра, он ничего не слышал. Заморосил мелкий колючий дождь.

— Уйди с дороги, каторжная крыса! — завопил Ефимов. Но никто не преграждал ему пути. Сумка с деньгами лежала по центру. Его выкрик остался без внимания.

— Ты скоро умрешь! Как только возьмешь деньги, ты сдохнешь!

Белый говорил тихо, но ветер донес его слова до Ефимова.

— А это мы увидим!

Подполковник сделал шаг вперед, затем второй, третий. Пауза.

— Я их возьму, зек. Они мои. Это твоя расплата за жизнь, которую я тебе оставил.

Четвертый шаг, пятый. Нервы не выдержали, и он выхватил пистолет.

Он видел, как к губам противника прильнула какая-то трубка и в воздухе что-то сверкнуло. Игла пролетела со скоростью пули и вонзилась подполковнику в узел галстука. И вновь Ефимова выручил его мундир, который прикрывал его гнилое нутро от посягательств со стороны закона, людей, справедливости, чести и совести. Один сантиметр в любую сторону, и игла принесла бы на своем ядовитом конце неизбежную смерть. В ответ грянул выстрел. Промах. Стая ворон сорвалась с деревьев и с дающим карканьем взмыла в небо.