— Вы правы, — все так же непреклонно ответил он. — И поэтому давайте отложим разговор. Мне кажется, что двери за нами ведут в коридор, в конце которого есть приемная, где мы сможем поговорить без свидетелей.

Вот этого Эмма не хотела. Остаться с ним наедине было бы для нее пыткой. Ей хотелось броситься к нему в объятия и спросить: что случилось с нашей любовью? Почему вы так холодны? Но она ведь знала почему. Она отвергла его во второй раз, и теперь, когда он обнаружил обман, его любовь превратилась в ненависть. Он считает, что все в ней — ложь, как в его первой жене, предавшей его.

— Нет. Я не вижу необходимости в дальнейшем разговоре.

Она смотрела на его суровое лицо, враждебную позу, и сердце ее разрывалось.

Он не желал принимать подобный ответ.

— Нет? Безусловно, вы должны ответить «да». Вы должны мне это, и вы пойдете со мной.

Он протянул ей руку так, что отказ принять ее привлек бы еще больше внимания, чем их совместный уход.

Эмма взяла его под руку, и они направились в приемную, очень похожую на ту, где много лет назад она услышала его насмешки.

Комната была маленькая, с прекрасным камином. Каминную полку поддерживали две изящные мраморные русалки. Ниши по обе стороны камина украшали прекрасные фарфоровые статуэтки, а перед низким книжным шкафом с новейшими романами стояли глубокие кресла. На столике лежало вышивание леди Каупер.

Их не волновала окружающая красота. Их устроила бы и лачуга рабочего. Милорд отпустил Эмму и жестом приказал сесть. Эмма отказалась.

— Я постою, милорд.

— Стойте, сидите — мне все равно, — нелюбезно ответил он, но заговорил не так сурово: — Вероятно, я бестактен, но куда, черт побери, подевалось ваше заикание? Раньше вы едва могли выговорить слово, а теперь вашему красноречию мог бы позавидовать любой оратор в парламенте!

Эмма не выдержала и рассмеялась, и с удовольствием увидела, что выражение его лица смягчилось. И какое имеет значение, если ее смех несколько истеричен, раз удалось немного растопить полярные льды, громоздившиеся между ними.

От смеха ее глаза наполнились слезами, она икнула, умолкла и заметила, что милорд протягивает ей свой носовой платок.

— Успокойтесь, — еще более смягчившись, сказал он, — вы должны признать, что необыкновенно и странно преобразились...

— Из толстой девицы в прекрасную лесную нимфу, — прервала его Эмма, вытирая глаза. — Но ваше преображение еще более странно, милорд.

— Мое? Я вас не понимаю. Конечно, я стал немного серьезнее...

Эмма снова прервала его:

— Признаю, что у вас не было ничего столь прискорбного, как мое заикание, чудесным образом исчезнувшее в вечер бала леди Корбридж, но вы должны признать, что были легкомысленным денди, посещавшим все лондонские салоны, и взгляните на себя сейчас. Вашей серьезности мог бы позавидовать любой оксфордский профессор. Вы заняты управлением шахтами и поместьем, претворением в жизнь проекта железных дорог. Вы чаще одеты как один из ваших егерей, а не как светский щеголь. Я едва узнала вас, когда встретила в Лаудвотере.

— А я вас совсем не узнал, — осмелел милорд. — Хотя много раз что-то неуловимое удивляло меня, но я никогда не мог понять, что... А ваши последние замечания лишь усиливают мое восхищение вашим красноречием... так отличным от прежнего молчания.

— Почему мы это делаем? — беспомощно прошептала Эмма, возвращая ему платок, но он отмахнулся и озадаченно переспросил:

— Что делаем?

— Попрекаем друг друга свершившимися переменами.

— О, я не попрекаю вас. Наоборот, я от души восхищаюсь умной и двуличной соблазнительницей, какой вы стали, — язвительно возразил милорд и с пафосом добавил: — Почему вы сбежали, Эмма? Почему вы отказали мне десять лет назад и почему во второй раз покинули меня?

— Не я нужна была вам десять лет назад, вам нужны были мои деньги, — честно ответила Эмма.

Милорд опустил голову. Он не мог отрицать правдивость ее слов. Ему вспомнилось предсказание старой цыганки: когда ты впервые встретишь свою любовь, то не узнаешь ее... и он не узнал.

— Это было тогда. Вы не были женщиной, ставшей гувернанткой Тиш. Тиш убита горем после вашего исчезновения. И я... овладел... вами в Лаудвотере не ради ваших денег. Я считал, что у вас совершенно нет денег. Я снова спрашиваю вас. Почему вы дважды отвергли меня?

Он не смог произнести «мою любовь». Обжегшийся ребенок боится огня. Она не говорила, что любит его, и страх нового отказа удержал его от признания. Несколько минут назад, впервые увидев ее, он чуть не сошел с ума, решив, что она оставила его ради другого любовника или нашла другого любовника, бросив его. Теперь он был уверен, что это неправда, но шок, который он испытал от ее нового превращения, вселил в него неуверенность.

Эгоцентризм прежнего Доминика Хастин-гса, уверенность, что любые его желания исполнятся, сгорели в годы тяжелого труда и уединения, посвященные спасению Лаудвотера.

Он хотел жениться на богатой — и женился, а богатство обратилось в пыль и пепел. Он хотел полюбить красавицу, и это его желание исполнилось. Но красавица жена никогда не любила его. Она предавала его снова и снова. Он надеялся наслаждаться праздной жизнью графа Чарда, владеющего прекрасным дворцом Лаудвотера. Он стал графом Чардом, а теперь и титул, и Лаудво-тер висели, как жернова, на его шее. Вместо праздности он приговорен к изнурительному труду ради спасения наследства.

Эмма права. Он сильно изменился. Если бы он снова стал юным Домиником Хастингсом, эгоистичным и беспечным, не совершил ли бы он снова те же ошибки? Ему хотелось верить, что нет, но он слишком хорошо знал, что именно страдания, труд и разочарования заставили его больше думать о других и забывать о себе. И кроме того, он не хотел испытывать новые страдания и не хотел причинять боль другим.

Эмма что-то говорила, и он заставил себя прислушаться.

Наблюдая за его внутренней борьбой, так очевидной ей, Эмма поняла, что должна сказать ему правду... о том, что случилось десять лет назад и совсем недавно в Лаудвотере.

— Сначала я скажу, почему бежала из Лаудвотера. По тем причинам, которые я изложила в письме к вам. Вы не говорили со мной о любви и не упоминали о браке. И, судя по вашим первым ухаживаниям, вы начали свою кампанию, не собираясь жениться, если достигнете успеха. Вы думали обо мне лишь как о вероятной любовнице, и именно поэтому я держала вас на расстоянии так долго и в конце концов предпочла побег.

Он опустил голову. Он не мог возражать, она говорила правду — во всяком случае, о начале их отношений. Любовь пришла позже, когда он понял силу этой женщины, под стать своей собственной.

— Я также расскажу, почему ответила отказом на ваше предложение десять лет назад, хотя, несмотря на давность, причиню боль нам обоим. Мне будет больно говорить, вам будет больно слушать. Может, вы помните, а может, и нет нашу встречу в Гайд-Парке накануне вашего предложения. Вы спросили меня, собираюсь ли я на бал к леди Кор-бридж в тот вечер, и я ответила что нет, потому что мой отец ожидал гостей к обеду, на котором я должна была присутствовать.

Но когда я сказала ему, что вы собираетесь говорить со мной и с ним на следующий день, он отпустил меня на бал, чтобы мы могли встретиться. Я помчалась туда как на крыльях... Теперь я знаю, какой непривлекательной казалась вам, но тогда я думала, что вы чуть-чуть любите меня, в то время, как я...

Эмма умолкла. Она думала, что давно преодолела боль, но обнаружила, что рана свежа, как в тот вечер десять лет назад.

— В то время, как я — и я должна сказать это — обожала вас. Вы были так красивы и очаровательны и так добры ко мне, и я неразумно решила, что значу для вас больше, чем мои деньги.

Я не могла найти вас в бальном зале, и кто-то сказал мне, что видел, как вы выходите через дверь в западное крыло. Я последовала за вами и нашла вас...

Вы были в дальней комнате в компании других молодых людей, полупьяных, как и вы, и вы... Я с трудом нахожу слова... вы жестоко сетовали на судьбу за то, что приходится жениться на таком явном убожестве, и они все соглашались с вами! Я услышала все ужасные слова и, не выдав своего присутствия, прокралась прочь.

Я хотела одного: чтобы вы страдали, как страдала я. Поэтому я отказала вам, притворившись, что вы ничего для меня не значите, что вы заблуждались. И каждое мое слово было ложью. Я любила вас тогда — вот почему мое горе было таким огромным; и я люблю вас сейчас, но более глубокой, истинной любовью.

Эмма замолчала. Милорд молчал. Она сказала, что любит его. Любила тогда... и любит сейчас.

Когда она закончила свое болезненное признание, он отвернулся от нее. Он не мог смотреть ей в глаза, каждое ее слово кинжалом ранило его сердце. Она снова заговорила: — Считается, что тот, кто подслушивает, никогда не услышит о себе ничего хорошего. Так и случилось. Но случилось и нечто хорошее. С того момента, как я услышала ваше мнение о себе — ваше и ваших друзей, — я перестала заикаться навсегда. Я также решила, что не буду больше толстой и что не вернусь в общество, пока не изменюсь к лучшему. Единственный, кто знал, как я изменилась, был бедный Джордж Браммел. Он приезжал ко мне примерно год спустя. Но до начала следующего сезона мой отец разорился, и никто не узнал, как изменилась Эмилия Линкольн.

Я приехала в Лаудвотер, потому что была в отчаянном положении. Я только что потеряла работу, поскольку муж моей хозяйки был слишком похотлив, и я надеялась, что вы не узнаете меня и не отошлете прочь. А очень скоро я увидела, как вы изменились и что я не ошиблась, полюбив вас. Я бессознательно чувствовала, что образ, в котором вы предстаете людям, обманчив. Что вы совсем другой, и этого другого я могла любить и уважать.

Но честь не позволяла мне стать вашей любовницей, как бы сильно я вас ни любила, и я покинула Лаудвотер.

Милорд подошел к камину, опустил голову, закрыв лицо руками. Он часто вспоминал маленькую девушку, так жестоко насмеявшуюся над ним, и теперь понял, что был справедливо наказан судьбой за бездумную жестокость к ней.

Он поднял голову и повернулся к Эмме. — Бесполезно пытаться просить прощения. Какие слова, какие извинения могут стереть то, что вы услышали? Я помню тот вечер. Я не могу точно вспомнить, что сказал тогда, но знаю, что имел привычку хвастаться перед приятелями, когда был пьян. Это прекрасно объясняет, почему вы отказали мне именно таким образом. Ваш отказ оскорбил тщеславного дурака, каким я был тогда, потому что верил в ваше обожание и уже считал ваше богатство своим. Я получил свой урок, женившись наконец на красоте и деньгах, но их обладательница была вероломна и не раз предавала меня.

Единственное частичное оправдание моего поведения состоит в том, что очень молодые мужчины часто говорят подобные вещи наедине с приятелями, чтобы утвердиться в своей мужественности. Более того, наверное, я чувствовал, что потерял что-то очень ценное, поскольку все годы память о той маленькой девушке оставалась со мной, и это объясняет, почему вы показались мне такой знакомой, хотя я был уверен, что никогда не видел вас раньше.

Но что я могу сказать вам сейчас? Что сможет уничтожить следы тех жестоких слов? И как извиняться за мое первое желание, когда вы приехали в Лаудвотер, — соблазнить вас, сделать своей любовницей?

Он снова отвернулся от нее и сказал в страстном и безнадежном порыве, беспощадный к самому себе:

— После того, что я сказал и сделал, как вы могли даже прикоснуться ко мне тогда или сейчас? Вы отказали мне однажды, когда были богаты, а я беден. Поверьте только, что, когда мы были вместе в тот день в павильоне, я решил жениться на вас и был готов сделать вам предложение при следующей встрече. Однако, проснувшись, узнал, что вы бежали. Бежали, не поговорив со мной, просто оставив письмо, разбившее мое сердце.

Боги сделали меня своей игрушкой: заставили полюбить вас, пожелать жениться, когда вы были бедны, и отобрали эту возможность. Если я теперь сделаю вам предложение, вы и весь свет решат, что это только потому, что вы снова богаты! Жестокая шутка состоит в том, что я бы женился, когда вы были бедны и ничего не могли принести мне!

Эмма оцепенела.

— Да, милорд, я не знала этого, не знала, что вы хотели жениться на мне, когда я была бедной гувернанткой в Лаудвотере.

— Да, — горько сказал он. — Но, зная мои прошлые дела и слова, было бы неестественно верить, что такой человек, как я, лишивший вас девственности, не сделал бы вас своей любовницей, не подверг бы страданиям из-за неизбежных оскорблений. Почему вы должны были думать, что я буду обращаться с вами иначе, чем Лафтон с бедной мисс Стрэйт? Должно быть, вы считали меня таким же дурным, как Бен Блэкберн, пытавшийся изнасиловать вас! К счастью, я не навязал вам нежеланное дитя.

— Нет, милорд, — тихо ответила опечаленная Эмма. — Я никогда не считала вас таким, как они. Даже в тот вечер, когда услышала слова, не предназначавшиеся для моих ушей. Честность заставила меня признать, что вы говорили чистую правду... о нас обоих. О нет, милорд. — Она отвернулась и прошептала, чтобы он не мог ее слышать: — Дитя не было бы нежеланным.

— Милорд, — медленно повторил он. — О, я знаю теперь, почему вы меня так называли. Мое имя было для вас слишком болезненным напоминанием о прошлом.

— Нет, просто, когда я увидела вас снова, вы действительно были настоящим милордом. Я увидела мужчину, которого разглядела в вас и полюбила еще девчонкой, и я смогла забыть юношу, каким вы когда-то были.

— О, вы софистка, вы словесными ухищрениями вводите меня в заблуждение. Вы сознательно нарушаете правила логики, как опытный адвокат. Никакие ваши слова не могут изменить ложь, разделившую нас. Честь не позволяет мне навязываться вам, просить принять меня разоренного, прикованного к Лаудвотеру. Нет, вы заслуживаете лучшей доли. Вы заслуживаете человека, не унижавшего, не оскорблявшего вас, к тому же не один раз, а дважды. Я должен отказаться от вас, чтобы вы могли выйти замуж за человека хорошего и доброго, который будет уважать вас и сделает вас счастливой. Милорд повернулся, чтобы уйти.

— Нет! — воскликнула Эмма. — Нет, мне не нужен тот человек. И где мне найти его, ведь меня окружают одни охотники за приданым!

Милорд резко обернулся:

— Среди ваших поклонников найдутся и богатые люди, те, кому нужны вы сами, а не ваши деньги. Подумайте: неизвестная и бедная, вы привлекали все сердца в Лаудвотере. Будет много других, уверяю вас.

Может, и правда, но они ей не нужны. Ей нужен он, и только он. Но его она не получит.

Он подавил порыв поцеловать ей руку на прощание.

— Нет! Одно прикосновение к вам погубит меня. Прощайте. Желаю вам всего, что вы желаете для себя, и больше. Человека с чистыми руками и чистым сердцем.

И он покинул ее.

Это был самый тяжелый шаг в его жизни, и, сделав его, он окончательно разбил свое сердце.

Эмма хотела броситься за ним, но будто превратилась в камень. Она понимала без слов, что, уйдя из дома леди Каупер, дома, где он встретил ее и снова потерял, он немедленно вернется в Лаудвотер.

Честь! Что мужчины понимают под словом «честь»?

Что она, женщина, имела в виду, думая о чести, когда предпочла бросить его, чтобы не стать его любовницей?

Но она знала, она знала.

Юноша, которым он был прежде, посмеялся бы над этим словом. Мужчина, которым он стал, жил честью. Он отверг возможность предложенного счастья, потому что считал себя недостойным его.

А как же мое право на счастье? — думала Эмма. Как же? Нет! Он может отказаться от меня, но я никогда не откажусь от него! В конце концов, если бы мы пренебрегли общепринятой моралью, высочайшая честь, которую он мог бы оказать мне, — это сделать меня своей любовницей, женщиной, необходимой ему в постели больше всех других. Мы оба заплатили долги чести — и теперь свободны и имеем право начать сначала.

И тут ей в голову пришла еще одна мысль. Вопрос, который необходимо задать себе прежде, чем строить дальнейшие планы: должна ли она отказаться от богатства, чтобы вернуть милорда? Всегда богатство становилось между ними. В юности он хотел жениться на ней только из-за ее денег, она была для него лишь возможностью разбогатеть.

Когда она была бедной гувернанткой, он ухаживал за нею, потому что любил, и женился бы, несмотря на то что она ничего не имеет. И теперь... теперь она снова богата, а он не может предложить ей брак все из-за того же богатства, за которое так жадно ухватился бы десять лет назад. Какая ирония судьбы!

Должна ли она прийти к нему нищей? Чувства говорили «да», разум — «нет». Это было бы предательством по отношению к покойному отцу и даже к раскаявшемуся преступнику, вернувшему эти деньги во искупление своих грехов.

Нет, подумала она. Если я смогу убедить его жениться на мне и принять мое богатство, то, мудро использованное, оно спасет Лаудвотер для следующего поколения. И что бы ни говорилось в Библии, я убедилась, что богатство лучше бедности.

Итак, очнувшись от оцепенения и охваченная еще более ужасной мукой, чем десять лет назад, когда она отказала Доминику Ха-стингсу, Эмма преисполнилась странной надежды. Да, мы теперь в расчете, думала она торжествующе. Сначала я отказала ему, теперь он отказал мне, и мы можем начать все заново на равных!

Так или иначе я верну его. Милорд женится на мне, и я рожу ему детей...